30Семинар Research&Write Research&Writer Workshop
Labyrinth: теории и практики культуры. 2022. № 2. С. 34—54. Labyrinth: Theories and practices of culture. 2022. No. 2. P. 34—54.
Круглый стол УДК 81'42
DOI: 10.54347/Lab.2022.2.4
БЛИЖЕ К ТЕКСТУ: Я/МЫ И МАТЕРИАЛЬНОСТЬ ТЕКСТА
Для цитирования: Ближе к тексту: я/мы и материальность текста. Расшифровка встречи // Labyrinth: теории и практики культуры. 2022. № 2. С. 34—54.
Round table
CLOSER TO THE TEXT: I/WE AND THE MATERIALITY OF THE 'TEXT. TRANSCRIPT OF THE MEETING
For citation: Blizhe k tekstu: ya/my i material'nost' teksta: Rasshifrovka vstrechi (2022) [Closer to the text: I/we and the materiality of the 'text: Transcript of the meeting], Labyrinth: Teoriiipraktiki kul'tury [Labyrinth: Theories and practices of culture], no. 2, pp. 34—54.
Расшифровка встречи шанинского семинара Research&Write,
который состоялся 18 мая 2021 года
Библиотека Шанинки проводит семинар, который посвящен жизни, боли и радости исследователей и их исследований. На встречах семинара мы обсуждаем, как устроены исследования, почему и как пишутся научные тексты, какую роль играют теории и методы, где находятся конфликты в современных научных мирах и как они решаются.
На встрече мы говорили о том, как меняется авторство в контексте/связи/вместе с материальным производством текстов, как взаимодействуют материальные агентно-сти всех участников процесса создания текста — наших пишущих тел ("writing bodies"), используемых инструментов и технологий, привлекаемых источников и самого текста. Как трансформируется академическое письмо? Как собирается и консолидируется автор в современных условиях многообразия и стремительного изменения материальных текстовых практик? Как мы телесно конструируем текст? В каком виде существует агентность технологий письма и самого текста?
Тексты для чтения
• Clayson, A. (2018). Distributed writing as a lens for examining writing as embodied practice. Technical Communication Quarterly, 27(3), 217—226.
• Haas, C. (2013). Writing technology: Studies on the materiality of literacy. Routledge.
• Porter, J. (2003). Why technology matters to writing: A cyberwriter's tale. Computers and Composition, 20(4), 375—394.
• Micciche, L. R. (2014). Writing material. College English, 76(6), 488—505.
Модераторы серии:
• Ирина Антощук — аспирантка университета Амстердама и СПбГУ, исследователь миграции и науки, любитель качественного письма и анализа текстовых практик в социальных науках.
• Полина Колозариди — интернет-исследователь, координатор клуба любителей интернета и общества, работница образования.
Участники встречи:
Александр Марков, Анна Мурашова, Елена Кочухова.
Полина: Эта встреча в каком-то смысле продолжает предыдущую встречу о коллективности в создании текста. Мы говорили о том, как много людей оказывается включено в производство исследовательского и научного текста. Сегодня мы будем говорить не только про людей, но и про то, как еще (в том числе материально) опосредована наша авторская работа.
Суммируя два полюбившихся мне текста из предложенных, я начну с объяснения, почему мы решили сегодня поговорить о материальности. Первая причина очевидна. Мы рефлексируем о том, что такое академическая жизнь, пользуясь зу-мом. В противном случае, мы бы с вами встретились в библиотеке и, наверное, этот разговор сложился бы иначе. Это загадочное "как-то" меня, как исследовательницу технологий, всегда раздражает, ведь можно сказать, что не так уж многое меняется. С пишущих машинок мы перешли на компьютеры, с компьютеров — на ноутбуки. Личные встречи дополнили телефонными разговорами, электронной почтой, а сейчас еще и зумом. Меняются только детали.
Другой вариант — все радикально изменилось. У нас иная темпоральность, иная материальность, и тексты наши могут считываться по-другому.
Мы предлагаем рефлексивный исследовательский подход — пройти между Сциллой и Харибдой, между тем, что ничего не изменилось и изменилось "все", — и попробовать понять, что же все-таки происходит.
Тема материальности у нас с Ириной и в текстах, и в разговорах довольно тесно связана с темой технологии письма в максимально широком смысле. Технологии, которые включают в себя технические артефакты и (в широком смысле) устройства того, как мы исследуем и как пишем.
Если говорить о текстах, то больше всего меня затронула автоэтнографическая статья Джимми Портера о его пути трансформации материальных технологий, которые помогали и соучаствовали в его письме. Джим описывает, что он начал
с карандаша, затем переходил от одних печатающих и пишущих приборов к другим, потом анализирует модели компьютеров и доходит в конце до появления интернета и графического интерфейса. Не у всех нас, как людей пишущих, такой длинный путь. Многие начинали писать уже на компьютере, многие проскочили этап пишущей машинки. Карандаш мало кто проскочил. В конце статьи есть прекрасная табличка, в которой описаны виды письма.
Таблица 1. Влияние новых технологий письма
Период времени Ранние 80-е
Поздние 80-е
Ранние 90-е
Середина 90-х
Основной тип технологии письма
Текст обрабатывается и пишется на компьютерах
Издательская система на рабочем столе
Ранний интернет: email, синхронная связь (чат)
Поздний интернет: доставка писем по интернету (графическая электронная почта, веб-авторство)
Поздние 90-е — Мультимедийное письмо ранние 00-е
Влияние на производство текста, процессы распространения научные взаимодействия
Процесс: повышается скорость и эффективность полиграфического производства
Производство: расширяются возможности для работы с графикой в печатной продукции (например, макет страницы, варианты типографики)
Распространение сообщений и коммуникация: повышается скорость общения и увеличивается потенциальный диапазон распространения
Социальные взаимодействия: при синхронной коммуникации возникает новый тип риторической динамики («виртуальные сообщества» и синхронные чаты) Производство: объединяются более ранние технологии, это обеспечивает передачу графических документов через интернет
Социальное взаимодействие: интернет привлекает общественное внимание и воображение (не говоря уже о деловом использовании)
Производство: расширяются возможность использовать аудио, видео графические изображения
Распространение информации: повышается скорость доставки (даже для больших файлов)
В этой табличке Джим перечисляет разные эры своего писательства и влияния технологий на письмо. Он замечает, что карандаша никто не отменял, потому что карандаш дает дисциплину. Письмо начинается с чтения, а читаем мы с карандашом. И даже если читаем электронную книгу, то заменяем карандаш средствами
отметки — highlights — воображаемым маркером. У Джима в тексте прослеживается очень непосредственная связь чтения и письма, а уже затем — коммуникации с другими людьми, на которую влияют и интернет, и электронная почта. Но карандаш дисциплинирует, карандаш дает возможность не просто быть пользователем, а быть вовлеченным читателем. Он с опаской говорит о "пользовательском повороте" в работе с текстом, когда мы действительно погружены в электронные материалы — "pencil matters", как он пишет. (См. перевод избранных эпизодов из статьи Джима Портера «Почему технологии имеют значение для письма: сказание киберписателя» (Why technology matters to writing: A cyberwriter's tale*).)
*
В начальной школе мы пользовались карандашами. Большими синими карандашами Eberhard Faber без ластиков. Действительно, ластики нам запрещали. Почему? Потому что учителя хотели видеть наши ошибки. Они не хотели поощрять сокрытие наших недостатков. В конце концов, вы не можете скрыть свои грехи от Бога. (Здесь можно долго рассуждать о связи почерка с католической теологией, грехом и формированием совести — удалено в интересах экономии места и актуальности). Целью было написать правильно с первого раза. Любой дурак (или грешник) может сделать ошибку, а затем исправить ее. (... )
Насколько компьютерные технологии письма действительно важны с точки зрения их влияния на письмо? Существенно ли изменение, которое привносит компьютер в письмо? Или он является ещё одним инструментом, как карандаш, который помогает процессу, но не революционизирует его? (... )
Мой рассказ о технологиях письма говорит о том, что карандаш имеет значение (...). Карандаш имеет значение не из-за состава грифеля или качества графита, а из-за отсутствия ластика и того обучения, которое сопровождало использование этого карандаша без ластика. Важен не карандаш сам по себе, а карандаш в его социальном и идеологическом контексте. В моей истории важен педагогический контекст: обучение, дисциплина и практика, которые сопровождали использование карандаша, а также идеология (на самом деле теология), которая определяла это использование и обеспечивала его смысл. (... )
Первая проблема, [мешающая понять отношения письма и техники] - это технологический инструментализм, бинарный взгляд, отделяющий технологию от человека, рассматривающий их как отдельные сущности. (Фраза "оружие не убивает, убивают люди" является хорошим примером технологического инструментализма; см. Porter, 1998, с. 66—68). (...)
Машины сформировали меня. И наоборот, эти машины стали продолжением меня. Сейчас, когда я сижу здесь и пишу этот абзац на своей QWERTY-клавиатуре, наблюдая за тем, как символы вставляются в статью, одновременно проверяя электронную почту и читая статьи в Интернете, мы с машиной стали партнерами в написании текста, причем машина (на этот раз PowerBook G4) предоставляет широкий спектр возможностей, лишь некоторые из которых я понимаю и использую. Эта машина сочетает в себе ряд старых технологий с некоторыми новыми возможностями. В компьютере по-прежнему присутствует печатная машинка, а также карандаш, бумага, старые настольные издательские инструменты и другие прежние технологии письма. Компьютер — это аккумулирующий инструмент для письма, и обучение работе с ним было для меня, как и для любого автора, насыщено опытом, разнообразным и собирающим разные практики.
Как отдельный объект, технология не представляет особого интереса. Действительно интересна другая история — использование инструмента в конкретном социальном, педагогическом и риторическом контексте.
Революцию можно обнаружит, принимая во внимание несколько факторов. Конечно, сами инструменты: компьютер, связанный с Интернетом, с высокой скоростью и возможностями памяти, с функциями вырезания-копирования-вставки.
Он говорит еще и о способе коллективного взаимодействия и связанных с этим материальностей, в которых производятся исследовательские академические тексты. С одной стороны, мы часть академического сообщества (в очень широком смысле) и здесь легко согласиться с определением Джима про community of practice — сообщество практик. Мы с вами — сообщество людей, которые занимаются одной и той же практикой. Мы печатаем, читаем, обсуждаем что-то с помощью электронной почты, чатов, зумов и пр. Здесь мне хочется обратиться ко второму тексту Лауры Миккиче. Лаура пишет: вроде бы мы сообщество, связанное одной
Но инструменты стали инструментами, потому что кто-то нашел им применение. Посмотрите на социальные сети и риторическую динамику, которая развивалась вместе с ними. Кто, зачем и когда использует эти инструменты? Посмотрите на пользователей Интернета, хакеров, компьютерных ученых, гиков-предпринимателей и, да, даже на учителей, которые использовали инструменты так, как они не были задуманы изначально (и таким образом внесли свой вклад в их разработку). Эти люди превратили военную технологию в инструмент создания пользовательских сообществ, которые в итоге бросили вызов правительственной власти, и тем самым стимулировали разработку еще одних новых инструментов, и этот процесс привел нас к тому, к чему мы пришли сегодня. Понимайте технологию не как статичный набор устройств, а как систему, разворачивающуюся во времени, включающую человеческие и нечеловеческие агенты в танце развития. Революция заключается в использовании, которое направляет технологические инновации. (Это аргумент Бруно Ла-тура 1996 года, или один из них, в книге "Арамис". 13)
Вторая проблема, которая может привести к недооценке важности технологии для письма — это формализм. Если вы придерживаетесь формалистского/текстуального взгляда на письмо, то, понятное дело, технология вряд ли будет иметь большое значение для письма. С точки зрения формалистов, письмо относится к словам (прозе) в предложениях и абзацах. Формалистская точка зрения подчеркивает стиль, синтаксис, связность и организацию, имеющие значение на уровне предложения и абзаца. И вы можете написать одно и то же предложение, используя карандаш, печатную машинку или компьютер, подключенный к Интернету.
Однако если взглянуть на письмо с точки зрения, учитывающей письмо в контексте, то технология имеет большое значение. С такой точки зрения, письмо — это не только слова на странице, оно включает:
- механизмы производства (например, процесс письма понимается когнитивно, социально и технологически);
- механизмы распространения или доставки (например, медиа);
- изобретение, изучение, методологию и процедуры исследования;
- вопросы работы с аудиторией, убедительности и воздействия.
С контекстуальной точки зрения, технологии письма играют огромную роль — особенно в плане производства (процесса) и распространения (доставки). Если вы рассмотрите письмо как действие (направленное на определенную аудиторию с определенной целью в определенном социальном контексте), то вы, скорее всего, увидите, что компьютерное интернет-письмо окажет драматическое, даже революционное влияние на письмо.
Технологии письма имеют большое значение, но их значение зависит как от вашего взгляда на технологию, так и от вашей философии письма, языка и риторики. Да, технологии имеют значение для письма, но только если вы придерживаетесь критического взгляда на технологии (определяющего технологии с точки зрения взаимодействия человека и компьютера) и контекстуального взгляда на письмо (взгляда, который фокусируется на производстве и эффектах письма в его политическом, социальном и риторическом контексте).
Значение технологии может варьироваться от инструмента к инструменту и в зависимости от конкретного использования. (...) Одни инструменты влияют на дизайн письменного продукта, другие — на процесс сочинения, третьи — на подачу и риторическую динамику.
(Перевод П. Колозариди)
практикой. Значит, лучше понимаем друг друга, значит, у нас одинаково организована коммуникация. Значит, у нас действительно есть общее дело — производство академического текста. Вроде бы — хорошо!
С другой стороны, именно в контексте технологий, особенно новых, мы задумываемся о границах этого сообщества. Человек, который присылает в журнал рукопись, напечатанную на машинке — не часть сообщества. А если текст написан рукописно? Недавно в соцсетях люди со смехом писали о местах, где тексты до сих пор принимают на дискетах и дисках. Сообщество отторгает других, когда у них иная практика.
Эти границы между сообществами с развитием технологий становятся крепче. Особенно заметно это оттого, что в писательском деле мы часто существуем в рамках институций — университетов и академических групп. Соответственно, дух, который там веет, в первую очередь — это дух, который Лаура называет cosmopolitanism (c. 495), говоря о глобальном производстве, коспомолитичном производстве, в котором мы оказываемся сообществом, объединенным одной и той же практикой, вне зависимости от того, где мы находимся. Это стало еще заметнее в пандемию: кто-то сидит в деревне, кто-то — в мегаполисе, кто-то может ходить в университет, кто-то — нет. Но мы все оказываемся объединены кросс-культурно — и с коллегами из других стран, и с коллегами из других пространств. Образуется напряжение между космополитичностью и охраной границ сообществ. Джим смотрит на идею киборгизации письма скорее оптимистично, а Лаура подчеркивает, но не без оптимизма, колоссальную важность локального контекста. И в этом числе она прочитывает киборгизацию через материальность, и под локальным контекстом имеет в виду не только комнату, но и то, как устроено наше авторское тело: из чего оно состоит, что в нем человеческого и не-человеческого. Напряжение связи материальности и социальности — это первое видимое и самое ощутимое напряжение, о котором хочется говорить.
Переживание своего собственного технодетерминизма, который мы в анонсе назвали "вульгарным", но не в смысле "непристойным" (хотя могли бы и так), а скорее как "вульгарная латынь" — простое понятное объяснение: ручка поменялась с одной на другую, стал компьютер вместо печатной машинки — О! Что-то меняется! Это ощутимые изменения, которые мы можем пощупать здесь и сейчас. Но с ними происходят и изменения в способах организации научного исследовательского письма. Напоследок мне бы хотелось поставить под сомнение этот технологический детерминизм, а не принизить его. Мне кажется важным через технологическую оснастку ощупывать то, что с нами происходит.
Мне бы хотелось поставить под вопрос тему изменений, с которой я начала, потому что, если мы говорим об изменениях, наши ходы будут автоэтнографическими, как у Джима, или теоретически оснащенными, как у Лауры, и, возможно, основанными на описании собственного опыта, что тоже здорово. Но тогда у нас будет очевидная линейность: было так, становится так, а нам нужно всего лишь выстроить ступеньки, построить эту дорогу. Это тоже не такая уж простая задача, но она как будто бы подсказывает правильный ответ: что-то изменилось. А я хочу продолжить "тему карандаша": что стабильно составляет наши с вами материальные практики производства текстов? И хочу обратить этот вопрос к Ане и Александру. Аня изучает писателей, пишущих в интернете. Ты можешь рассказать о поле своего исследования и собственном исследовательском опыте? Александр, у вас тоже есть и исследовательские перспективы, и личные: я предлагаю между ними лавировать. Первый мой вопрос к вам: карандаш — хорошо (кстати, все ли
пользуются карандашом?), а что еще остается из того, что вы стабильно можете назвать материальностью своего авторского письма?
Александр Марков: В той области, которой я занимаюсь — искусствоведении — появление цифровых технологий сильно изменило ландшафт по одной простой причине: раньше, чтобы быть действующим искусствоведом, требовалось иметь профессиональный доступ к большому количеству артефактов. Надлежало быть одновременно хранителем, исследователем, привязанным к тем или иным пространственно-временным способам существования артефактов, и время от времени взрывать эту ситуацию какими-либо интервенциями — теоретическими или просто функциональными. Это делали все провокаторы, начиная с Винкельмана, даже если эта провокация воспринимается постфактум как консервативная программа.
Цифровые технологии позволили сопоставлять большое количество артефактов, элементарно выстраивать некий timeline и соотносить этикетаж, описание, которое мы даем (кураторское, искусствоведческое и т.п.), с тем, как сами артефакты существуют внутри некоторой системы. Описание уже нельзя давать исходя из априорных предпосылок (в духе "стиль" или "эпоха"), как раньше организовывалось искусствоведческое знание.
Искусствоведение при этом — одна из областей, где с приходом технологий в производстве текстов практически ничего не поменялось. Это связано с тем, что искусствовед обычно выстраивает предварительные блоки, систематизирующие разнородный материал — блок исторической характеристики, блок стилистического анализа, блок культурного анализа — формы, которые напрямую не привязаны к медиуму. То же самое искусствовед может сделать в виде доклада, сообщения, экспертной записки, внутренне-музейной документации, которая будет производиться с помощью любых средств.
Это очень отличается от того, что делалось в междисциплинарных исследованиях. Я помню эпизод, о котором говорил философ Владимир Бибихин: однажды в 80-е годы он пришел к Аверинцеву и увидел, что знаменитый ученый почти на грани приступа, потому что ему нужно срочно доделывать ряд проектов, дописывать ряд текстов, а как это сделать — непонятно. Повсюду разложены книги, нужно делать выписки, много переписывать и т. д. Для таких ученых как Аверинцев, письмо было размашистой практикой: письмо на листах бумаги, потом перепечатка на машинке, правка. Ты фактически организуешь огромное пространство — разбиваешь парк. Это очень отличается от того, как писал Гаспа-ров или (в художественной прозе) Солженицын после тюремного опыта — на маленьких листочках, которые являются картотекой, работающей как самостоятельный медиум на производство текстов.
Анна, я думаю, сможет дополнить, потому что она напрямую занимается производством литературы. Каким образом возможен текст, опознаваемый как литературный при изменении медиума? Я этим занимался немного, в основном на переломе: от типографского набора к появлению независимой печати в эпоху Перестройки. Распространение компьютерного набора вместе с упрощением некоторых издательских процедур взаимодействия изменило все. С одной стороны, были убраны инстанции контроля, с другой стороны, стало возможно приглядываться к временному существованию медиума, к появлению того, что мы называем "режимами ностальгии" или "режимами руин", которые широко появляются в той же прозе или поэзии эпохи перестройки. Приходит новая проза, например Нарбиковой или Виктора Ерофеева. Все это связано с постепенным переходом
на автоматизированные способы производства текстов, не имеющие в виду цензуру и самоцензуру. Работа на машинке подразумевает, что этот текст ляжет на стол к редактору, который будет потом делать журнальный вариант. Повторю, что в моей искусствоведческой дисциплине информационные технологии привели, если грубо говорить, к приватизации искусствоведения. Можно быть независимым искусствоведом как, например, независимым куратором. Необязательно быть старшим научным сотрудником Эрмитажа или другого музея. Но в самом способе организации текстов мало что изменилось — это подтверждает, например, тот факт, что искусствоведение очень медленно входит в систему, где научное производство определяется базами цитирования. Грубо говоря, искусствоведы позднее всех входят в Scopus.
Полина: А что все-таки остается для вас и ваших коллег, которых вы наблюдаете и исторически, и синхронно, основным? Создание текста — общее словосочетание. А можно ли его приземлить на структуру/синтаксис/аудиторию/отношения со временем и историей?
Александр Марков: Тема руин, режимов ностальгии и т.д. была у нас введена благодаря независимому или относительно независимому книгоизданию. Если говорить об общении с медиумом, то у нас всегда история такого общения выстраивалась очень сентиментально. Если смотреть на литераторов, то Андрей Битов или Юрий Нагибин могли с сентиментальностью вспоминать: какая у них была первая или вторая пишущая машинка. Такая сентиментальность блокировала реальное рассуждение о медиуме в искусствоведческом переживании истории.
Искусствоведение в ХХ веке, начиная с проекта Аби Варбурга, имеет в виду, что сами технологии, сами техники, которые здесь работают — химия, алхимия, астрология в ренессансной живописи — определяют темпоральность. То, как вовлечены художники в те или иные контексты, в общение с науками, в философские представления о темпоральности (средневековый художник соотносит себя с представлениями о конце света, ренессансный — с представлениями о власти звезд) определяет ту темпоральность, которую производит искусство, — и искусствовед должен ее фиксировать. Сначала происходит множество процессов, задействовано множество алхимических пробирок или астрологических символов, а потом приходит Эрвин Панофски и пишет подробный научный отчет на 50 страниц о слепом купидоне — это алхимия, астрология или что-то еще? Искусствовед выясняет, какая возникла темпоральность и режимы переживания времени? Как работают представления об Эоне, эпохе и т. д. в конкретной программе развития всего искусства как такового.
С этого и начинается искусствоведение XX века — с проблематизации самого понятия "эпохи", начиная с Алоиза Ригля: что считать "эпохой" в искусстве? Эпоху нельзя привязать к стилю. Формально, стилистический анализ может исчерпать дух эпохи, но не может объяснить, как наступает другая эпоха, как объяснил Ригль. Варбург попытался показать, как именно наступает другая эпоха: это связано с действиями масштабных режимов темпоральности с соответствующими медиумами трансформации времени. Конец света — это тоже такой медиум, задевающий художников и их зрителей. Для Средневековья эпоха самих средневековых художников — это время между воскресением Христа и концом света. И эта эпоха отличается от другой эпохи: от сотворения мира до изгнания Адама и т. д.
Полина: Спасибо! Я попробую вас минимально интерпретировать, и тогда попрошу Аню подключиться. Мне показалось очень важным, что вы соотносите
свою работу исследовательскую и научную с тем, как устроен объект, т. е. с тем, как живет, собственно, искусство. Уточняющий вопрос: верно ли это?
Александр Марков: В некотором смысле, жизнь искусства — одна из самых расхожих метафор в искусствоведении, которая все время наполняется новым смыслом. Но я говорю о другом, о том, что искусствовед с самого начала готов к исследованию технологического существования искусства не только в смысле того, как мы размешиваем краски или с помощью каких резцов работаем по каррарскому мрамору (чем это отличается от какой-либо еще работы), но готов к признанию самой технологичности мышления: мышление художника технологично. Мышление Леонардо технологично в таком-то смысле, за его проектами стоят такие-то технологические образы и такой-то инженерный способ мышления, а мышление Микеланджело технологично в другом смысле. Причем это не обязательно исследования, сосредоточенные на способе порождения искусства. Никакая противоречивая интерпретация не может быть сделана без признания этой высокой технологизации.
Даже если посмотреть на неортодоксальные интерпретации, например, статью Фрейда о "Моисее" Микеланджело — в этой неортодоксальной интерпретации последовательно проведена мысль, что существует некое инженерное мышление Микеланджело, связанное с подавлением своих аффектов. До создания завершенного произведения скульптор осмыслил некую структуру своих аффектов и смог, благодаря именно такому мышлению, создать именно такое произведение, продолжая менять способ мышления по ходу движения к завершению произведения. И это произведение, которое представляет собой акт сублимации, контрпереноса стало возможно благодаря сложному мышлению Микеланджело, его инженерному замыслу о том, как должны быть представлены аффекты в искусстве. В него входит и мысль о том, как бороться с собственными аффектами: не только как репрезентировать гнев, но и как подавлять его в себе, чтобы это повлияло на репрезентацию. Такая сложная матрешка проектом Фрейда прямо подразумевается, хотя ни один искусствовед не примет за чистую монету эту интерпретацию Фрейда, но в этом признании собственной логики инженерных или вообще планомерных решений его работа от работы искусствоведа будет мало чем отличаться, хотя искусствовед придет к другим совершенно выводам.
Полина: Спасибо! Аня, давай перейдем к тебе. Расскажи, пожалуйста, что ты изучаешь? Что такое литература и что такое технологичность? Как устроена для тебя материальность и социальность исследовательского письма?
Анна Мурашова: Я начну со своего исследовательского поля. Я — литературовед. Изучаю литературу в интернете, ту ее часть, которая живет в основном в электронном виде. Это тексты, которые публикуются на сайтах самопубликации: любой человек может зайти и опубликовать свое литературное произведение и получить или не получить читательский отклик. Самый известный проект здесь Проза.ру, но я не занимаюсь ей, меня интересуют более коммерческие проекты — там все гораздо интереснее. Это litnet.com, Author.Today, Литмаркет — известные популярные площадки. Здесь я хотела бы затронуть два аспекта. Оперируя Джимом Портером, скажу, что важно отделять само письмо — writing — от публикации. Портер утверждает, что в письме не произошло революции с появлением компьютеров, потому что и ручкой, и на компьютере мы пишем один и тот же текст. Если смотреть на него с точки зрения стиля, набора сюжетных элементов, героев или еще чего-то, то здесь ничего не изменилось — мы в любом случае пишем этот текст. Изменился процесс публикации, и это действительно произвело революцию.
Тут я с ним отчасти соглашусь, но только отчасти. Не так много изменилось в технике писательского труда. Неважно, пишешь ты слова ручкой, на компьютере или на печатной машинке, но имеет значение, что с этим текстом происходит дальше. Раньше ты действительно нес рукопись (написанную от руки или на печатной машинке) в издательство/редакцию/журнал, где дальше с ней работали. Сейчас этот шаг упускается, и ты публикуешь текст сразу в интернете в том виде, в котором он написан. Я сейчас только начинаю изучать тему связи телесных и материальных практик публикации — с письмом. Некоторые пишут свои произведения в окошке постинга: как мы в соцсетях пишем в окошке постинга, также и они открывают окно публикации произведения, пишут в нем кусок текста и потом нажимают одну-две кнопки — и все. Твой текст не проходит все стадии и фазы, а сразу оказывается доступен большому количеству людей. Практику это тоже меняет.
Джим Портер говорил еще и о том, что текст остается текстом, будь он написан ручкой или напечатан на компьютере. Но все-таки не совсем так, потому что, когда появился интернет и началось широкое его распространение — конец 90-х — начало 2000-х — вышел большой пласт текстов о том, что интернет — это гипертекст, гиперссылки, это трансмедиальность, это большая визуальность. С этим было связано много надежд: мы вступили в новую эру, когда все тексты будут интерактивны! А сейчас мы видим, что на площадках самопубликации, в магазинах, где продают электронные книги (как Литрес) — продаются в основном те же линейные тексты, которые просто написаны на другом медиуме или носителе. Но они также линейно выстроены и в основном не пользуются средствами электронной меди-альности, трансмедиальности и интертекстуальности. Они сами по себе, они — вещь-в-себе, они закончены и не требуют при чтении физического взаимодействия с объектом перехода по ссылке или перехода вовне, чтобы их понять. То, что представлялось как революция в писательских и поэтических техниках, не случилось. Оказалось, что текст сам по себе, как законченная история, никуда не делся. Так что с Джимом можно поспорить о том, что текст может измениться именно в своей поэтике. Остались штучные единичные экспериментальные вещи, но основной массив текстов остался прежним.
Когда мы обращаемся к писателям, издающимся на площадках самопубликации (хотя можно чуть расширить и говорить о тех писателях, которые уже вошли в электронную эру и пишут на компьютере — наши современники), встает вопрос писательского архива. В литературоведении архивные разыскания и публикация работы с архивами, публикация черновиков — исследование текстов с точки зрения их организации, их поэтики и их смыслов с опорой на авторские черновики и авторские архивы — это очень важная исследовательская часть. Что такое архив для писателя, который пишет сейчас на компьютере? В каком виде он будет дальше жить и публиковаться? Как с ним будут работать литературоведы? Останется ли он в том же более-менее привычном виде или будет что-то другое? Это вопрос изменения, которое мы сейчас видим. Понятно, ответа пока нет, но подумать в эту сторону может быть интересно. Как дальше литературоведу быть с архивами и куда все денется?
Про свой исследовательский авторский опыт я могу сказать только пару слов. Первую курсовую на втором курсе я написала от руки, потому что у меня тогда еще не было компьютера, 20 рукописных страниц А4. Это был первый и последний такой большой опыт, потому что я все остальные исследовательские и учебные тексты писала на компьютере.
Полина: И как? Расскажи, в чем разница. Или это было слишком давно и будет нечестный историко-антропологический анализ?
Анна: Да, это было давно, 20 лет назад. Я просто помню, что это было, поэтому чуть-чуть Джима Портера понимаю.
Полина: Хорошо, может быть по ходу дела кто-нибудь еще захочет поделиться таким опытом. Спасибо за акцент на истории разницы, очень хочется поговорить про разницу авторства как становления писателем и авторства проекта. Мы говорили об этом на первой встрече. Мы тогда поставили проблему авторства и возник замечательный сюжет о том, что есть автор — это писатель. А исследователь — пишет, но его авторство — это научный проект. Может, мы потом вернемся к этому сюжету. А пока — Ира?
Ирина: Мне хотелось откликнуться на то, что сказала Анна. Вы сказали о разделении: как меняется и не меняется публикационная активность и собственно практики писательства и создания текстов, практики письма. Я буду в большей степени говорить про практики писательства.
Мне кажется, мы немного лукавим, когда говорим о том, что не так уж много поменялось. Я понимаю посыл Полины о том, что хорошо бы избежать линейности. Мы не говорим о том, что существует поступательное развитие, что стало плохо, сложно. Мы хотим понять сущность изменений. Как человек, который имеет отношение к разного рода STS-теориям и исследованиям, проходивший несколько курсов, я имею такие "линзы", через которые смотрю.
Александр говорил про медиум, Анна — про технологии. Понятно, что в STS-исследованиях существует огромное количество разнородных работ. Есть те, что осмысляют собственно роль текста как медиума, посредника. Да, меняется форма текста: был на бумажке, на листочке, а стал на электронной страничке. Мне ближе идеи, что текст — не пустой медиум, а то, что трансформирует, выступает агентом само по себе, имеет особые свойства, что вместе с нашей личной агентностью, которая сильно-сильно создается за счет технологий, трансформирует писательство или создание научного текста как социальную и культурную практику. Мне нравится, как в своей книжке Хаас распаковывает эту связь. Она говорит о писательстве и письме как о технологии, о том, что само по себе письмо настолько слито с технологиями его производства, что оно становится transparent — прозрачным, незаметным. Мы настолько одомашниваем производство текста, что перестаем замечать, как мы это делаем, посредством чего мы это делаем. Как без ручки, без мелка, без устройства нацарапывания на скалах невозможно письмо. Оно невозможно без материальных инструментов, вещей, артефактов. Сейчас мы имеем дело с огромной системой взаимосвязанных материальных артефактов разного класса. У нас есть программы, которые подсказывают нам во время редактирования, что мы на английском языке что-то неверно написали. Есть программы, которые буквально предлагают лучшую фразировку, и программы, помогающие в организации текста, например, помощь в создании списка референсов. Таких вещей много. Я даже дико себя чувствую — пишу древние допотопные тексты, просто в Word^ что-то набираю. А есть программы создания красивых текстовых решений.
Главное, что я хочу подчеркнуть: технология — не пустой медиум. Он трансформирует не только наш продукт, но и повседневную физическую практику. Мы физически совершаем другие действия. Это в том числе влияет на наши когнитивные и ментальные процессы, потому что они происходят не только как "я все обдумал, все придумал, а потом сел и все написал" (хотя и так тоже немного). В таком способе неважно, сел ты с ручкой, с машинкой или за ноутбуком. Мы забываем
о связи мелкой моторики, физических манипуляций, которые еще с детства вырабатываем, со структурами мозга, которые вырабатываем. Эта физическая деятельность очень важна и на дальнейших этапах. Мы сами становимся другими агентами: пишем ли мы ручкой или имеем дело с компьютером, и какого он класса. Попробуйте писать фломастером на салфетке — вы почувствуете, что это совсем другой процесс.
Ментальные процессы, познание и манипуляция знаниями сильно связаны с реальными физическими и технологическими процессами, в которых мы участвуем при создании письма. Письмо — не только act of mind, как говорит Хаас, это реальная физическая активность, которая включает в себя огромное количество других: нечеловеческих других, человеческих других. Это целая материальная система. Что именно происходит со мной как с субъектом в данном случае, когда я включаюсь в совершенно другие системы? Каким образом мы можем это отрефлексировать собственно в процессе письма? Мне кажется, этого очень не хватает. Мы читаем, например, статью — очень стандартизированный текст — там будет четкая структура, мы будем видеть очень похожие вещи. Но мы очень плохо отражаем реальные процессы телесного физического. Мы все время пытаемся сделать disembodiment — мы хотим абстракцию. Кажется, это вводит нас в большое заблуждение. Мне хочется наоборот — за-embod-ить, заземлить, привязать и это проговорить. Может, даже не проговорить.
Еще один вопрос, который я хотела бы обозначить — у всех процессов производятся эксклюзии, инклюзии, иногда производится иерархия, производится то, что становится исключенным. Мы понимаем, что даже тот же самый текст становится исключенным. Для того же текста, который сейчас создается и публикуется онлайн, есть большое количество возможностей циркуляции, обмена, подключения этого текста в совершенно разные процессы. Создание знания и новых текстов просто рядом не стоят с возможностями текста, который выходит только на бумажном носителе. А если это совсем другие формы текстового производства? Ручная работа? Такие моменты тоже необходимо обозначать и, может, проблематизировать.
Совсем маленькая ремарка о моем личном опыте письма. Интересно, что мы учим сейчас детей в школах писать своими руками: фломастером, ручкой, карандашом. Мы учим определенной позиции руки в этом моменте, мы говорим, как правильно и как неправильно держать. Мы начинаем непосредственно с материального производства букв, значений, установлений связей. Мне кажется, это важно, потому что интересно — как воспитывается культура письма. И неоднозначный процесс: какие технологии туда вовлекаются. Я очень хорошо помню практики написания с ручкой. Я, например, писала в 11 классе большую курсовую работу — социологическое исследование ценностных ориентаций одиннадцатиклассников. По лучшим традициям (я уже усвоила эти традиции, хотя еще не училась в университете) это было сделано в последний момент. Все письмо было сделано в последние сутки. И мне приходилось разлиновывать листики карандашиком, потом на них писать и не дай Бог сделать какую-то ошибку. Писать очень четко, чтобы это кто-то мог прочитать. Рисовать диаграммы, графики. Действительно, этот процесс переживался совсем по-другому, не так, как в университете, где я постепенно начала осваивать компьютер. Сейчас мои ощущения от работы, от текстов, которые я произвожу с помощью ноутбука, более дистанцированы. Я ощущаю недостаток возможностей физической манипуляции, мне хочется текст распечатать, взять его кусками, что-то с этими кусками поделать. Мне не хватает видеть его целиком, трогать его целиком. Понятно, что кто-то это тоже делает, но я всегда создаю небольшие
схемки, пишу: стрелочки, квадратики. У меня постоянно заполняется еще бумажный носитель, где мне необходимо физически выстраивать взаимодействия с текстом. А потом, когда это переходит куда-то туда, в другую материальную форму (потому что цифровая форма тоже материальна, но у нее другие свойства), я переживаю, что моим коммуникативным процессам недостает чего-то, когда происходит цифровое создание текста.
Полина: Спасибо! Я уже вижу следующие реплики, но хочу добавить. Отчасти свяжу то, что сказала Ира, с фразой, которую сказал Александр. Есть тема, которая ускользает, если мы занимаемся автоэтнографическими сюжетами, что неплохо. Это тема идеологии, это отчасти ответ Иры на вопрос, какими субъектами мы становимся. Александр сказал, что можно быть независимым искусствоведом, но есть оговорки. Часто по границам инфраструктур проходит граница того, что мы считаем сообществом или общностью. Здесь инфраструктура — это не только дискета или файл, отправленный по электронной почте, ручка или компьютер — хотя и это тоже, конечно, ведь часто сложно делать какие-то вещи, если у тебя слабая машина. Сложно участвовать в коммуникации и т.п. Но здесь речь идет об идеологии создания текстов, например, моя любимая история про гугл-документы. Я ими пользуюсь с тех пор, как они стали появляться. И по их поводу у меня совершенно разные авторские отношения с людьми. Часть людей в академической среде (довольно большая) не приемлет их в принципе по разным причинам. Какие-то связаны с форматированием или тем, что текст — это во многом материальный объект. А гугл-докс его как раз очень сильно разматериализует, потому что там текст можно как угодно сначала форматировать: одному или вместе. Режим совместного письма и редактирования в гугл-докс и через пересылку файла в ворд радикально отличается. Например, отличается то, как вы пишете комментарии. Если вы пишете комментарий с ощущением, что их может увидеть и редактор, и ваши соавторы, а потом еще историю кто-нибудь обязательно посмотрит — это одна ситуация. Совершенно другая, если вы сидите спокойно со своим вордом, потом пересохраняете файл и отсылаете готовый документ, и другой человек с ним уединяется, пишет, вставляет правки. Здесь я хочу обратить внимание на категорически разную идеологию.
Гугл-док — с одной стороны, прекрасно-независимая идеология: "Я разворачиваю свое рабочее место где хочу, как хочу, с кем хочу". С другой стороны, определенно более коллективное и приватно-публичная сразу — производство текста оказывается делом компанейским. Не думаю, что публичным, но по крайней мере коллективным.
Совсем иная идеология у более институционального режима с отдельными приложениями, где ты не в вебе, а у себя на компьютере. За этим тоже есть идеология: есть институция, там есть роль: редактор — не автор, автор — не редактор. Чтобы в одном документе у вас встречались соавторы, рецензенты, друзья, читатели и редактор — Боже упаси. Совершенно разные люди.
Здесь, передвигаясь между академическими и неакадемическими культурами, я каждый раз наталкиваюсь на инфраструктурные барьеры. Я исхожу из позиции: "Сейчас драфт скину, потом потихоньку буду дорабатывать", и в таком режиме со студентами работаю. Но понятно, что это для многих людей некомфортно по ряду причин, связанных с производством текста, например, что он должен быть сразу прилично написан. Или от банальной непривычки. У меня все доведено до автоматизма: в любом состоянии сознания я ставлю кавычки скобочкой и галочкой в нужных местах, длинные и короткие тире. У меня просто пальцы уже приросли к соответствующим сочетаниям клавиш: я так делаю в чатах, в зуме даже. Это работает
и с гугл-документом. Текст в любой ситуации должен прилично выглядеть. Как ходить в одежде без ярких грязных пятен — состояние как автора, который всегда немножко на виду, всегда в компании, всегда в ситуации коммуникации, где в любой момент ты не понимаешь, когда окажется, что граница между написанием и публикацией чуть более размытая, чем в написании классического текста. Я не то, чтобы большой фанат этой идеологии, я не могу сказать, что у меня есть очевидные предпочтения, хотя она для меня очевидно родная, я говорю об этом как о чем-то свойском. Эту тему тоже не хотелось бы терять. За антропологическими практиками в том же ходе есть и идеология, причем в самых разных контекстах.
Александр, вы что-то очень сильно хотите сказать.
Александр Марков: Да, я сразу скажу, что, действительно, очень много думаю об обратной материализации текста и те же наблюдения, что и у вас, Полина, у меня бывают постоянно. Люди, которые привыкли много работать с редакторами советского олдскульного типа, очень не любят гугл-докс, потому что им кажется, что здесь произойдет нарушение того правила, что любой этап письменной работы находится под их контролем. Ultima manus, последняя правка будет за ними, она не может быть результатом коллаборации. Я сразу вспоминаю, что переход, который произошел с появлением цифровых способов взаимодействия, на самом деле произошел еще на переломе к романтизму в Европе, когда по всем мемуарам описывают, как собрались несколько авторов где-нибудь в кабачке или в съемной комнате и вместе писали какой-то текст. Кто-то писал драму, а остальные давали советы. Такой способ работы был изобретен больше двух столетий назад в эпоху просто быстрого пера. Это тоже была медийная революция — даже просто изучая почерк, способ быстрой работы, новые способы типографского набора и появление множества частных типографий после Великой Французской Революции, мы видим, что тогда тоже появлялась такая же распределенная сеть создания и публикации текстов, какую сейчас допускает интернет. Вольные типографии, коммерциализация рынка типографских услуг и отмена привилегий, которые связаны с Великой Французской Революцией, привели к децентрализации и сетевому производству новых текстов, меняющих социальные и чувственные привычки.
Что до материализации текста, я могу поделиться своим мемуаром: еще в школе или ранние студенческие годы, если мне нравилась какая-то лекция или выступление, которое шло по телевизору, то я брал пишущую машинку и по свежим впечатлениям делал что-то вроде реферата. Мне было важно, чтобы это сохранилось в моем личном музее. Как некоторые делают фотографии туристических мест, также мне было важно, что хотя бы несколько машинописных фраз, афоризмов будут у меня храниться как святыня. Это стало основой для организации всего, чем я движим до сих пор — междисциплинарными интересами. Мои подходы могут вызывать раздражение: я преподаю академическое письмо и для меня важна темпо-ральность — умение быстро сформулировать проблему за отведенное количество времени, за столько-то минут сказать, в чем может быть основная проблематиза-ция в этой области. Это чувство быстрой мысли и быстрой клавиатуры подрывает разделяемое знание, основанное на вытеснении материальности технологии.
Многие ученые, когда занимаются описанием того, что они делают, дематериализуют: говорят, что есть мышление, есть кропотливый труд, сам режим кропотливости: сидения в архивах, когда неизвестно, сколько времени займет поиск — вдруг 2 дня или чаще 20 лет — все это входит в некий замысел. Такова дематериализация в выступлениях моих оппонентов, которая гарантирует якобы подлинность научного высказывания.
С этой позицией я постоянно полемизирую и доказываю, что на самом деле само верифицирование чего-то в качестве научного подразумевает, что мы знаем ту технологию, с помощью которой мы соотносим этот научный вывод с другими научными выводами. Например, публикуем в журнале, который придерживается близких методологических предпосылок: нашу статью прочтут в контексте других статей, поставят ее во вполне материальный ряд. Материальность — это и есть систематическое производство материалов.
Материальность не обязательно связана с тем, что ее можно пощупать, скушать, понюхать и т. д. Материальность связана с существованием в режиме материи. Когда мы отправляем статью в журнал А, а не в журнал B, и знаем, что в журнале А она как раз успешно пройдет рецензирование, а в журнале B будет скорее всего отклонена, то мы уже материализуем ситуацию. А когда мы решаемся отправить в журнал B, чтобы там трансформировать научное поле, тем самым мы тоже материализуем наше высказывание. Мы запускаем другой, новый, материальный способ существования журнала B: журнал должен отреагировать на методологически провокационную статью. В этом смысле, хотя все наше письмо сейчас электронное, и мы готовим с помощью Zotero статьи для международных журналов или хотя бы google scholar, тем материальнее момент, когда мы, закончив статью и выкачав из Zotero последние референсы, материализуем ее в качестве факта существования журнала.
Я все время нахожусь в острой противофазе с дематериализаторами наук. Я против понимания науки как служения, как разделяемого идеологического представления о непредсказуемой, оторванной от материального и исключительно состоящей в обосновании идеи для всех согласно common sense работы. Я уверен, что материальность научного продукта должна подрывать позиции common sense, потому что это одна из задач научного знания как такового.
Полина: Спасибо огромное! Про романтиков Zotero просто чудесная история, по-моему. Романтики придумали гугл-докс — это лучшая новость. И про "кропотливый — подлинный" тоже безумно интересно и хочется потом поговорить, а пока передаю слово Елене.
Елена Кочухова: Спасибо, Полина! Я бы хотела откликнуться на слова Ирины о том, что хочется распечатать текст, написать на нем от руки. Я так всегда делаю. Я начала думать, почему, и вспомнила свои студенческие годы. Я училась на философском факультете Уральского государственного университета, и к каждому семинару надо было много читать. Часто книжка была в библиотеке в одном экземпляре. Ты идешь туда и пишешь конспект от руки. Это были 2003—2008 годы. Наверное, у некоторых людей были ноутбуки, но не у меня. Практика письма от руки во время обучения была невероятной. Я точно помню, что, когда мне нужно было создавать собственные тексты, первые наброски я тоже делала вручную. К вопросу о том, что сохраняется, что не меняется: эта привычка сохранилась. Когда мне сейчас нужно что-то набросать, пусть это план статьи или план курса, который я хочу сделать, или отдельные семинар или лекция, я всегда это делаю от руки. У меня копятся блокноты. В принципе, все это можно делать на заметках в телефоне. Может, это даже будет быстрее, но вопрос: хочу ли я быстрее? Я понимаю, что мне приятнее писать в блокнот, чем в который раз уткнуться в смартфон и еще что-то там набрать, помимо того, что я там делаю. Практика письма от руки приносит мне удовольствие. Я понимаю, что не могла бы сейчас написать научную статью от руки — 40 000 знаков. Но в студенчестве небольшие эссе я предпочитала писать от руки просто потому, что так хочется. Сейчас я распечатываю свои черновики,
в авторском файле оставляю лакуны там, где у меня случился ступор. Я иду к другим частям текста, которые могу сейчас писать. А лакуны лучше всего заполняются письмом от руки. Так же я поступаю, когда приходят какие-то очень проблемные замечания от рецензентов. Понятно, что иногда замечания рецензентов ты бы и сам себе сделал, если бы лишний раз перед отправкой текста в редакцию прочел бы его. Но такого рода правки легко вносятся в файл на компьютере. Какие-то сущностные правки сделать непосредственно в теле вордовского текста мне было бы сложно. И вообще переход от технологии даже внутри самой электронной реальности, про которую уже говорили, намного важнее, чем переход от письма рукой к просто печатанию на компьютере. Если вспомнить программное обеспечение 00-х годов, то станет понятно, что у письма на компьютере было не слишком много преимуществ, кроме того, что ты можешь поправить текст, не переписывая, но если нужно было сделать комментарий к тексту, то невозможно было вынести это на поля, как происходит сегодня. Было невозможно создавать текст вместе, как в формате гугл-док. Переходы внутри технологии, мне кажется, намного сильнее повлияли на письмо, чем переходы просто от печатной машинки к компьютеру или от письма от руки к письму на компьютере.
И еще один сюжет, который я вспомнила в связи с тем, что я услышала от Полины. Он связан с субъектностью. История разворачивалась у меня перед глазами. В одном из университетов, где я работала, появился человек, ответственный за науку. Он проводил семинары, в т.ч. по академическому письму и по тому, как получше и побольше публиковаться, и он говорил том, что нужно занимать письмом любую свободную минуту. У вас есть 15 минут между лекцией и совещанием? Вот у вас компьютер под рукой — садитесь и пишите. Вот у вас под рукой телефон, в котором есть гугл-документ — садитесь и пишите там. Сидите на скучном совещании? Сидите и пишите во время него. Он говорил об этом на полном серьезе, и, естественно, кроме личных приоритетов этого человека, гонка за таким большим количеством письма мне кажется вызвана системой распределения вузовских надбавок: чем больше мы публикуемся, тем больше мы зарабатываем. В этом смысле, письмо в ноутбуке, а тем более письмо на других электронных компактных устройствах, вспоминая дисциплину Фуко, делает нас подчиненными субъектами. Нас ставят в поток, мы начинаем подгонять сами себя и другим пропагандировать эту идею. Мы теряемся в этом. Я бы хотела получать удовольствие, написав статью 40 тысяч знаков от руки (может, стоит однажды так поэкспериментировать), но люди, которые готовы писать даже в перерыв 15 минут между лекцией и совещанием, начинают лишать меня такой возможности. А кто-то, может, не хотел писать эти 15 минут, но вынужден, потому что его обязывает так делать экономическая ситуация и менеджерский подход к науке. Говоря о субъектности автора и идеологии, которая за этим стоит, я бы списала все на старый добрый неолиберализм (можем эту грушу для битья побить) и на этом остановится. Я за удовольствие от науки, мне кажется, что это то, почему многие из нас ей занимаются. Спасибо!
Ирина: Спасибо, очень интересно рассказали про свой опыт и взгляд на это! Сразу маленький комментарий про практики письма. Вы говорили про то, что доставляет больше удовольствия, например, буквально — письмо ручкой, письмо от руки — по сравнению с написанием текста на компьютере. Чем полезна критичность и рефлексивность, когда мы думаем о тех технологиях письма, которые мы используем и каким образом мы их привлекаем? Тем, что мы можем подобрать оптимальный набор техник, которые будут нас как субъектов формировать, которые будут нам самим нравится. И, может, на разных процессах и стадиях
письма это будет разный набор техник. Сейчас действительно есть доминанта. Для меня это разговор про инклюзии и эксклюзии. Доминирующая форма электронного текста настолько всеохватна, что уже неловко, неудобно и кажется не совсем верным писать тексты от руки. Трудно себе представить, что какой-то текст от руки вы просто отправите в редакцию журнала. Вам придется произвести дополнительную работу по переводу этого текста в электронный формат. Выстраивая такие барьеры, мы уже понимаем, что рукописная форма будет значительно вытеснена на задворки, marginalized, как пишут во всех англоязычных статьях. Я для себя вынесла такой урок: хотелось бы подобрать те самые технологии письма, которые позволяют свою писательскую субъектность реализовать наиболее даже не продуктивным образом (не будем продуктивность ставить во главу угла), а так, чтобы продукт — и то, что производилось, и то, каким образом человек ощущает себя в процессе, — было наиболее оптимально.
Полина: Сразу хочется немного ворваться. Есть места, где прямо предлагают (в паре книг или больших монографий — хотя это зависит от поля) писать, как вы хотите, добавлять рукописные кусочки. Но это не журналы, не индустрия, а крафто-вые проекты. Здесь я соглашусь с Еленой, что это не входит в одобряемые институции, журналы и т.д., но я бы хотела добавить про роль зумной виртуальной библиотеки, где мы с вами говорим. Елена начала с того, как мы читаем. Мы в библиотеке во многом переходим на онлайн-формат, и очень большой проблемой стало то, что исчез режим брожения между полок как способ некоторого взаимодействия с текстами, определения вектора написания текста.
Если грубо сравнивать гугл-док с брожением между полками, то это замена живыми собеседниками возможных авторов книг. Живыми в смысле — синхронными. Вне зависимости от того, какие это книги, хотя это в любом случае свершившиеся тексты. Когда я обдумываю свою работу, ходя между ними, то делаю это поневоле в русле взаимодействия с этими авторами.
Я вспомнила библиотеку, потому что нам писали студенты, что онлайн-формат библиотеку не заменяет. Здесь интересно, что процесс чтения включен в процесс письма: и как конспекты, и как карандаш Портера, и как то, о чем говорит Елена. Мне кажется, здесь есть производство коллективности: мы с кем пишем? Маргиналии на полях, которые потом превращаем в свои тексты, или мы пишем то, что здесь и сейчас подается в журнал. Темпоральность и коллективность оказываются связаны (тем, с кем мы синхронны в момент написания текста).
И что такое "сущностная правка"? Сущностная правка — это то, что видят мои соавторы, потенциальные редакторы, авторы таких же статей в гугл-докс, или сущностная правка — это то, что я понимаю, когда беру книгу с соседней полки? Здесь кажется, что смена контекстов, локаций (как пишет Лаура) может очень сильно влиять.
Анна: У меня было коротенькое воспоминание. Я слышала историю испанской студентки, которая поехала в Россию изучать русский язык и учиться в русской магистратуре. Первый год был подготовительным, она приехала с нулевым русским и рассказывала, что они писали прописи. Они брали русские прописи и писали ручкой русские буквы, и делали это несколько месяцев подряд. Сейчас она прекрасно говорит по-русски, у нее очень глубокое понимание культурных особенностей, менталитета, языка. Возможно, то, что они первые несколько месяцев писали русские буквы и слова в прописях, как-то на это повлияло, если мы говорим о когнитивных вещах, связях моторики, нашего мышления и практик.
Александр Марков: Но замечу, что это при одном условии: очень сильная мотивация. Ей хотелось и говорить по-русски, и понимать по-русски. Если бы человека без мотивации заставили писать прописи, то он бы научился писать, но не научился бы понимать русский.
Полина: Прописи — отдельная практика, потому что они же устанавливают нам правильный наклон и некоторое представление о правильном письме.
Мне кажется, что мы подошли к теме про будущее. Вот — прописи с некотором правильным наклоном, вот — практика хождения между книгами, которая в каком-то смысле заменяется, а в каком-то — нет, когда мы переходим к серфингу. Я практически никогда не ходила между библиотеками, у меня всегда были электронные базы, но тоже разные. Сейчас я практически постоянно сижу в Google Scholar, и эта практика сильно отличается от практики моих коллег, которые ищут в Academia.edu или в электронных базах университетов. В какой-то момент это возвращается к вопросу, который Ира предложила: происходит нормализация тех практик, где нет письма без прописи, где все равно, какие кавычки, где можно будет поставить линк на архив, и этим обойтись. Это почти невероятная ситуация, ведь до сих пор мы ставим дату обращения внизу, мы не ставим гиперссылки в текст. А может, можно будет дописывать текст после публикации, как это происходит у естественнонаучных коллег? Мы здесь собрались социально-гуманитарным профилем, а в других мирах все довольно сильно поменялось уже. Какие из этих изменений будут происходить?
Напоследок, краткий вопрос/опрос о практиках. Есть практики, которые исторически остались, существуют, кажутся важными. А мой вопрос в изменениях: что вам кажется важным? Тем, о чем надо задуматься в хорошем или плохом смысле. Что важного происходит и, кажется, будет нормализовываться, на ваш взгляд? Или не будет — это тоже стоит обсудить.
Александр Марков: Мне вспомнилось, как очень часто давали ссылки, например, в работах столетней давности по немецкому образцу, например, ссылка: "Об этом есть в последней статье Шмидта в журнале ZFRBR" — только посвященный, который знает, какому журналу эта громоздкая аббревиатура соответствует, и понимает, какой из десяти Шмидтов имеется в виду, сможет прочесть эту ссылку правильно. Подразумевалось, что во многом заменялось существование библиографических баз телесными практиками. Ты этого Шмидта слышал на конференциях, и ты, читая статью по какому-то поводу, вспоминаешь, как ты с этим Шмидтом общался в кулуарах, и сразу поймешь, что речь идет именно об этом Шмидте, а не о 99 других Шмидтах, которые работают в этом же регионе Германии.
Я думаю, что будет движение к этой же телесности. Конечно, полные развернутые references необязательно будут заменены на линки или qr-коды, хотя я уже видел опыты книг с линками и qr-кодами вместо традиционно оформленных references. Например, книги по современному искусству могут быть оформлены так, если к ним не применяются требования монографий в научном издательстве — там могут быть полезные линки вместо библиографии.
Но меня волнует и тревожит то, в какой мере мы вернемся к телесности и отойдем от фетишизации текста, потому что до сих пор многие гуманитарии первое, что делают с книгой — начинают сравнивать ее с каким-то грубым стандартом. А похоже ли это на научный текст? А вот так не пишут у нас. А вот это словоупотребление не соответствует тому, что говорится в нашей школе. В результате такое дематериализованное фетишизированное существование мысли очень мешает диалогу. Я вижу будущее для научных текстов не только в научных журналах, но и вики-платформе.
Для меня идеальным местом публикации была бы научно-академическая вики-платформа, где, действительно, можно написать статью и получать комментарии, править ее, апгрейдить ее время от времени, и это будет вики-статья.
Полина: Спасибо большое! Очень хотела скинуть для обсуждения текст, но не стала рядом с Ириными — большими, опубликованными. Есть небольшая заметка, где как раз похожее будущее описывается. Написана она, правда, лет 20 назад, а до сих пор ничего похожего на будущее, которое представляется, там нет. Но как знать, все-таки, может, какими-то шагами мы к нему движемся. Мне симпатична эта идея.
Анна: Я думаю про нейросети, которые будут генерировать тексты по заданным читательским параметрам. Как тогда у нас трансформируется понимание авторства? Кто тогда будет автором? Читатель, который задал параметры? Тот, кто задал изначальный код? Тот, кто натренировал нейросеть? Где у нас появляется автор в фантастическом будущем?
Полина: Это очень круто! И скоро такое будет очень легко. От google scholar до библиографии на заданную тему шагов меньше, чем до вики, причем идейно меньше, на уровне того, какие практики считать нормативными и укрепляемыми некоторым порядком вещей. Хочется продлить семинар Research&Write до тех времен, когда это настанет, чтобы начать обсуждать, как жить в этом удивительном новом мире.
Ирина: Я отталкиваюсь от понятия агентности — агентности нас как совмещенного и письма как распределенного. Другое дело, что наша агентность не измеряется в категориях больше-меньше: становимся ли мы более субъектными или менее субъектными, больше ли за нас что-то делают. Но она становится другой. Мы распределяем свои функции, свои когнитивные ментальные процессы отдаем на откуп появляющимся технологиям. Например, мы должны все меньше помнить разные книги, мы можем меньше помнить цитат, нам очень легко найти источник (за полминуты мы найдем нужную цитату), у нас возникает гораздо больше возможностей для компиляции, для соединения разных источников. Какие-то процессы становятся легче, какие-то убыстряются, какие-то функции (в том числе ментальные процессы) будут делегированы и распределены на других агентов, не-человеков — и это нормально. С другой стороны, наверняка появятся другие возможности, и мы сможем делать лучше, по-другому, то, что мы раньше не делали, потому что были заняты тем, что составляли список референсов к нашей работе. Мы освоим Zotero или еще что-то, и они дадут нам другие когнитивные процессы, которые мы не так могли развить. Для меня это, скорее, вопрос о том, что будет по-другому, и, наверное, будет здорово. Такие исследования наверняка есть и их будет больше. Чем сильнее меняются конфигурации агентов самого разного вида, тем в большей степени нас интересуют люди как писательские субъекты. Мы понимаем, что доминирующей формой наверняка будет самого разного рода цифровые тексты, и способы их создания будут все разнообразнее. Появится гораздо больше текстовых технологий, связанных как с грамотностью, так и с организацией текста. Возможно, какие-то части будут потом дописаны ИИ на основании вашего текста. Наши роли и функции как авторов будут меняться. Может быть, довольно радикально. Но мне кажется, нужно сопротивляться доминирующим формам и искать разные формы, пытаться своими собственными коллективными практиками искать альтернативы, в т. ч. физического создания текста, искать другие телесные формы создания текста, чтобы они позволяли нам быть более разнообразными и когнитивно несколько другими субъектами. Чтобы это развило нашу
рефлексивность и критичность по отношению к собственным практикам письма и к технологии письма, которую мы используем.
Елена: Ирина высказала мысль, которую я подумала. Мне кажется, именно в академической среде будет больше вариантов письма, принимаемых как нормативные, у нас будет больше разных способов самовыражения. Я уже не первую сессию слушаю вас и постоянно слышу, что мы все немного ругаемся, как старые бабки и дедки, на то, в какой системе мы существуем, и действительно хочется, чтобы разнообразия было больше. Честно говоря, мне кажется, научные тексты должны сокращаться, потому что тонны ссылок... Либо ты очень придирчивый, по всем им пройдешь, либо тебе вообще не важно, на кого ссылался этот автор, тебе главное, что он привел аргумент, который важен лично для тебя, а все остальные его основания ты проскальзываешь взглядом и думаешь: "Понятно, на кого он ссылается, но подробности я знать не хочу". Это не должна быть форма абстракта. Абстракт далеко не всегда помогает действительно лучше понять текст. Тексты будут сокращаться, а разнообразие форм, в которых они могут быть представлены — будет расширяться.
Полина: Спасибо большое! Сразу хочется вставить что-нибудь про qr-коды, о чем говорил Александр, но я бы, наверное, завершила пахнущим диалектикой ходом, который я почерпнула от Алексея и его первой реплики в чате. Одновременно с разнообразием происходит укрепление в разные стороны: и укрепление разнообразия, и (институциональное в т. ч.) укрепление стандарта живы и жестко реагируют друг на друга. Я тут же вспомнила историю с приложениями. При всем разнообразии гугл-документов и возможности переключаться между кучей разных вкладок, говорят: "Сиди и пиши как писатель". Это производится не только технологией. Статья старается поддерживать свою форму и связь с прошлым, ведь люди после библиотеки не всегда понимают, как действовать иначе.
В зуме библиотеки Московской высшей школы социальных и экономических наук я понимаю, что есть какое-то количество людей, которые пришли в Шанинку из-за библиотеки, из-за возможности поддерживать что-то прежнее. Кто в этом последовательном укреплении и каким образом окажется в том, что мы будем считать из дня сегодняшнего будущим — интересный вопрос. Я надеюсь, что наш семинар (в каком-то виде) до этого момента доживет. А сегодня — спасибо всем огромное!
Расшифровка и базовая редактура текста семинара — Наталья Винокурова
Материал поступил в редакцию 10.05.2022; одобрена после рецензирования 16.05.2022; принята к публикации 31.05.2022.
The material was submitted 10.05.2022; approved after reviewing 16.05.2022; accepted for publication 31.05.2022.
Информация об авторах/ Information about the authors
Александр Викторович Марков — доктор филологических наук, профессор кафедры кино и современного искусства, Российский государственный гуманитарный университет, Москва, Россия. E-mail: [email protected]
Aleksandr Markov — Dr. Sc. (Philology), Professor at the Department of Cinema and Contemporary Art, Russian State University for the Humanities, Moscow, Russian Federation.
Полина Колозариди — исследователь и координатор клуба любителей интернета и общества, работница образования, координатор публичных программ библиотеки МВШСЭН / Москва — Томск, Россия. E-mail: [email protected]
Polina Kolozaridi — researcher at the club for the internet and society enthusiasts, education worker and coordinator of the public events at MSSES library/ Moscow — Tomsk, Russian Federation.
Елена Кочухова — кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии и права Уральского отделения РАН, Екатеринбург, Россия. E-mail: [email protected]
Elena Kochukhova — сandidate of Philosophical Sciences , Senior Researcher at Institute of Philosophy and Law, The Urals Branch of RAS. Ekaterinburg, Russian Federation.
Анна Мурашова — интернет-исследователь, литературовед, Москва, Россия. E-mail: [email protected]
Anna Murashova — literary theorist, internet-researcher, Moscow, Russian Federation.
Наталья Винокурова — координатор проектов библиотеки Шанинки, МВШСЭН, Москва, Россия. E-mail: [email protected]
Natalia Vinokurova — library project manager, Moscow School of Social and Economic Sciences, Moscow, Russian Federation.
Ирина Антощук — аспирантка Амстердамского института социальных исследований, университет Амстердама, Амстердам, Нидерланды. E-mail: [email protected]
Irina Antoshchuk — PhD candidate at the Amsterdam Institute for Social Science Research, University of Amsterdam, Amsterdam, Netherlands.
