CC BY
224
УДК 81.00 Д18 ББК Ш 141.01.2973
В.П. Даниленко
БЛЕСК ОСТРОУМИЯ А.С. пУШКИНА В пИСЬМАХ К п.А. ВЯЗЕМСКОМУ И Н.Н. пушкиной
Вплоть до 1827 г. А.С. Пушкин не публиковал своей прозы. Свое прозаическое мастерство до этого времени он оттачивал в письмах. Статья посвящена двум его эпистолярным лицам
- профессиональному и семейному. Первое лицо мы видим в его письмах П.А.Вяземскому, а второе - жене.
Ключевые слова: А.С. Пушкин; П.А. Вяземский; Н.Н. Пушкина; остроумие; письма; друзья; жена; поэзия; проза
V.P. Danilenko
THE BRILLIANCE OF wIT IN A.S.PuSHKIN’S LETTERS TO P.A. VYAZEMSKY AND N.N. PuSHKINA
Not before 1827 did A.S. Pushkin come out with his prosaic writings. It was in his private letters where he had brought up his prose writing skill to professional maturity. This article is dedicated to a study of his professional andfamilial identities. The former manifests itself in his letters to P.A. Vyazemsky, the latter stands out in his letters to his wife.
Key words: A.S. Pushkin; P.A. Vyazemsky; N.N. Pushkina; wit; letters; friends; wife, poetry; prose
Письма Пушкина, без сомнения, одно из удивительнейших произведений его гения. Чуждые всякой искусственности, всякого сочинения, они поражают разнообразием своих особенностей. Те из них, которые писаны к жене или друзьям, отличаются горячностью чувства, задушевностью, порывистой откровенностью и нередко блеском остроумия...
Никто не сомневается в том, что Александр Сергеевич Пушкин (1799-1837) был человеком остроумнейшим. Но вся беда в том, что мы толком не знаем, что такое остроумие. Мы лишь интуитивно догадываемся, что это такое. Трудно, например, провести границу между остротой и шуткой, поскольку шутка призвана быть остроумной. Но остроты вовсе не ограничиваются только шутками. Однако теоретизировать на этот счет мы не будем. Выберем наудалую пушкинские остроты в его письмах и... «горе нашему врагу». Пусть он ломает себе голову над вопросом о том, угодил я ему своими примерами, подтверждающими остроумие А.С. Пушкина, или не угодил. Я взялся за эту тему вовсе не для него, а для того, чтобы «жизни мышьей беготню» осветить А.С. Пушкиным. Да не поэтом, поднявшимся на недосягаемую высоту, а тем земным Александром Пушкиным, каким он предстает перед нами в своих письмах. Но весь фокус в том, что и при чтении его писем
Леонид Майков
мы ни на секунду не забываем, что читаем мы письма не кого-нибудь а А.С. Пушкина - того самого А.С. Пушкина, легкие строчки которого витают в наших головах с детства.
Почему из нескольких сотен писем А.С. Пушкина, дошедших до нас, я выбрал письма к П.А. Вяземскому и жене? В этих письмах, может быть, чаще, чем в письмах к другим, мы обнаруживаем тот «блеск остроумия», о котором прекрасно писал Л. Майков, поскольку именно в них А.С. Пушкин очень часто переходит на шутливый тон. Кроме того, наш выбор позволяет нам приглядеться к двум главным эпистолярным ликам А.С. Пушкина
- профессиональному и семейному.
Вот что мы можем прочитать в биографической справке о П.А. Вяземском: «Вяземский, князь Петр Андреевич - поэт и критик. Родился в Москве 12 июля 1792 г., в богатой и родовитой семье, детство провел в интеллигентной и образованной среде, с малых лет стал встречаться с писателями и жить
литературными интересами... В 1812 г. вступил в московское ополчение и состоял при Милорадовиче; под Бородином отличился, вынеся из огня раненого генерала. Оставив военную службу, он провел около трех лет в варшавской канцелярии Н.Н. Новосильцева, в атмосфере либерализма и конституционных надежд... Молодой либерал попал под надзор полиции, а скоро и в немилость и должен был оставить Варшаву. Поселясь в Москве, он предался литературе... Поэзия Вяземского направления преимущественно дидактического и сатирического и сводится к неглубокой, не идеалистической, но меткой и остроумной критике общественных и литературных нравов. Таковы, например, известный «Русский Бог» (1827), «Да, как бы не так» (1822), «Семь пятниц на неделе» (1826), «Станция» (1828), «Старое поколение» (1841). Гораздо больше значения имел Вяземский как критик, особенно в двадцатых годах. В этих статьях Вяземский поднялся над «духом времени», проявил историческую точку зрения и был одним из истинных предшественников самого В.Г. Белинского. 10 ноября 1878 г. он умер в Баден-Бадене» [http://az.Hb.m/w/wjazemskij_p_a/
text_0050.shtml].
Если бы А.С. Пушкин прожил столько же, сколько П.А. Вяземский, то он дожил бы до 1885 г., т. е. пережил бы Ф.М. Достоевского на четыре года. Но оставим мечтания и приступим к нашей теме.
Первое письмо А.С. Пушкина к П.А. Вяземскому датируется 27 марта 1816 г. Ему еще нет семнадцати! До окончания Царскосельского лицея еще целый год! Между тем уже в этом письме мы обнаруживаем тот шутливый тон, которому А.С. Пушкин будет верен в письмах к П.А. Вяземскому всю жизнь. Вот как лицеист А.П. Пушкин обращается к бывшему офицеру, участнику войны 1812 г., который старше его на семь лет: «Так и быть; уж не пеняйте, если письмо мое заставит зевать ваше пиитическое сиятельство; сами виноваты; зачем дразнить было несчастного царскосельского пустынника, которого уж и без того дергает бешеный демон бумагомарания»* [Пушкин, 1981(9), с. 66].
* Напомню, что «демон бумагомарания» стал вполне владеть А.С.Пушкиным с 1813 г. В 1814 году (ему 15 лет) в стихотворении «Князю А.М.Горчакову» он уже сформулировал свое поэтическое кредо:
Набором громозвучных слов Я петь пустого не умею.
Уже со следующего, 1817 г., автор этого письма перейдет с адресатом на уверенное «ты». Нечего говорить о том, что в письмах 1820-х гг. А.С. Пушкин будет обращаться с П.А. Вяземским на равных. В эти годы он станет баловнем славы. Его литературные друзья (А. Дельвиг, В. Жуковский, К. Рылеев, А. Бестужев-Марлинский и др.) станут вполне сознавать величие его поэтического гения. Вот что, например, 12 февраля 1825 г. писал А.С. Пушкину незадолго до казни поэт-декабрист Кондратий Рылеев: «Ты всегда останешься моим учителем. Гений. Сирена. Чародей. Ты идешь шагами великана и радуешь истинно русские сердца.» [Пушкин, 1981(9), с. 104].
В числе вполне сознающих цену А.С. Пушкину был и П.А. Вяземский, хотя далеко не всегда последний пел дифирамбы первому. Мы узнаем об этом, например, по письму А.С. Пушкина П.А. Вяземскому от 1 сентября
1822 г.: «Ты говоришь, что стихи мои никуда не годятся. Знаю.» [Пушкин, 1981(9), с. 96]. Но вот что характерно: несмотря на свою славу, в общении с друзьями А.С. Пушкин оставался прежним. По-прежнему в шутливом тоне, который задал юный А.С. Пушкин, отвечал на письма вполне зрелого поэта и П.А. Вяземский. В одном из писем (от 6 сентября 1824 г., уже написаны первые главы «Евгения Онегина») он писал А.С. Пушкину: «Спасибо тебе, мой милый виртуоз. Пожалуйста, почаще брянчи, чтобы я не вовсе рассохся. Письмо Тани прелесть и мастерство» [Тыркова-Вильямс, 2006, с. 105].
Главным предметом переписки А.С. Пушкина с П.А. Вяземским была литература. С легкостью необыкновенной наш первый поэт охарактеризовывал творчество своих собратьев. В его суждениях о писателях мы обнаруживаем как хвалебные суждения, так и уничижительные. Начнем с первых.
Вот что он писал князю 2 января 1822 г о Евгении Абрамовиче Баратынском (18001844): «Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова -если впредь зашагает, как шагал до сих пор
- ведь 23 года счастливцу (как и автору этого письма. - В.Д.)! Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет» [Пушкин, 1981 (9), с. 89].
Очень остроумно А.С. Пушкин оценил
Вольтера: «Вольтер первый пошел по новой дороге - и внес светильник философии в темные архивы истории» (5 июля 1824) [Пушкин, 1981(9), с. 141].
Даже о великих поэтах А.С. Пушкин высказывался порой неоднозначно. Таковы, например, были его высказывания о Ч. Байроне и А.С. Грибоедове. О первом он, в частности, писал: «Гений Байрона бледнел с его молодости» (24-25 июня 1824) [Там же. С. 139]. А вот какую любопытную оценку он дал грибо-едовскому «Горю от ума»: «Читал я Чацкого
- много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен» (28 января 1825) [Там же. С. 163].
Но были и такие литераторы, которым А.С. Пушкин давал убийственные характеристики. Приведу только два примера - с И.И. Дмитриевым и Ф.В. Булгариным.
Об Иване Ивановиче Дмитриеве (17601837) - русском сентименталисте в поэзии -А.С.Пушкин писал: «.дядя прислал мне свои стихотворения - я было хотел написать об них кое-что, более для того, чтоб ущипнуть Дмитриева, нежели чтоб порадовать нашего старосту; да невозможно; он так глуп, что язык не повернется похвалить его и не сравнивая с экс-министром - Доратом» (6 февраля 1823) [Там же. С. 108]. В другом письме о нем же читаем: «И что такое Дмитриев? Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова; все его сатиры - одного из твоих посланий, а все прочее первого стихотворения Жуковского» (8 марта 1824) [Там же. С. 132].
О ненавистном Фаддее Булгарине и иже с ним А.С. Пушкину говорить долго не пристало: «Каков Булгарин и вся братья! Это не соловьи-разбойники, а грачи-разбойники» (начало апреля 1824) [Там же. С. 134].
Некоторые суждения об искусстве, высказанные А.С. Пушкиным в письмах, имеют не меньшую ценность, чем аналогичные суждения в его статьях. Более того, в письмах он порой был даже более точен, чем в статьях. Он схватывал в них самую суть вопроса. Вот как лаконично он оценил роль сатиры в письме П.А. Вяземскому от 1 сентября 1822 г. из Кишинева в Москву: «Куда не досягает меч законов, туда достает бич сатиры» [Там же. С. 96].
У А.С. Пушкина был широкий круг инте-
ресов. Его заботило состояние русского театра. Его заботило состояние русской цензуры. Его заботило состояние русской критики, языка художественной литературы и др.
Вот как А.С. Пушкин охарактеризовывал состояние русского театра 1820-х гг.: «У нас нет театра, опыты Озерова ознаменованы поэтическим слогом - и то не точным и заржа-вым; впрочем, где он не следовал жеманным правилам французского театра? Знаю, за что полагаешь его поэтом романтическим: за мечтательный монолог Фингала - нет! песням никогда надгробным я не внемлю, но вся трагедия написана по всем правилам парнасского православия; а романтический трагик принимает за правило одно вдохновение -признайся: все это одно упрямство. 6 февраля 1823» [Там же. С. 107-108].
А ниже следует едкое суждение о цензуре: «Благодарю за щелчок цензуре, но она и не этого стоит: стыдно, что благороднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен самовольной расправе трусливого дурака» [Там же. С. 108].
О литературной критике в письме П.А. Вяземскому от 7 июня 1824 г. из Одессы у А.С. Пушкина читаем: «Критики у нас, чувашей, не существует, палки как-то неприличны; о поединке и смех и грех было бы думать: то ли дело цып-цып или цыц-цыц» [Там же. С. 137].
А.С. Пушкин отстаивал самобытность русского языка: «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали» (1-8 декабря
1823 г.) [Там же. С. 126].
А.С. Пушкин стал публиковать свою прозу только с 1827 г. - с «Арапа Петра Великого». До этого времени свое прозаическое мастерство он оттачивал в письмах. Мы находим в них, в частности, отработку первого требования, которое предъявлял А.С. Пушкин к словесности - требование точности и простоты. Вот примеры его остроумных высказываний в письмах П.А. Вяземскому, которые вполне соответствуют этому требованию:
1. «Теперь поговорим о деле, т. е. о деньгах» [Там же. С. 134].
2. «Давно девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше» [Там же. С. 139].
3. «Еще беда: мы все прокляты и рассея-
ны по лицу земли - между нами сношения затруднительны, нет единодушия» [[Пушкин, 1981(9), с. 137].
4. «Ольдекоп, мать его в рифму; надоел! Плюнем на него и квит» [Там же. С. 154].
5. «Нелюдим не есть мизантроп, т. е. ненавидящий людей, а убегающий от людей» [Там же].
6. «Одесса - город европейский - вот почему русских книг здесь и не водится» [Там же. С. 120].
7. «...отложим попечение, далеко кулику до Петрова дня - а еще далее бабушке до Юрьева дня» [Там же. С. 137].
Разумеется, А.С. Пушкин не мог не сообщать П.А. Вяземскому о своих поэтических делах. Например, таких: «Я барахтаюсь в грязи молдавской, черт знает, когда выкарабкаюсь. Ты - барахтайся в грязи отечественной и думай:
Отечества и грязь сладка нам и приятна. Сверчок (арзамасское прозвище А.С. Пушкина. - В.Д.).
Вот тебе несколько пакостей:
Христос воскрес.
Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня следуя душой Закону бога-человека,
С тобой целуясь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея За поцелуй я не робея,
Готов, еврейка, приступить -И даже то тебе вручить,
Чем можно верного еврея От православных отличить.
Иной имел мою Аглаю За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги - понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон - умом ее стращая,
Дамис - за то, что нежно пел,
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?»
(Март 1823. Из Кишенева в Петербург) [Там же. С. 109-110] О себе как литераторе А.С. Пушкин писал так: «Я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть для улыбки прекрасного пола» (8 марта 1824) [Там же. С. 132]. Его письма к П.А. Вяземскому большей частью имеют деловую направленность. Одно время князь издавал
его произведения. Вот почему А.С. Пушкин в своих письмах часто давал ему советы, как это сделать с меньшими потерями. По поводу цензуры, в частности, он писал: «.не уступай этой суке цензуре, отгрызывайся за каждый стих и загрызи ее, если возможно, в мое воспоминание» (4 ноября 1823) [Там же. С. 120].
Начиная с лета 1823 г., А.С.Пушкин начинает допускать большую свободу в выборе обращений к П.А.Вяземскому. Вот какие обращения мы обнаруживаем, например, в письме от 19 августа 1823 г.: «Мне скучно, милый Асмодей, я болен, писать хочется - да сам не свой. Еще одна просьба: если возьмешься за издание - не лукавь со мною, возьми с меня, что оно будет стоить - не дари меня - я для того только до сих пор и не хотел иметь с тобою дела, милый мой аристократ . Прощай, моя прелесть.» [Там же. С. 115]. В дальнейшем А.С. Пушкин расширил диапазон обращений к П.А. Вяземскому: аггел Асмодей, душа моя Асмодей, преосвященный владыко Асмодей, милый, мой милый, милый европеец, бессовестный и т. п.
Со временем отношения между А.С. Пушкиным и П.А. Вяземским стали суховатыми (из них исчезли, в частности, былые изощренные обращения), но до самой смерти А.С. Пушкина они оставались деловыми и дружескими.
Нелегко далась А.С. Пушкину его женитьба на Наталье Николаевне Гончаровой (18121863). Перед отъездом в Болдино он писал П.А. Плетневу: «Милый мой, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Свадьба моя отлагается день от дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни» (31 августа 1830) [Там же. С. 311].
Но деваться было некуда: нельзя было не жениться. «Молодость моя прошла шумно и бесплодно, - писал А.С. Пушкин Н.И. Кривцову за неделю до свадьбы (10 февраля 1931).
- До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Il n’est de bonheur que dans les voies communes (Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах) . Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся - я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь
без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию» [Пушкин, 1981(10), с. 13].
18 февраля 1831 г. А.С. Пушкин женился. Его жизнь после свадьбы, как он и предвидел, явилась ему «не в розах, но в строгой наготе своей». Между тем в последние годы судьба преподнесла ему не только «труд и горе», но и семейное счастье - обожаемую им и любящую его юную красавицу жену, которую
В.А. Жуковский назвал богинеобразной, и четырех детей. Она была равнодушна к его стихам, но это не мешало А.С. Пушкину писать ей письма.
До нас дошло больше шестидесяти писем А.С. Пушкина к жене. Вот какую характеристику этим письмам дала Ариадна Тыркова-Вильямс: «Эти письма показывают, каким вниманием, какой заботливостью он ее окружал. Пушкин входил во все мелочи домашней жизни, давал молодой жене указания, как обращаться с детьми, с прислугой, с деньгами, как вести сея в обществе. Делал это без всякой наставительности, не навязывая своего авторитета, добродушно, пересыпая шутками, забавляя свою «женку» рассказами о знакомых, описанием дорожных встреч. Мыслями своими он с ней не делился, знал, что ей это скучно. Но о своих настроениях, о своих чувствах писал ей просто, откровенно, подчас трогательно. Эти письма, не меньше, чем его стихи, свидетельствуют, что он был не только гениальный поэт, но очень хороший, исключительно добрый человек, с благородным детским сердцем» [Тыркова-Вильямс, 2006, с. 343]. С одним я не могу согласиться - с отсутствием в письмах А.С. Пушкина к жене шутливой, а иногда и сердитой наставительности.
Наставительный тон писем А.С. Пушкина к Н.Н. Гончаровой заявил о себе еще до женитьбы. Еще 29 октября 1830 г. он писал своей невесте: «Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте» [Пушкин, 1981(9), с. 317]. Да и то сказать: Таша Гончарова была моложе А.С. Пушкина на 13 лет.
Когда они поженились, ей было 18, а ему - 31.
А.С. Пушкин уезжал из дома три раза: на две недели в декабре 1831 г., на месяц осенью 1832 г. и на три месяца осенью 1833 г. Первые два раза - в Москву, а третий раз - по пугачевским местам. Кроме того, он писал жене во время поездки Н.Н. Пушкиной в Москву, Яро-полец и Полотняный завод. Благодаря последним, сохранилось много писем А.С. Пушкина к жене весной и летом 1834 г. Таким образом, перед нами четыре группы писем А.С. Пушкина к Н.Н. Пушкиной - 1831, 1832, 1833 и 1834 гг.
Чуть ли не в каждом письме 1831 г. А.С. Пушкин озабочен состоянием здоровья своей жены. Она была беременна их первой дочерью, которую назовут Марией. В последнем, пятом, письме он пишет: «Чем больше думаю, тем яснее вижу, что я глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди выкинешь» (16 декабря 1831) [Пушкин, 1981(10), с. 59].
Письма к жене во вторую поездку
А.С. Пушкина в Москву оказались повеселее, чем в первую. Видно, чувства уверенности поприбавилось. Вот как он здесь поддразнивал свою ревнивую жену: «Теперь послушай, с кем я путешествовал (по дороге в Москву.
- В.Д.), с кем провел я пять дней и пять ночей. То-то будет мне гонка! с пятью немецкими актрисами, в желтых кацавейках и в черных вуалях. Каково? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения» (22 сентября 1832) [Пушкин, 1981(10), с. 74].
В письме от 30 сентября 1832 г. он так утихомиривает ревность молодой жены: «Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны etc. etc. Знаешь русскую песню - Не дай бог хорошей жены, Хорошу жену часто в пир зовут. А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит» [Пушкин, 1981(1), с. 77].
А ниже приписывает: «Благодарю, душа моя, за то, что в шахматы учишься. Это непременно нужно во всяком благоустроенном семействе; докажу после» [Там же]. О кушаньях: «С Нащокиным вижусь всякий день. У
него в домике был пир: подали на стол мышонка в сметане под хреном в виде поросенка» [Пушкин, 1981(1), с. 77].
Жаль, что письма Н.Н. Пушкиной не сохранились. Но кое о чем мы можем догадываться по ответам ее мужа. Вот, например, как начинается письмо от 3 октября 1832 г.: «По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1) Русский человек в дороге не переодевается, и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь?..» [Там же. С. 78]. Сразу же после этих объяснений начинает подхваливать свою осмелевшую женушку: «Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Ай-да хват баба!» [Там же].
Вот как А.С. Пушкин подхваливал свою женку в начале своей трехмесячной поездки осенью 1933 г.: «Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, - а душу твою люблю я еще более твоего лица» (21 августа
1833) [Там же. С. 92]. В этом же письме он ей пишет: «.в Яропольце (виноват: в Торжке) толстая м-lle Pojarsky, та самая, которая варит славный квас и жарит славные котлеты, провожая меня до ворот своего трактира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самого такая красавица... Ты видишь, моя женка, что слава твоя распространилась по всем уездам» [Там же].
В следующем письме к жене А.С. Пушкин пишет о ее братце: «Теперь, женка, послушай, что делается с Дмитрием Николаевичем. Он, как владетельный принц, влюбился в графиню Надежду Чернышеву по портрету, услыша, что она девка плотная, чернобровая и румяная» (26 августа 1833) [Там же. С. 93].
О Москве А.С. Пушкин сообщает на этот раз вот что: «Вчера, приехав поздно домой, нашел я у себя на столе карточку Булгакова, отца красавиц, и приглашение на вечер. Жена его была также именинница. Я не поехал за неимением бального платья и за небритие усов, которые отрощаю в дорогу. Ты видишь, что в Москву мудрено попасть и не поплясать. Однако скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва. Даже извозчиков мало на ее скучных улицах. На Тверском бульваре попадаются две-три салопницы, да какой-нибудь студент
в очках и в фуражке, да кн. Шаликов» (27 августа 1933) [Там же. С. 95]. А в конце этого письма шутит: «Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня, что не советую Машке* капризничать и воевать с нянею: прибью» [Там же].
Очень переживал А.С. Пушкин о жене и двух своих детках. Ради них он был готов даже отказаться от поездки в Симбирск и Оренбург: «. что, если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна? А другие непредвиденные случаи. Пугачев не стоит этого. Того и гляди, я на него плюну - и явлюсь к тебе» (2 сентября 1833) [Там же. С. 96].
Снова ее поддразнивает - на этот раз городничихой: «Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и горюю - Уф! Кончил. Отпусти и помилуй. Ты видишь, что несмотря на городничиху и ее тетку - я все еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало» [Там же].
Хоть и редко, но писал А.С. Пушкин своей жене и о своих писательских делах. Вот что, например, он писал ей из Оренбурга: «Что, женка? скучно тебе? мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж - то есть: уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит - я и в коляске сочиняю, что же будет в постеле?» (19 сентября 1833) [Там же.
С. 100]. Почему дурь? А Л.Н. Толстой почему-то будет называть свои романы дребеденью.
Снова ее успокаивает, хвастаясь своим целомудрием: «Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю - и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица: на чужой сторонке и старушка божий дар. То-то, женка. Бери с меня пример» [Там же].
В начале октября А.С. Пушкин уже в Бол-дино. Оттуда пишет: «Въехав в границы бол-динские, встретил я попов и так же озлился на них, как на симбирского зайца (из суеверия. -
В.Д.). Недаром все эти встречи. Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забу-
* К этому времени у них появился второй ребенок - сын Сашка.
дешь меня - искокетничаешься. Одна надежда на бога да на тетку. Авось сохранят тебя от искушений рассеянности. Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70- или 80-летними старухами - а на молоденьких, да шестидесятилетних и не глядел» (2 октября 1833) [Пушкин, 1981(1), с. 101].
Оттуда же наставляет: «.кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности - не говорю уже о беспорочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то уже важнейшему. Охота тебе, женка, соперничать с графиней Сологуб. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у ней поклонников? Все равно кабы граф Шереметев стал оттягивать у меня кистеневских моих мужиков. Кто же еще за тобой ухаживает, кроме Огарева? пришли мне список по азбучному порядку» (21 октября 1833) [Там же. С. 104].
В письмах 1834 г. встречаются мысли, выходящие за пределы отношений А.С. Пушкина с женой. В письме от 20 и 22 апреля 1834 г. из Петербурга в Москву он с грустью пишет: «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет» [Там же. С. 122].
В письме от 18 мая 1834 г. А.С. Пушкин пишет о своем отношении к переписке с женой: «Смотри, женка: надеюсь, что ты моих писем списывать никому не дашь; если почта распечатала письмо мужа к жене, так это ее дело, и тут одно неприятно: тайна семейственных сношений, проникнутая скверным и бесчестным образом; но если ты виновата, так это мне было бы больно. Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни. Я пишу тебе, не для печати; а тебе нечего публику принимать в наперсники. Но знаю, что этого быть не может; а свинство уже давно меня ни в ком не удивляет» [Там же. С. 130].
По письмам 1834 г. мы видим, что жизнь
А.С. Пушкина становилась день ото дня все более и более невеселой. Ни Москва, ни Петербург его не радуют. О последнем он писал к жене в Полотняный завод: «Ты зовешь меня к себе прежде августа. Рад бы в рай, да грехи не пускают. Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? что мне весело в нем жить между пасквилями и доносами?» (29 мая 1834) [Там же. С. 131].
В последних письмах А.С. Пушкина мы обнаруживаем новый уровень его отношений с женой. Он доверяет в них свои излюбленные мысли - например, о независимости: «Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога» (8 июня
1834) [Там же. С. 134].
Дуэль А.С. Пушкина с Ж. Дантесом еще не скоро, а в письмах к жене он будто предчувствует свою близкую смерть, надеясь, что его жена будет после его смерти вести жизнь достойную. В этом же письме он пишет: «Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены» (29 мая 1834) [Там же.
С. 131].
Одна у него забота - о своей семье: «Умри я сегодня, что с вами будет? мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и еще на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку. Ты баба умная и добрая. Ты понимаешь необходимость; дай сделаться мне богатым - а там, пожалуй, и кутить можем в свою голову» (28 июня 1834 [Там же.
С. 138].
Увы, не пришлось Александру Сергеевичу разбогатеть. Не дали. Но то богатство, которое он оставил нам, не поддается денежному исчислению. Оно бесценно. Это богатство его гениальной поэзии. Это богатство его гениальной прозы. Это богатство его остроумных, мудрых, бессмертных писем.
Библиографический список:
1. Тыркова-Вильямс, А. Жизнь Пушкина [Текст] : в 2 т. / А.Тыркова-Вильямс. - М. : Молодая гвардия, 2006. - Т.2. 1824-1837. - 470 с.
2. Пушкин, А.С. Собрание сочинений [Текст] : в 10-ти т. / А.С. Пушкин. - М. : Правда, 1981. - в 10 т.
