CC BY
39
И.А.Виноградов
БЛАЖЕННЫ МИРОТВОРЦЫ: ОТ ПОВЕСТИ О ДВУХ ИВАНАХ К ЗАМЫСЛУ «МЕРТВЫХ ДУШ»1
(продолжение)
Работая над «Мертвыми душами», Гоголь назвал свои ранние повести «отрывками тех явлений», «из которых долженствовала» создаться в его поэме «полная картина». Изучение «сквозных» и «узловых» мотивов гоголевского творчества позволяет отчасти проникнуть в тайну этого замысла, воплощению которого писатель посвятил почти всю свою жизнь. Принципиально важным для понимания концепции, положенной Гоголем в основу поэмы, оказываются внутриполитические события в России в 1834 г., когда отечественная словесность была официально провозглашена главной выразительницей Народности. Этот призыв правительства к литераторам был сразу услышан Гоголем и совпал с его заветным убеждением в том, что русские поэты являются средоточием «истинно русских коренных свойств наших». Решение задач общенационального масштаба вызвали тогда к жизни гоголевские сборники «Миргород», «Арабески», комедию «Ревизор» и поэму «Мертвые души».
Во второй части настоящей статьи в качестве «ключа» к интерпретации замысла «Мертвых душ» предложен анализ гоголевских статей «О движении журнальной литературы, в 1834 и 1835 году» (1836) и «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1846). Подробно, с привлечением новых материалов, изучена история созревания гоголевской концепции, прослежено ее разнообразное преломление в Повести о ссоре, «Шинели», «Мертвых душах» и других произведениях Гоголя.
Ключевые слова: Гоголь, биография, творчество, авторский замысел, интерпретация, герменевтика, общественная идеология, духовное наследие
While working on "Dead Souls", Gogol called his early novellas "fragments of those phenomena", of which the "full picture" was supposed to be created in his poem. The study of the "through" and "nodal" motifs of Gogol's works allows us to come close to the mystery of this conception, to the realization of which the writer devoted almost all his life. Domestic political events in Russia in 1834, when the national literature was officially proclaimed the main spokesman of the Nationality, are significant as the way to understand Gogol's idea set in the basis of the poem. This appeal of the government to writers was im-
1 В основу статьи положен доклад, прочитанный автором на Всероссийской научной конференции «Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души»: история и современность» в Московском университете (май 2017 г.). Первую часть статьи см.: Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2017. № 3. С. 7-18.
mediately heard by Gogol and coincided with his conviction that Russian poets are the focus of "our truly Russian fundamental features". Gogol's collections "Mirgorod", "Arabesque", comedy "The Inspector General" and poem "Dead Souls" appeared as the attempt to solve these tasks of national scale. In the second part of the article, the analysis of Gogol's articles "On the Movement of Journal literature, in 1834 and 1835" (1836) and "What Is Finally the Essence of Russian Poetry, and What Is Its Special Feature", is offered as the "key" to the interpretation of the idea of "Dead Souls" (1846). The history of the maturation of the Gogolian concept has been studied in detail, with the involvement of new materials, and its various refractions in the Tale of the Quarrel, "The Overcoat", "Dead Souls" and other Gogol's works have been traced.
Key words: Gogol, biography, creativity, author's plan, interpretation, herme-neutics, social ideology, spiritual heritage.
Когда речь заходит о религиозных взглядах писателя, обычно замечают, что, мол, эти воззрения свойственны будто бы только «позднему» Гоголю. В этой связи следует со всей определенностью подчеркнуть, что все изложенные в первой части настоящей статьи представления были присущи Гоголю уже в ранний период его творчества, а именно в первой половине 1830-х гг.
В сентябре 1833 г. была написана Повесть о ссоре; тогда же, менее года спустя, появились статья Гоголя «Несколько слов о Пушкине» - с высказанным в ней убеждением, что русская история «приобретает яркую живость» только с началом императорского, объединяющего народ правления. С ранними размышлениями связана и развернутая позднее Гоголем в «Переписке с друзьями» история послепетровского, «имперского» развития русской поэзии - поэзии, представляющей собой, по убеждению писателя, основу будущего «построения» русского человека. «...Наши поэты... были не одними казначеями сокровищ наших, но... и строителями нашими», - замечал он в 1846 г. в статье о русской поэзии [Гоголь, 2009, VI: 191-192]. Уже в 1834 г., в той же статье о Пушкине, Гоголь писал: «Пушкин... это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет» [Гоголь, 2009, VII: 274].
Развитие русского человека, прекращение ссор, сплочение народа под властью монарха и само становление русской поэзии - обо всем этом Гоголь размышляет уже в 1834 г., незадолго до начала работы над «Мертвыми душами».
Имеется еще одно - и, пожалуй, наиболее впечатляющее - свидетельство, что свою концепцию Гоголь стал вынашивать с самого начала писательской деятельности. Этим свидетельством служит гоголевская статья «О движении журнальной литературы, в 1834 и 1835 году», которая была
написана для первого номера пушкинского «Современника» вскоре после того, как едва получившее воплощение на бумаге начало поэмы было прочитано Пушкину. В этой статье сосредоточены все затронутые выше воззрения Гоголя и - что особенно важно - отчетливо сформулирован сам замысел «Мертвых душ».
В ноябре-декабре 1835 г. Гоголь прочел первые главы поэмы Пушкину; а весной 1836 г. в статье о «журнальной литературе» писал: «Писатели наши отлились совершенно в особенную форму и, несмотря на общую черту нашей литературы, черту подражания, они заключают в себе чисто русские элементы...» (курсив наш) [Гоголь, 2009, VII: 480]. В этих строках изложена как бы сама «концепция» образов «Мертвых душ» -как воплощения искаженных подражанием «русских элементов».
«.В уроде вы почувствуете идеал того, чего карикатурой стал урод», -писал позднее Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» о людях, имеющих, подобно его героям, «отталкивающую наружность» [Гоголь, 2009, VI: 191-192, 106]. Это высказывание прямо перекликается с приведенным выше сравнением Гоголя его героев с «генералами», разжалованными «в солдаты», - а также с убеждением писателя, что в каждом, даже самом «пошлом» человеке скрывается образ Божий. «Герои мои вовсе не злодеи, - добавлял Гоголь в одном из «Четырех писем к разным лицам по поводу "Мертвых душ"», - прибавь я только одну добрую черту любому из них, читатель помирился бы с ними всеми» [Гоголь, 2009, VI: 81-82].
По определению Гоголя в письме к С.Т. Аксакову 1840 г., сюжет «Мертвых душ» есть, собственно, сюжет «незначащий» [Гоголь, 2009, XI: 330]. Главное в нем - «психологическое значение», то есть возможность вывести различные художественные типы [Гоголь, 2009, VI: 210]. По словам Гоголя в «Авторской исповеди», Пушкин, передавая ему сюжет «Мертвых душ», находил, что хорош он именно тем, что дает «полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров» [Гоголь, 2009, VI: 223].
В 1836 г. в статье «Петербургская сцена в 1835-36 г.» Гоголь восклицал: «Русского мы просим! Своего давайте нам! Что нам французы и весь заморский люд, разве мало у нас нашего народа? Русских характеров, своих характеров!.. Бросьте долгий взгляд во всю длину и ширину животрепещущего населения нашей раздольной <Руси>, сколько есть у нас добрых людей, но сколько есть и плевел.» [Гоголь, 2009, VII: 508-509].
Из многочисленных высказываний Гоголя можно судить вполне определенно, чьи характеры - подразумевая и вполне конкретные лица - он считал средоточием «истинно русских коренных свойств наших». «...Поэт... чистейшее отражение. народа.», - замечал он в 1846 г. статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» [Гоголь, 2009, VI: 42]. Советуя в 1848 г. графине А. М. Виельгорской знакомиться с русскими литераторами, Гоголь писал: «Эти люди более русские, нежели люди других сословий, а потому вы необходимо узнаете многое такое, что объяснит вам еще удовлетворительнее русского человека» [Гоголь, 2009, XV: 134].
В «Авторской исповеди» Гоголь признавался: «Чем более я обдумывал мое сочинение, тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно русские, коренные свойства наши» [Гоголь, 2009, VI: 224].
Поскольку размышления Гоголя о том, какие характеры следует избрать для поэмы, хронологически должны быть приурочены к концу 1835 - началу 1836 г., вполне закономерно то, что в статье «О движении журнальной литературы...» (1836) обнаруживается настоящий «ключ» к пониманию замысла поэмы. Именно в этой статье Гоголь впервые высказывает ставшую главенствующей позднее мысль о том, что русские поэты являются наиболее полным отражением черт народного характера.
Но содержание статьи о «журнальной литературе» не исчерпывается этой - хотя и наиболее значимой, «ключевой» составляющей замысла «Мертвых душ». Будучи написана задолго до завершения первого тома поэмы, статья заключает в себе почти все грани гоголевской концепции. В статье о журналистике высказаны заветные мысли Гоголя о другой немаловажной стороне замысла поэмы. Свое отражение здесь нашли отмеченные выше убеждения писателя в необходимости плодотворного взаимодополняющего единства талантов русских поэтов - противоположного бесплодным ссорам и распрям. Эти «ранние» взгляды Гоголя также во всем созвучны его позднейшим высказываниям.
В 1845 г. Гоголь говорил А. О. Смирновой, что русские литераторы «все как нарочно (что может случиться только у нас в России) одарены необыкновенными и с тем вместе до крайности оригинальными и не сходными между собою достоинствами, разнообразными умами, разнообразными характерами (отсюда очевидно, почему они так часто между
собой враждуют и не сходятся во мнениях)» [Гоголь, 2009, XIII: 59]. Именно на это указывал Гоголь в 1836 г. в черновой редакции статьи «О движении журнальной литературы...»: «И как все эти поэты различны между собой, какие сильные противоположности представляют они в собрании своем воедино, какие многообразные стороны русского духа они представляют!» [Гоголь, 1952, VIII: 539].
Спустя десять лет Гоголь еще раз замечал, что в каждом из русских поэтов то или иное «из наших народных качеств. развилось видней затем именно, чтобы блеснуть пред нами во всей красе своей» («В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» [Гоголь, 2009, VI: 191-192]). В <Письме по поводу «Мертвых душ»> («В письме твоем, добрая душа, много участия», 1848) он писал: «О необходимости тесного соединения литераторов. Бросить все личные нерасположенья и все против<ное> мысли блага общего» [Гоголь, 2009, VI: 256].
Свои размышления Гоголь черпал из конкретных наблюдений. В 1846 г. он, в частности, обращался к Жуковскому: «Вспомни сам, что в тебе не все стороны русской природы; напротив, некоторые из них взошли в тебе на такую высокую степень и так развивались просторно, что через это не дали места другим... В тебе заключились вполне все мягкие и нежные струны нашей славянской природы; но те густые и крепкие ее струны, от которых проходит тайный ужас и содроганье по всему составу человека, тебе не так известны... Как же ты хочешь, чтобы лиризм наших поэтов не был исполнен библейских отголосков?..» [Гоголь, 2009, VI: 48].
Важно подчеркнуть, что Гоголь напоминает здесь Жуковскому о поэзии Державина, а потому невольно на ум приходят непростые взаимоотношения этих двух поэтов - почти ссора «мягкого» Ивана Ивановича с «крепким» Иваном Никифоровичем. В 1811 г. Державин даже написал эпиграмму на Жуковского - «На издателя чужих стихотворений».
Напротив, в «близкой к библейской» поэзии Державина Гоголь находит недостаток другого «нашего народного свойства», свойства «чуткости», - последнее качество с наибольшей полнотой отразилось, по наблюдениям Гоголя, в Пушкине. «...Не полон и суров выйдет русский муж, начертанный Державиным, - пишет он в статье о русской поэзии, - если не будет в нем чутья откликаться живо на всякий предмет в природе... » [Гоголь, 2009, VI: 191-192]. Нодля Языкова, поэта «пушкинской плеяды», Гоголь опять-таки полагает более важным идти как раз «по стопам» устремленного ввысь Державина... [Гоголь, 2009, VI: 176].
Содержание статьи «О движении журнальной литературы...» позволяет вплотную подойти к пониманию замысла «Мертвых душ». Если русские поэты являются наиболее полными и совершенными выразителями народных свойств - тех свойств, которые искал Гоголь для воплощения в своей поэме, - то, значит, к ее изучению мы имеем материал самый богатый - многочисленные гоголевские высказывания о русских писателях и, в частности, наиболее обширную из всех глав «Выбранных мест из переписки с друзьями» - уже не раз упоминавшуюся статью «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность». По признанию Гоголя в письме к Плетневу от 16 октября (н. ст.) 1846 г., статья «В чем же наконец существо русской поэзии...» была написана им «в объясненье элементов русского человека» [Гоголь, 2009, XIII: 393]. Именно в этой статье писатель утверждает, что «свойства, обнаруженные нашими поэтами, есть наши народные свойства, в них только видней развившиеся» [Гоголь, 2009, VI: 193].
И сразу обращает на себя внимание главное. Данные в статье характеристики пяти ключевых, «взаимодополняющих» друг друга главных «строителей наших» - русских поэтов Жуковского, Батюшкова, Языкова, Державина и Пушкина - отчетливо напоминают типы, выведенные в образах пяти героев-помещиков первого тома «Мертвых душ». Так, мечтательность Манилова отзывается в «отвлеченной идеальности» Жуковского, его «стремлении к незримому и таинственному» [Гоголь, 2009, VI: 166, 163]. Приземленность Коробочки - в погруженности в «очаровательную прелесть осязаемой существенности» Батюшкова [Гоголь, 2009, VI: 166]. Буйство Ноздрева напоминает удаль и восторг поэзии Языкова [Гоголь, 2009, VI: 69, 173-175]. Неуклюжее богатырство Собакевича приводит на ум «невозделанную громадную скалу» Державина и его стремление «начертать образ какого-то крепкого мужа» [Гоголь, 2009, VI: 160, 161]. «...Собакевич... это просто державинский величавый муж!» - проницательно заметил еще в 1861 г. друг Гоголя архимандрит Феодор (Буха-рев) [Феодор, архимандрит, 1861: 88]. Что же касается всеядного, мелочного стяжательства Плюшкина, то соотнести его в гоголевской статье можно не с чем иным, как со всеслышащим «ухом» и всеотражающим «зеркалом» пушкинской поэзии, характеристика которой здесь доселе составляет непревзойденный образец критического разбора наследия поэта [Гоголь, 2009, VI: 40, 170, 177]. Вот те покрытые «корой» «самоцветные камни», те опутанные «тиной мелочей» непочатые силы, которые скрывают в себе гоголевские герои [Гоголь, 2009, XII: 110; V: 129]. «Все
можно извратить и всему можно дать дурной смысл, человек же на это способен, - писал Гоголь. - Но надобно смотреть на вещь в ее основании и на то, чем она должна быть, а не судить о ней по карикатуре, которую из нее сделали. Много есть таких предметов, которые страждут из-за того, что извратили смысл их.» [Гоголь, 2009, VI: 57].
«Гений - богач страшный...» - замечал Гоголь [Гоголь, 2009, VI: 271]. Именно «пушкинскими» свойствами - имеющими, по словам писателя, в русском народе множество «оттенков и уклонений», отраженных в названиях: «ухо, которое дается такому человеку, в котором все жилки горят и говорят, который миг не постоит без дела; удача - всюду спеющий и везде поспевающий» [Гоголь, 2009, VI: 192], - обладал в лучшую пору своей жизни и помещик Степан Плюшкин, обширное хозяйство которого «текло» ранее «живо», «везде, во все входил зоркий взгляд хозяина», и сам он «бегал расторопно по всем концам своей хозяйственной паутины» [Гоголь, 2009, V: 114]. В 1846 г. Гоголь советовал «русскому помещику» (в одноименной статье): «В комнате не засиживайся, но появляйся почаще на крестьянских работах. И, где ни появляйся, появляйся так, чтобы от твоего прихода глядело все живей и веселей.» [Гоголь, 2009, VI: 112].
Свойства расторопности, душевной чуткости и ума, незаурядные силы и телесные способности были, по Гоголю, в равной мере присущи Пушкину. В 1851 г., размышляя об этих качествах поэта, Гоголь вновь упоминал о «деятельности» и сноровистости русского человека - о затруднительности для него «миг постоять без дела». Он говорил тогда своей одесской знакомой Е.А. Хитрово: «Пушкин был необыкновенно умен. И силы телесные были таковы, что (их достало бы) у него на девяносто лет жизни. Тяжело Русскому человеку быть в бездействии в чужих краях; сейчас заметишь Русского: все действует, на месте не посидит!» [Гоголь в воспоминаниях... 2013, III: 747-748].
Всеобъемлющая, «вселенская» пушкинская чуткость, способность изумляться «на всяком шагу красоте Божьего творения» [Гоголь, 2009, VI: 170, 192], вместе с состраданием к «упадшему», верностью в дружбе, в полной мере являются «прирожденными» свойствами гоголевского героя - Плюшкина. Но все они лишь проблеском, подобным последнему «появлению на поверхности вод утопающего», лишь однажды отражаются на «деревянном лице» героя - при его воспоминании о школьном товарище [Гоголь, 2009, V: 123]. От безграничного богатства гения у Плюшкина осталась только привязанность к «бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате» [Гоголь, 2009, V: 116]. Подобным
образом и христианская основа («отголоски» которой слышны в речах Плюшкина: «Ах, Господи Ты мой! ах, святители вы мои!.. Такое сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание...» [Гоголь, 1951, VI: 123]), любовь и сострадание к ближнему («милость к падшим», по определению Пушкина) вытеснены у этого пушкинского антипода страшной в своей слепоте «гордостью чистотой своей», по которой Плюшкин осуждает всех и вся в мире и которая, по словам Гоголя в статье «Светлое Воскресенье», дошла у современного человека до
«страшного духовного развития» [Гоголь, 2009, VI: 199].
* * *
Важнейший вопрос - откуда же родился этот «чудный» гоголевский замысел? Ответ на него оказывается значим не только для изучения гоголевского творчества, но и для понимания русской культуры в целом.
Выше уже не раз указывалось, что начало создания Гоголем его оригинальной художественной концепции относится к 1833-1834 гг. Что же произошло в России в эти годы; что способствовало рождению грандиозного замысла писателя?
Долгое время исследователи гоголевского творчества старались не замечать, что одной из важнейших вех в биографии Гоголя как художника стало провозглашение в 1832-1834 гг. новым министром народного просвещения С. С. Уваровым в качестве основ образования начал Православия, Самодержавия, Народности. Эти принципы, которым следовал еще в 1824-1828 гг. в своей деятельности на посту министра народного просвещения А. С. Шишков, были заявлены в 1832 г. С. С. Уваровым в его Отчете по обозрению Московского университета от 4 декабря 1832 г. [Уваров, 1832: 348-349, 352] и еще раз подчеркнуты в его обращении 21 марта 1833 г. к попечителям учебных округов при вступлении в должность управляющего Министерством народного просвещения. Последнее обращение нового главы министерства было напечатано в 1834 г. в первом номере основанного Уваровым журнала - «Журнала Министерства Народного Просвещения» [Уваров, 1834а: 49-50]. Об этих начинаниях Уварова Гоголь узнавал почти сразу и «из первых рук» - от М. А. Максимовича, М. П. Погодина, А. С. Пушкина, П. А. Плетнева. [Виноградов, 2009а: 184-227].
К этому периоду и относится зарождение гоголевского замысла, первым художественным результатом, «пробной» поверкой которого стало создание Повести о ссоре. (Сам Гоголь, работая над «Мертвыми душами», называл свои ранние повести «отрывками тех явлений», «из кото-
рых долженствовала» создаться в его поэме «полная картина» [Гоголь, 2009, XI: 86].)
«Невнимание» исследователей к тому, какую роль в судьбе Гоголе сыграли внутриполитические события в России 1832-1834 гг., тем более противоестественно, что сам писатель вступил тогда с Уваровым (через Пушкина!) в открытое сотрудничество, заняв кафедру истории Петербургского университета и опубликовав в только что основанном министром журнале четыре статьи. Именно эти статьи - «План преподавания всеобщей истории», «Отрывок из Истории Малороссии», «О малороссийских песнях», «О Средних веках» - стали основой написанного в том же 1834 г. «Тараса Бульбы» [Виноградов, 2001: 3-38]; [Виноградов, 2009Ь: 428].
Еще более «провальным» промах гоголевских биографов выглядит оттого, что в искреннем желании писателя соответствовать правительственному курсу, судя по всему, и заключается неразгаданная загадка «Мертвых душ».
Все мы более или менее представляем, что стояло за первыми двумя составляющими знаменитой «уваровской» триады - Православием и Самодержавием. Но мы едва догадываемся, что вкладывалось в тогдашнее понятие Народности. А высшим проявлением народности была объявлена в те годы именно литература. Литература официально провозглашалась делом государственной важности - и таким образом ставилась на такую высоту, на какой она до этого еще никогда не стояла. Можно сказать, что 1834 г. является годом рождения русской классической литературы в том ее общенациональном, общегосударственном статусе, который она сохраняет до наших дней.
Этого чрезвычайного - Высочайшего - призыва к литераторам со стороны правительства Гоголю «хватило» на всю жизнь. Именно в эту эпоху он пишет свое вдохновенное воззвание к 1834 году: «Таинственный, неизъяснимый 1834! Где означу я тебя великими трудами?.. Я совершу... Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны» [Гоголь, 2009, VII: 155-156]. Прямо в ответ правительственным начинаниям появились тогда гоголевские «Миргород», «Арабески», «Ревизор» - лично разрешенный Императором к постановке и печатанию. Закономерно, что и главное произведение своей жизни - поэму «Мертвые души» - Гоголь, по его собственному признанию в письме к Уварову, также создавал в надежде получить «помощь и ободрение от правительства» [Гоголь, 2009, XII: 21].
Именно 1834 г. стал отправной точкой в зарождении концепции, положенной затем в основу «Мертвых душ».
В первом же номере основанного Уваровым в 1834 г. «Журнала Министерства Народного Просвещения» - в том самом номере, где Уваров провозгласил, в своем циркулярном распоряжении, главные начала образования, - появились две статьи, прямо отражавшие официальный взгляд на литературу как средоточие народности. Это статьи друга Пушкина и Гоголя, профессора словесности Плетнева, под названием «О народности в литературе» (эта статья представляла в журнале «голос» историко-филологического факультета Петербургского университета [Плетнев, 1834: 1-30]), и обзорная статья о деятельности университета декана философ-ско-юридического факультета профессора и литератора Н.И. Бутырского [Бутырский, 1834: 45-60]. Оба автора выражали не только собственные воззрения на литературу, но и взгляды самого министра (Уваров лично присутствовал 31 августа 1833 г. на торжественном собрании университета, на котором Плетнев и Бутырский произнесли свои речи, опубликованные затем в журнале). Именно об этих «официальных» статьях Гоголь писал в том же году редактору уваровского журнала К. С. Сербиновичу: «Я читаю теперь журнал ваш. В нем очень много интересного, даже в самых официальных статьях, которые изложены так занимательно, как я не мог предполагать!» [Гоголь, 2009, X: 238-239]. Именно статьи Плетнева и Бутырского, вошедшие в первый номер министерского журнала, оказали решающее влияние на формирование замысла «Мертвых душ».
«.Словесность, - писал Плетнев, - представила нам первый и прекрасный образец народности. Истинная, действительная История народа есть его Литература...» [Плетнев, 1834: 5]. Бутырский указывал, что из всех сфер образования и культуры к народности прямое отношение имеет прежде всего словесность: «Все прочее можно заимствовать от чужестранцев, но Русскую Словесность должны мы создать сами: в противном случае останемся только подражателями.» [Бутырский, 1834: 56, 58].
Главными выразителями народности Плетнев называл русских писателей и поэтов Ломоносова, Державина, Фонвизина, Карамзина, Крылова. При этом в своем «рассуждении» Плетнев почему-то обошел молчанием Пушкина2. И первым, кто восполнил это упущение Плетнева, был именно Гоголь, который в 1834 г., в статье «Несколько слов о Пушкине»,
2 В своей статье Плетнев лишь использовал выражение из стихотворения Пушкина «Наполеон» (1821), сказав, что для Карамзина, «по выражению Поэта, уже настало потомство» [Плетнев, 1834: 28]. В библиотеке Пушкина сохранился оттиск из «Журнала Министерства Народного Просвещения» с текстом выступления Плетнева [Модзалевский, 1910: 78]; [Хроника... 2009, II, 2: 150].
подчеркнул глубокую народность поэта: «Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа» [Гоголь, 2009, VII: 275]. Само по себе это определение Гоголем «истинной национальности» Пушкина ничего оригинального не представляло. Такое же представление о народности применительно к пушкинской поэзии высказывали ранее, во второй половине 1820-х гг., Д. В. Веневитинов, Н. И. Надеждин, Кс. А. Полевой, М. А. Максимович, И. В. Киреевский (см.: [Трубицын, 1912: 413416]; [Киреевский, 1828: 193-196]). Достаточно привести высказывание Веневитинова 1825 г.: «Я полагаю народность не в черевиках, не в бородах и проч. . но в самих чувствах Поэта.» [Веневитинов, 1825: 38]. Принципиальная новизна Гоголя заключалась в «актуальности» такой постановки вопроса, в приложении мысли о народности поэзии Пушкина к «текущему моменту».
Хотя основополагающим для статей Плетнева и Бутырского было представление о русских писателях и поэтах как выразителях народности, оно, тем не менее, сочеталось с критикой подражательности. По словам Плетнева, «народность не может совершенно исчезнуть. при самых уклонениях умственной деятельности от первого пути»: «Много было происшествий, которые. противодействовали направлению первобытной нашей словесности. Ни характер народа, ни его обыкновенный быт, ни язык самый не остались без изменения и чуждого влияния. Но посреди сих разрушительных явлений. прожила еще несколько столетий своеобразная Русская дума, которой воззрения на жизнь и природу. высказывались то в назидательном поучении, то в простодушной летописи, то в любопытном описании путешествия, то в аллегорической сказке...» [Плетнев, 1834: 21].
Такое же представление о русских поэтах и писателях - как «чистейшем отражении. народа», «несмотря на общую черту нашей литературы, черту подражания», - основополагающее и для гоголевских статей 1836 и 1846 гг. - «О движении журнальной литературы, в 1834 и 1835 году» и «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» [Гоголь, 2009, VII: 480], [Гоголь, 2009, VI: 42].
К содержанию статьи Плетнева «О народности в литературе», очевидно, восходят и слова Гоголя в «Переписке с друзьями» о русских поэтах как собирателях и хранителях духовных «сокровищ наших» - «орудий» и «материалов» для будущего построения «нашей русской России» [Гоголь, 2009, VI: 191, 196]. «Ежели в это время, - писал Плетнев об эпохе
Екатерины II, - еще мало было писателей, блиставших свежими национальными красками, по крайней мере тогда началось приготовление необходимых для них материалов» [Плетнев, 1834: 26]. «Где изучил певец Фелицы свое искусство? - замечал Плетнев о Державине. - Откуда он извлек этот неслыханный, но понятный всем язык?.. В нем все так могущественно, так стремительно, так ново и неуравнено, как сама Россия» [Плетнев, 1834: 25]. Много лет спустя Гоголь писал: «.заговорит Державин о России - слышишь в себе неестественную силу и как бы сам дышишь величием России» [Гоголь, 2009, VI: 40].
* * *
Предпосылки для создания Повести о ссоре складывались у Гоголя, как уже указывалось, еще в «Страшной мести». О ссорах одаренных людей Гоголь тоже размышлял еще в начале 1830-х гг., создавая образы ссорящихся «замысловатых» рассказчиков в предисловиях к «Вечерам...» -талантливых (каждого по-своему) дьяка Фомы Григорьевича, полтавского «горохового панича» и самого пасечника Рудого Панька [Гоголь, 2009, I: 83-86, 164-166]. В свою очередь, комическое противопоставление Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича в Повести о ссоре напоминает шуточный план статьи о Ф.В. Булгарине и А.А. Орлове, изложенный Гоголем в письме к Пушкину 1831 г. [Гоголь, 2009, X: 162-163].
Однако можно предположить, что все эти «предпосылки» остались бы втуне, если в те годы Уваровым, по инициативе Государя, перед литераторами не была поставлена задача общенационального масштаба.
До настоящего времени не было обращено внимания на то, что услышанный Гоголем в этот период - осенью 1833 г. - анекдот об утерянном чиновником ружье был использован писателем не только спустя несколько лет в «Шинели» (1842) (как об этом свидетельствовал П.В. Анненков; см: [Гоголь в воспоминаниях... 2013, III: 436]), но и непосредственно в 1833 г. в Повести о двух Иванах - в рассказе о ссоре из-за ружья. Канцелярский анекдот вряд ли сыграл бы столь значительную роль в творчестве Гоголя (отразившись сразу в двух произведениях), если бы изначально не был поставлен в широкий контекст отечественной истории - от исключительного по своему значению 1812 г. до удельных княжеских распрей и ссор, когда «уделами менялись и торговались, как воины своими оружьями», когда завоевание «чужих» вотчин было делом «обыкновенным» и привычным [Гоголь, 2009, VIII: 62]. «Здесь-то нужно искать причины остановки хода развития в России», - пояснял Гоголь в
одной из своих заметок, сделанных в начале 1830-х гг. при чтении «Истории государства Российского» [Гоголь, 2009, VIII: 62].
Начало ссоры героев Гоголь обозначил весьма многозначительной, требующей пояснения датой - 7 июля 1810 г.: «...Иван Никифоров... сего 1810 года Июля 7 дня учинил мне смертельную обиду...» [Гоголь, 2009, II: 473].
В 1810 г. «позов» Ивана Ивановича на Ивана Никифоровича был «помечен, записан» и «положен в шкаф», - так что сама судебная тяжба началась только два года спустя, т. е., по воле автора, пришлась в точности на знаменательный для России 1812 г.: «Вот уже, слава Богу, есть два года, как поссорились... между собою... Иван Иванович с Иваном Никифоро-вичем... Наконец... дело было перенесено в палату» [Гоголь, 2009, II: 485, 487, 495].
День и месяц начала ссоры героев тоже имеют значение. 7 июля - это день памяти преподобного Акакия, житие которого рассказано в знаменитой «Лествице» св. Иоанна Синайского. С этой книгой Гоголь, судя по всему, был знаком уже с юношеских лет [Виноградов, 2017Ь: 693-694]. Именно именем святого Акакия был назван позднее герой «Шинели». (Нелишне добавить, что в Повести о ссоре, кроме указания на день памяти святого Акакия, имеется еще одна немаловажная реминисценция из «Лествицы»; см.: [Виноградов, 2009с: 626-627].)
Итак, обе гоголевские повести имеют в своей основе не только один и тот же житейский анекдот, но еще и одно «общее» для них житие святого. Глубинную связь с Повестью о ссоре обнаруживают, таким образом, и «Мертвые души», и «Повесть о чиновнике, крадущем шинели» (так называлась первоначально «Шинель»; см.: [Гоголь, 1937, III: 446]). Своими хронологическими указаниями Повесть о двух Иванах направлена одновременно и к житию преподобного Акакия (являющего собой пример безропотной выносливости и терпения), и к жертвенному 1812 г.
И тем не менее, несмотря на «прообразовательное» присутствие в обеих повестях примеров святости и героизма, общей для гоголевских рассказов об Акакии Акакиевиче и об Иване Ивановиче с Иваном Ники-форовичем явился не этот высокий контекст, но, напротив, тема недолжного поведения героев. Как и в замысле «Мертвых душ», в «Шинели» и Повести о ссоре заключено противоречие между тем, чем являются герои на самом деле, и тем, чем они могли бы - и должны были - стать как души «живые». Так же, как герой еще одной повести Гоголя, семинарист Хома Брут, заключает в себе не только то, чем он является в жизни и что приводит его в итоге к гибели (духовная неразвитость, леность, гедо-
низм), но и то, чем он мог быть как воспитанник Киевской академии, как «стоик» (герой не случайно носит имя знаменитого римского стоика; см.: [Виноградов, 2009с: 620-625]). Не только откровенно «пошлые» Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, но и «безропотный» Акакий Акакиевич, погубивший свой художнический талант в бессмысленной бумажной переписке, всей душой преданный «шинели» - «вещи самой ничтожной» (а затем и вовсе превратившийся в демонического мстителя, в «чиновника, крадущего шинели»), является, по оценке Гоголя, таким же, как и другие «мертвые души», духовным «недорослем», не помышляющим о восхождении по «лествице» добродетелей, до Господня возраста (см.: [Григорьев, 1982: 113-114]; [Виноградов, 2009d: 531-551]).
На то, что его герой «не растет», Гоголь прямо намекает, называя Баш-мачкина «вечным титулярным советником». Если предшествующие званию титулярного советника чины шли «сами по себе», давались за выслугу лет, то чтобы перейти на следующую ступень, получить чин коллежского асессора, требовалась в то время сдача университетского экзамена. С целью привлечь подобных чиновников к повышению образовательного уровня (и социального статуса) Уваров в 1834 г. издал специальный указ «О допущении к слушанию университетских лекций служащих и не служащих чиновников» [Уваров, 1834с: 17]. Незадолго до этого, в 1832 / 1833 учебном году, из подвергавшихся испытанию чиновников в Петербургском университете были удостоены получения аттестатов лишь три человека [Бутырский, 1834: 48]. Обо всем этом Гоголь тоже узнавал из первых номеров «Журнала Министерства Народного Просвещения». В частности, в том самом номере, где были напечатаны статьи Плетнева и Бутырского, Уваров писал: «Беспристрастное испытание. чиновников, требующих. аттестатов, есть один из важнейших способов к поощрению учения и к отвращению многих неудобств» [Уваров, 1834Ь: 65].
Поставленная Уваровым в 1834 г., по инициативе Государя, задача духовного единения и развития страны сразу напомнила писателю главные «болевые точки» отечественного прошлого и настоящего, обнажила те проблемы, которые следовало решать, осуществляя эту общенациональную программу. Самыми важными задачами монарха Гоголь считал преодоление бесконечных ссор и нестроений - а также всемерную поддержку духовного и профессионального возрастания его подопечных и даже воспитание их святости. В статье «О лиризме наших поэтов» Гоголь писал: «Все события в нашем отечестве... видимо клонятся к тому, чтобы
собрать могущество в руки одного, дабы один был в силах... вооружить каждого... высшим взглядом на самого себя, без которого невозможно человеку... воздвигнуть в себе... брань всему невежественному и темному... чтобы... мог... один... устремить, как одну душу, весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия» [Гоголь, 2009, VI: 46-47]. По-видимому, и упомянутый Гоголем в 1846 г. его разговор с Пушкиным о Государе как примирителе всех сословий, превращающем государство в «стройный оркестр», тоже состоялся в 1834 г. - в год провозглашения Уваровым в деле образования начал Православия, Самодержавия, Народности. Именно тогда, когда Пушкин ходатайствовал перед Уваровым об определении Гоголя в Петербургский университет, у Гоголя в письме к Максимовичу от 27 июня 1834 г. появляются размышления о «высшей оркестровке» в деле образования [Гоголь, 2009, X: 266].
Чаяния Гоголя о России как о согласном «оркестре» - с слаженным звучанием «барабанов», «тулумбасов» и «мастерских скрипок», - конечно, выходит далеко за рамки его времени, а значит, всегда будет обращено к современности. В 1851 г. писатель говорил своему сепаратистски настроенному земляку О.М. Бодянскому: «Всякий пишущий теперь должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово.» [Гоголь в воспоминаниях... 2011, I: 303], [Виноградов, 2017а: 69-77]. В контексте объединительного, «оркестрового» пафоса «Мертвых душ», этого художественного «пророчества» Гоголя о воссоединении разнообразных талантов «нашей русской породы», становится еще более понятным сокровенный смысл известного высказывания писателя о «национальности» его души: «...сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой - явный знак, что они должны пополнить одна другую... чтобы... слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве» [Гоголь, 2009, XII: 559].
Список литературы
Бутырский Н.И. Краткое обозрение действий и состояния Императорского С. Петербургского Университета с его округом, по учебной части, за прошедший 1832-1833 академический год, читанное 31 августа 1833 года в торжественном собрании университета ординарным профессором оного Бутырским // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1834. Ч. 1. № 1. Генварь. Отд. 2.
<ВеневитиновД.В.>-ъ. Ответ Г. Полевому // Сын Отечества. 1825. Ч. 103. № 19 / Прибавление к Сыну Отечества. № I.
Виноградов И.А. Неизвестные автографы Гоголя // Неизданный Гоголь. М., 2001.
Виноградов И.А. Н.В. Гоголь и С.С. Уваров: Православие, Самодержавие, Народность // Духовный путь Н.В. Гоголя: В 2 ч. М., 2009. Ч. 2 (2009а).
Виноградов И.А. Комментарий // Гоголь Н.В. Тарас Бульба: Автографы, прижизненные издания. Историко-литературный и текстологический комментарий / Изд. подгот. И.А. Виноградов. М., 2009 (2009Ь).
Виноградов И.А. Неизвестный «Миргород» // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. и писем: В 17 т. (15 кн.). М.; Киев, 2009. Т. 2 (2009с).
Виноградов И.А. От «Невского проспекта» до «Рима» // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. и писем: В 17 т. (15 кн.). М.; Киев: Изд-во Московской Патриархии, 2009. Т. 3 (2009d).
Виноградов И. А. Славянофильство русское, польское и украинское: Н.В. Гоголь, А. Мицкевич и О.М. Бодянский // Гоголь и славянский мир. Шестнадцатые Гоголевские чтения: Сб. науч. статей по материалам Междунар. науч. конф. Москва, 29 марта; Белград, 30 марта - 4 апреля 2016 г. / Под общ. ред. В.П. Викуловой. М.; Новосибирск, 2017 (2017а).
ВиноградовИ.А. Летопись жизни и творчества Н.В. Гоголя (1809-1852). С родословной летописью (1405-1808): Науч. изд.: В 7 т. Т. 1. 1405-1808; 1809-1828. М., 2017 (2017Ь).
Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. <В 14 т.> Т. 3. <Л.>, 1938 / Тексты и коммент. Подгот. И.Я. Айзеншток, В.Л. Комарович, Н.И. Мордовченко, Н.Л. Степанов, Б.М. Энгельгардт; Т. 6. <Л.>, 1951 / Тексты и коммент. подгот. В.А. Жданов, Э. Е. Зайденшнур; Т. 8. <Л.>, 1952 / Тексты и коммент. подгот. О.Б. Билинкис, Л.М. Лотман, В.Б. Томашевский, Г.М. Фридлендер.
Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. и писем: В 17 т. (15 кн.) / Сост., подгот. текстов и коммент. И.А. Виноградова, В.А. Воропаева. М.; Киев, 2009. Т. 1-17.
Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников: Полный систематический свод документальных свидетельств: Науч.-критич. изд.: В 3 т. / Изд. подгот. И.А. Виноградов. М., 2011-2013.
Григорьев А.А. Гоголь и его последняя книга // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М., 1982.
<Киреевский И.В.> 9.11. Нечто о характере поэзии Пушкина // Московский Вестник. 1828. Ч. 8. № 6.
Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина: (Библиографическое описание) // Пушкин и его современники: Материалы и исследования / Комис. для изд. соч. Пушкина при Отд. рус. яз. и словесности Имп. акад. наук. СПб., 1910. Вып. IX-X.
Плетнев П.А. О народности в литературе: Рассуждение, читанное в торжественном собрании Императорского С. Петербургского университета профессором оного П.А. Плетневым, 31 августа 1833 года // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1834. Ч. 1. № 1. Генварь. Отд. 2.
Трубицын Н.Н. О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века: (Очерки). СПб., 1912.
<Уваров С.С> 1832. Декабря 4. С представлением отчета Тайного Советника Уварова по обозрению им Московского Университета и Гимназий // Дополнение к Сборнику постановлений по Министерству Народного Просвещения. 1803-1864. СПб., 1867.
<Уваров С.С> 1833. Марта 21. Циркулярное предложение Г<-на> Управляющего Министерством Народного Просвещения Начальствам Учебных Округов, о вступлении в управление Министерством // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1834. Ч. 1. № 1. Генварь. Отд. 1 (1834a).
<Уваров С.С> 1833. Маия 27. Статьи, на которые, по циркулярному предложению Г. Управляющего Министерством, Гг. Попечители и Помощники Попечителей должны обращать особенное внимание при обозрении Учебных Округов // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1834. Ч. 1. № 1. Генварь. Отд. 1 (1834b).
<Уваров С.С> 1834. Генваря 23. О допущении к слушанию Университетских лекций служащих и не служащих Чиновников // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1834. Ч. 2. № 4. Апрель. Отд. 1 (1834c).
<Феодор (Бухарев А. М.), архимандрит.> Три письма к Н.В. Гоголю, писанные в 1848 году. СПб., 1861.
Хроника жизни и творчества А.С. Пушкина: В 3 т. 1826-1837. Т. 2, кн. 2. 1833-1834 / Сост. Г.И. Долбоданов; Науч. ред. А.А. Макаров, И.С. Сидоров. М., 2009.
Сведения об авторе: Виноградов Игорь Алексеевич, докт. филол. наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН. E-mail: [email protected].
