Библейские мотивы в антиутопиях Маргарет Этвуд "Рассказ Служанки" и "трилогия Беззумного Аддама" Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

МИРОВАЯ

ЛИТЕРАТУРА

УДК 821.111-312.2

БИБЛЕЙСКИЕ МОТИВЫ В АНТИУТОПИЯХ МАРГАРЕТ ЭТВУД «РАССКАЗ СЛУЖАНКИ» И «ТРИЛОГИЯ БЕЗЗУМНОГО АДДАМА»

Е. П. Жаркова,

аспирант кафедры зарубежной литературы, Воронежский государственный университет, 394006, г. Воронеж, пл. Ленина, 10, тел. +7 (473) 220-41-38, e-mail: [email protected]

Аннотация

Жаркова Е.П. Библейские мотивы в антиутопиях Маргарет Этвуд «Рассказ Служанки» и «Трилогия Беззумного Аддама».

Автор стремится определить место и роль библейских мотивов в антиутопических романах канадской писательницы М. Этвуд, развивающих тему личности в тоталитарном обществе. По отношению к данным произведениям применяется сравнительно-исторический и культурно-исторический подход. Рассматриваются традиции использования различных аспектов библейской образности в предшествующих антиутопиях, ставших каноническими образцами данного жанра. В статье выявляются разнообразные формы использования библейских мотивов то в качестве «сюжетного прецедента», то как многочисленных аллюзий и реминисценций, имен библейских персонажей. На разнообразных примерах раскрываются иронические, сатирические функции указанных приемов. Автор статьи доказывает, что библейские мотивы изобличают трагическое положение женщин в тоталитарном социуме, и одновременно обращается к мотиву индивидуализированной молитвы, раскрывающему гуманистический идеал христианства.

Ключевые слова: антиутопия, антиутопическая трилогия, библейский мотив, библейская образность, тоталитаризм.

© Е. П. Жаркова, 2015

Summary

Zharkova E.P. Biblical Motifs in Margaret Atwood's Dystopias «The Handmaid's Tale» and «MadAddam Trilogy».

The author seeks to define the role and place of biblical motifs in the dystopian novels by the Canadian writer M. Atwood, developing the theme of the individuality in a totalitarian society. In relation to these works comparative-historical and cultural-historical approaches are applied. The author deals with the tradition of using of different aspects of biblical imagery in previous dystopias that have become canonical examples of the genre. The article identifies the various forms of use of biblical motifs in a «plot precedent», as various allusions and reminiscences, biblical characters' names. In various examples ironic, satirical features of these devices are disclosed. The author argues that the biblical motifs expose the tragic plight of women in a totalitarian society and at the same time addresses to the motif of the individualized prayer that reflects the humanistic ideal of Christianity.

Keywords: dystopia, dystopian trilogy, biblical motif, biblical imagery, totalitarianism.

Постановка проблемы. Центральная проблема в статье связана с исследованием двойственной функции библейских мотивов в антиутопиях Маргарет Этвуд. Они выступают как средство обличения тоталитарного государства, но одновременно в особом глубоко личностном восприятии героев становятся основой подлинных гуманистических ценностей, духовной опорой в процессе сопротивления угнетению.

Цель исследования: исследовать разнообразные аспекты обращения канадской писательницы к библейскому тексту, установить основные мотивы и сюжеты, ключевые для всестороннего понимания проблематики антиутопий М. Этвуд, и показать их роль в создании иронического контекста рассматриваемых произведений, а также функции художественных мотивов в данных текстах.

Одной из основных особенностей тоталитарного государства, моделируемого в антиутопических произведениях, становится искажение традиционных религиозных идей. По словам М. Тузовс-кого, «социум антиутопии создает новое божество, новую веру, новые догматы» [6, с. 207]. Цель этого процесса - оправдать насилие над личностью в условиях всеобщего угнетения и укрепить авторитет лидеров, утверждающих тоталитаризм.

Для классических антиутопий, осмысляющих судьбу европейской цивилизации, естественно обращение, прежде всего, к христианскому вероучению. Создатели новых тоталитарных режимов, видя в этом мировоззрении угрозу, стараются свести к минимуму

упоминания о христианских постулатах и ценностях, однако одновременно строят свой социум на основаниях, во многом сходных с религиозными. Наиболее активно тоталитарный аппарат эксплуатирует приемы, вызывающие у масс состояние экстаза, иррационального чувства единения, что нередко характерно и для верующих, внимающих проповеднику: «Объединяющим фактором является некий комплекс идей, сформулированный в виде лозунгов, девизов, способных в энтузиастическом порыве увлечь за собой массы» [5, с. 49]. В антиутопии Евгения Замятина «Мы» подобные экстатические переживания восторга и энтузиазма вызывает у героя сцена публичной казни, обретающая в глазах Д-503 мистический характер жертвоприношения: «Их Бог не выдумал ничего умнее, как неизвестно почему принести себя в жертву - мы же приносим жертву нашему Богу, Единому Государству, -спокойную, обдуманную, разумную жертву» [3, с. 34]. Победив «старого Бога», Единое Государство возводит на его престол нового, персонифицированного в эпической фигуре Благодетеля.

Верховный Бог заменяется образом Вождя, Форда, и в романе Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Культ Форда - это, по сути, религиозный культ со своим «богом конвейера», его проповедниками, к которым обращаются со словами «Его Фордейше-ство», и своим летоисчислением, ведущим начало не от Рождества Христова, а «от Форда». Сама идея Бога-Отца, ключевая для христианской системы верований, недопустима и даже смехотворна в «дивном новом мире», где рождение превращается в технологический процесс, а слова «мать» и «отец» воспринимаются как непристойности. Христианская обрядность травестируется во всеобщих оргиях: так, аналогом причастия становится одновременное принятие сомы. Христианство сохраняется в мире Хаксли лишь в искаженной, примитивной форме - в жестоких обрядах резервации, к примеру, в самобичеваниях, которым подвергают себя члены религиозной общины.

В романе «1984» роль квазирелигиозного института играет Партия. Христианство, всячески искореняемое партийными идеологами как инакомыслие, тем не менее, пародийно воспроизводится в расстановке сил нового режима. Фигура христианского Бога-отца, обладающего атрибутами всеведения и всемогущества,

трансформируется в образ лидера - Старшего Брата, чьи портреты висят повсеместно, но которого «живьем» никто не видел. Своеобразным «суррогатом» противника всего благого, Сатаны, является демонизированная личность Голдстейна, традиционного адресата пятиминуток ненависти. Как и у Хаксли, в романе исповедовать христианские идеи разрешено лишь маргинальным слоям населения, пролам, за которыми Партии не считает нужным вести жесткий контроль, поскольку не считает их реальной политической силой.

Библейские аллюзии возникают и в антиутопии Р. Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», однако и здесь традиционные христианские образы осмысляются новым социумом пародийно-сниженно. Иисус Христос становится одним из «родственников», персонажей интерактивного сериала, непрерывно транслируемого с вездесущих телеэкранов, коммерциализируется и сводится к фикции: «Я часто думаю, узнал бы господь бог своего сына? Мы так его разодели. Или, лучше сказать, - раздели. Теперь это настоящий мятный леденец. Он источает сироп и сахарин, если только не занимается замаскированной рекламой каких-нибудь товаров, без которых, мол, нельзя обойтись верующему» [1, с. 81].

Особая ситуация складывается в романе канадской писательницы М. Этвуд «Рассказ Служанки», в котором библейский контекст становится ключевым, а Библия провозглашается краеугольным камнем нового государства. Само новообразованное тоталитарное государство отождествляется с ветхозаветным Галаадом, что якобы постулирует возвращение общества к честной и добродетельной жизни, подчеркивает связь с плодородием и богатством. Вспомним характеристику Галаада в библейском контексте: «И действительно, хотя и считался каменистою страною, но он владел многими водными источниками, обширными пастбищами и тенистыми лесами и рощами» [2]. Правда, Галаад, изображенный в «Рассказе Служанки», подвергся радиоактивному облучению, и способность иметь потомство сохранили немногие жители.

В центре сюжета - история женщины, которая с приходом к власти религиозных фундаменталистов вынуждена исполнять роль Служанки: ей предписывается пребывание в доме одного из функционеров Галаада для того, чтобы зачать и выносить для него

ребенка. Дети, рожденные от союза Служанок и их хозяев, признаются принадлежащими Женам, а сами Служанки, провозглашаемые «достоянием нации», исключаются из процесса их воспитания и отправляются в новые семьи.

При этом сам акт зачатия и взаимоотношения с Командором и его Женой должны выстраиваться для героини согласно «библейскому прецеденту», в качестве которого выступает история Вал-лы. Валла - один из малозначительных персонажей Ветхого завета, служанка жены Иакова Рахили: «И увидела Рахиль, что она не рождает детей Иакову, и позавидовала Рахиль сестре своей, и сказала Иакову: дай мне детей, а если не так, я умираю. Иаков разгневался на Рахиль и сказал: разве я Бог, Который не дал тебе плода чрева? Она сказала: вот служанка моя Валла; войди к ней; пусть она родит на колени мои, чтобы и я имела детей от нее. И дала она Валлу, служанку свою, в жену ему; и вошел к ней Иаков. Валла зачала и родила Иакову сына» (Быт. 30:1-5). Г. Зеленина называет это «антиутопической буквализацией библейского кодекса» [4, с. 92]. Однако встает вопрос: служит ли, как подобает, общество Галаада библейскому Богу или, напротив, сама концепция Бога становится источником легитимизации власти и оправдания насилия и принуждения для политической элиты Галаада?

Библейский дискурс пронизывает весь текст романа: фразами из Священного писания, как единственно легальными в обществе, где искореняется всякое инакомыслие, обмениваются при встрече Служанки, библейскими именами обозначаются различные категории социальной иерархии - это Марфы, Иезавели, Очи Господни. Названия государственных учреждений также приобретают библейские коннотации: магазины «Лилии», «Молоко и мед», «Всякая плоть». Текст Ветхого Завета звучит и перед церемонией зачатия: на сей раз речи идет о еще одной истории Служанки -истории Зелфы, ставшей наложницей Иакова вместо бесплодной Лии и родившей ему сыновей (к этой же истории отсылает и название центра перевоспитания для будущих Служанок - центра «Рахили и Лии»).

Крайние случаи жестокости оправдываются «библейским прецедентом»: так, Женам разрешено бить полностью подвластных

им Служанок, «но только руками», опять же, в согласии с текстом Священного писания.

Одни из немногих слов, которые может прочесть героиня в новом государстве - «Господь - национальное достояние». В мире антиутопии все перевернуто, как крест на груди у католика, казненного за то, что остался верным своим убеждениям. Монахинь «выкуривают» из монастырей во имя «всеобщего блага» - деторождения [6, с. 247-248]. Даже обращение к Богу становится механическим действием - в государстве, где женщинам запрещено читать (а у мужчин, скорее всего, просто не остается на это времени из-за многочисленных войн), ходовой услугой являются Свитки Духа - молитвенные барабаны, которые прокручивают тексты молитв [6, с. 185-186]. Прежние церковные службы заменены «Молитвонадами» - церемониями по случаю военных побед или групповых свадеб [6, с. 245].

Порой Этвуд прибегает к комическому эффекту: так, если название правительственной организации, своеобразного аналога полиции («Очи Господни») воспринимается в тексте антиутопии органично, то названия машин, взятые из Библии - «буря», «бегемот», «колесница», - звучат иронически.

Однако, помимо этих «прозрачных» отсылок к библейскому тексту, антиутопия Этвуд пронизана ветхозаветными и новозаветными аллюзиями и на более тонком уровне: так, в размышлениях и воспоминаниях героини постоянно встречаются цитаты из Священного писания. Иногда эти цитаты знаменуют собой влияние теократической идеологии на сознание героини, вторгаясь в личное повествование несобственно-прямой речью: «Тетка Лидия полагала, что прекрасно умеет сочувствовать. Старайтесь их жалеть. Простите их, ибо не знают, что делают» [6, с. 54].

При этом авторитетом библейского слова наделяются даже те цитаты, которые искажены в угоду целям господствующей идеологии. Так, смысл Нагорной проповеди, одного из ключевых мест Нового завета, сводится к необходимости послушания для беззащитных Служанок: «Нужно воспитывать нищету духа. Блаженны кроткие. Она не закончила, не сказала ничего про наследование земли. <> Я знала, что это они сочинили, знала, что это непра-

вильно и они многое опускают, но никак не проверишь. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Когда, не говорили» [6, с. 102].

В некоторых случаях речь идет не только об искажениях библейского текста, но и о включении в его арсенал совершенно посторонних цитат, как происходит, к примеру, с коммунистическим лозунгом «От каждого - по способностям, каждому - по труду», который в устах проповедников режима Галаада превращается в еще одно орудие принуждения: «Мы это декламировали трижды в день после десерта. Это из Библии - ну, так нам говорили. Как водится, Апостол Павел, Деяния» [6, с. 131-132].

Ирония, как отмечают англоязычные исследователи, заключается в том, что тоталитарное общество утверждает, что живет буквально по библейским принципам, в то время как сама Священная Книга остается недоступной для Служанок. В результате библейский мотив своеобразного «суррогатного материнства» превращается в фактическое рабство для множества молодых женщин, пока еще не ставших бесплодными в пост-апокалиптическом будущем [7, с. 46-47].

Однако в тексте романа присутствует и фрагмент, где библейские мотивы (прежде всего новозаветные) используются совершенно иначе. Это отрывок из 30-й главы, в которой главная христианская молитва, преображаясь в устах героини, наполняется глубоко индивидуальным, гуманистическим содержанием: «Теперь у нас прощение. Ты не переживай, прямо сейчас меня можно не прощать. Есть дела поважнее. Например: пусть другие будут в безопасности, если они в безопасности. Пускай не сильно страдают. Если они должны умереть - пускай умрут быстро. Ты мог бы даже устроить им Рай. <...> Ад мы сами себе устроим». [6, с. 219]. Каноническая молитва становится личным обращением к истинным ценностям - любви к близким, вере, свободе действовать и чувствовать. Она превращается, по сути, в акт внутреннего сопротивления, попытку сохранения целостности сознания. Героиня Этвуд в своей личной, сокровенной молитве говорит: «Я ни секунды не верю, что ты и это планировал, - все, что здесь творится» [6, с. 219].

Таким образом, Этвуд показывает парадоксальную ситуацию: общество, построенное на авторитете библейского текста, стано-

вится бесконечно далеким от его верного истолкования, вырванные из контекста или даже сфальсифицированные отсылки к Священному писанию выступают как инструмент подавления в руках власть предержащих, а сама Библия оказывается недоступной для жителей Галаада, прежде всего, женщин. Изображая, как библейские реалии используются для наименования бытовых, прозаических вещей, таких, как модели машин или названия магазинов, автор создает иронический контекст буквального использования Священного писания. Писательница избегает тенденциозности в отношении к Библии и христианству, подчеркивая гуманистический потенциал личного обращения к библейскому тексту.

Исследование этого гуманистического потенциала, равно как и библейской мифологической образности, становится важной чертой последующих антиутопических романов М. Этвуд, вошедших в так называемую «Трилогию Беззумного Аддама». Центральной для трилогии становится ветхозаветный сюжет наказания погрязшего в грехах человечества с помощью всемирного потопа, создания ковчега и последующего восстановления гармонии людей с Богом и природой.

В первой части трилогии, романе «Орикс и Коростель» (2003), ключевой становится история Джимми, который после практически полного вымирания человечества становится своеобразным пророком и хранителем «новой расы» - наивных и невинных существ, созданных гением его друга, безумного ученого Коростеля. Роль карающего Бога при этом берет на себя сам Коростель, распространяя вирус, губящий, по его мнению, безнадежное человечество. Джимми при этом отождествляется одновременно с двумя персонажами ветхозаветной истории - Моисеем, руководившим Исходом евреев из Египта (подобно этому, он выводит своих подопечных из лаборатории, где они были созданы, в безопасное для их обитания место), и Ноем, хранителем Ковчега и всех живых тварей.

Второй роман трилогии дополняет это сюжетный слой, повествуя о секте Вертоградарей (в ином переводе - Садовников Господних), которые ожидают возмездия за развращенность человечества в виде «Безводного Потопа» (поскольку библейский Бог пообещал Ною, что больше не нашлет на человечество водной

кары). В мировоззрении приверженцев этого экологического культа сам человек ответственен за все мироздание, поскольку его тело в каком-то смысле и есть Ковчег.

Полные эсхатологических предчувствий - как оказывается, не напрасно, - Вертоградари создают в своих жилищах «арараты», потайные хранилища на случай будущей катастрофы, а их проповеди постоянно обращаются к образу Эдемского сада как символу утраченной гармонии человека и природы.

Тем не менее, самих Вертоградарей ни в коей мере нельзя назвать последователями христианства как такового: в проповедях основателя секты Адама Первого католические святые соседствуют с Гаутамой Буддой, а наравне с христианскими мистиками и аскетами почитаются выдающиеся ученые-естествоиспытатели и защитники природы. Скорее, перед нами экуменистическое движение в стиле «Нью-Эйдж», эклектически сочетающее в себе черты многих религиозных течений и культов. Тем не менее, именно библейская образность становится для основателей Секты основой для вероучения и обрядности, сохраняет высокое нравственное звучание и приобретает высокую экологическую ценность.

Автор, изображая наивных и во многом далеких от жизней сектантов, одетых в рваные одежды и распевающих нескладные гимны, тем не менее, относится к ним с очевидной симпатией. Свидетельством этому можно считать и финальную часть трилогии, роман «Беззумный Аддам», в котором именно Вертоградари оказываются способны на продолжение жизни в мире, где большая часть человечества оказывается истреблена. Нельзя утверждать, что залогом этого выступает их верность библейским идеалам в чистом виде: скорее, в данном случае речь идет об обращении к нравственной стороне библейского текста, к идеалу гармоничной жизни человека и других живых существ на Земле. Однако эти общечеловеческие идеи подаются, прежде всего, посредством библейской образности, хотя она и осмысляется автором творчески и даже иронически.

Тем не менее, проводится в трилогии (особенно в третьем романе) и тема, основополагающая для «Рассказа Служанки»: в руках идеологов тоталитарного режима и жаждущих выгоды дельцов, религиозных фанатиков и страдающих манией величия бе-

зумцев любое вероучение, каким бы потенциалом оно ни обладало, может стать объектом эксплуатации и выродиться в свою противоположность. Примером этому становится история секты «пет-робаптистов», названная так не в честь Апостола Петра, как мог бы предположить читатель, а в честь корпорации «Петролеум». Если верующие «дивного мира» Хаксли поклонялись конвейеру, то современность диктует нового бога - нефть. Отсюда и новые обряды, и новые культы. Есть в трилогии Этвуд и упоминания иных религиозных новообразований, чаще всего, в ироническом контексте, как, например, попытки еще одного культа воплотить пророчество Исайи в создании гибридных животных - «львангцев»

Однако, несмотря на все мутации и трансформации библейской образности и религиозных идей, подлинно человеческую жизнь, по мнению автора, способны вести те, кто воспринимает не букву, а дух Священных Писаний. Такое понимание христианства, весьма далекое от ортодоксальности, воплощается в наиболее полнокровном, на наш взгляд, образе трилогии - образе Тоби, зрелой и разумной женщины, которая способна отличать истинную человечность от эгоистических манипуляций и пустого жонглирования, способна на глубокие чувства, плодотворную жизнь на земле и бережное обращение ко всему живому. Именно с ней связана в трилогии надежда на подлинное обновление человечества - не генетическое, но духовное.

Выводы и перспективы исследования. Для понимания смыслового пространства антиутопий М. Этвуд важным является ее обращение к библейскому дискурсу. Так, в «Рассказе Служанки» вся иерархия тоталитарного государства, его типологические черты и внешние отличия троятся на обращении к ветхозаветным прецедентам, истолковании Библии в строго буквалистическом ключе и оправдании с помощью текста Священного Писания самых разнообразных зверств тоталитарного режима, начиная от подавления общества в целом и заканчивая извращенными ритуалами, сопровождающими семейную жизнь и деторождение.

Эта соположенность библейской истории, даже в ее частных, бытовых аспектах, придает повествованию Этвуд вневременной характер и связывает судьбу ее персонажей с судьбами всего человечества. Исследование библейских мотивов помогает лите-

ратуроведам более глубоко раскрыть смысл антиутопических произведений, проникнуть в более глубокие пласты смысла. Обращение к библейской образности позволяет создать базу для анализа других антиутопических произведений, которые становятся особенно многочисленными в последние десятилетия, провести различия между действительно глубокой постановкой проблемы антиутопического и ее упрощением в рамках массовой литературы.

Список использованных источников

1. Брэдбери Р. 451 градус по Фаренгейту. М., Детская литература, 1983. 166 с.

2. Галаад [Электронный ресурс] / Полная популярная библейская энциклопедия. - Режим доступа: http://mirslovarei.com/ content_fullbibl/galaad-99961 .html (дата обращения: 9.03.2016).

3. Замятин Е. Мы // О дивный новый мир. М.: АСТ, 2006. C. 5147.

4. Зеленина Г. Чудные земли, чудные пророки, зеркальные границы // НЛО. - 2008. - № 92. - С. 250-252.

5. Ланин Б. Анатомия литературной антиутопии // Общественные науки и современность. - 1993. - № 5. - С. 154-163.

6. Тузовский И.Д. Светлое завтра? Антиутопия футурологии или футурология антиутопий. Челябинск, Челябинская государственная академия культуры и искусств, 2009. 312 с.

7. Этвуд М. Рассказ Служанки. М., Эксмо, 2010. 352 с.

8. The Bible and Literature: a Reader. Cornwall, Blackwell Publishing, 1999. 333 p.