CC BY
48Максим Жих
ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2013 № 4 (16)
«Бегство из русских» как социокультурный феномен
Явление забытых народов
Жило-было когда-то в районе современного Ростова Великого и его окрестностей финно-угорское «племя» меря. Оно мелькает в «Повести временных лет» при описании событий второй половины IX — начала Х в. и в последний раз упоминается в перечне участников похода Олега на Константинополь в 907 г.1. После этой даты летописи мери, увы, не знают, в т.ч. и летописание Северо-Восточной Руси, равно как не знает её ни один иностранный источник, из чего напрашивается вывод, что меря очень рано утратила свою субъектность и самосознание, была ассимилирована славянами. Это совершенно неудивительно: экономика и быт финно-угорских этносов северо-востока Европы, живших в лесной зоне и в отдалении от средиземноморской и восточной цивилизаций, были весьма примитивными, соответственно численность населения была небольшой. Продвинувшиеся в этот лесной регион из провинциально-римского мира Центральной Европы2 славяне
1 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. I. Стб. 29; Т. II. Стб. 21.
2 Современные данные языкознания и археологии позволяют надёжно локализовать
прародину славян в пределах центрально-
европейской культурной провинции,где они
соседствовали с италиками, кельтами, германцами и балтами: Трубачев О.Н. Этногенез
и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 2002; Седов В.В. Славяне. Историко-археологическое исследование. М., 2002. С. 39-125.
принесли с собой гораздо более «продвинутые» формы хозяйственной жизни и общественного устройства, соответственно их демографический потенциал был существенно выше, чем у местных финно-угров, которые были в такой ситуации обречены на быструю ассимиляцию.
Исчезновение мери со страниц источников после 907 г. ясно говорит, что уже в домонгольское время этот финский этнос исчез без остатка, растворившись в среде более многочисленных и более активных демографически, социально и политически славян. Современные антропология и популяционная генетика неопровержимо показывают крайне незначительную роль финнов в формировании великороссов, видимо, те были весьма малочисленны относительно мигрантов-славян.
И вот на рубеже ХХ-ХХ! вв. появились люди, которые утверждают, что эта самая финская меря, исчезнувшая, о чём ясно говорит красноречивое молчание источников, не позднее X-XI вв., дожила благополучно до наших дней, а огромное количество современных русских, живущих в Центральной России, — это никакие вовсе и не русские, а финская меря, просто перешедшая на славянский язык, а саму Центральную Россию следует именовать «Меряни-ей» и т.д.3.
Аналогичную картину мы наблюда-
3 См., например, сайт «Мег^ашаа — Ме- _
рянское наследие России»: 1шр://тег]атаа. 77 ги/ _
ем в тех регионах, где предшественниками славян и их субстратом являются балты: в Беларуси и в ряде областей России (Смоленская, Тверская и т.д.) появились люди, утверждающие, что здесь продолжают жить балты, которые просто перешли на славянский язык, что упоминаемый летописью этнополитический союз кривичей4, на основе которого сформировались белорусы, представляет собой не славянское, а балтское «племя»5. Применительно к собственно Беларуси это является средством противопоставить себя великороссам6, применительно к областям РФ — тем же, что и описанное выше «омеряние» — стремлением «убежать из русских».
Типологически сходные попытки «бегства из русских» заметны и в других регионах. Например, явно нездоровое «германофильство», наблю-
4 Равно как и некоторые другие летописные «племена», традиционно относимые к славянам: радимичи, дреговичи и т.д.
5 См., например сайты Туейа: Шр:/ЛуекИа.
ги/
6 Надо подчеркнуть, что для обоснования собственной этнографической субъектно-сти белорусам совсем не обязательно насиловать историю и вопреки фактам «превращать» себя в балтов. Кривичи, ставшие основой формирования белорусов, были славянской группировкой с особой материальной культурой, отличавшей их от соседей, история и культура кривичей с момента их появления на севере Восточной Европы в середине I тыс. н.э. несла выраженное своеобразие, что хорошо показано в работах В.В. Седова. О том же говорит и О.Н. Трубачев — предпосылки формирования белорусов как особой этнографической группы восточного славянства были заложены уже в период славянского расселения по Восточной Европе (Трубачев О.Н. В поисках единства. Взгляд филолога на проблему истоков Руси. М., 2005. С. 57-92), причём связаны они отнюдь не с балтским субстратом, а именно с тем, что
78 пришедшие в регион славяне имели соответствующие особенности.
даемое среди части калининградской общественности7. Особенно примечательное тем, что, в отличие от мерян и балтов, германцев к нынешнему населению Калининградчины совсем уж никак не приплетёшь — его смена после 1945 г. была тотальной. При этом калининградские «германофилы» как-то забывают, что самому факту своего проживания на этой земле они обязаны Победе в Великой Отечественной войне, а в случае пересмотра её итогов и возвращения региона Германии их тут же объявят оккупантами и попросят с вещами (и то не факт) на выход. Ну, часть, может быть, оставят в качестве прислуги... Сюда же относятся и разговоры об особом народе «казаков», а ведь уже и слова об особом народе «сибиряков» звучат.
Одним словом, явно обозначилась тенденция на «бегство из русских». Где-то ещё очень робкая, а где-то уже и весьма отчётливая. Данный феномен, представляющий безусловную и в перспективе очень серьёзную опасность для судьбы русской нации и российского государства и даже для самого их существования, нуждается в изучении и осмыслении, чему и должна послужить данная статья. Не имея возможности разобрать в её рамках все сюжеты «бегства из русских», остановлюсь на той проблематике, которая связана с моими профессиональными интересами как историка Древней Руси — на феноменах «омеряния» и «обалтения».
Рассмотрим сначала научный аспект соответствующей проблемы, ведь современные «балты» и «меряне» апеллируют к древней истории ВосточноЕвропейской равнины и к определён-
7 Шульгин В. Тевтонские видения // Литературная газета. 2011. № 8 (http://old.lgz. ги/аг^с1е/15413/). Следует отметить и то, что в Калининграде подобные настроения в определённой степени стимулируются бедностью этого региона, особенно заметной на фоне его соседей.
ной научной традиции, а потом попробуем сделать некоторые выводы о социально-психологической природе «записи» наших современников в ряды давно забытых народов.
Финно-угры и славяне
Вопрос о вкладе финно-угорского субстрата в сложение населения Северо-Восточной Руси долгое время — до появления массового антропологического материала и начала исследований в области популяционной генетики — был весьма загадочным и в силу своей загадочности давал почву для допущений того, что фактической основой формирования средневекового населения региона были финны, а отсюда уже легко выводятся спекуляции на тему того, что соответственно и современные русские — это не кто иные, как ославянившиеся финны.
С одной стороны, археологическая культура второй половины I тыс. н.э., существовавшая в междуречье Волги и Клязьмы, перерастает в древнерусскую культуру без заметных следов притока какого-то иноэтничного на-селения8. С другой — такие вполне точные науки, как антропология9, а с недавнего времени и популяционная генетика10, говорят о незначительном вкладе финно-угров в сложение населения Северо-Восточной Руси, равно как и лингвистика не фиксирует значительного пласта финских заимствований в русском языке. Собственно, данные антропологии и генетики ста-
8 Леонтьев А.Е. Археология мери: К предыстории Северо-Восточной Руси. М., 1996. См. также, к примеру, работы Н.А. Макарова.
9 Алексеев В.П. Происхождение народов Восточной Европы. М., 1969; Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян. М., 1973.
10 Балановская Е.В., Балановский О.П.
Русский генофонд на Русской равнине. М.,
2007; Малярчук Б.А., Деренко М.В. Струк-
тура русского генофонда // Природа. 2007. №4.
вят в вопросе о том, сыграли ли финны какую-либо серьёзную роль в формировании великороссов, жирную точку. И после накопления массы антропологического и генетического материала в науке этот вопрос всерьёз не поднимается.
Но как же быть с данными археологии? Это кажущееся противоречие недавно разрешилось благодаря наблюдениям В.В. Седова, показавшего, что культура Волго-Клязьминского междуречья второй половины I тыс. н.э., которую принято было называть «мерянской» и относить к финно-угорскому миру, на самом деле связана с продвижением в регион переселенцев из Центральной Европы, родственных тем, которые создали культуру длинных курганов11, о которой речь пойдёт ниже. Среднеевропейские мигранты-славяне, пришедшие в середине I тыс. н.э. на территорию будущей Ростово-Суздальской земли, создали здесь культуру, характерным атрибутом которой стали браслетообразные височные кольца — украшения, отсутствующие в финно-угорском мире, ассимилируя постепенно аборигенное финское население края. Таким образом, приход славян в будущую СевероВосточную Русь и ассимиляция ими местных финнов относятся ко времени существенно более раннему, чем считалось, а те памятники, предшествующие древнерусским, которые раньше считались финскими, на самом деле являются славянскими или смешанными славяно-финскими.
Имя славянского «племени», заселившего междуречье Волги и Клязьмы, в летописях не сохранилось, вероятно, именно оно и фигурирует там под именем мери. Возможно, славяне переняли этноним ассимилированных фин-
11 Седов В.В. 1) Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 218-229; 2) Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 145-158; 3) Славяне. 79 С. 388-397. _
нов, как считает В.В. Седов, но, на мой взгляд, более логично полагать, что мерей это славянское «племя», дальше всего продвинувшееся на восток, в земли финнов (мери)12, стали называть его западные соседи, то есть это экзо-этноним, а настоящее имя этой славянской группировки нам неизвестно.
Проблема этнической принадлежности кривичей в научном аспекте
По данным генетики и антропологии славян от балтов, в отличие от финнов, отделить очень сложно, поэтому вопрос об этносе этнополитического союза кривичей, равно как и радимичей с дреговичами, и роли балтского субстрата в формировании белорусов и великороссов более запутан, в связи с чем на нём мы остановимся несколько подробнее.
В последнее время как в российской, так и в белорусской историографии13 и публицистике стала набирать популярность идея о неславянской, а точнее — балтской этнической атрибуции упоминаемого в древнерусских летописях этнополитического союза кривичей. В этой связи имеет смысл вернуться к вопросу об этнической принадлежности летописных кривичей и попытаться верифицировать аргументацию сторонников «балтской» гипотезы.
Первым аргументом в её пользу
с подачи Д.А. Мачинского14 обычно называется то обстоятельство, что летописцами кривичи ни разу не отнесены прямо к словенам. Из этого учёный и его последователи заключают, что под именем кривичей в летописях выступает какая-то протославянская или балто-славянская группировка, оставшаяся на территории «лесной прародины» и ассимилированная «настоящими» славянами, кристаллизовавшимися при продвижении на юг, в Поду-навье, а затем расселявшимися оттуда, согласно «Повести временных лет». Не всё, однако, так просто. Да, прямо «славянами» кривичи в летописях не названы, но точно так же не названы ими там, к примеру, вятичи и радимичи. Значит ли это, что их тоже можно не считать славянами? Сам Д.А. Ма-чинский по этому поводу констатирует, что согласно «Повести временных лет» (далее ПВЛ) радимичи и вятичи происходят «от ляхов»15, а ляхи «по ПВЛ тоже потомки дунайских славян»16, соответственно, в представлении летописца эти два «племени» также являлись славянскими.
ПВЛ, рассказывая о расселении сла-
12 Название меря, впрочем, как и названия ещё целого ряда финно-угорских этносов, имеет, по всей видимости, индоевропейское происхождение: Кулешов В.С. О происхождении этнонима мурома и о топонимах Муромской округи // Уваровские чтения-У. Муром. 14-16 мая 2002 г. / Под ред. Т.Б. Ку-пряшиной и Ю.М. Смирнова. Муром, 2003.
13 Последняя по времени и наиболее обстоятельная в научной литературе попытка обосновать балтскую атрибуцию кривичей принадлежит Е.А. Шмидту: Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных). Смоленск, 2012.
14 Мачинский Д.А. 1) Миграция славян в I тыс. н.э. (по письменным источникам с привлечением данных археологии) // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 39-51; 2) О времени и обстоятельствах первого появления славян на Северо-Западе Восточной Европы по данным письменных источников // Северная Русь и её соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982; 3) Этносоциальные и этнокультурные процессы в Северной Руси: период "зарождения" древнерусской народности // Русский Север. Л., 1986; Давидан О.И., Мачин-ская А.Д., Мачинский Д.А. О роли балтов в формировании культуры Северной Руси УШ-1Х вв. (по данным летописей и археологии) // Проблемы этнической истории бал-тов. Рига, 1985.
15 ПСРЛ. Т. I. Стб. 12; Т. II. Стб. 9.
16 Мачинский Д.А. Миграция славян в I тыс. н.э. С. 44.
вян с Дуная, однозначно причисляет полочан и северян к славянам и упоминает их в числе разных расселявшихся с Дуная славянских «племён»17. Далее же в ПВЛ говорится, что «по сеи братьи [после смерти Кия, Щека и Хорива] почаша держати родъ ихъ княжение в Поляхъ, а въ Деревляхъ свое, а Дрьго-вичи свое, а Словене свое въ Новегоро-де, а другое на Полоте, иже и Полоча-не, от сихъ же и Кривичи, иже седять на верхъ Волгы и на верхъ Двины, и на верхъ Днепра, ихъ же и городъ есть Смоленескъ, туда бо седять Кривичи, таже Северо от них (курсив мой. — М.Ж. )»18.
Как видим, согласно летописцу, кривичи происходят от полочан, а северяне происходят от кривичей. Данное обстоятельство не оставляет никаких сомнений в том, что в представлении летописца кривичи — это, безусловно, одно из славянских «племён», часть обширной славянской ойкумены. К сожалению, Д.А. Мачинский, хотя и отмечал, что полочане летописцем причислены к «собственно славянам»19, проигнорировал принципиально важное летописное свидетельство, согласно которому кривичи происходят от полочан. В летописном повествовании о расселении славян предлог «от» имеет однозначное значение происхождения.
Что касается происхождения северян от кривичей, то оно, судя по совокупности всех данных, которыми располагает наука, не является досто-верным20, однако это никоим образом
17 ПСРЛ. Т. I. Стб. 5-6; Т. II. Стб. 5.
18 ПСРЛ. Т. I. Стб. 10; Т. II. Стб. 8.
19 Мачинский Д.А. Миграция славян в I тыс. н.э. С. 44. В рассказе о славянских языческих обычаях летописец тоже чётко причисляет кривичей к славянам, упоминая их в одном смысловом ряду с другими «племенами», о которых он писал в связи с расселением славян с Дуная (ПСРЛ. Т. I. Стб. 14; Т. II. Стб. 10).
20 Некоторые соображения относительно
не умаляет его значения для понимания этнокультурной карты летописца, в рамках которой северяне, чётко отнесённые им к славянам, происходят от кривичей, которые в этом случае также являются в его представлении славянами. Тождество же полочан и кривичей подтверждается и другими летописными известиями:
— в процитированном фрагменте ПВЛ сказано, что кривичи живут в верховьях Западной Двины, то есть там, где находится Полоцк;
— в легенде о призвании варягов сказано, что «первии наследници... въ Полотьске Кривичи»21;
— В Ипатьевской (под1140 и 1162 гг.) и Воскресенской (под 1129 и 1162 гг.) летописях полоцкие князья названы кривичскими, на что справедливо обращал внимание В.В. Седов22. По всей видимости, полочане представляли собой одну из локальных кривичских группировок.
Из сказанного очевидно, что для древнерусских летописцев кривичи представляли собой не что иное, как часть славянского мира. Это же подтверждается и «от противного» — в ПВЛ содержится перечень неславянских народов, платящих Руси дань: «се суть инии языце, иже дань даютъ Руси: Чюдь, Весь, Меря, Мурома, Черемись, Мордва, Пермь, Печера, Емь, Литва, Зимегола, Корсь, Нерома, Либь. Си суть свои языкъ имуще от колена Афе-това». Здесь последовательно перечислены сначала 9 финно-угорских
тех реалий, которые могли стоять за этим летописным известием, см.: Жих М.И. К проблеме реконструкции самоназвания носителей именьковской культуры // История и культура славянских народов: достижения, уроки, перспективы: Материалы международной научно-практической конференции 25-26 ноября 2011 года. Пенза — Белосток — Прага, 2011. С. 27-28.
21 ПСРЛ. Т. I. Стб. 20; Т. II. Стб. 14.
22 Седов В.В. Длинные курганы кривичей. М., 1974. С. 36.
«племён», а затем 4 балтских, которые чётко сгруппированы летописцем, что говорит о том, что его представления об этногеографии Восточной Европы имели отнюдь не произвольный характер (после балтских «племён» в конце списка названа финская либь, несколько выпадающая из общей системы; очевидно, это связано с тем, что жила она в балтском окружении). Среди последних кривичи не названы.
О славянской принадлежности кривичей ясно говорит и сам их этноним, имеющий чисто славянскую природу и стоящий в ряду других славянских этнонимов с суффиксом -ичи: вятичи, радимичи, дреговичи, лютичи и т.д. Балтская этнонимия не знает патронимических этнонимов и подобного суффикса23. Типологически этноним «кривичи», имеющий очевидный патронимический характер (потомки Крива), аналогичен таким славянским «племенным» названиям как «радимичи» (потомки Радима) и «вятичи» (потомки Вятко), которые соответствующим образом осмыслены уже в ПВЛ.
На Пелопоннесском полуострове зафиксирован топоним Kryvitsani, который со всей очевидностью связан со славянским этнонимом кривичи (не случайно Константин Багрянородный практически тождественной пелопоннесскому Kryvitsani формой именует восточноевропейских кривичей)24. Соответствующая пелопоннесская параллель не оставляет никаких сомнений в славянской принадлежности рассматриваемого этнонима. По всей видимости, в ходе бурных событий эпохи великого славянского расселения одна часть праславянского «племени»
кривичей оказалась в Восточной Европе, а другая — далеко на юге Греции. В этой связи немаловажно, что латыши и поныне называют русских krievi, а Россию — Krievija — именами, производными от названия «кривичи»25.
Теперь рассмотрим археологические данные о кривичах и их этнической принадлежности. Ныне большинство археологов согласно с тем, что кривичи археологически представлены культурой длинных курганов У!-!Х вв., чего не отрицают и сторонники балтской их атрибуции, «отдавая» кривичам, как минимум, культуру смоленско-полоцких длинных курганов26.
Кривичская культура (или культуры, если разделять псковские и смоленско-полоцкие длинные курганы) длинных курганов занимает одно из ключевых мест в работах В.В. Седова. Все её материалы, имевшиеся в распоряжении науки на начало 1970-х гг., были им монографически опубликова-ны27. Эта сводка сохраняет своё значение по сей день, так как, несмотря на то что впоследствии был раскопан ряд новых памятников, качественных сдвигов в наших знаниях об этой культуре не произошло и новая, более полная сводка её материалов пока никем не составлена.
В период своего расцвета в VIII-IX вв. культура длинных курганов занимала огромную территорию: Псковщину, часть Новгородчины, Верхнее Поднепровье и Подвинье с сопредель-
82
23 Трубачёв О.Н. Ранние славянские этнонимы — свидетели миграции славян // Вопросы языкознания. 1974. № 6. С. 55.
24 Там же. С. 62. Важно и то, что Константин Багрянородный в середине Х в. также относил восточноевропейских кривичей именно к славянам (Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 51).
25 Иванов В.В., Топоров В.Н. О древних славянских этнонимах. Основные проблемы и перспективы // Из истории русской культуры. Т. I. Древняя Русь. М., 2000. С. 426.
26 Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского По-днепровья. С. 60-63. Периодически выдвигается и предположение о финно-угорской принадлежности культуры длинных курганов или, как минимум, псковских длинных курганов (см. например: Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники Древней Руси !Х-Х! вв. Л., 1978. С. 61-85).
27 Седов В.В. Длинные курганы кривичей.
ными регионами. Имя своё культура получила по характерному типу погребальных памятников — удлинённым курганам от 10 до 100 и более метров длиной, в которых содержится иногда весьма значительное число захоронений (от одного-двух до двадцати с лишним) по обряду трупосожжения, которые в большинстве своём являются безурновыми и безынвентарными или содержат весьма незначительный инвентарь (бронзовые бляшки, пряжки, ножи, кресала, глиняные пряслица, стеклянные бусы и т.д.). Жили носители культуры длинных курганов преимущественно на открытых селищах, хотя постепенно появляются и городища (например, Изборск), дома строили преимущественно наземные, посуду делали вручную, без гончарного круга. В развитии культуры длинных курганов наблюдается два этапа: на первом (У-УП вв.) она охватывала преимущественно современную Псковщину и значительную часть Новгородчи-ны (псковские длинные курганы), а с конца VII в. начала распространяться на юг, охватив будущие Полоцкую и Смоленскую земли (смоленско-полоцкие длинные курганы), что, очевидно, отражало процесс расселения её носителей. При этом культура длинных курганов в Смоленско-Полоцких землях имеет ряд отличий от Псковщины, в частности, там нет очень длинных курганов, превышающих 30 метров. В К-Х вв. длинные курганы постепенно сменяются полусферическими, культура длинных курганов исчезает и занятый ею регион становится частью древнерусской культуры.
В.В. Седов убедительно обосновал принадлежность культуры длинных курганов известному по летописям восточнославянскому этнополитиче-скому союзу кривичей, приведя в её пользу следующие аргументы:
— сопоставление длинных курганов с пришедшими им на смену полусферическими, славянская принадлежность которых уже вне всяких сомнений,
показывает, что они совершенно идентичны в устройстве и в особенностях погребального ритуала;
— длинные курганы и полусферические обычно находятся в одних группах, образуя единые могильники, что говорит о преемственности оставившего их населения. На каком-то этапе длинные курганы сосуществуют с полусферическими, что наглядно показывает постепенную смену погребального обряда;
— керамические материалы К-Х вв. генетически связаны с керамикой культуры длинных курганов;
— никакого притока нового населения в конце I — начале II тыс. н.э. в регион Верхнего Поднепровья и Под-винья, равно как и в бассейн Чудского озера, не фиксируется. Некоторые предметы материальной культуры выходят в этот период из обращения, но, во-первых, происходит это постепенно, а во-вторых, далеко не только на территории культуры длинных курганов, поэтому говорить о каком-либо сломе культурной традиции невозможно;
— ранние памятники культуры длинных курганов на Псковщине, занятой до этого финно-угорской культурой текстильной керамики, не обнаруживают с ней никакой преемственности, свидетельствуя о приходе в регион крупных масс нового населения с новым хозяйственным укладом, которое и явилось создателем новой культуры;
— ареал культуры длинных курганов полностью совпадает с тем ареалом, который летописи отводят кривичам: в «Повести временных лет» в легенде о призвании варягов среди призывающих названы кривичи и один из братьев Рюрика Трувор садится на княжение в Изборске28, а в Устюжском (Архангелогородском) летописном своде Изборск прямо назван городом кривичей29;
28 ПСРЛ. Т. I. Стб. 19-20; Т. II. Стб. 14.
29 ПСРЛ. Т. 37. С. 18, 57.
— лингвистические материалы показывают родственность смоленско-полоцких и псковских говоров30. Единственный период, когда эти два региона были охвачены единой культурой, — это время культуры длинных курганов;
— лингвистически древнейшие контакты славян с предками эстонцев относятся ко времени до образования древнерусского языка и датируются временем начиная с VI в. (Э.Н. Сетя-ля), что полностью соответствует археологически фиксируемым контактам носителей культуры длинных курганов с предками эстонцев;
— культура длинных курганов не имеет местных корней и генетически никак не связана с предшествующими балтскими и финно-угорскими культурами. Отдельные финские или балт-ские черты в культуре не являются для неё основными и носят региональный характер. Они отражают ассимиляцию славянами автохтонного населения.
Все эти аргументы31 никем не опровергнуты, но несмотря на это периоди-
30 Аванесов Р.И. Очерки русской диалектологии. М., 1949. С. 230-234; Николаев С.Л. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4.
31 Седов В.В. 1) Кривичи // Советская археология. 1960. №1; 2) Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 91124; 3) Длинные курганы кривичей. С. 36-41;
4) Об этнической принадлежности псковских длинных курганов // Краткие сообщения Института археологии. 1981. Вып. 166;
5) Восточные славяне в У!-ХШ вв. М., 1982; С. 46-58; 6) Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 211-217, 229-238; 7) Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 117-128; 140-145; 8) Славяне. С. 354-364. К этому можно добавить, что женщины культуры длинных курганов носили височные кольца — типично славянские украшения (Седов В.В. Очерки по археологии славян. М., 1994. С. 89-100).
84 Балтские и финские женщины не носили височных колец.
чески выдвигаются гипотезы о неславянской этнической атрибуции культуры длинных курганов и её балт-ской либо даже финно-угорской принадлежности (С.К. Лаул, Г.С. Лебедев, А.Н. Башенькин, В.Я. Конецкий, Е.А. Шмидт и др.)32. Однако все эти предположения не имеют серьёзной комплексной аргументации. Они, в отличие от концепции В.В. Седова, основаны не на всём комплексе археологических, исторических и лингвистических данных, а только на каких-то отдельных частях его, которые абсолютизируются, а все остальные моменты при этом игнорируются. Добавим несколько исторических аргументов в пользу правоты В.В. Седова и кривичской принадлежности культуры длинных курганов:
— если предположить финское происхождение культуры длинных курганов, то это означает, что накануне формирования Древнерусского государства имела место мощная экспансия финского населения в Верхнее Поднепровье и Подвинье. Никаких исторических, лингвистических или топонимических подтверждений этому нет;
— если предположить балтское происхождение культуры длинных курганов, то непонятно, почему возникла она вне балтского культурного и ги-дронимического ареала на Псковщине и Новгородчине. Балтская экспансия в этот регион неизбежно оставила бы сильные следы в гидронимии, но их практически нет;
— если предположить любое неславянское происхождение культуры длинных курганов, то неясным станет вопрос, с какими археологическими реалиями связывать называемый в летописях восточнославянский этнопо-литический союз кривичей (летопис-
32 Историографию см.: Буров В.А. К проблеме этнической принадлежности культуры длинных курганов // Российская археология. 1996. № 1.
ная локализация которого идеально совпадает с ареалом распространения рассматриваемой культуры), так как на смену культуре длинных курганов приходит уже вполне стандартная древнерусская культура, отражавшая процесс нивелировки славянского и иного населения Восточной Европы, его интеграции в рамках древнерусской народности.
Предположение о разном происхождении и разной этнической сущности культур псковских и смоленско-полоцких длинных курганов не имеет достаточного обоснования, так как в этом случае непонятен механизм распространения единого специфического погребального обряда на соответствующей территории. Тезис Е.Р. Михайловой, согласно которому «сложный комплекс погребальной обрядности культуры псковских длинных курганов, распространившийся по огромной территории, следует трактовать скорее как явление духовной жизни и религиозных практик древнего населения, чем как отражение неких социальных или этнических структур»33, ничего не проясняет, а только запутывает проблему. Каким образом единый «сложный комплекс погребальной обрядности» мог распространиться среди разноэтничного населения на огромных территориях в условиях отсутствия государственных институтов и социально-политического единства, если не было тех, кто его распространял в ходе своей миграции?
По мнению этой исследовательницы, постепенная смена культуры длинных курганов древнерусской культурой означала смену населения соответствующих регионов34, с чем невоз-
33 Михайлова Е.Р. Культура псковских длинных курганов. Проблемы хронологии и развития материальной культуры. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук. СПб., 2009. С. 15.
34 Там же.
можно согласиться, так как процесс нивелировки культур отдельных славянских этнополитий охватил в то время всю Восточную Европу, что, однако, не говорит о том, что там произошла смена населения. Просто в условиях становления древнерусской народности и формирования Древнерусского государства стирались локальные различия между культурами вошедших в его состав «племён», вырабатывалась единая древнерусская культура. Процесс этот шёл постепенно: в каких-то районах местные культурные особенности исчезли раньше, в каких-то — позже. Но нет никаких оснований трактовать процесс постепенного угасания «местных» восточнославянских культур как смену этнического лица соответствующих регионов.
К этому можно добавить то, что именно ареал всей культуры длинных курганов (как псковских, так и смоленско-полоцких) соответствует территории кривичей, как очерчивают её летописи и данные языкознания.
Таким образом, тезис В.В. Седова о кривичской принадлежности культуры длинных курганов является наиболее фундированным и учитывающим всю совокупность фактов, а не какие-то отдельные из них, как это имеет место быть у его оппонентов. На данный момент нет никаких серьёзных оснований сомневаться в правоте В.В. Седова в этом вопросе.
Подводя итоги35, можно сказать, что никаких серьёзных оснований сомневаться в славянской этнической принадлежности летописных кривичей нет, что, разумеется, не отменяет того, что определённую роль в становлении и развитии этого славянского эт-нополитического объединения сыграло и автохтонное балтское население региона36, постепенно ассимилирован-
35 Всё сказанное здесь относительно кривичей может быть экстраполировано также на радимичей и дреговичей.
36 О вкладе балтского субстрата в культу-
86
ное пришедшими в Среднерусские земли из Центральной Европы в середине I тыс. н.э. славянами-кривичами37.
Разрушение исторической памяти народа как предвестник его дезинтеграции
Как видим, серьёзных научных оснований считать современных русских и белорусов балтами и финнами нет, но фокус в том, что подавляющее число современных «балтов» и «мерян» не имеет исторического, археологического или лингвистического образования, стало быть, и не может объективно оценить научную сторону проблемы. Соответственно, причины, побудившие их «убежать из русских» и отождествить себя с давно исчезнувшими народами, лежат вовсе не в плоскости науки, их надо искать в социально-политической и психологической сферах.
В чём же могут состоять эти причины? Я бы выделил несколько моментов.
С одной стороны, это, безусловно, общий фон национальной политики Российской империи, СССР и Российской Федерации, так или иначе ущемляющей интересы русского народа, ведь в её рамках он рассматривается не как субъект, а фактически как некое «клейкое вещество» для полиэтничной империи, о чём пишется и говорится в последнее время немало. Такая политика государства по отношению к го-сударствообразующему народу явно не способствует укреплению его национального самосознания и национальной гордости. Однако сам по себе данный фактор не стоит абсолютизировать: в Беларуси, скажем, где люди, как и в Смоленске и в Твери, воображают себя «балтами», ущемления белорусов нет.
ру славян Верхнего Поднепровья и Подвинья см.: Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепро-вья и Подвинья. С. 162-190.
37 Подробнее см.: Жих М.И. К вопросу об этнической принадлежности кривичей // http://suzhdenia.ruspo1e.info/node/3403
В качестве главной причины обозначившихся проблесков дезинтеграции русского народа я бы назвал ту поистине титаническую работу по разрушению национальной исторической памяти, которую проделала западно-ориентированная часть интеллигенции за последние два с лишним десятилетия, что было прямо спровоцировано «перестроечной» и ельцинской властью. «Эта страна», представление о русских как носителях имперского начала, оккупантах и т.п., поощрение сепаратизма и местных наци-онализмов, заступничество их от «великорусского шовинизма» при полном закрытии глаз на их собственный шовинизм и т.д. — подобные вещи стали одной из основ её идеологии и практической деятельности. Фактически это был перенос в Россию тех представлений о ней, которые были сформированы западной пропагандой периода холодной войны, своеобразная «внутренняя колонизация» страны — «западническая» интеллигенция отождествила себя с Западом и стала смотреть на Россию и русский народ не с точки зрения их национальных интересов, а с точки зрения национальных интересов западных стран.
В соответствии с этим буквально все традиционно значимые для народа символы и образы — «места памяти» — оказались, так или иначе, под беспощадным ударом, исковеркавшим самосознание народа. Желая «перевоспитать» «неправильный» народ по неким существующим в их головах образам, начали крайне произвольно обращаться с прошлым, перекраивая его каждый по своим лекалам: варианты «развенчания» того или иного «места памяти» предлагаются самые разные, на любой вкус и цвет. При этом произошла своеобразная цепная реакция и вслед за «либералами» задействованы в данном процессе оказались интеллектуалы всех направлений. Как это ни покажется странным на первый взгляд, но свой вклад внесли в разгром
национальной исторической памяти русского народа и «патриоты», хотя как бы в «другую сторону», предлагая взамен либеральной русофобии ура-патриотическую историю, также не имеющую отношения к науке. Думается, что такая (зачастую неадекватная) реакция «патриотов» была своеобразным следствием и ответом на действия «демократической» власти и общественности.
В итоге легко может возникнуть ситуация, при которой историй у нас будет столько, сколько людей. У каждого будет своя история со своими условными «мерянами», которые оказываются не более чем одной из форм бегства от реальности.
Кстати, возвращаясь к калининградскому «бегству из русских», о котором говорилось в начале статьи. Есть основания полагать, что основной его причиной в ментальной сфере стали именно попытки «развенчания» Великой Отечественной войны, ведь если та война — это не великая национально-освободительная война русского народа, а «схватка двух тоталитарных монстров», если были изнасилованы миллионы немок, а германское население было незаконно изгнано со своих земель и т.д., то у калининградцев по факту развивается «комплекс вины» с неизбежным стремлением убежать от него.
Значительная часть интеллигенции искренне думает, что, избавив народ от «неправильного» прошлого, она даст ему «правильное» прошлое и «правильное» же настоящее, и все будут счастливы. Но вместо этого происходит совсем иной процесс: люди оказываются дезориентированы, они утрачивают чувство общности, чувство принадлежности к одной национально-исторической семье. Плоды этого калейдоскопического «исправления прошлого» уже полезли изо всех щелей — началась дезинтеграция русского народа, его распад.
Сказанное, по моему мнению, позволяет поставить вопрос о некоей моральной ответственности интеллектуальной элиты перед народом за свои действия, которую она, по моему мнению, в массе своей совершенно не чувствует, играя с прошлым и складывая его в разные пазлы всеми возможными способами на глазах изумлённого и оторопевшего народа, который начинает, глядя на всё это, разбегаться по своим «меряниям». Никакой протест против режима не может ни в коей степени оправдать, к примеру, обливание грязью Великой Отечественной войны.
С наступлением «путинской стабильности» никакого улучшения в «политике памяти» не наступило. Формально государство как будто отвергло откровенно русофобскую идеологию 90-х и начало пропагандировать традиционный государственни-ческий и даже временами откровенно квасной патриотизм. Вот только эта «патриотическая» пропаганда происходит на фоне сложной социально-экономической обстановки в стране («патриотическое» государство последовательно сбрасывает с себя все социальные обязательства) и, соответственно, не приносит желаемого результата, скорее наоборот, вызывает обратную реакцию в обществе. Бессмысленно взывать к патриотизму там, где становятся платными школы и детские сады, а в больницах из лекарств бесплатно предоставляют только градусники. Бессмысленно говорить о «величии России» в ситуации, когда реальный вес России на международной арене не слишком высок.
Подобное расхождение государственной риторики с реальным положением дел в стране ожидаемо вызывает недоверие к государству и стремление к бегству от действительности, одним из основных вариантов которого и является «конструирование» прошлого. Не случайно, что никакого спада в наплыве псевдоисторических те-
87
орий в сравнении с 90-ми гг. ныне отнюдь не наблюдается.
В то же время путинский режим держит западно-ориентированную интеллигенцию в качестве своеобразного пугала для сплочения «патриотической» части общества: мол, либо мы со всеми нашими минусами, либо они, сравнивающие нашу военную контрразведку с гитлеровским СС. Таким образом, недовольство «патриотической» части общества купируется и направляется в нужное режиму русло: пусть «патриоты» не социальные обязательства государства отстаивают и прочими подобными вещами занимаются, а воюют с «либералами», Путин же будет третейским судьёй, стоящим над схваткой.
Для самой же интеллигенции отход от официальной государственной идеологии становится вновь, как и в советское время, формой протеста против режима. Равно как и ассоциация себя с Западом, а не с «этой страной». И получается замкнутый круг: западно-ориентированная интеллигенция, не любимая народом, но имеющая серьёзный информационный ресурс, который режим не перекрывает, держа её в качестве пугала, «патриотическая» интеллигенция, которая борется с западниками-русофобами и, чтобы не допустить их к власти, готова терпеть нынешний режим, и собственно сам режим, которому такая «борьба у трона» помогает держаться у власти.
Таким образом, в путинской России по-прежнему действуют все социально-политические и идеологические предпосылки к дальнейшей дезинтеграции русского народа.
Крайне важен и ещё один момент. Если мы посмотрим на людей, занятых «развенчанием» истории России, то с удивлением обнаружим, что профессиональных историков среди них практически нет. Сплошь журналисты,
публицисты, политики и т.д. Для профессионального историка нетрудно провести чёткую грань между фомен-ковщиной и «Велесовой книгой», с одной стороны, и политически ангажированной фальсификацией истории — с другой. Да и есть ли она? Полагаю, что это две стороны одной медали, порождённые общим упадком научной культуры в постсоветское время.
Известный историк Древней Руси А.Г. Кузьмин очень метко назвал людей, разрушающих национальное историческое сознание, «мародёрами на дорогах истории» и хорошо определил конечную цель этого разрушения: «цель очевидна — превратить человека (именно русского) в обезьяну. А далее — тех, кто выживет — в клетку»38. И он же обозначил необходимость борьбы с ней профессионального сообщества историков, которое должно, с одной стороны, последовательно разоблачать ложь «мародёров», а с другой — активно заниматься просветительской деятельностью. И, естественно, в обществе должно быть восстановлено понимание того, что история — это наука, ничуть не менее сложная, чем физика. Политики и журналисты должны не болтать безграмотно «за историю», а слушать профессиональных историков. Но это невозможно без общей смены курса страны, который сейчас ориентирован отнюдь не на укрепление позиций науки в обществе, особенно исторической. Долг историка же — быть честным. Говорить правду, а не обслуживать власть, и последовательно разоблачать деятельность «мародёров на дорогах истории».
Исторические знания общество должно получать из рук профессионалов, а не дилетантов или политиканов.
38 Кузьмин А.Г. Мародёры на дорогах истории. М., 2005. С. 187.
