CC BY
12
25. Shorter Oxford English Dictionary / ed. by
A. Stevenson. Oxford, 2007.
* * *
1. Bessonova O.L. Otrazhenie predstavlenij o social'nyh rolyah v kartine mira nositelej nebliz-korodstvennyh yazykov // Pedagogika: istoriya, pers-pektivy. 2020. T. 3. №2 4. S. 71-83. DOI: 10.17748/26869969-2020-3-4-71-83.
2. Ermolovich D.I. Imena sobstvennye na styke yazykov i kul'tur: zaimstvovanie i peredacha imen sobstvennyh s tochki zreniya lingvistiki i teorii pe-revoda. M., 2001.
3. Kirilina A.V. Gender: lingvisticheskie aspekty. M., 1999.
4. Kisel' O.V. Konnotativnye aspekty semantiki lichnyh imen: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Chelyabinsk, 2009.
5. Kovaleva M.S. Otrazhenie semantiki imen sobstvennyh v anglijskih antroponimicheskih slova-ryah // Al'manah sovremennoj nauki i obrazovaniya. 2014. № 1(80). S. 56-59.
6. Leonovich O.A. V mire anglijskih imen. M., 2002.
7. Maslova V.A. Onomastika skvoz' prizmu ling-vokul'turologii // Regional'naya onomastika: problemy i perspektivy issledovaniya: sb. nauch. st. Vitebsk, 2018. S. 27-31.
8. Pimenova M.V. Stereotipy v aspekte lingvo-kul'turologii // Novoe v lingvistike i metodike pre-podavaniya inostrannyh i russkogo yazykov: sb. nauch. st. XXVII Mezhdunar. nauch.-prakt. konf. SPb., 2017. S. 83-87.
9. Plotnikova L.I. Imya lichnoe: gendernyj pod-hod (na materiale russkogo i kitajskogo yazykov) // Problema sootnosheniya estestvennogo i social'nogo v obshchestve i cheloveke. 2013. № 4-1. S. 220-233.
10. Podol'skaya N.V. Slovar' russkoj onomas-ticheskoj terminologii. M., 1988.
11. Rybakin A.I. Slovar' anglijskih lichnyh imen. M., 2000.
12. Staltmane V.E. Onomasticheskaya leksikogra-fiya. M., 1991.
13. Sternin I.A. Problemy analiza struktury zna-cheniya slova. Voronezh, 1979.
14. Sternin I.A. Yadro i periferiya v leksicheskom znachenii slova // Semanticheskie kategorii yazyka i metody ih izucheniya. Ufa, 1985. Ch. 2. S. 81-83.
15. Superanskaya A.V. Obshchaya teoriya imeni sobstvennogo. M., 2012.
16. Sysoeva E.S. Ocenochnye antroponimy v anglijskom yazyke i kul'ture. Rostov n/D., 2016.
17. Shcherbak A.S. Kartina mira - yazykovaya kartina mira - regional'naya onomasticheskaya kartina // Kognitivnye osnovy regional'noj onomastiki. Tambov, 2012. S. 67-71.
Masculine names with the meaning "greatness" in the English onomastic world picture
The article deals with the analysis of the structural and semantic peculiarities of the masculine names with the meaning "greatness" in the English onomastic world picture. There are specified the definitions of the basic terms of the study "language world picture", "onomastic world picture", "anth-roponym" and "gender". There are stated the semantic volume of the concept 'greatness' and its nuclear conceptual and peripheral features. The additional semantic traits are fixed in the names' semantics.
Key words: onomastic world picture, anthroponym, personal name, gender, integral seme, differential seme.
(Статья поступила в редакцию 15.02.2021)
О.В. ЭПШТЕйН (Оренбург)
БАЗОВЫЕ ПАРАМЕТРЫ МЕДИАДИСКУРСА О ТЕРРОРИЗМЕ (на материале английского языка)
Рассматриваются особенности лингвистической актуализации медиадискурса о терроризме как вида тематической коммуникации. Его координаты определяются в соотношении с понятиями «дискурс», «нарратив», «текст». Комплекс прагмалингвистическо-го и дискурсивного подходов позволяет смоделировать десять доминант семантико-прагматического каркаса медиадискурса о терроризме и определить базовые принципы его коммуникативного функционирования.
Ключевые слова: медиадискурс, терроризм, семантико-прагматические параметры, нар-ратив, текст, информационное пространство страха.
Являя собой феномен современности, понятие терроризма стало значимым объектом исследований в сфере социогуманитарных наук. Ученые пытаются раскрыть суть данного социально опасного явления, выявить его пер-
О Эпштейн О.В., 2021
ИЗВЕСТИЯ ВГПУ. ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
вопричины и источники, определить его юридические границы и легитимность, а также найти способы борьбы с ним. Наиболее важной задачей является выяснение того, как современный человек в своем сознании формулирует и систематизирует знания об этом остросоциальном явлении.
Целью исследования является выявление характерных особенностей актуализации такого подвида тематической коммуникации, как медиадискурс о терроризме, и моделирование его семантико-прагматического каркаса. Методология исследования предполагает прежде всего информационно-семиотический метод, для которого характерно понимание изучаемого феномена как социальной информации, преобразуемой в обществе с помощью создаваемых людьми знаковых средств. Структурно-функциональный анализ позволил рассмотреть изучаемый тематический медиадискурс как особым образом упорядоченную и структурированную целостность. На различных этапах исследования применялись такие лингвистические научные методы, как компонентный, контекстуальный и лингвопрагматиче-ский анализ, метод семантической интерпретации. Материалом исследования послужили публицистические тексты англоязычных печатных и электронных СМИ, включая радио-и телерепортажи ведущих СМИ Великобритании и США, а также опубликованные материалы журналистов, политологов и политических обозревателей.
В процессе своего развития феномен «терроризм» постепенно начал перемещаться с периферийных позиций в центр. Являясь по своей природе социальным явлением, терроризм не мог не заинтересовать лингвистику, прежде всего потому что помимо физического воплощения угрозы терроризм имеет сильный вербальный компонент проявления и формирует вокруг себя плотное кольцо дискурсивных практик. Впервые терроризм перешел в дискурсивную плоскость в начале XIX в., тогда он представлял собой протест против действующего политического режима конкретных государств. В XX в. рассматриваемый феномен преодолел узкие рамки, перейдя в плоскость всесторонне изучаемого глобального явления.
На фоне исследований содержательной структуры дискурса в различных его институциональных проявлениях и его связи с ма-нипулятивными стратегиями (Е.И. Шейгал, о.л. Михалева, В.Е. чернявская, А.В. олянич, о.В. Эпштейн, о.Ф. Русакова и др.), исследованиями дискурс-анализа (Р. Водак, М. Макаров, М. йоргенсен и др.), а также информа-
ционно-коммуникационными характеристиками современного институционального дискурса (а. Роднянский, Г.А. остапенко, а. Ка-вури и др.) особый интерес вызывает группа авторов, посвятивших свои труды изучению взаимосвязи терроризма и дискурса как социально-языковой практики и описанию основных социолингвистических характеристик первого (Р.Р. Вахитов, Ж. Бодрийяр. В.Б. Петухов, Е.В. Переверзев, И.ю. Востри-кова). По результатам данных исследований сущностью террористического дискурса признается совокупность высказываний как минимум девиантной, как максимум деструктивной природы, основными характеристиками которой являются анонимность, идеологический диктат, моральная амбивалентность и насилие различного генеза, реализуемые через вербальную ткань языка с помощью эксплицитных и имплицитных языковых средств в целях устрашения массового адресата и формирования у него «террористической» картины мира.
В содержании террористического дискурса выделяются основные компоненты, свойственные стандартной коммуникативной ситуации:
- субъекты (группа лиц, создающих террористический дискурс, т. е. адресанты, и группа лиц, распространяющих его, т. е. посредники);
- объекты (виктимизированная группа лиц, т. е. адресаты);
- отношения между объектом и субъектом;
- цель (устрашение);
- тональность общения;
- способ общения (устный/письменный, контактный/дистантный);
- средства общения (невербальные и вербальные);
- место общения.
Подобная структура четко доказывает социально-коммуникативный, т. е. дискурсивный характер феномена «терроризм».
Затрагивая вопрос точных координат лингвистического существования феномена «терроризм», необходимо разобраться в терминах дискурс, нарратив, текст. Разделяя мнение большинства исследователей, мы признаем дискурс вербальным конструктом, включающим в себя параметры речи как социального действия, текста как результата коммуникативного действия и экстралингвистических факторов. так, понятие «терроризм» в основном находит свое вербальное воплощение в таких социокультурных видах дискурса, как политический, военно-политический, медийный
и юридический. Эти социокультурные дискурсы взаимодействуют, порождая целый комплекс коммуникативных событий.
Нарратив - это еще одна лингвистическая величина, к которой большинство исследователей обращается как к основному методологическому принципу познания не только индивидуальных, но и социальных практик. Под нарративом традиционно понимают совокупность дискурсных образований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного события (Е.И. Шейгал, М.Н. Кунина, А.Г. Кириллов, А.П. чудинов и др.). Исходя из той же концепции, в данном исследовании террористический нарратив вслед за М.Н. Ку-ниной мы будем понимать как «совокупность дискурсных образований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного террористического акта» [3, с. 132]. Более того, террористический нарратив реализуется через единство вышеперечисленных институциональных видов дискурса, в котором дискурс СМИ является единственным посредником в распространении и трансляции информации. таким образом, террористический текст как результат или продукт порождения террористического дискурса воплощается в террористическом нарративе как специально созданное событие, получающее свое окончательное оформление в публичном медийном пространстве.
Именно информационный резонанс представляется важнейшим составным компонентом любого террористического акта. Основная цель терроризма - дискредитация власти за счет вселения страха в массовое сознание - достигается с помощью средств массовой информации. Еще одной целевой установкой терроризма является формирование имиджа мощной силы, практически несокрушимого противника, удары которого, несмотря на все усилия борьбы с ним, будут возобновляться и достигать мишени. Современные СМИ используются в этой войне в качестве главного информационного оружия.
Столь тесное взаимодействие терроризма и СМИ с учетом их целей и функций позволяет говорить о роли этого «сотрудничества» в формировании такого нового для лингвистики явления, как политика страха. Последнюю можно охарактеризовать как семиотическую систему манипуляций с собственным набором интенций, коммуникативных целей и средств вербализации. Это «особый вид социальной деятельности, главным инструментом которой является всесторонняя жестокость, а целью -подчинение общественных масс» [7, с. 216].
логично будет заключить, что политика страха реализует воздействие на общество через каналы массовой коммуникации. В данном исследовании вводится понятие «информационное пространство страха», под которым подразумевается область создания, концентрации (или накопления), трансляции информационного ядра с менасивно-интенциональным зарядом, а также запрограммированность дальнейшей интерпретации (включая обмен) этой информации массами.
Результатом правильного функционирования данного информационного пространства будет являться подчинение сознания массового получателя за счет взращивания чувства страха. В контексте рассматриваемой проблемы информационные каналы не только выполняют функции ретранслятора «устрашающей» информации в общественном сознании, но и могут служить механизмом как реализации менасивной атаки, так и формирования резистентного поведения социума, преобразуя и интерпретируя информационное послание, привнося в него соответствующие смыслы и акценты.
С учетом такой мощной информационной роли СМИ в настоящем исследовании феномен терроризма, получивший свою реализацию в рассмотренных выше понятиях «террористический дискурс» и «террористический нарратив», будет изучен в рамках меди-адискурса о терроризме. Данное направление или тематический вид медиадискурса имеет свою специфику и строится вокруг определенных дистинктивных семантико-прагматиче-ских параметров, описание которых позволяет увидеть подвижный каркас.
1. Образ автора. Оба типа автора (абстрагированный и персонифицированный) имеют свою реализацию в рамках медиадискур-са о терроризме, тем не менее даже при изначальной анонимности некоторых террористических актов большая часть из них в дальнейшем так или иначе обретает свое авторское лицо либо в результате взятия ответственности за теракт определенной группой лиц, либо по итогам полицейского расследования. таким образом, в рассматриваемом виде дискурса преобладает тип персонифицированного автора.
При дальнейшей реализации концепта «терроризм» образ автора вербализуется посредством имен-ярлыков, противоположных по своей семантической сути. Виктимизиро-ванная сторона дает автору наименования с негативным оценочным ядром, среди которых наличествуют специальные пейоративы,
называющие носителей конкретных пороков (terrorist, attacker, assailant, militant, assassin, bomber, extremist, (petty) criminal, aggressor, perpetrator, (suicide) gunman, traitor, bandit, violator, plotter, "self-radicalized" extremist, killer, etc.); общие пейоративы с целью оскорбления (bastard, pig, ape, son of a bitch, etc.); инвективы, нередко дополненные религиозным семантическим компонентом (jihadist, Islamist, Islamic extremists, the Islamic State, ISIS/ISIL, North African Islamists, etc.).
Нападающая же сторона, наоборот, представляет себя как борцов за высшую справедливость и мучеников (fighter, martyr, mujahe-deen, avenger, vindicator, etc.). Процесс номинирования инициатора насилия варьируется в зависимости от характера политических взглядов СМИ и, по сути, является очередным доказательством «политики двойных стандартов». Политика государства, вне всяких сомнений, влияет на отношение прессы и лишает ее звания «независимой». Лингвокультурные стереотипы глобальной политики уже давно управляют СМИ, в результате чего мы можем обнаружить кардинально противоположные характеристики одной и той же ситуации. Например, сложившаяся военная ситуация в Сирии в российских СМИ представлена как война правительственной армии с террористами, в борьбе с которыми ей помогает Россия. В СМИ Соединенных Штатов Америки, власть которых не поддерживает Сирийский правительственный режим, группировки, воюющие с правительственной армией, не получают инвектив-ных наименований и не признаются террористами. Их, конечно, не называют мучениками, но закрепившийся за ними ярлык moderate -«умеренный» (moderate forces, moderate opposition, moderate rebels, moderate factions, etc.), время от времени дополняемый номинациями rebels, insurgents, guerrillas, показывает отличие идеологических установок Запада. Это наглядная демонстрация того, как «лингвокуль-турные стереотипы препятствуют взаимопониманию в глобальной политике» [6, с. 85].
2. Адресативность. Данная категория является одной из приоритетных в любом дискурсе. Непосредственно в медиадискурсе о терроризме она связана с понятием коммуникативного лидерства, неравенства. Тот, кто является адресатом террора, примеряет на себя роль жертвы и номинируется как пострадавшая сторона через лексемы civilians, victims, casualties, thesuffering, wounded, injured, murdered, hostages, pedestrians, shoppers, etc. При этом атакующая сторона номинирует адресата че-
рез пейоративы (enemies of Allah, infidels, Kafir, murderers, godless West, occupiers, etc.).
3. Интенциональность. Эта категория характеризует коммуникативное намерение адресанта. Находясь в зависимости от цели дискурса (в рассматриваемом случае это устрашение), эта категория вербализирует характер не только поведения адресанта действий (destroy, strike, hit, claim life, launch attacks, take hostages, target civilians, get more casualties, shed blood, detonate, explode/rip bombs, create panic, kill, shoot, open fire, fire into the crowd, slaughter, shatter, knock down, destabilize, attack, injure, drive a truck/van into sb., wound, stab, leave sb. dead, harm, etc.), но и реактивного поведения адресата действий (be killed / injured / wounded, lie motionless on the ground, bleed, crawl, run (for their lives), weep, scream, drop belongings and flee, etc.).
4. Оценочность. Формирование в социуме отношения к тому или иному событию происходит за счет эксплуатации такой оценки, которая необходима субъекту. Своеобразным центром притяжения здесь выступает аксиологическая (оценочная) лексика, оказывающая непосредственное воздействие на сознание объекта. Рассматриваемый тематический медиа-дискурс характеризуется в основном лексическими единицами с негативной ингерентной коннотацией (98%), которые порождают чувство страха и отличаются самым низким аксиологическим потенциалом при практически полном отсутствии имплицитности. Отрицательный оценочный компонент эксплицируется в основном в словоформах двух категорий: глаголы деструктивной семантики (attack, kill, destroy, stab, bomb, shoot, etc.), эмотивные прилагательные и существительные (horror, confusion, scared, shattered, terrified, dismayed, etc.). Оставшиеся 2% занимает лексика с адге-рентной коннотацией и нейтральным аксиологическим компонентом, приобретающим отрицательный характер только в контексте (drive, create, cause, change, tinge, plough, wait, bin, van, car, truck, wave, etc.). Например: By twisting the purpose of a commonplace machine, attacks like the one in Barcelona create a sense that public life is tinged with inescapable da n g e r [11].
Использование лексем этой группы помогает имплицитной реализации оценки. В таком случае для приобретения негативной окраски контекст, т. е. сочетание с определенными лексемами с отрицательным аксиологическим зарядом, является для подобных слов необходимостью.
5. Интертекстуальность. Категория интертекстуальности в медиадискурсе о терроризме является одним из важных способов интеракции с целевой аудиторией, т. к. интертекстуальное пространство вбирает в себя культурно-исторический опыт личности, создавая новый текст на элементах предшествующих. Интертекстуальные включения присутствуют здесь и в виде кратких отсылок без пояснения, и в виде полноценных цитат с детальным анализом. В каждом конкретном случае в зависимости от источника интертекстуального включения места его актуализации в речи могут выполнять сопутствующие функции: выражать оценку автора создаваемого текста, передавать информацию об окружающем мире, предупреждать о возможности определенного развития событий, убеждать и даже призывать к определенной реакции или действиям.
Так, в заголовке статьи израильского новостного сайта ARUTZSHEVA 7 мы можем наблюдать сразу два случая интертекстуальности: Another 9/11 is on the horizon. Look around and you will see the signs. George Bernard Shaw did [9]. Отсылка в данном примере к трагическим событиям 11 сентября 2001 г. в США не получает разъяснений в статье, что можно объяснить слишком широким резонансом, который эта трагедия приобрела не только в дискурсе СМИ, но и в политическом, военном, юридическом и даже художественном дискурсе. Получателям данной информации не требуется контекстуальных разъяснений для того, чтобы обратиться к своему культурно-историческому опыту и экстралингвистическим знаниям. Ссылка же на выдающегося ирландского драматурга Дж.Б. Шоу получает пояснение в макроконтексте статьи, в конце которой автор обеспокоен складывающейся обстановкой в мире: отступление Запада по всем фронтам борьбы с терроризмом (the West has retreated militarily from all the existing fronts), фанатическая исламизация Европы (surrendered to the Islamization of Europe under a Muslim youth fired with spiritual fanaticism), рост враждебности и даже ненависти по отношению к носителям западной культуры (filled with hatred for the "godless West" and abandoned by a materialistic society). В поддержку этой обеспокоенности приводится следующая цитата: We are now living through a time perfectly understood by George Bernard Shaw, who in 1903 wrote: "The day is coming when great nations will find their numbers dwindling from census to census; when the six-roomed villa will rise in price above the family mansion; when the viciously reckless poor and the stupidly pious rich will delay the extinc-
tion of the race only by degrading it; whilst the boldly prudent, the thriftily selfish and ambitious, the imaginative and poetic, the lovers of money and solid comfort, the worshippers of success, of art, and of love, will all oppose to the Force of Life the device of sterility" [9].
6. Информативность. Данная категория в большей или меньшей степени характеризует любой акт коммуникации, но всегда зависит от целей дискурса. Передача точной, объективной информации всегда являлась одной из главных целей дискурса СМИ. Медиадис-курс о терроризме как подтип тематического дискурса СМИ полностью это демонстрирует: Three people have died and at least 40 have been injured after an attacker drove a car along a pavement in Westminster, stabbed a policeman and was shot dead by police in the grounds of Parliament [10]; Last year, Canada was shaken by a shooting at a mosque in Quebec that left six dead and eight others wounded in what Mr. Trudeau quickly labeled a "terrorist attack on Muslims." The city had 177 shootings in 2014 and 395 in 2017, and is on pace to surpass that mark this year [12].
Все эти примеры наглядно демонстрируют порой даже избыточную информативность ме-диадискурса о терроризме, который обеспечивает аудиторию реципиентов четкими цифровыми данными, координатами времени и места событий, сравнительным анализом.
7. Манипулятивность. Ввиду глубокой вовлеченности адресата массмедийный текст воспринимается как дискурсивное единство субъектов коммуникации, кода и социального контекста. При этом адресат как член общества не может избежать взаимодействия с информационным пространством социума и неизбежно становится мишенью воздействия. Медиасобытие, а также способ его подачи в СМИ неотвратимо влияют на конструирование ментальной и психической реальности в сознании аудитории [2, с. 104-105]. Все это позволяет говорить о высокой степени мани-пулятивности медиадискурса и рассматриваемого тематического медиадискурса о терроризме в частности.
Данная категория включает в себя три компонента: аргументацию, эмотивность и манипуляцию. Реализации всех трех компонентов способствует эксплуатация базовой эмоции страха. Культивация страха в сознании народа на данный момент является наиболее распространенным способом манипуляции массами. образ врага внешнего или внутреннего аккумулируется в сознании адресатов и используется адресантом как средство эмоци-
ональной атаки и с целью эмоционально-психологического подчинения массового адресата собственным воле и интересам.
Страх рассматривается не только как состояние, но и как искомый результат манипу-лятивного речевого действия. Публичность является крайне важным моментом политики страха. Устрашение будет считаться неэффективным и даже бесполезным в качестве орудия социального конфликта, если не вызовет информационного отклика в обществе.
Объектом политического манипулирования становится широкий круг запугиваемых. Эксплуатация СМИ в манипулятивных целях актуализируется в создании чувства страха, паники, безысходности и незащищенности, что может повлечь за собой формирование реактивной агрессии. Усиливающим фактором служит распространенная ныне безадресность словесных атак. Такая косвенность или без-адресность предполагает возможность реализации агрессии в сторону разнообразных объектов, предвидеть или пресечь которую практически невозможно, как следствие, она создает иллюзорное представление о вездесущности, неуловимости адресанта и о беспомощности адресата.
Вербальному усилению чувства страха помогает использование в медийной текстовой матрице стилистических приемов, несущих эмоциональный заряд (метафор, эпитетов, сравнений, гипербол): bloody wave of terrorist attacks, grotesque face of terror, inescapable danger, ever-present threat, the terrorism surge, smell the odour of death, Christmas of deep sorrow, scourge of terrorism, etc. Стилистические приемы помогают рисовать картину неотвратимой угрозы, глобальной и всепоглощающей опасности, не имеющей равных по силе и масштабу.
8. Идеологичность. Идеологичность может быть рассмотрена как система социальных представлений, групповых знаний, верований и мнений, основанная на групповых ценностях, нормах и интересах. Феномену «терроризм» как социальному явлению свойственен идейный абсолютизм, убежденность в том, что адресант террористических намерений и действий обладает единственной высшей истиной, которая поможет ему спасти свой народ, если не все человечество.
Растворяясь и трансформируясь в пространстве медиадискурса, терроризм вырабатывает новые формы идеологии. теперь она имеет две стороны, две правды - одна для террора и вторая для тех, кто с ним борется. В данном смысле идеологичность сближается с
военной доктриной и прочими жанрами, обеспечивающими идеологию и ход военных действий с позиции воюющих сторон. Идеологические позиции конфликтующих сторон тем не менее имеют общую основу - борьба во имя национальных или религиозных интересов. Если трансляция идеологии террористов в СМИ приводит к пропаганде страха и ужаса в массах, то трансляция идеологии борцов с террором призвана дать массовому получателю импульс встать на защиту собственных культурных, религиозных и национальных интересов и ценностей.
9. Социокультурная контекстность. данная категория способна активизировать и вовлекать в процесс восприятия комплекс социокультурных контекстов (знаний) реципиентов (Goulemot, цит. по: [6, с. 13]). Отличительной особенностью медиадискурса о терроризме является использование информационных технологий и обеспечение пропаганды в целях большего морально-психологического эффекта и общественного резонанса. Ключевой фигурой при этом остается реципиент. У каждого реципиента имеется своя система восприятия окружающего мира, собственная «семантическая энциклопедия», к которой постоянно делаются отсылки в текстовой матрице. Воспринимая данные вербальные сигналы, реципиент мгновенно идентифицирует тему, предмет обсуждения, вовлекает аллюзии и экстралингвистические знания, необходимые для понимания содержания [8, с. 154].
тем не менее с учетом вовлеченности СМИ данная категория становится в прямую взаимосвязь с категорией манипулятивности. Человечество воспринимает «реальное либо путем предвосхищения, либо ретроспективно, на дистанции знака» [1, с. 14]. Одной из характерных черт сегодняшнего общества является система манипуляции знаками, поэтому Жан Бордийяр отводит массовой коммуникации роль системы, которая «уводит от реальности», дает «головокружение от действительности» и живет «под покровом знаков» [1, с. 15]. Таким образом, одиночный террористический акт при освещении в СМИ под определенным углом становится отражением целой нации или религии, противостояние которой затем перерастает в противостояние с несколькими государствами (Syria, Iran, Iraq, Afghanistan, North Korea, etc.), которым присваивается статус «вне закона» (roguestates, out-lawstates, defiantnations, statesofconcern) или вовсе имидж «вселенского зла» (evil-doers, ax-isofevil). Описываемые события опираются на контекстуальные координаты с семантически-
ми доминантами смерти, войны, разрушения и ужасных последствий (death, enemy, destructive weapons, mayhem, chaos, deep and lasting harm, leave a wound, leave a scar, create social battle lines, etc.).
10. оппозициональность. Дихотомичность и биполярность медиатекстов о терроризме главным образом проявляется в оппозиции «свои - чужие» / 'us versus them'. Данная оппозиция получает семантическую актуализацию за счет «речевого конструирования образов ин- и аут-группы. Задача анализа на этом уровне - описание языковых ресурсов, используемых для создания этих образов, а также преемственности использования таких ресурсов в рамках жанра» [4, с. 68]. Таким образом, оппозиция может реализовываться как эксплицитно, благодаря целенаправленному подбору положительной или отрицательной лексики, так и имплицитно при помощи идеологической коннотации и через тональность дискурса. «Свои» часто характеризуются положительными, возвышенными эпитетами (free, fair, independent, courageous, strong, etc.) и маркируются приподнятой тональностью (build a new architecture of peace, create a broader prosperity, embrace a shared vision, work with all nations, free men who do not remain silent in the face of injustice, etc.), в то время как для характеристики «чужих» используются сниженная лексика и презрительная тональность (scum, violent thugs, vile, vicious, predators, abominable, evil, kill without mercy, perverted ideology, causing the mass slaughter, etc.).
Стратегия противопоставления зачастую дополняется стратегией единения, которую адресант проводит по отношению к прямому адресату Ар при этом оппозиция будет выстраиваться с косвенным адресатом А2. В такой ситуации отношения между коммуникантами не только не являются конфликтными, но даже, наоборот, представлены согласием и взаимопониманием.
Прямой адресат записывается в разряд «своих» с целью приобретения союзников и создания так называемого мы-дискурса. Вербальная идентификация с Aj происходит с помощью языковых средств: личных и притяжательных местоимений первого лица множественного числа; лексем со значением совместности; собирательных лексем, использующихся для призыва к действию, нередко с эмоционально окрашенными прилагательными; этнонимов и топонимов; грамматических форм непрямого императива; специфических маркеров групповой отнесенности; безагенс-ных и псевдоагенсных конструкций, которые
обезличивают адресанта и соотносят его с некой группой.
Подводя итог, необходимо отметить, что выделенные десять семантико-прагматических параметров описания медиадискурса о терроризме (образ автора, адресативность, интен-циональность, оценочность, интертекстуальность, информативность, манипулятив-ность, идеологичность, социокультурная кон-текстность, оппозициональность) не могут считаться итоговым набором категорий рассматриваемой тематической коммуникации ввиду наличия большого количества коммуникативных целей различных сторон-участниц данного вида коммуникации. Коммуникант и ретранслятор (журналист/редакция) в зависимости от коммуникативной интенции могут пополнять данный список такими признаками, как агональность, агрессивность, экспрессивность и пр. Неизменным фактором остается принцип вычленения нового признака, а именно анализ лексико-семантических единиц ме-диатекста по заданной тематике и учет производимого ими прагматического эффекта. Рассмотренные признаки позволяют также определить базовые принципы коммуникативного функционирования медиадискурса о терроризме: учет сторон коммуникации и социального фона, наличие коммуникативной цели и опорной информации, а также стремление к аксиологической и психологической поляризации. Именно поляризация или конфликтность становится доминирующим признаком медиа-дискурса о терроризме как с семантико-праг-матической, так и с коммуникативно-функциональной точки зрения. Средства массовой информации не просто распространяют конфликтный потенциал терроризма, являясь посредником между террористами и обществом. Информационное пространство, эксплуатируя чувство страха, культивирует конфликт между террористами и обществом, террористами и политической элитой на страже мира и порядка в обществе, а также между обществом и все той же политической элитой, которая под ширмой благих интенций и обещаний защитить народ от террора манипулирует массами в собственных целях. Таким образом, полярность и конфликтность достигают в медиадис-курсе о терроризме невиданных размеров. На данный момент противоборство уже выходит за рамки отношений традиционных коммуникантов, переключаясь на их подтипы, когда сталкиваются точки зрения и методы борьбы с террором двух и более политических сил. Эти силы успешно задействуют СМИ в своих целях, всесторонне развивая информацион-
ные войны. Таким образом, несмотря на наличие множества общих признаков с политическим и военным дискурсом, тематический ме-диадискурс о терроризме вербализуется в более широком плане за счет использования информационного киберпространства.
список литературы
1. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры / пер с фр. послесл. и примеч. Е.А. Самарской. М., 2006.
2. Картины русского мира: современный ме-диадискурс / З.И. Резанова, Л.И. Ермоленкина, Е.А. Костяшина, Д.А. Катунин [и др.]; ред. З.И. Резанова. Томск, 2011.
3. Кунина М.Н. Когнитивно-прагматические характеристики террористического дискурса: дис. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2001.
4. Молодыченко Е.Н. «Свои» и «чужие» в политическом дискурсе: инструментальная функция «чужого» в американской президентской риторике // Вестн. Том. гос. ун-та. Филология. 2019. № 59. С. 67-86. DOI: 10/17223/19986645/59/5.
5. Павлова Е.К. Концепт «терроризм» в глобальном политическом дискурсе: история и современность // Культура и цивилизация. 2017. Т. 7. № 5А. С. 81-88.
6. Филоненко Т.А. Жанрово-стилистические характеристики англоязычного научно-методического дискурса: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Самара, 2005.
7. Эпштейн О.В. Лексические показатели политики страха на материале заголовков англоязычной прессы // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов, 2012. № 6(17). C. 215-218.
8. Эпштейн О.В. Семантико-прагматические и коммуникативно-функциональные категории политического дискурса // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов, 2008. № 2(2). C. 150-156.
9. ARUTZ SHEVA 7. Another 9/11 is on the horizon By Giulio Meotti - September 2016 [Electronic resource]. URL: http://www.israelnationalnews.com/Ar ticles/Article.aspx/19473 (дата обращения: 15.09.2020).
10. BBC NEWS. London attack: Four dead in Westminster terror attack - March 2017 [Electronic resource]. URL: https://www.bbc.com/news/uk-39359 158 (дата обращения: 19.08.2019).
11. The New York Times. As Vehicle Attacks Rise, an Ordinary Object Becomes an Instrument of Fear By Amanda Taub - August 2017 [Electronic resource]. URL: https://www.nytimes.com/2017/08/17/world/ europe/barcelona-van-terrorist-weapon-fear.html (дата обращения: 20.08.2020).
12. The New York Times. Toronto 'Shocked' by Shooting That Left 2 Dead and 13 Injured By Catherine Porter and Matthew Haag - July 2018 [Electronic resource]. URL: https://www.nytimes.com/2018/07/23/
world/canada/toronto-shooting-greektown.html (дата
обращения: 21.08.2020).
* * *
1. Bodrijyar Zh. Obshchestvo potrebleniya. Ego mify i struktury / per s fr. poslesl. i primech. E.A. Sa-marskoj. M., 2006.
2. Kartiny russkogo mira: sovremennyj mediadiskurs / Z.I. Rezanova, L.I. Ermolenkina, E.A. Kos-tyashina, D.A. Katunin [i dr.]; red. Z.I. Rezanova. Tomsk, 2011.
3. Kunina M.N. Kognitivno-pragmaticheskie ha-rakteristiki terroristicheskogo diskursa: dis. ... kand. filol. nauk. Krasnodar, 2001.
4. Molodychenko E.N. «Svoi» i «chuzhie» v politicheskom diskurse: instrumental'naya funkciya «chuzhogo» v amerikanskoj prezidentskoj ritorike // Vestn. Tom. gos. un-ta. Filologiya. 2019. № 59. S. 6786. DOI: 10/17223/19986645/59/5.
5. Pavlova E.K. Koncept «terrorizm» v global'nom politicheskom diskurse: istoriya i sovremennost' // Kul'tura i civilizaciya. 2017. T. 7. № 5A. S. 81-88.
6. Filonenko T.A. Zhanrovo-stilisticheskie harak-teristiki angloyazychnogo nauchno-metodicheskogo diskursa: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Samara, 2005.
7. Epshtejn O.V. Leksicheskie pokazateli politiki straha na materiale zagolovkov angloyazychnoj pres-sy // Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. Tambov, 2012. № 6(17). C. 215-218.
8. Epshtejn O.V. Semantiko-pragmaticheskie i kommunikativno-funkcional'nye kategorii politiche-skogo diskursa // Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. Tambov, 2008. № 2(2). S. 150-156.
Basic parameters of media discourse of terrorism (based on the English language)
The article deals with the peculiarities of the linguistic actualization of the media discourse of terrorism as the kind of the thematic communication. Its coordinates are defined in the correlation with the concepts "discourse", "narrative" and "text". The complex of the pragmatic and linguistic approach and the discursive approach allows to make a model of ten dominants of the semantic and pragmatic of the carcass of the media discourse of terrorism and to define the basic principles of its communicative functioning.
Key words: media discourse, terrorism, semantic and pragmatic parameters, narrative, text, information space of fear.
(Статья поступила в редакцию 16.02.2021)
