CC BY
21
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2020. № 3
К 75-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ С.И. Кормилов
БАТАЛИСТИКА В «ВАСИЛИИ ТЕРКИНЕ» А.Т. ТВАРДОВСКОГО
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1
В «Книге про бойца» А.Т. Твардовского описываются далеко не одни бои. Показаны отступление и наступление, оборона представлена как длительное бездействие. Грандиозные сражения едва упоминаются, подробно показаны лишь бои местного значения, две рукопашных схватки. Страшнее в «Василии Теркине» бомбежки и артиллерийские обстрелы, когда жизнь или смерть зависят от случайности, а от тебя не зависит ничего. Страх и смерть на войне представлены больше, чем считал допустимым идеологический официоз. Парадная сторона армейской жизни практически не показана, Теркина, не награжденного за отличия в войне с Финляндией, не награждают и за подвиги в самый трудный первый период Отечественной войны. Жизнь солдат, в том числе участие в боях, — это прежде всего тяжелая «работа». Говорится об опасных ранениях, о мрачной перспективе для инвалидов, вопреки идеологической установке уравниваются «павшие» и «без вести пропавшие», признается, что человек может попасть под огонь не вражеских, а «своих» орудий. Все увидено глазами солдата-пехотинца (самый массовый род войск), хотя другие рода войск обсуждаются и командиры (но не выше генерал-майора) в действии участвуют. «Общечеловеческие» детали выписаны конкретно, а чисто армейские — обобщенно: самая частотная лексика относится к вооружению и оснащению армии, но ни одна система оружия не называется, сначала даже «ружья» предпочтительнее, чем «винтовки»; из амуниции выделены только гимнастерка и особенно шинель; награды — вообще «медаль» и «орден», слово «герой» не означает Героя Советского Союза. Обобщена также система персонажей кроме главного, не называются имена и фамилии, в том числе реальных участников войны. Сам Теркин в конце книги «растворился в массе». Патетики в его речах почти нет, у автора она минимальна.
Ключевые слова: война; бои; страх и смерть на войне; «общечеловеческая» и чисто армейская детализация; слава; художественное обобщение.
Кормилов Сергей Иванович — доктор филологических наук, профессор кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: profkoimilov@ mail.ru).
«Василий Теркин. Книга про бойца» (1942—1945) А.Т. Твардовского — произведение, синхронное Великой Отечественной войне и почти исключительно ей посвященное. Первая же строка поэмы — «На войне, в пыли походной» [Твардовский, 1978: 5]1. Однако никакая война не состоит только из боев, перерывы между ними обычно более продолжительны. «Батальное содержание книги заранее постулируется в названиях многих глав: "В наступлении", "Бой в болоте", "Кто стрелял?" и др.» [Самоделова, 2005: 185]. Но «др.» — это «Переправа» (ясно, что военная), «О войне», «Теркин ранен», «Поединок», «Смерть и воин». В совокупности восемь глав из 30. «О потере» — не о боевых потерях, а о потере одним из бойцов кисета, другое дело, что Теркин, упрекая товарища за слабость, допускает всякие потери, кроме одной: лишь «Россию, мать-старуху, // Нам терять нельзя никак» (10, 75). Вместе с тем о войне, конечно, так или иначе говорится практически во всех главах, упоминаются и сражения — наиболее грандиозные. Сталинград сначала, когда немцы до него еще не дошли, только подразумевается: «К Волге двинулась беда...» (15, 102), потом называется прямо: «Бился ль ты в горах Кавказа // Или пал за Сталинград <...>» (17, 119), «Кто за город пал великий, // Что один у всей страны; // Кто за гордую твердыню, // Что у Волги у реки <...>» (17, 127), причем перед этим упоминаются битвы несколько меньшего масштаба и вроде бы незначительный, но долгий и трудный бой, участникам которого «подарком из подарков» были не Ростов и не Харьков, а маленький и дотла сожженный «населенный пункт Борки» (17, 126). Наконец, в заключительной главе «От автора» поэт обращается к своему герою: «От Москвы, от Сталинграда // Неизменно ты со мной <...>» (30, 224). Но в действии Теркин участником сталинградской битвы не показан. О Курской дуге и «десяти сталинских ударах» речи нет. Глава «На Днепре» — не об освобождении Киева, имеются в виду смоленские верховья Днепра, где родные места автора и героя, но где эта река еще не та, что под киевскими горами. В этой главе сказано и обо всей огромной стране, в которой воевали разные люди: «Но война — ей все едино, // Все — хорошие края: // Что Кавказ, что Украина, // Что Смоленщина твоя» (17, 190). Наступающие бойцы
1 Далее ссылки на это издание даются в круглых скобках без обозначения источника. При цитатах из поэмы перед номером страницы указывается условный номер главы (Твардовским главы не пронумерованы): 1. От автора (1). 2. На привале. 3. Перед боем. 4. Переправа. 5. О войне. 6. Теркин ранен. 7. О награде. 8. Гармонь. 9. Два солдата. 10. О потере. 11. Поединок. 12. От автора (2). 13 «Кто стрелял?» 14. О герое. 15. Генерал. 16. О себе. 17. Бой в болоте. 18. О любви. 19. Отдых Теркина. 20. В наступлении. 21. Смерть и воин. 22. Теркин пишет. 23. Теркин — Теркин. 24. От автора (3). 25. Дед и баба. 26. На Днепре. 27. Про солдата-сироту. 28. По дороге на Берлин. 29. В бане. 30. От автора (4).
все — не один Теркин — освобождают территорию за территорией: «Шутки, что ли, сутки — город, // Двое суток — областной. <...> Белоруссия родная, // Украина золотая, // Здравствуй, пели, и прощай» (27, 202). Взятие немецкой столицы не показано, «по дороге на Берлин» исчезли березы, и автор обращается к этому русскому дереву: «С Волгой, с древнею Москвою // Как ты нынче далека!» (28, 206). Однако тут уже не имеются в виду отшумевшие сражения. Только упоминаются Тильзит (27, 203) и Кенигсберг (29, 215). «И на Одере едва ли // Вспомнят даже старики, // Как полгода с бою брали // Населенный пункт Борки» (27, 197) — это не столько о последних сражениях, сколько о стремительном продвижении наших войск.
Очевидно лишь участие Теркина в московской битве. Он сам слышал, как немцы издевательски пели, надеясь быстро захватить русскую столицу: «Москва моя». Прошло время после первой большой победы Красной Армии (Твардовским так и не показанной), и теперь Василий высмеивает врагов, но в данном случае не все одобряют его балагурство: «— Вот и смех тебе. Однако // Услыхал бы ты тогда // Эту песню, — ты б заплакал // От печали и стыда». Солдат-скептик будто даже сомневается в том, что рассказчик такую песню действительно слышал. Как бы то ни было, высмеивать ее теперь можно потому, что «Этой песни прошлогодней // Нынче немец не певец». Теркин, кажется, несколько растерялся (идеализации героя нет) и поддакивает: «— Не певец-то — это верно, // Это ясно, час не тот.» Но скептик его не жалеет и, вызывая тяжелый вздох у какого-то пожилого солдата (тот обращается к высказывающемуся со словом «сынок»), возвращает слушателей к тяжелой действительности: «— А деревню-то, примерно, // Вот берем — не отдает» (17, 124—125). Перед этим некий солдат (точнее, солдат вообще) в атаке влил свой голос не в бодрый крик товарищей, а «в печальный // И протяжный стон: "Ура-а..."» (17, 119). Это в будущем Теркин или кто-то другой, который, в отличие от главного героя, мог погибнуть, «солдат мой поседелый, // Коль останется живой, // Вспомнит: то-то было дело, // Как сражались под Москвой.» Но во время войны действительно больше мечтали о счастливой послевоенной жизни, а не о всеобщем уважении к ветеранам: даже внуки выслушают рассказ деда, только «Если слушать захотят.» (20, 144). Тем более никак не выделялись фронтовики сразу после войны, когда их было еще много. К сожалению, Твардовский оставил в вариантах главы «Смерть и воин» издевку олицетворенной Смерти по поводу надежды Теркина, если он доживет до победы, на то, что он «накрасуется»: «Что не будет интересней // За любым тогда столом // Фронтовой жестокой песни // Иль рассказов о былом? // Что везде — такое
диво — // Будешь вроде жениха, // Что без очереди пива // Кружку выпросишь? Ха-ха!» Ведь «таких вас будет много, // Очень много — пруд пруди» (353—354). По-видимому, поэт во время продолжающихся ожесточенных боев решил «не сглазить» и не снижать цену пока не достигнутой победы. Но он учел, что имена не всех героев станут известны: «Столько сыщется героев, // Что — глядишь — один забыт» (20, 149). Еще за финскую войну Теркину «Не дали медали», а в тогдашних фельетонах тогдашний Вася совершал богатырские подвиги: «Может, в списке наградном // Вышла опечатка» (2, 14, 15). Учел Твардовский и тяжкую участь многочисленных инвалидов, которая не получила достаточного освещения ни тогда2, ни в последующей литературе о войне. Смерть пугает раненого: «Вдруг придешь с одной рукой? // Иль еще каким калекой, // Сам себе и то постыл.» (21, 155). Не только себе — дорогим людям тоже. «И лишь эта впрямь ужасная угроза стать обузой для них в тягостной и без того жизни устрашила Теркина» [Турков, 2012: 56]: «И со Смертью Человеку // Спорить стало свыше сил» (21, 155). Он попробовал уговорить страшную старуху отпустить его после победы хотя бы на один день. Ее отказ вернул ему моральные силы. Твардовский надеялся, что его и Теркина даже инвалид в пивнушке «Вспомнит после третьей кружки» (30, 225), т.е. дружески-неофициально.
Есть в книге, разумеется, и сцены гибели, в том числе жуткая: «Люди теплые, живые // Шли на дно, на дно, на дно.» (4, 29), и вид холодных мертвых тел, у которых снег «не тает в их глазницах // И пыльцой лежит на лицах — // Мертвым все равно» (4, 30), и включенные в действие солдаты похоронной команды, совсем забытые литературой люди [Гришунин, 1998: 26], добрейшие к живым товарищам-солдатам3, остроумные, но давно привыкшие к мертвым и равнодушные к ним, даже циничные (им нужны лопата и лом, чтобы зимой отдирать от земли примерзшие тела): «— А и то устали за день, // Доставай кисет, земляк. // На покойничке присядем // Да покурим натощак» (21, 156)4. Теркин признается старику, бывшему солдату: «На войне, отец, бывает — // Попадает по своим» (25, 184).
2 «В каком другом советском произведении встречается сочувственное упоминание о ветеране Отечественной войны — "с рукавом пустым", пребывающем "в пивнушке"?» [Гришунин, 1998: 26].
3 Таща в медсанбат тяжело раненного Теркина, они его «Берегут, несут с опаской» и не останавливаются отдохнуть, как предлагает самоотверженный Василий: «Потому несем живого, // Мертвый вдвое тяжелей» (21, 158). Здесь и стремление спасти человека, и привычное ощущение, что одеревеневшее тело тяжелеет.
4 Твардовский, однако, оставил в вариантах главы «На Днепре» упоминание залежалых мертвецов: «И несчастный, разоренный // Край лежал во все концы. // И команды похоронной // Поджидали мертвецы» (387). Видимо, не хотел допускать даже намека на натуралистичность.
Того же он боялся в захваченном им немецком дзоте. Вопреки официальной пропаганде автор на равных признает «Павших, без вести пропавших» (25, 178), а в вариантах назван и «батальон штрафной» (358). Был даже замысел о Теркине в плену [Гришунин, 1998: 40].
Таким образом, война показана разносторонне, хотя и на примере боев местного значения. Описаны две переправы под обстрелом, через неизвестную реку и Днепр, бой, в котором Василий сначала участвует как связист, а потом захватывает немецкий дзот и при этом ранен в плечо из пистолета офицером, которого заколол штыком (короткая рукопашная), «поединок» со здоровым вражеским солдатом (долгая рукопашная), бомбардировка фашистским самолетом, сбитым потом выстрелом Теркина, после не изображенного боя («Отдымился бой вчерашний» [13, 90]), затянувшийся «бой в болоте» за «населенный пункт Борки», бой «в наступлении», когда погиб командир взвода, «лейтенант щеголеватый» (20, 147), а Теркин возглавил атаку и снова был тяжело ранен. Другие бои, как уже было сказано, не описываются, а только упоминаются или подразумеваются, как тот, в котором главный герой был «задет осколком» (2, 15), и все сражения за пределами родины автора и героя (тут Твардовский прямо следует за автором «Войны и мира» и, вероятно, учитывает, что теперь «война — не та работа, // Ясно даже простаку, // Если по три самолета // В помощь придано штыку» [29, 218]5). В заключительных главах действует в основном солдат, который может быть Теркиным, а может им и не быть, но равен этому герою: другие солдаты, увидев его при всех наградах, дают ему оценку по ставшему привычным эталону: «— Ну, силен! // — Все равно что Теркин» (29, 221). «Незаметно для читателей, последний раз "видевших" Теркина воочию на Днепре, он влился в человеческое море, празднующее победу <...>», — писал исследователь [Турков, 2012: 89]. Это не совсем так, «по дороге на Берлин» Теркин с другими солдатами наделяет бабку, угнанную в Германию, живностью и барахлом вплоть до велосипеда, «реквизированными», ясно, у местных жителей (о подобных «реквизициях» советская литература тоже умалчивала), и советует использовать его имя как пропуск: «Мол, снабдил Василий Теркин, — // И тебе свободен путь» (28, 211). Но в боях он действительно как будто больше не участвует, хотя собирается добивать «немца» и рассчитывает на новые награды за это (29, 220).
Книга первоначально делилась на три части, предварявшиеся главами «От автора» (последняя, четвертая с таким названием — итоговая). Твардовский остановился было на двух частях, но в октябре
5 На последнем этапе войны Красная Армия имела над вермахтом многократное преимущество в живой силе и технике.
1943 г. передумал: «Сейчас, когда решил, что буду писать третью часть, мне уже ясно, что Теркин, такой, как он есть, вызывает уже чувство некоей незавершенности. Теркин без наступления. И свободный характер повествования, не позволяющий вдруг прервать себя. И многие просьбы о продолжении со стороны фронтовиков <...>. И радость возвращения к работе, которая все искупает, даже оценку ее официальным миром. Пусть иным будет все — страницы «Правды», премии, награды, а мне моя драгоценная радость рассказа для воюющих людей об их любимце <...>» [Твардовский, 2005: 196—197]6.
В поэме показаны отступление, оборона как затянувшееся бездействие и наступление7. У отступления для солдат имеется свое преимущество: «Есть войны закон не новый: // В отступленье — ешь ты вдоволь, // В обороне — так ли сяк, // В наступленье — натощак» (11, 78). Оттого и в рукопашной схватке с сытым немцем, грабившим русское население, Теркин, лишенный фельетонных черт богатыря Васи, знал, что «Он слабей: не те харчи» (там же). Но победил силой духа. А в наступлении бойцы не огорчаются тем, что «война пошла такая — // Кухни сзади, черт их где!» (27, 202). «Главы, составлявшие прежде первую часть, отмечены суровым и мрачным, трагическим колоритом ("Переправа"); вторая часть отражает напряженное противоборство переломного периода войны. Главы третьей части — "На Днепре", "По дороге на Берлин", "В бане" — наполнены бодростью и предпраздничным предпобедным весельем <...>», — констатировал А.Л. Гришунин (451). Это во многом верно, но не совсем. Конечно, даже в «Гармони» сцену «залихватской пляски <...> перебивает драматический мотив» [Турков, 2012: 28], отмечено, что «не время вспоминать, // Где и кто лежит убитый // И кому еще лежать» (8, 58—59), и сама гармонь переходит к Теркину от убитого командира танка; очень страшны описания бомбежек в двух первых частях — Твардовский «сам в первые дни войны едва не погиб под немецкими бомбами» [Турков, 2012: 32]; «умопомрачительных подвигов Василий — в отличие от Васи — не совершает. Схватка с немецким солдатом в главе "Поединок" дается ему крайне тяжело» [там же: 23], и награды за взятого «языка» он не получает, как и за то,
6 До присуждения законченной книге Сталинской премии (1946) ее официальные оценки довольно резко расходились с читательскими [Турков, 2012: 60—72, 81, 111-116].
7 «На войне сюжета нету» (12, 87). Эта «книга про бойца // Без начала, без конца. // Почему так — без начала? // Потому, что сроку мало // Начинать ее сначала. // Почему же без конца? // Просто жалко молодца» (1, 7). На самом деле есть и начало, и конец. «Известной заменой сюжета в "Книге про бойца" выступает хроника войны, ее перемены, ее ход», — писал А.Л. Гришунин в статье «"Василий Теркин" А. Твардовского» (451).
что в ноябре переплыл реку, чтобы передать сообщение от командира взвода, закрепившегося на правом берегу8, и за захват вражеского дзота («Теркин ранен»), впрочем, может быть, потому, что сразу попал в госпиталь, а не в свою часть: некому было представить его к награде; вообще он пока рассчитывает максимум на медаль, а не на орден («О награде»).
Но в целом, несмотря на трагизм, книга, герой которой, веселый балагур, сразу объявлен не подверженным смерти, вся оптимистична. На Твардовского еще и давил идеологический официоз. Так, «3 июня 1944 г. Мария Илларионовна сообщала мужу, что в Воениздате потребовали изъять из «Книги про бойца» несколько строф, где говорилось о гибели и смерти <...>» [Турков, 2012: 81], но автор от своего не отступал. Давление продолжалось и после войны. «Трагические главы "Смерть и воин" и "Про солдата-сироту" хотя и входили в полное издание "Книги про бойца", но отдельно печатались редко, а по радио и телевидению почти не передавались. В меньшей степени это коснулось "Переправы": выручал счастливый конец» [там же: 116]. Между тем «Смерть и воин» и «Про солдата-сироту» в отличие от «Переправы» находятся среди глав о наступлении9, во второй из них и предваряющей ее главе «На Днепре» солдаты плачут (после освобождения своих родных разоренных мест плачет, а не веселится и не веселит других сам Теркин), но окружают их «Дед и баба» со счастливым концом и мажорная «По дороге на Берлин». Однако даже в главе «На Днепре», где «автор обращается к описанию неудержимого наступления "рябого от пота" солдатского люда, этих усталых, но оживленных лиц "со страдальчески-счастливым, от жары открытым ртом"» [там же: 76], все-таки «Будет в воду сброшен взвод» (26, 193), а вместе с тем сама русская природа помогает своим: «<...> ребятам берег правый // Свесил на воду кусты» (там же) и «картина боя завершается и как бы разрежается комическим эпизодом» [Турков, 2012: 77] с «беспорточным» немцем, переплывшим реку, чтобы сдаться в плен (26, 195).
Таких, конечно, не «разрежений», а разрядок достаточно во всей книге. При первом обсуждении в ней боевых действий («сабантуев»)
8 Просит он всего только лишнюю стопку спирта. Орден ему дадут как раз за исключительное отличие, ведь «не каждый день сбивают // Из винтовки самолет» (15, 107). В неоконченном романе Шолохова «Они сражались за родину» Лопахин, имеющий медаль, что отмечается как редкий случай, тоже сбивает самолет, правда из противотанкового ружья, а не из винтовки с бронебойным патроном. До получения им более высокой награды лейтенант угощает его стопкой водки.
9 Глава «Смерть и воин» смущала догматических критиков не столько «трагичностью», сколько художественной условностью — олицетворением Смерти. В ее финале Твардовский снял описание бомбежки: осколок угрожал Теркину, которого несли в санбат (356). То могла бы быть случайная смерть, что противоречило идее победы воина над Смертью.
признается, что страшнее бомбежки и минометного обстрела танковая атака. Некий бодрящийся солдат поддерживает «лозунг», пропечатанный в официальной «газетке» (все-таки при этом именуя ее без почтения уменьшительной формой слова): «Танк, — он с виду грозен очень, // А на деле глух и слеп». Теркин же сводит разговор к шутке, что, конечно, свидетельствует не о его робости, но о разумном, трезвом, не «газетном» восприятии войны: «— То-то слеп. Лежишь в канаве, // А на сердце маята: // Вдруг как сослепу задавит, — // Ведь не видит ни черта» (2, 11). Тем самым он поднимает настроение и, значит, боевой дух слушающих. После страшного артобстрела, когда огромный снаряд упал рядом с Теркиным, но не разорвался, он поднимает своих залегших товарищей и воодушевляет их неприличным поступком (такое в официальной советской литературе обычно не встречалось), выражающим презрение к орудию убийства: встал «с воронкой рядом // И у хлопцев на виду, // Обратясь к тому снаряду, // Справил малую нужду.» (6, 43). «Теркин удачлив, как герой народной сказки» [Гришунин, 1998: 22]. Вспоминая начало войны, он сообщает: «Трижды был я окружен, // Трижды — вот он! — вышел вон. // И хоть было беспокойно — // Оставался невредим <...>» (2, 15). В ледяной воде, переплывая реку, Василий не утонул, простудиться ему не дали. В «Поединке» он одолел более сильного, немец снял каску, чтобы драться ею, но тем самым подставил незащищенную голову под удар незаряженной гранатой. Дважды тяжело раненного, Теркина очень вовремя случайно нашли танкисты и «земляки» из похоронной команды. И чтобы сбить из винтовки бомбардировщик, кроме меткости, нужно везение. Хотя о родных героя ничего не сказано, глава «Про солдата-сироту» — не о нем. После начала наступления он больше не будет ранен, а прежние раны в бане вызывают уважение других солдат. У него или такого, как он, уже не один орден: «Ордена, медали в ряд // Жарким пламенем горят.» (29, 220). Для простых солдат такое было редкостью. Наконец, очень светел лирический финал поэмы — исключительно теплое прощание автора с персонажем-другом и читателями, выжившими и погибшими.
Поэт отказался от замысла сделать Теркина офицером (см. статью А.Л. Гришунина «Источники и движение текста. Принципы издания» в «Литературных памятниках» [511-513]). «Демократическая муза Твардовского выбрала простого героя — рядового бойца; обобщающий, собирательный образ, в котором воплощена вся тогдашняя Советская Армия и весь воюющий народ» [Гришунин, 1998: 20]. Сколько ни совершает Василий подвигов, в бою он боится не меньше других. У автора даже был замысел «Теркин — "трус"» (501). «Острого ощущения страха на войне, правдиво воссозданно-
го в искусстве Гаршиным и Толстым, в советской поэзии едва ли не первым коснулся именно А. Твардовский», — писал Гришунин (429). Причем «коснулся» весьма основательно. Василий хоть и балагурит, но признается, что «маялся», лежа в канаве, от опасения, что танк его задавит. Когда рядом «снаряд в снегу шипит. // Хвост овечий — сердце бьется. // Расстается с телом дух» (6, 42). Приближаясь к вражескому дзоту, боец уговаривает сам себя: «Теркин, стой. Дыши ровнее. // Теркин, ближе подпусти. // Теркин, целься. Бей вернее, // Теркин. Сердце, не части» (6, 44). Даже внутренняя речь стала отрывистой. Во время «поединка» после мощного удара противника герой ответил тем же «с испугу» (11, 79). При появлении немецкого бомбардировщика «Ждут, молчат, глядят ребята, // Зубы сжав, чтоб дрожь унять» (13, 92). Здесь Твардовский выделяет страх совсем молодого человека: «И какой ты вдруг покорный // На груди лежишь земной, // Заслонясь от смерти черной // Только собственной спиной. // Ты лежишь ничком, парнишка // Двадцати неполных лет. // Вот сейчас тебе и крышка, // Вот тебя уже и нет» (13, 93). Но, как потом оказывается, закаленный солдат может бояться даже больше: «Толку нет, что в миг тоскливый, // Как снаряд берет разбег, // Теркин так же ждет разрыва, // Камнем кинувшись на снег; // Что над страхом меньше власти // У того в бою подчас, // Кто судьбу свою и счастье // Испытал уже не раз <...>» (20, 146). И совсем старым людям, солдату Первой мировой и его жене, сидящим в яме, страшно, когда над их головами свистят свои снаряды. «Мелко крестится жена, // Сам не скроешь дрожи: // Ведь живая смерть страшна // И солдату тоже» (25, 182). Замечательный эпитет-оксюморон «живая смерть» как бы представляет ее практически неизбежной.
Героизм или просто храбрость для Твардовского — это преодоление страха. У него, хотя в книге есть атаки и рукопашные, «все-таки война в сущности своей — безликая и грозная стихия <...>» [Само-делова, 2005: 197]. Оттого самое страшное бывает не в атаке, а под бомбежкой или артобстрелом, когда твоя жизнь или смерть зависит только от случая, а от тебя это совершенно не зависит. Пугает уже звук приближающейся военной техники, на чем автор неоднократно останавливает внимание. Страшен он также своей неожиданностью. Например: «И вдруг — // Вдалеке возник невнятный, // Новый, ноющий, двукратный, // Через миг уже понятный // И томящий душу звук» (13, 91). «На смену "доброму, давнему и знакомому" голосу майского жука явился осточертевший гул вражеского самолета, блестяще переданный аллитерацией (н... н... н... н...— и, правда, ноющий!)» [Турков, 2012: 41]. А затянутая рифмовка передает томительное ожидание.
Здесь, конечно, важно «и то, что герой — пехотинец. "В нем — пафос пехоты, войска, самого близкого к земле, к холоду, к огню и смерти", — писал Твардовский в самом начале своего замысла» [Гришунин, 1998: 21]. В этих словах близость к земле важнее, чем близость к смерти. Потери могли быть больше в других родах войск, например в авиации, но пехота — самая массовая часть армии, в основном именно от земли (большинство солдат Великой Отечественной были крестьянского происхождения), отсюда постоянные сравнения войны с работой и наименование русского солдата тружеником. Не связанный со сложной техникой, он в этом отношении как раз больше зависел от себя, своей храбрости и инициативы. Чем и был понятнее автору — гуманитарию из крестьян.
Другие рода войск тоже не раз фигурируют в тексте, но «наглядно» действуют в нем только немецкие танки и артиллерия. Например, русские танкисты везут раненого Теркина в госпиталь, потом дают ему гармонь, однако в бою они не показаны, а только сообщают, что схоронили своего командира. Вместе с тем поэт, проявляя отличное знание военной психологии, сообщает, как относились к тем или иным родам войск представители других в разные моменты. В неудаче артиллерия и пехота обвиняют танкистов, танкисты — пехоту. «Так идет оно по кругу, // И ругают все друг друга, // Лишь в согласье все подряд // Авиацию бранят» (17, 120). В главе «О любви», поблагодарив женщин, автор спел целый гимн пехоте (18, 133-134), призвав девушек ее полюбить: «Любят летчиков у нас, // Конники в почете. // Обратитесь, просим вас, // К матушке-пехоте!» (18, 133)10. А при военном успехе все хвалят любые рода войск — танкистов, саперов, артиллеристов, пехоту. «Авиация — и та.» (20, 149)11.
Теркин выделяется из всех персонажей, как правило, представленных лишь неперсонифицированными репликами. Относительно подробно выписаны всего двое: по словам А.Л. Гришунина, «тепло и правдиво нарисованный генерал» (409) без фамилии, к обобщенному званию которого только по разу добавлено, что он генерал-майор (15, 110) и комдив (20, 143), и однофамилец Василия Иван (глава «Теркин — Теркин»). Поэтика «Книги про бойца» в целом — поэтика обобщения, ведь даже главный герой с его индивидуальностью в конце произведения «растворяется» в армейском море. Твардов-
10 Авиация была привилегированным родом войск. Кавалеристов по традиции почитали со времен Гражданской войны. В «Книге про бойца» не назван по фамилии ни один военачальник Великой Отечественной, но названы кавалерист Буденный (25, 180), которого на оккупированной территории продолжают считать самым выдающимся полководцем, и дважды Чапаев (15, 106; 20, 148), запомнившийся кинозрителям «впереди, на лихом коне», хотя он командовал стрелковой дивизией.
11 В начале войны немецкая авиация господствовала в воздухе, а в конце советская авиация десятикратно превосходила немецкую.
ский избегает не только имен и фамилий, но любой конкретизации кроме «общечеловеческой». Не назван ни один фронт, тем более какие-либо определенные воинские части или соединения. Самый значительный пласт лексики относится к оружию, зарядам, снаряжению, военной технике, но не названа ни одна система вооружения: просто винтовка, а не системы Мосина 1891 г. (это было основное вооружение Красной Армии через полвека после его изобретения), просто автомат, а не ППШ (пистолет-пулемет Шпагина), вообще танк, а не «Т-34» или «КВ», вообще самолет и т.д. Поначалу Твардовский даже предпочитает «ружье» «винтовке». Лишь в исключительном случае, когда пехотинцу нужно сбить самолет, появляется конкретика: «Трехлинейная винтовка // На брезентовом ремне, // Да патроны с той головкой, // Что страшна стальной броне» (13, 94). Из амуниции выделены шинель, нужная на все случаи жизни и даже после смерти (ею укроют погибшего) — шинели посвящена целая ода в главе «Перед боем» (3, 22—23) — и сапоги (не специфически военный атрибут), о гимнастерке говорится значительно меньше, из головных уборов — зимняя шапка, а не пилотка, которая фигурирует единственный раз (ее снимает солдат-сирота [27, 201]). В общем, называется то, что особенно нужно солдату, когда холодно, хотя в особом случае, если тот пошел в баню, автор не забудет и про подштанники. Шапка — «родимый // Головной убор» (19, 139) — нужна бойцу и в непривычных мирных условиях на отдыхе, чтобы уснуть, преодолев расстройство нервов. А в конце книги с ее помощью корректируется патетика: «Он стоит, освободитель, // Набок шапка со звездой» (28, 208). У освободителя совсем простой, неофициальный вид. «Герой» в поэме — всякий награжденный орденом12, медаль или орден всегда упоминаются без уточнения, какие именно.
Патетика для «Василия Теркина» в принципе не характерна, но все-таки встречается и органически сочетается с простой, будто бы безыскусственной, часто задушевной речью, как в разговоре Василия с солдатом, потерявшим кисет. В его монологе, составляющем главу «О войне», патетична единственная строфа: «Грянул год, пришел черед, // Нынче мы в ответе // За Россию, за народ // И за все на свете» (5, 35). Но и тут — «за Россию», а не «за Советский Союз». Главным образом патетика исходит от автора. Она всегда хорошо подготовлена, как основной рефрен поэмы «Смертный бой не ради
12 Исследовательница-фольклорист ошибается, говоря, будто одна из ипостасей «героя» в поэме — «отличающая обычных тружеников от награжденных высшей правительственной наградой, орденом "Герой Советского Союза"» [Самоделова, 2005: 187]. Во-первых, это не просто орден, а почетное звание. Во-вторых, Твардовский в окончательном тексте поэмы его ни разу не упомянул. В-третьих, и привычное словосочетание «правительственная награда» неправильно. Ордена и медали — награды не правительственные, а государственные.
славы, // Ради жизни на земле» в концовках глав «Переправа», «О награде» и «Поединок» (4, 34; 7, 52; 11, 84). Естественно, что патетику включает глава «По дороге на Берлин» («Мать-земля родная наша, // В дни беды и в дни побед // Нет тебя светлей и краше // И желанней сердцу нет» [28, 206]), но заканчивается она не лишенным комизма эпизодом с бабкой, возвращающейся из немецкой неволи. Последние слова поэмы особенно выразительно сочетают неброскую патетику и глубоко личную задушевность — о мысли, «может, дерзновенной // Посвятить любимый труд // Павших памяти священной, // Всем друзьям поры военной, // Всем сердцам, чей дорог суд» (30, 226). Именно всем, а не кому-то персонально, даже такому, как столь дорогой герой, действительно ставший бессмертным, главным героем всей литературы о Великой Отечественной войне.
Список литературы
1. Гришунин А.Л. Творчество Твардовского. М., 1998.
2. Самоделова Е.А. Солдатский космос «Василия Теркина» (А. Твардовский в годы войны: штрихи к портрету) // «Идет война народная.» Литература Великой Отечественной войны (1941-1945). М., 2005. С. 175-205.
3. Твардовский А. Василий Теркин. М., 1978 (Литературные памятники).
4. Твардовский А. «Я в свою ходил атаку.»: Дневники. Письма. М., 2005.
5. Турков А.М. Путеводитель по «Книге про бойца» А. Твардовского «Василий Теркин». М., 2012.
Sergey Kormilov
BATTLEFIELD DESCRIPTIONS IN 'VASSILY TYORKIN'
BY A. TVARDOVSKY
Lomonosov Moscow State University
1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
Vassily Terkin by A. Tvardovsky describes more than just battles. It shows retreats and attacks and says that defense is a long period of inactivity. Grandiose battles are mentioned in passing, only local battles and two hand-to-hand fights are shown in detail. Bombings and artillery attacks in 'Vassily Terkin' terrify when life or death depend on chance, and nothing depends on anyone in particular. Wartime fear and death are depicted differently from what ideological officialdom considered acceptable. The formal part of military life looks blurred; Terkin, who was not awarded for his distinguished service in the war with Finland, is not awarded for his service in the most difficult, initial period of World War II. The soldier's
life is mostly about hard 'work', contrary to the ideological setting, it speaks of severe injuries, a gloomy prospect for the disabled, there is no difference between the 'fallen' and the 'missing', a soldier can die from 'his' own weapons, not necessarily from the wounds inflicted by the enemy. Everything is seen through the eyes of a foot soldier. Human aspects of the war time are primary and military aspects are secondary in the book. The most frequent vocabulary refers to common weapons and military equipment; at first 'guns' is even preferable to 'rifles'; only a tunic and a greatcoat come for the ammunition; awards have no names, only 'medals' and 'orders', and the word 'hero' does not mean Hero of the Soviet Union. The system of characters is generalized except for the main hero; any names are left aside. At the end ofthe book Terkin blends in with others, grandiloquent language is minimal in what he says.
Key words: battles; fear and death in the war time; human aspect of the war time, military detalization; glory; artistic generalization.
About the author: Sergey Kormilov — Prof. Dr., Department of the History of Contemporary Russian Literature and Modern Literary Process, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (e-mail: [email protected]).
References
1. Grishunin A.L. Tvorchestvo Tvardovskogo. [Tvardovsky' Works] M.: Moscow State University Publ., 1998, 112 p.
2. Samodelova E.A. Soldatskii kosmos "Vasiliia Terkina" (A. Tvardovskii v gody voiny: shtrikhi k portretu). "Idet voina narodnaia..." Literatura Ve-likoi Otechestvennoi voiny (1941—1945) [Soldier Space of "Vasily Terkin" (A. Tvardovski at War: Strokes for the Portrait). "There is a People's War": Literature of the Great Patriotic War (1941-1945)]. M.: Institute of World Literature Publ., 2005, pp. 175-205.
3. Tvardovskii A. Vasilii Terkin. M.: Nauka [ScholarStudies], 1978 (Literaturnye pamiatniki). 528 p.
4. Tvardovskii Aleksandr. "Ia v svoiu khodil ataku...": Dnevniki. Pis'ma. ["I went on my attack ...": Diaries. Letters] M.: Vagrius, 2005. 392 p.
5. Turkov A.M. Putevoditel' po "Knige pro boitsa" A. Tvardovskogo "Vasilii Terkin" [Guide to the "Book about the Fighter" "Vasily Terkin" by A. Tvardovsky]. M.: Moscow State University Publ., 2012.
