CC BY
135
Бальзаковская Россия
А. Р. Ощепков (Государственный институт русского языка им. А. С. Пушкина)*
В статье дается анализ «Письма о Киеве» О. де Бальзака, которое лишь недавно было опубликовано на русском языке и до настоящего времени не привлекало пристального внимания исследователей, реконструируется бальзаковский образ России, выявляется роль политических, эстетических взглядов писателя и др.
Ключевые слова: мифы о России, позиция «золотой середины», культ порядка и единства, де-сталевская традиция.
Balzac’s Russia
A. R. Oshchepkov (The Pushkin State Institute of the Russian Language)
The article analyses «A Letter on Kiev» by H. de Balzac, which has been recently published in the Russian language. This work has never been the object of thorough research before. The author reconstructs the Balzac’s image of Russia, reveals the role of the political and aesthetic views of the writer.
Keywords: myths about Russia, viewpoint of the golden mean, cult of order and unity, tradition of G. de Staël.
Хорошо известно, что Бальзак бывал в России, куда его влекла не столько любовь к нашей стране, сколько Эвелина Ганская. 9 апреля 1842 г. он пишет Э. Ганской: «Я сделаюсь русским, если вы не усматриваете к этому препятствий, и я отправлюсь к царю просить разрешения нашего брака. Вот уже два года, как я мечтаю поселиться в Петербурге, чтобы заняться там романом и театром и судить о европейской литературе, — в последние дни я возвращаюсь к этим мечтам. Напишите мне ваше мнение на этот счет. Я хотел предпринять первое путешествие, чтобы обследовать почву, людей и обстоятельства. Меня удержало незнание языка» (Balzac, 1968, V. 2: 64).
Накануне своего отъезда в Петербург, 1 июля 1843 г., Бальзак говорил своим издателям: «Я не знаю, вернусь ли, Франция мне надоела. Я охвачен сильной страстью к России. Я влюблен в абсолютную власть. Я увижу, так ли это прекрасно, как мне кажется. Жозеф де Местр долго прожил в Петербурге; быть может, и я останусь там» (цит по: Гроссман, 1937: 168).
Изучению обстоятельств пребывания писателя в России, круга его русских знакомств посвящены по меньше мере две серьезные работы: книга Софи Корвен-Пьотровской «Бальзак и славянский мир. Г-жа Ганская и бальзаковское творчество» (Korwin-Piot-rowska, 1933) и монография Б. Гроссмана «Бальзак в России» (Гроссман, 1937). В монографии С. Корвен-Пьотровской проблема восприятия Бальзаком России не затрагивается, а «Письмо о Киеве» даже не упоминается. В обстоятельной работе Гроссмана содержится небольшой пассаж о «Письме о Киеве». Гроссман пишет, что, живя в поместье Ганских, французский реалист все более проникается их воззрениями. В исследовании отечественного ученого, в частности, сообщается, что неоконченное «Письмо о Киеве» свидетельствует о приверженности автора к «самодержавной» власти («я предпочитаю управление одного человека господству толпы») и о том, что Бальзак дает изображение русских крестьян как дикарей, способных только на пьянство и безделье без попечительной власти крепостных душевладельцев (Гросс-
* Ощепков Алексей Романович — кандидат филологических наук, доцент кафедры мировой литературы Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина. Тел.: +7 (495) 335-07-33. Эл. адрес: [email protected]
ман, 1937: 244). Б. Гроссман заключает, что в целом Бальзак рассматривал славян как полуцивилизованные народы.
В статье С. Макашина «Литературные взаимоотношения России и Франции XVIII-XIX вв.», опубликованной в авторитетном журнале «Литературное наследство», говорится, что «Бальзак, знавший Петербург и особенно Украину, где он прожил в общей сложности более двух лет, тем не менее прошел в своем творчестве мимо нашей страны» (Макашин, 1937: LVII). И вновь о «Письме о Киеве» ни слова.
Одна из причин незначительного внимания исследователей к «Письму о Киеве» (напис. 1847) — его позднее появление в печати. Впервые «Письмо» было опубликовано Марселем Бутроном в журнале «Бальзаковские тетради» в 1927 г. Бальзак работал над ним во время своего пребывания в России осенью
1847 г. В переводе на русский язык В. А. Миль-чиной впервые оно опубликовано в 2002 г. в приложении к журналу «Пинакотека» (Бальзак, 2002).
«Письмо о Киеве» представляет собой очерк, который предназначался для публикации во влиятельной парижской газете «Журналь де Деба» и был написан в форме письма ее тогдашнему директору Арману Бертену. В период Июльской монархии «Журналь де Деба» была враждебно настроена по отношению к николаевской России, много писала о преследовании в нашей стране католиков и униатов. Российский император представал на страницах издания как варвар, подавивший польское восстание 1830 г. (см. подробнее: Corbet, 1967: 183). Возможно, Бальзак хотел изменить или хотя бы скорректировать позицию Бертена и руководимого им издания по отношению к России. Однако очерк опубликован не был.
В письме к Э. Ганской от 31 января 1844 г. Бальзак признавался, что он старался писать «ни за и ни против России» (Balzac, 1968, V. 2: 357). Действительно, очерк Бальзака — одно из немногих произведений крупного французского писателя XIX в. о России, в котором представлена неоднозначная, но
достаточно взвешенная оценка нашей страны, сделана попытка понять ее, а не осудить или восславить. Бальзак видел главную ошибку тех, кто до него писал о России, в том, что на нее смотрели «сквозь конституционную призму», не учитывая особенностей русского национального характера, реалий российской действительности.
Писатель так сформулировал свою позицию «золотой середины» по отношению к России: «Я убежден, что между шутками «Ша-ривари» и «Корсара» и прочих наших листков относительно северного колосса, самодержавия, кнута и льстивыми похвалами, которыми энциклопедисты, Гримм и Вольтер осыпали Екатерину II, существует золотая середина. Россию никогда еще никто не ценил так, как должно: артиллерия мысли подвергала ее обстрелу, ее позорили и поносили, однако она, точно неуязвимый медведь, невзирая ни на что, движется вперед. Между тем в интересах Европы рассмотреть Россию более пристально...» (Бальзак, 2002: 3).
Очевидно, что в реализации этой стратегии «золотой середины» и более объективного и пристального изучения России Бальзак ориентировался на десталевскую модель конструирования образа России. В «Письме о Киеве» он упоминает имя своей предшественницы и отмечает, что «г-жа де Сталь достовернее изобразила Россию на нескольких страницах «Десяти лет в изгнании», чем г-н де Кюстин во всем своем пространном сочинении»1 (Бальзак, 2002: 4).
Это не значит, что Бальзак некритичен по отношению к России, как, впрочем, не была некритичной и Ж. де Сталь, однако писатель стремится не обличить и заклеймить Россию, как это сделал Кюстин, но лучше понять ее. Такая установка объясняет иронию Бальзака по отношению к своим соотечественникам, находящимся в плену мифов о французском превосходстве и русском «варварстве». «Француз — существо исключительное (ибо для чего же наделен он острым умом, как не для того, чтобы быть исключительным и считать все нефранцузское варварским), поэтому подавляющее большинство французов не
знает, что такое Киев...» — писал Бальзак (Бальзак, 2002: 4).
Однако Бальзак сам не был совершенно свободен от стереотипов и мифов о России. Показательно, что он сочетает в пределах одной фразы ироничное упоминание тех клишированных образов, с которыми ассоциировалась Россия в сознании европейцев и которые кочевали из сочинения в сочинение западных литераторов о нашей стране («северный колосс», «кнут», «самодержавие») с метафорой России-медведя.
Отношение Бальзака к России двойственно. С одной стороны, Россия вызывает у него восхищение, с другой — опаску. Он с одобрением относится к сильной императорской власти, но одновременно видит в России угрозу Европе. Бальзак пишет, что одна из задач его «Письма о Киеве» — «предупредить читателей: «Берегитесь!» (Бальзак, 2002: 3) — и намекает на некий скрытый смысл своего письма: «Я не могу и не хочу говорить всю правду, однако во всем, что я говорю здесь походя, шутки ради, нет ни слова лжи» (там же).
Какую правду скрывал Бальзак? Почему он не мог и не хотел сказать всю правду о России? Какой была эта «вся правда»?
Сдержанность Бальзака могла быть продиктована необходимостью ездить в Россию к своей возлюбленной, а значит, не портить отношения с российскими властями. Пример Кюстина был перед глазами Бальзака. Однако эту гипотезу опровергает переписка Бальзака с Э. Ганской. В письмах к возлюбленной Бальзак еще откровеннее, чем в «Письме о Киеве», выражает свои симпатии к России и свое критическое отношение к ситуации во Франции. Вот несколько весьма характерных примеров: в письме к Ганской от 28 июля 1848 г. Бальзак рассказывает об обеде у Ротшильдов, на котором в присутствии именитых и влиятельных особ (в частности, Тьера) он высказал свое мнение о России: «Я высказался со всей убежденностью, что я уверен в величии России и что Кюстин рассматривал колосса глазами какой-нибудь газетенки. Что касается меня, то я считаю Россию преемницей Римской империи» (Balzac, 1971, V. 4: 470).
В другом письме писатель заявляет о себе как об убежденном и последовательном стороннике франко-российского альянса. 27 июня 1848 г. он писал Ганской: «Если бы у нас было стабильное правительство, как это было бы выигрышно и для России, и для Франции; вы знаете, что союз между двумя нашими странами — это мой конек вот уже на протяжении 20 лет» (Balzac, 1971, V. 4: 401).
Известно, что в 1824 г. Бальзак был убежденным монархистом, около 1830 г. он переживает кризис в сторону либерализма. Но начиная с 1831 г. его позиция установлена: отныне он будет защищать Бурбонов (Гроссман, 1937: 161), и это, конечно, многое объясняет в той положительной оценке, которую писатель дает российскому самодержавию. Как и для других французских легитимистов, самодержавная Россия для Бальзака — антипод Франции Луи-Филиппа с ее торгашеским духом, болтовней парламентариев и торжеством посредственности. «Слабость и нерешительность» — вот, по мнению Бальзака, главные характерные черты правительства» (Сиприо, 2003: 216).
Не больше симпатии вызывало у Бальзака и правительство республиканцев, пришедшее к власти в результате февральской революции 1848 г. В письме Э. Ганской от 6 августа
1848 г. Бальзак писал: «Республиканцы вынудили нас стыдиться называть себя за границей французами. Их политика еще более вялая, чем политика Луи-Филиппа, еще более трусливая. Как все это побуждает восхищаться Россией. <..> Я верю в близкую коалицию России, Австрии, Пруссии и Англии против революционеров Европы» (Balzac, 1971, V. 4: 401).
Основываясь на разных политических убеждениях, Ж. де Сталь и Бальзак приходят к одинаковым выводам: нужно внимательнее приглядеться к России, ибо для первой Россия — оплот антинаполеонизма, а значит, в известном смысле, свободы от тирана, для второго — бастион монархизма, а значит, стабильности и порядка.
Как убедительно доказал в монографии «Бальзаковские мифы» (1972) известный французский бальзаковед Пьер Барберис,
важнейшим побудительным мотивом к творчеству для Бальзака была «потребность в порядке и единстве» (Barb éris, 1972: 194). Барбе-рис трактует монархизм Бальзака как критическую реакцию писателя на постепенное утверждение в общественном сознании пост-революционной Франции в начале XIX в. либеральной идеологии с ее индивидуализмом, утилитаризмом, утверждением приоритета частного интереса над общественным. Неизбежным следствием торжества либерализма Бальзак считал слабость и цинизм власти, анархию, хаос, а «единственным лекарством от либеральной анархии мог бы стать возврат к авторитарным принципам правления» (там же: 13). Таким образом, по мнению П. Барбериса, роялизм Бальзака — это «художественный роялизм» («royalisme artistique»), вырастающий из его позиции художника, восстающего против «беспорядка», пытающегося преодолеть хаос не только в искусстве, но и в общественной жизни. «Бальзак — роялист из любви к искусству, из ненависти к буржуазному утилитаризму и ослеплению невежественной толпы», — заключает П. Барберис (там же: 47).
Однако в целом благожелательное отношение Бальзака к России было продиктовано не только его политическими и эстетическими взглядами, но и концепцией личности. Бальзак ценит в личности страсть, силу, волю, энергию. Герои Бальзака Вотрен, Фера-гюс, Растиньяк, Горио поднимаются над окружением именно как носители сильной страсти или мощной воли. Этот бальзаковский титанизм многое объясняет в отношении писателя к России.
Темы российского самодержавия и крепостного права становятся магистральными в «Письме о Киеве». Когда Бальзак сравнивает общественные порядки в разных странах, в результате оказывается, что на фоне говорильни французского парламента и циничной власти прессы российское самодержавие не выглядит столь уж одиозным, на фоне взяточничества и хамства немецких чиновников и таможенников российское взяточничество и произвол чиновников не столь исклю-
чительны. В Германии путешественников, желающих увеличить скорость своего передвижения по стране, «грабят особенно лихо» (Бальзак, 2002: 7). На фоне постоянного польского раздрая и неурядиц монархическая Россия — цитадель порядка, сплоченности и силы. «Одним словом, хоть я и не русский, у меня, в отличие от всех прочих европейцев, посещающих Россию, нет ни малейшего желания осуждать ее так называемый деспотизм», — заключает Бальзак (там же: 3).
Сопоставляя русских с поляками и французами, он пишет: «Эта русская покорность особенно поражает того, кто знаком с решительной неспособностью к повиновению, царящей во Франции. Покорность эта составляет главное различие между Россией и Польшей» (там же: 16). И завершает выводом: «Русский крестьянин в сотню раз счастливее, чем те двадцать миллионов, что составляют французский народ...» (там же: 19).
Вопрос о крепостном праве получает весьма необычную трактовку в «Письме о Киеве». Писатель рисует почти идиллическую картину: «То и дело на глаза мне попадались крестьяне и крестьянки, которые весело и беззаботно, едва ли не с песнями, шли в поля трудиться или возвращались домой. Несомненно, никто не предупреждал этих людей о моем приближении; никакое начальство не приказывало им веселиться; я видел жизнь, как она есть» (там же: 19). До Бальзака об относительно благополучном материальном положении русских крестьян писал Ж.-Б. Мей в своем памфлете «Санкт-Петербург и Россия в 1829 г.» (1830). Мей, в частности, признавал, что зимой русская изба теплее, чем холодный дом французского крестьянина. Однако Мей был убежденным противником крепостного права и самодержавия (May, 1830; Corbet, 1967: 144-145). Бальзак же полагал, что материальная защищенность и благополучие русского крестьянина — прямое следствие крепостного права. Для русского крестьянина «рабство. из зла превращается в источник счастья и покоя» (Бальзак, 2002: 31). Уступая свою свободу, русский крестьянин взамен получает
беззаботность: ему не нужно думать о хлебе насущном. Все заботы берет на себя его барин, который ему платит и его кормит в случае неурожая. Бальзак ни слова не говорит о бесправии крестьян, о тех унижениях, которым они подвергались, и т. д. Вместо этого он дает реалистическую картину крестьянского быта (деревянные жилища, скромная пища, домашние животные, невежество и пьянство, работа на земле, отношения с барином). Подробно, как никто из крупных французских писателей до него, Бальзак останавливается на описании условий жизни русского крестьянина и, так сказать, экономического аспекта его отношений с помещиком. Рассказчик сообщает читателю, что размер земельного участка, который обрабатывает крестьянин, равен двум десяткам французских арпанов, что урожай, получаемый крестьянином, принадлежит ему, а не помещику и что «взамен крестьянин должен отработать на своего помещика три дня в неделю, за дополнительное же время ему платят отдельно» (там же: 19). Налоги крестьянин платит ничтожные. Далее следует замечание, что во Франции аренда тридцати арпанов земли обошлась бы крестьянину значительно дороже — в триста франков. Все это очень по-бальзаковски, с большим интересом к финансово-материальной стороне вопроса, подобно тому, как в романах он подробно, в цифрах, описывает размеры состояний, завещаний, долгов своих персонажей.
В рассуждениях писателя о крепостном праве можно увидеть близость десталевской диалектике страсти и свободы, с одной стороны, и счастья — с другой. Ж. де Сталь неоднократно высказывала мысль, что страсть и сопряженная с нею свобода часто ведут к трагедии. Эта мысль о сопряженности страсти, свободы с несчастьем, трагедией была сформулирована писательницей еще в трактате «О влиянии страстей на счастье людей и народов» (1796). Десталевские тезисы таковы: быть свободным — значит быть несчастным; свобода таит в себе трагедию; отказ от свободы обеспечивает гармонию и беззаботность. В сущности, эта логика ле-
жит в основе рассуждений Бальзака о благотворности крепостного права.
Бальзак был не первым и не единственным из французских литераторов эпохи Июльской монархии, писавших о России, кто открыто выражал свои симпатии российскому самодержавию. Так, например, убежденный легитимист Поль де Жюльвекур был апологетом Николая I, российского самодержавия и крепостного права, в которых он видел форму патриархальных, патерналистских отношений, основанных на власти старших над младшими (см. об этом подробнее: Corbet, 1967: 191-192). Граф д’Арленкур в путевых записках «Полярная звезда» (1843) восхищался Николаем I, создал настоящий культ императорской семьи, идеализировал крепостное право (там же: 229-231).
Французская легитимистская пресса 1830-1840-х годов прославляла Россию «как средоточие порядка и пример правильного (монархического) государственного устройства» (Мильчина, 2004: 294). Однако тема самодержавной власти и крепостного права у Бальзака получает оригинальную трактовку. Для Бальзака оба эти института не просто, в соответствии с его легитимистскими убеждениями, наиболее разумная и приемлемая форма правления, обеспечивающая общественную стабильность, спокойствие и оберегающая от революционных эксцессов, но основа мощи и влияния Российского государства. Мощь Российской империи основана на послушании народа, а крепостное право — одно из необходимых условий этого послушания. Освобождение крестьян «привело бы в расстройство всю империю, зиждущуюся на послушании» (Бальзак, 2002: 31). Здесь Бальзак, в сущности, повторяет Жозефа де Местра, который считал, что отмена крепостного права в России приведет к бунту и хаосу (Местр, 2007: 38). В подтверждение своего тезиса о дисциплине, послушании как залоге мощи Бальзак приводит исторические примеры (Древний Рим, варвары, завоевавшие Европу, Наполеон, сумевший на какое-то время заставить французов повиноваться). Для Бальзака дух русского общества — в послушании.
«Покорствовать, покорствовать, несмотря ни на что, покорствовать с опасностью для жизни, покорствовать даже тогда, когда покорность бессмысленна и противоестественна. Эта русская покорность особенно поражает того, кто знаком с решительной неспособностью к повиновению, царящей во Франции» (Бальзак, 2002: 16). Русские умеют быть послушными своему императору, и в этом их сила. Парадокс состоит в том, что покорность из недостатка превращается в достоинство и залог мощи Российской империи. «Если когда-нибудь Россия завоюет мир, она будет обязана этим исключительно покорности ее обитателей. Мне не составит труда показать, что русские созданы для того, чтобы покорять другие народы, и в этом им нет равных» (там же: 17).
Разобщенности французов как следствию буржуазного индивидуализма Бальзак противопоставил сплоченность русских под властью императора. Страстность русского характера усмиряется самодержавием. Если Гюго считал, что русский народ, как и всякий народ вообще, хорош, добр от природы, а развращает его отвратительное самодержавие, деспотическая власть над ним императора, то Бальзак, напротив, показывает пьянство, невежество, хитрость русского крестьянина, страстность русских, усмирить которые может только сильная власть.
Отсюда и, казалось бы, частное замечание писателя о красоте российского самодержца: «Все, что говорено о красоте императора, — чистая правда; в Европе, не говоря уже о других частях света, нет никого, кто мог бы с ним сравниться. Холодность его деланная: подобно Наполеону, он умеет улыбаться самым неотразимым образом. Сегодня император Николай один в целом свете олицетворяет власть, как она описана в «Тысяча и одной ночи». Николай — калиф в мундире. В сравнении с ним стамбульский падишах — все равно что простой супрефект» (там же: 4).
Здесь уместно сопоставить функционирование одного и того же приема — упоминание фигуры русского царя в контексте «Тысяча и одной ночи» — у Бальзака и Гюго.
У Гюго в «Рейне» уподобление великого князя Московского фантастическому персонажу восточной сказки — прием, позволяющий подчеркнуть азиатский, нецивилизованный характер власти на Руси. Давая в «Рейне» краткий экскурс в европейскую историю XVII в., Гюго писал, что «этот набросок был бы неполным без упоминания странной фигуры, восседающей по эту сторону Дона, на севере, на границе с Азией в сумерках вечной зимы» (Hugo, 1953: 561). «Этот призрак, — продолжает далее писатель, — занимавший воображение XVII столетия как дух полубожественной природы и правитель из «Тысяча и одной ночи», звался Великий князь Московский. Этот персонаж, скорее азиатский, нежели европейский, скорее сказочный, чем реальный, владычествовал над обширными территориями, время от времени опустошаемыми набегами татар» (там же). Для Бальзака сравнение Николая с калифом и упоминание о «Тысяча и одной ночи» не содержит отрицательных коннотаций, скорее наоборот — превращает российского императора в воплощение его мечты об «идеальной монархии» (П. Барберис).
Самодержавие для Бальзака в отличие от многих его предшественников, писавших
о России, отнюдь не является признаком или проявлением «варварства» русских. Там, где, по словам Бальзака, «французы увидят. одно лишь варварство» (Бальзак, 2002: 18), он усмотрел великие уроки истории. «Покорность — та хартия, в согласии с которой существует Россия», — писал он (там же), и, как можно понять из контекста, великий писатель был не против, чтобы и Франция присоединилась к этой хартии.
Итак, можно констатировать, что О. де Бальзак в оценках российского самодержавия и крепостного права определенным образом наследует десталевской традиции. Если Ж. де Сталь восхищали «религиозный и военный дух» русских как своеобразное противоядие против унификаторских и за-воевательских планов Наполеона, то Бальзака пленяют мощь и сплоченность Российской империи, основанная на любви народа
к императору и покорности власти, столь контрастирующая с относительной слабостью и борьбой политических сил в постнапо-леоновской Франции.
Зачастую под внешней шутливостью, афористичностью, непосредственностью интонации, имитирующей стиль дружеского письма, в «Письме о Киеве» скрывается глубина мысли и масштабность обобщений крупного писателя-реалиста, внимательного наблюдателя нравов, тонкого аналитика, «секретаря общества». «Письмо о Киеве» — на самом деле эссе Бальзака, плод его раздумий не только и не столько о России, сколько о современной Франции и Европе. Бальзаковское предостережение, обращенное к французскому читателю, может быть прочитано не только как констатация угрозы, исходящей от самодержавной, мощной, сплоченной духом послушания Российской империи, но и как диагноз, поставленный великим писателем французскому обществу, подточенному индивидуализмом, одержимому жаждой наслаждений и страстей, разобщенному, суетному, нетерпеливому. «В тот день, когда мы смиримся с ролью безвестно великих скромных людей, Франция будет спасена», — писал Бальзак (Сиприо, 2003: 215).
ПРИМЕЧАНИЕ
1 Имеется в виду книга А. де Кюстина «Россия в 1839 году» (1843).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ Бальзак, О. де. (2002) Письмо о Киеве // Пинакотека. № 13-14 (Приложение). М. С. 1-33.
Гроссман, Б. (1937) Бальзак в России // Литературное наследство. Т. 31-32. М. С. 149-322.
Макашин, С. (1937) Литературные взаимоотношения России и Франции XVПI-XIX вв. // Литературное наследство. Т. 29-30. М. С. V-LXXXП.
Местр, Ж. де. (2007) Четыре неизданные главы о России. Письма русскому дворянину об испанской инквизиции. СПб. : Владимир Даль.
Мильчина, В. А. (2004) Россия и Франция. Дипломаты. Литераторы. Шпионы. СПб. : Гиперион.
Сиприо, П. (2003) Бальзак без маски. М. : Молодая гвардия.
Balzac, H. de. (1968-1971) Lettres à Madame Hanska: En 4 v. P. : Editions du Delta.
Barbéris, P. (1972) Mythes balzaciens. P. : Armand Colin.
Corbet, Ch. (1967) L’opinion francaise face à l’inconnue russe. 1799-1894. P. : Didier.
Korwin-Piotrowska, S. (1933) Balzac et le monde slave. Madame Hanska et l’oeuvre balzacienne. P. : Librairie ancienne Honoré Champion.
May, J.-B. (1830) Saint-Petersbourg et la Russie en 1829. P.
Hugo, V. (1953) Hugo V. Le Rhin // Hugo V. Oeuvres completes: En 35 vol. P. : Andre Martel editeur. T. XXI.
BIBLIOGRAPHY (TRANSLITERATION)
Bal’zak, O. de. (2002) Pis’mo o Kieve // Pinakoteka. № 13-14 (Prilozhenie). M. S. 1-33.
Grossman, B. (1937) Bal’zak v Rossii // Literaturnoe nasledstvo. T. 31-32. M. S. 149-322.
Makashin, S. (1937) Literaturnye vzaimoot-nosheniia Rossii i Frantsii XVIII-XIX vv. // Lite-raturnoe nasledstvo. T. 29-30. M. S. V-LXXXII.
Mestr, Zh. de. (2007) Chetyre neizdannye glavy o Rossii. Pis’ma russkomu dvorianinu ob ispanskoi inkvizitsii. SPb. : Vladimir Dal’.
Mil’china, V. A. (2004) Rossiia i Frantsiia. Diplomaty. Literatory. Shpiony. SPb. : Giperion.
Siprio, P. (2003) Bal’zak bez maski. M. : Molo-daia gvardiia.
Balzac, H. de. (1968-1971) Lettres à Madame Hanska: En 4 v. P. : Editions du Delta.
Barbéris, P. (1972) Mythes balzaciens. P. : Armand Colin.
Corbet, Ch. (1967) L’opinion francaise face à l’inconnue russe. 1799-1894. P. : Didier.
Korwin-Piotrowska, S. (1933) Balzac et le monde slave. Madame Hanska et l’oeuvre balzacienne. P. : Librairie ancienne Honoré Champion.
May, J.-B. (1830) Saint-Petersbourg et la Russie en 1829. P.
Hugo, V. (1953) Hugo V. Le Rhin // Hugo V. Oeuvres completes: En 35 vol. P. : Andre Martel editeur. T. XXI.
