CC BY
21
литературы в статье И. Хорвата помогают не просто постичь роль Балашши в становлении мадьярской литературы, но и «вписать» его творческую индивидуальность в контекст венгерской культурной истории и европейского Средневековья и Возрождения.
Статья Ю. Гусева, также помещенная в конце сборника, позволяет читателю не только увидеть Балинта Балашши как социально активную личность и понять истоки его многоязычной и «многослойной» культуры, но и почувствовать драматический контраст между обстановкой отдельных ренессансных «островков» в Венгрии, где развивался культ гуманитарных штудий, и атмосферой непрерывных войн и конфликтов — захватнических и гражданских, терзавших родину поэта.
На этой же контрастности венгерской гуманитарной культуры XVI в. настаивает венгерский литературовед-компаративист, академик Т. Кланицаи, чей небольшой очерк, ранее уже переведенный с французского и опубликованный России, воспроизводится в сборнике стихотворений Балашши. Удачно показывая грань между культурной и исторической реальностью, окружавшей Балинта Балашши, и ее художественным осмыслением, исследователь демонстрирует как связь его поэзии с традициями Возрождения, так и ее уникальность, обусловленную языковым и культурным окружением венгерского поэта.
В.Ю. Лукасик
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. Сер. 9. Филология. 2008. № 1
Баевский В. Смоленская поэтическая школа в портретах. Смоленск: Изд-во Смоленского гос. ун-та, 2006. 136 с.
Известный литературовед принимает и развивает необщепризнанную концепцию смоленского критика А.В. Македонова (1909—1994), согласно которой вокруг М.В. Исаковского, первого крупного поэта, в отличие от «новокрестьянских» предшественников принявшего советские преобразования в деревне, сложилась некая поэтическая школа. «Поиски нового героя, синтез повествовательного, лирического и драматического начала поэтической речи, обыденного и героического в сюжете отличали в ту пору творчество самого М.В. Исаковского, А.Т. Твардовского — наиболее самостоятельного и могучего по масштабам видения и изображения жизни поэта, Н.И. Рыленкова, Д.Д. Осина, С.А. Фиксина и некоторых других поэтов. На протяжении 1930-х гг. ряд новинок смоленской поэтической школы стал достоянием всей русской советской поэзии, а сама смоленская поэтическая школа раство-
рилась в ней» (с. 6). Место жительства не все определяло; так, «особый путь» избрал активно участвовавший еще школьником в литературной жизни Смоленска А.И. Гитович.
Исаковского В.С. Баевский лично не знал и пишет о нем коротко, выделяя ключевые моменты его творческой биографии, такие, как послевоенное стихотворение «Враги сожгли родную хату...», которое «вызвало суровые политические нападки критики и долгое время замалчивалось: слишком вызывающе противоречило оно казенному оптимизму» (с. 16), или статья поэта «Доколе?» в «Вопросах литературы» (1968) против засилья стихоплетов-халтурщиков: она вызвала дискуссию, с ее зачинщиком согласились, однако «все осталось по-прежнему» (с. 18). Литературовед никого не идеализирует, в частности, полагает вслед за вдовой Н.И. Ры-ленкова, что выступление последнего против Пастернака во время его травли (1958) в «Литературной газете», «усугубившей его обвинительный смысл» (с. 118), было в значительной степени вызвано письмом Исаковского, возмущавшегося присуждением Нобелевской премии за «Доктора Живаго». Интертекстуальные же связи «свидетельствуют о том, что Рыленков внимательно читал Пастернака» (с. 120), хотя в период становления смоленской школы «критика предостерегала молодых поэтов от пастернакипи и ман-дельштампа» (с. 118). Любопытно, впрочем, что когда А.В. Маке-донов в конце 1927 года вступал в РАПП и в анкете на вопрос о любимом поэте написал «Мандельштам», «"Ничего, нам и такие нужны", — сказал один из руководителей РАПП В. Ермилов» (с. 34). Вместе с тем «первыми, кто в Москве поддержали Твардовского, были А. Тарасенков и Б. Пастернак, который одобрительно отзывался о его творчестве с тех пор, как оно попало в поле его зрения» (с. 37). Литературный и даже общественно-исторический процесс предстает в очень просто написанной книжке без всяких упрощений (прежде всего потому, что автор не склонен к умолчаниям). Ведь в первое послевоенное десятилетие прекрасный знаток поэзии Тарасенков стал достойным соратником Ермилова в деле истребления всего лучшего в советской литературе1. Союзом писателей тогда руководил Фадеев. Но в 30-е годы, когда литераторы-земляки преследовали Твардовского и это могло плохо кончиться после ареста его друга Македонова, в Москве дело поэта, как впоследствии (12 ноября 1988 года) критик писал В.С. Баевскому, «не получило хода из-за того, что ему не дал санкции Фадеев и, главное, из-за того, что самому Сталину понравилась "Страна Муравия"» (с. 46).
Македонову — хорошему знакомому, старшему другу — автор уделяет особое внимание не только в главе «"Кулацкий подголосок" и "враг народа": Александр Твардовский и Адриан Ма-кедонов», хотя он не был поэтом. Даже дается словесный портрет человека, которого Твардовский называл Сократом. «Невысокий,
курносый, некрасивый, диспластичный, с большим лбом и выразительными чертами лица, Македонов действительно напоминал дошедшие до нас описания внешности и изображения дневнегре-ческого философа» (с. 19). «Конечно, он выступал с марксистских позиций и подчеркивал это, однако решительно полемизировал с носителями вульгарного социологизма Динамовым, будущим исследователем литературных цитат Ленина Б.С. Мейлахом и будущим столпом официозного советского литературоведения смолянином М.Б. Храпченко» (с. 36). Заметим, что эти литературоведы были еще не самыми «вульгарными». В.С. Баевский сохранил и интересное частное суждение Македонова: «Например, однажды он написал мне о внутреннем родстве "Рабочего" Гумилева и "Стихов о Неизвестном солдате" Мандельштама (6.9.89). Этот сюжет следовало бы развернуть в специальную работу» (с. 81).
Впрочем, в книжке немало и других «сюжетов» для неофициальной истории литературы. Так, использован малоизвестный факт: в 1954 г. прославленный Твардовский безуспешно пытался добиться того, чтобы из его партийной учетной карточки изъяли запись о нем как о сыне «кулака». В 60-е годы возглавлявшийся им «Новый мир» печатал массу документальных свидетельств о темных сторонах исторического прошлого. «В.Я.Лакшин однажды шутя мне сказал, что они даже побаиваются, как бы их "Новый мир" не пришлось переименовать в "Русскую старину"» (с. 66— 67), — сообщает автор книги. После второй волны критики культа личности сверху (1961) стало возможно ранее невероятное, и Рыленков опубликовал в 1962 году в московской газете «Литература и жизнь» стихотворение с признанием в том, что ему приходилось «отрекаться // От оклеветанных друзей» тогда, «когда и дружба // Под подозрением была». «"Литература и жизнь" (остряки называли ее Лижи!) была официозным изданием, и публикация в ней такого стихотворения была симптомом» (с. 110).
К сожалению, В.С. Баевский повторяет советскую версию о том, что Н.И. Бухарин в докладе о поэзии на Первом съезде писателей (1934) «в центр внимания поставил поэзию Пастернака» (с. 119)2. Просто критики в его адрес там было меньше, чем хотелось официозу, и данная версия была сфабрикована для дискредитации как докладчика, так и поэта. На с. 35 исследователь приводит четверостишие смоленского поэта В.И. Муравьева (1934) со своим комментарием: «Есенинские темы, есенинский синтаксис, есенинский дольник», — в то время как собственно дольнико-вой в приводимой цитате является лишь одна, последняя строка, что В.С. Баевский, замечательный стиховед, конечно же, хорошо понимает. А в целом его книжка, кстати, изданная за счет заслуженного автора, в самом точном смысле слова — подарок читателям.
Примечания
1 А.К. Тарасенков (1909—1956) оставил, в частности, ценный библиографический труд «Русские поэты ХХ века. 1900—1955», опубликованный посмертно, в 1966 г. До мобилизации на фронт в 1941 г. Тарасенков опекал вернувшуюся из эмиграции М.И. Цветаеву и спас бы ее, если бы оставался в Москве. «27 января 1935 года <...> на вопрос критика Анатолия Кузьмича Тарасенкова, с которым они тогда дружили, о его "генеральной прозе" Пастернак ответил: "Вы очень правы, называя ее генеральной... Она для меня крайне важна. <...>".
Позднее Тарасенков скурвится в 47-м, после погромной статьи Суркова, и напишет проработочную статью о Пастернаке. А началось падение критика и его отдаление от Пастернака в 1936 году <...>» (Соколов Б. Кто вы, доктор Живаго? М., 2006. С. 19—20).
2 Эта версия встречается и в книгах, специально посвященных Пастернаку (см., например: Соколов Б. Указ. соч. С. 16, 72).
С.И. Кормилов
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. Сер. 9. Филология. 2008. № 1
Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М.: Российский гос. гуманит. ун-т, 2006. 696 с.
Сборник, изданный РГГУ, задумывался к 70-летнему юбилею М.Л. Гаспарова, но вышел уже как посвященный памяти ученого. Открывается книга комментариями Гаспарова к двум стихотворениям Б. Пастернака — «Мельхиор» и «Об Иване Великом». Комментарии строго научны, но выдержаны в том стиле Михаила Леоновича, который самую шумную аудиторию заставлял внимательно вслушиваться в его слова. Это не только публикация неизвестных ранее комментариев, но одновременно и демонстрация литературоведам того, как надо работать с текстом.
Книга разделена на две части. Первая, меньшая, посвящена собственно личности и научной работе Гаспарова, воспоминаниям о нем и восприятию его творчества в современном научном мире. Статья Н. Автономовой (второй инициал в сборнике на западный лад не указывается) «М.Л. Гаспаров: свой путь в науке» (с. 13—24) выдержана в духе противопоставления «нас», оставшихся, и ушедшего от «нас» ученого. Автор касается главным образом не содержания трудов Гаспарова, а его методов исследования и их развития во времени, что полностью соответствует заглавию статьи.
Весьма интересна статья Н. Брагинской «Утешение» (с. 25—33), в которой есть несколько абзацев о Гаспарове-стиховеде, написанных самим Михаилом Леоновичем (с. 29—30) и замечательных уже тем, что здесь можно увидеть, как он сам представлял себя в роли исследователя стиха.
В раздел включены две статьи-воспоминания с личными впечатлениями от встреч и совместной работы с Гаспаровым, дающие
9 ВМУ, филология, № 1
129
