CC BY
31PERSONA GRATA
Б. А. Кистяковский и публично-правовая этика российского конституционализма
Андрей Медушевский
Право и нравственность, могут ли они существовать вместе? Можно ли создать правовое государство, обойдясь без моральных принципов и ценностей? Возможно ли быть свободным в несвободном обществе? Автор статьи повествует о деятельности выдающегося философа, социолога, правоведа и общественного деятеля Х1Х-ХХ веков Богдана Александровича Кистяковского, который на протяжении всей своей жизни занимался разрешением этих вопросов, стремясь к созданию этико-правового, демократического Российского государства.
Перед каждым политическим движением, которое стремится утвердить демократические принципы, но не в состоянии сделать этого правовыми средствами в недемократическом обществе, всегда остро встает дилемма легитимности и законности, их согласования при выборе средств достижения поставленной цели. Действительно, должны ли предлагаемые обществу преобразования строиться на основе действующего (позитивного права) или допустимы отступления от него; что предпочтительнее в экстремальной ситуации — отказ от социальных преобразований во имя сохранения буквы закона или их осуществление, сопровождающееся отказом от «формальной законности»; возможно ли достижение правового идеала неправовыми способами, например в результате революции или террора; в какой мере используемые средства и процедуры способны деформировать поставленную цель и кто, в конечном счете, должен констатировать соответствие ее интересам общества — таковы основные вопросы исследования проблем права в области социологии и общественной морали.
Разрешение этих проблем современная теоретическая юриспруденция усматривает в создании особого ме-таправового подхода — необходимости обоснования правовых изменений с позиций публичной этики. Речь идет о создании особой морально-правовой атмосферы, благоприятствующей глубоким социальным изменениям, особенно в тех случаях, когда эти изменения не могут полностью опираться на фундамент разработанных позитивных законов. В условиях переходного периода актуализируются поэтому доктрины естественного права, выдвигающие
весь компонент традиционных нравственных норм и ценностей как заменитель отсутствующих демократических правовых норм и одновременно основу для их принятия. Такая ситуация сложилась при переходе от диктаторских режимов к демократии в странах Южной Европы в 1970-х и странах посткоммунистической Восточной Европы в 1990-х годах, но она существовала и в более ранний период — при переходе от абсолютизма к правовому государству в XIX — начале XX веков1.
Такой подход делает актуальным направление исследований в области публично-правовой этики — совокупности моральных норм и ценностей, которые составляют основу необходимых изменений позитивного права. В современной литературе данная проблематика обсуждается в рамках теории справедливости права. В принципе предлагаются три основные концепции: идея распределительной справедливости (выдвигающая на первый план концепцию равенства возможностей при формулировании правового порядка), идея легалистской справедливости (подчеркивающая приоритет норм действующего позитивного права перед абстрактными нравственными нормами) и идея комбинирования позитивного права и традиций правосознания данного общества как основы справедливости. Последняя концепция выводит проблему на более широкий уровень взаимодействия права, этических представлений общества и исторической традиции их взаимодействия и применения на практике.
В научной литературе с учетом этих концепций рассматриваются сложные нюансы соотношения права и нравственности в различных (в том числе вполне архаич-
ных) обществах, выработка публичных прав и субъективных публичных прав как антитезы государственному произволу в новое и новейшее время, наконец, вопросы защиты прав, в частности права на акты гражданского неповиновения в случае нарушения государством тех прав индивида, которые закреплены в конституции или предполагаются существующими изначально в силу природы вещей2.
Центральные проблемы, объединяющие эти направления исследований таковы: как добиться, чтобы общество рассматривало право как справедливое, а отступления от него — как проявление несправедливости, иначе говоря, как сблизить разрыв между правом и этикой (правосознанием), традиционно присутствующий во многих современных обществах, наконец, как установить, может ли вообще демократическое конституционное устройство реализоваться в неподготовленном и расколотом обществе и если может, то не является ли определяющим для судеб переходного периода фактор первоначального достижения морального и политического единства, создания новой публично-правовой этики как формы перехода от абсолютизма к правовому строю?
Богдан Александрович Кистяковский (04.11.1868, Киев — 16.04.1920, Краснодар) стал тем мыслителем, который в наибольшей мере оказался способным поставить и осветить этот своеобразный круг проблем. Он родился в семье профессора-криминолога А. Ф. Кистяков-ского, одного из активных борцов за реформирование уголовного права и отмену смертной казни в России3.
Б. А. Кистяковский проявил себя как философ, социолог, общественный деятель, правовед. Отметим различные влияния в его биографии, позволившие позднее сочетать логику ученого-юриста и радикального оппозиционера режиму. Б. Кистяковский учился на историко-филологическом факультете Киевского университета (1888), но был исключен из университета за участие в студенческом движении. Продолжил он обучение в Дерпте (Юрьевский университет) на юридическом факультете, но опять был исключен (1892). Затем учился в Берлине, окончил философский факультет Страсбургского университета (1898) и защитил докторскую диссертацию на немецком языке «Общество и индивид» в Берлине (1899). Докторскую диссертацию «Социальные науки и право» защитил в России (Харьков, 1917), предварительно издав по этой теме книгу в 1916 году4.
Кистяковский преподавал в Московском университете (1909), читал лекции по государственному праву в Коммерческом институте в Москве, директором которого был П. И. Новгородцев (1906—1908), в Ярославском демидовском лицее (1912—1917), с 1917 года — профессор юридического факультета в Киевском университете, а с 1919 года — академик Украинской академии наук. Вместе с президентом Академии В. И. Вернадским Кистяковский сыграл существенную роль в ее организации и отстаивании права на существование. Известна их совместная поездка в Ростов-на-Дону в 1919 году к А. И. Деникину для переговоров по поводу создания Украинской академии наук.
В. И. Вернадский относил Кистяковского к числу немногочисленных «выдающихся профессоров» и «наиболее выдающихся личностей» Киевского университета. Он обсуждал с ним, помимо академических, такие вопросы, как перспективы мировой войны, будущее России и Украины, в частности проблему украинизации (в политическом, языковом и бытовом аспектах и роль украинского националистического движения). По словам Вернадского, Кистяковский не замыкался на локальных проблемах и «считал в общем массу украинских деятелей серой»5. Позднее Кистяковский переехал в центр белого движения — Екатеринодар (Краснодар), где был выбран профессором Политехнического института. В этом городе он скончался от паралича сердца в 1920 году.
В трудах Б. А. Кистяковского отражены центральные проблемы обоснования публично-правовой этики русского конституционализма как особого социального и политического движения: изменения философских основ права, разработки программы конституционного движения в России и оценки его проектов, размышления о природе конституционных революций и роли правового нигилизма интеллигенции, а также ее ответственности за определение вектора развития общества по конструктивному (правовому) или деструктивному (революционному) пути и, наконец, чрезвычайно актуальную сегодня дилемму правового государства и терроризма, получившую первоначальное осмысление именно в российских условиях.
Эволюция философских и политических взглядов
В молодые годы Б. А. Кистяковский увлекался марксистскими социологическими и экономическими идеями, изучал труды К. Маркса и марксистскую литературу, участвовал в ее пропаганде в среде студенчества в Киеве, занимался ее переводами (например, Эрфуртской программы) во Львове и Дерпте (Юрьеве), что привело к невозможности продолжить образование в России. В дальнейшем, обучаясь в Германии, Кистяковский полностью воспринял неокантианское философское учение, непосредственно общаясь с его представителями — Г. Зиммелем в Берлине и В. Виндельбандом в Страсбурге, которое было отражено в его книге «Общество и индивид». Книга имела большой отклик в научной среде Германии, где ее рассматривали как определенный вклад в дискуссионные проблемы и методологию социальных наук.
Стремление сочетать элементы различных идеологий сохранилось у Кистяковского и в дальнейшем. Определенные трудности при интерпретации им теории государства и права связаны у современных исследователей с поисками синтеза марксизма и либерализма, социализма и правового государства и использованием идеологически окрашенной терминологии в оригинальной трактовке. Кистяковский, к примеру, выдвигал спорный тезис, что социалистическое государство есть продолжение государства правового или конституционного. «Несомненно, — писал он (1909), — что полное единение государственной власти с народом, т. е. полное единение государ-
ства как цельной организации, осуществимо только в государстве будущего, только в народном или социалистическом государстве. Последнее, однако, не будет в этом случае создавать новые принципы. Оно будет только применять тот принцип и ту идею, которую создали идеологи конституционного правового государства и которую они выдвинули и провозгласили хотя бы в знаменитой французской декларации прав человека и гражданина как цель и основную задачу государства вообще»6. Однако он не объяснял, в чем состоит различие этих двух типов государственности — социалистической и правовой. Скорее всего, под «социалистическим государством» он понимал просто эквивалент современного понятия «социальное государство» или даже шире — «справедливое государство». Ясно, что такая трактовка социалистического государства коренным образом отличалась от марксистской, где данный тип государства противопоставлялся предшествующим историческим формам «классовых» государств. Впрочем, и сам Кистяковский отмечал, что «правовая или юридическая природа социалистического государства еще очень мало исследована», и в дальнейшем предлагал оставить рассмотрение этого вопроса будущему.
Общение с Г. Еллинеком, М. Вебером, а также с обучавшимися в Германии русскими исследователями, (П. А. Новгородцев, А. А. Чупров) формировало мировоззрение Кистяковского как философа, социолога и общественного деятеля — последовательного сторонника философии неокантианства и конституционалиста, боровшегося за установление в России основ гражданского общества и правового конституционного общественного строя. Вместе с П. Б. Струве он издавал либеральный журнал «Освобождение». Переход Кистяковского на позиции конституционализма и либерального парламентаризма отражен в ряде его работ7. Новые стороны его философской концепции и общественной деятельности позволяет раскрыть богатый архивный материал его переписки с П. Б. Струве, относящейся к периоду Первой русской революции. В материалах отражена проблематика широких международных связей русских либералов и западных конституционалистов.
Еще в годы написания своей диссертации в Германии Кистяковский приводил отзывы и суждения на нее таких ученых, как В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Г. Еллинек и другие. Судя по его трудам и переписке, Кистяковский вполне разделял принципы неокантианской теории научного познания, как они были сформулированы, прежде всего, в определении границ естественно-научного образования понятий Г. Риккретом8, переосмыслении истории философии и ее задач В. Виндельбандом9 и конструировании теории идеальных типов как методологии социальных наук М. Вебером10, а также стремился переосмыслить с этих позиций историю философии права и социальной мысли. Его современники (Г. Еллинек) и последующие аналитики отмечали, что развитие взглядов Кистяков-ского следовало в русле германской философии права. Так, К. Шмитт, рассуждая о соотношении социологии и юриспруденции в немецкой правовой традиции от Елли-
нека до Кельзена, ставит между ними Теодора (Богдана) Кистяковского, сформулировавшего стереотипный взгляд на соотношение бытия и долженствования, каузального и нормативного рассмотрения — подход, завершившийся (у Кельзена) жестким противопоставлением социологии и права, нормы и реальности11.
Проект Основного закона Российской империи: аргументы «за» и «против»
Переписка Б. Кистяковского с М. Вебером и Г. Еллине-ком по вопросу о проекте Основного закона (фактически российской конституции), опубликованном П. Б. Струве в либеральном журнале «Освобождение», содержит много конкретных данных об отношении западных мыслителей к событиям в России и перспективам либерального движения, о сомнениях, высказанных германскими учеными и общественными деятелями, в частности, по поводу целесообразности введения в России всеобщего избирательного права)12. Кистяковский являлся главным связующим звеном между редакцией журнала «Освобождение» во главе с П. Б. Струве и западными академическими кругами. Со многими ведущими германскими учеными он познакомился при подготовке своей диссертации в Германии. Переписка его со Струве является поэтому ценным источником для реконструкции международных связей журнала. Уже в 1893 году, отвечая на критику Струве по поводу диссертации, Кистяковский ссылается на письменные отзывы таких ученых, как В. Виндельбанд, Г. Риккерт, П. Хензель, Франц фон Лист и Г. Еллинек13. Согласно их мнению, Кистяковскому особенно удалось противопоставление социальной психологии и нормативных наук, весьма поучительное для социологов (Виндельбанд); методологическое разрешение проблемы общего и частного в процессе образования понятий (Риккерт); реконструкция концепции «общей воли» Руссо и ее интерпретации в контексте нормативных понятий современной науки (Хензель); констатировалась правильность полемики с Р. Штаммлером (Франц фон Лист)14.
Особенно интересно мнение Г. Еллинека о работе Кистяковского в связи с последующими разногласиями по конституционному вопросу. «Она, — писал он, — принадлежит к лучшим, которые были написаны до настоящего времени о методе социальной науки, и благодаря этому труду вы завоевали прочное место в науке. В настоящее время я занят обширной работой о всеобщем учении о государстве, которая даст мне повод привлечь внимание более широких кругов к вашей книге: ее должны прочитать все, кто теоретически хочет работать в любой области общественной науки»15. Существенное мнение занимают вопросы социологической теории, обмен мнениями по поводу изданий сочинений Монтескье, Дюркгейма, а из русских ученых — Бердяева, Петражицкого, а также Дра-гоманова (сочинения которого готовились к опубликованию в журнале «Освобождение» на деньги украинских издателей). Кистяковский передает Струве информацию об отношении к его идеям в социал-демократических кругах. «Вас, — пишет он, — называли Бернштейном. Я
говорил, что для Бернштейна это чересчур большая честь»16. В ходе этого обмена мнениями прослеживается постепенный переход обоих мыслителей от классического марксизма к его неокантианской интерпретации, связанный с принятием либеральной парадигмы общественного развития. «Ваш оппонент, — сообщает Кистяковский в 1901 году Струве, — принимает увеличение ненависти к остаткам старого режима после проведения некоторых реформ за обострение противоположностей, что и служит ему подтверждением Zusammenbruchstheorie [теория провала (нем.). — Примеч. ред.]. Между тем усиление ненависти к старому режиму вместе с постепенным уничтожением его есть совершенно самостоятельное социально-психологическое явление, нисколько не подтверждающее теорию обострения противоположностей»17.
Выход из кризиса Кистяковский видел в создании правового государства, причем в германской интерпретации. Один из его учителей в Германии, известный теоретик права Г. Еллинек, принимавший активное участие в обсуждении конституционного вопроса в Европе и России, обратил внимание на научную работу Кистяковского, оценив его вклад как «лучший из всех, какие ему приходилось слышать в последнее время», и рекомендовал ему написать книгу (1902)18. Колебания между чистой наукой и политикой побудили Кистяковского, однако, поставить перед Еллинеком ряд конкретных вопросов оценки российской политической системы. Пожелание Струве обратиться к Еллинеку с предложением написать статью с критикой русского правительства для журнала «Освобождение» представлялось Кистяковскому нереальным. «Я сомневаюсь, — отвечает он, — чтобы Еллинек взялся писать статью, которая бы заключала морально-политическую оценку какого-нибудь современного явления». Речь шла о политике России в отношении Финляндии, которую Еллинек осуждал, однако подчеркивал, что «с своей юридической т. з. не может встать на их сторону»19. Для развивавшегося Еллинеком учения о государстве как юридическом лице было характерно представление о нем как едином и неделимом носителе суверенитета, апологии сильной монархической власти. Отстаивая эти принципы в Германии, Еллинек не мог выступать против них применительно к России, с чем связан его отказ дать юридический комментарий по вопросу о Финляндии.
В последующих письмах эта позиция Еллинека объясняется Кистяковским более подробно. С точки зрения юридической теории, пишет он Струве, Еллинек «не может рассматривать февральский манифест 1899 года как Verfassungsbruch [крушение конституции (нем.). — Примеч. ред.] в Финляндии. Если Финляндия не отдельное государство, что и Вы, кажется, признаете, то финляндская конституция не может ограничивать русского императора. Гарантией для финляндской конституции может явиться лишь русская конституция»20. Вопрос о том, каков статус Финляндии в Российской империи, вызвавший столь бурные споры, решается Еллинеком с формально-юридических позиций. Его ответ поэтому никак не мог вызвать сочувствия сторонников автономии и, скорее, соответствовал желанию консерваторов сохранить суще-
ствующее положение. «При современных условиях, — заявил он Кистяковскому, — финляндская конституция является лишь привилегией, данной Финляндии русским императором, который может всегда взять ее назад. Эта т. з. станет понятна, если Вы примете во внимание, что положение Финляндии вполне аналогично положению английских колоний»21. В ходе этой дискуссии по финляндской конституции наметились различия позиций германского ученого и русских либералов: первый исходил из того, что есть на самом деле, вторые — из того, что желательно, справедливо, а потому должно быть в принципе. Этим объясняется умеренность политической позиции Еллинека и радикализм его русского окружения.
Наиболее отчетливо данное противоречие проявилось в дискуссии по проекту российской конституции, напечатанному в журнале «Освобождение». Подобный разбор основных изменений представлен в письме Кистяковского к Струве от 26 октября 1905 года. В нем сообщается о предпринятых Кистяковским (совместно с С. И. Живаго) усилиях по популяризации в Германии конституционного проекта, который стал доступен немецким ученым в результате появления его перевода на французском языке. Для этого Кистяковский провел переговоры с Еллинеком и Вебером о возможности публикации рецензий на проект в солидных периодических изданиях (окончательный выбор пал на «Deutsche Juristenzeitung», рекомендованный Еллинеком по причинам его распространенности и частоты появления). Общий итог этих переговоров оказался весьма успешен: «Мне кажется, — отметил корреспондент в письме к Струве, — Вам нечего опасаться, что немцы обойдут молчанием этот проект»22. В то же время уже первый обмен впечатлениями показал глубокое различие позиций германских и русских ученых, состоящее прежде всего в диаметрально противоположных воззрениях на всеобщее избирательное право. Германская юриспруденция, трактуя этот вопрос, могла опираться уже на солидный западноевропейский опыт, а также опыт германских государств, показавший, что всеобщее избирательное право может стать инструментом антидемократической и антиправовой политики (что вполне подтвердила последующая история XX века).
Напротив, русские конституционалисты в эпоху начала революционных перемен видели в институте всеобщих выборов единственную гарантию от монархического деспотизма, наивно полагая, что народное волеизъявление может быть осуществлено только в пользу правового государства. С этой точки зрения спор Еллинека и авторов проекта российской конституции (это была позиция журнала «Освобождение») позволяет понять позиции обеих сторон и, одновременно, объясняет последующее стремление сделать конституционный проект более умеренным. Из переписки видно, как первая положительная реакция на проект сменилась его острой критикой.
По сообщению Кистяковского, Еллинек, получив проект, «был поражен безграничным радикализмом его». Главными объектами критики стали: всеобщее избирательное право, общий стиль проекта российской конституции, его заимствованный характер, отсутствие серьез-
ной юридической проработки принципиального вопроса о порядке работы парламента. Усматривая большую ошибку во введении всеобщего избирательного права в России, Еллинек осудил этот институт в принципе: «Всеобщее избирательное право — это господство глупости и реакции. У нас в Бадене оно привело к победе центра и клерикалов. Теперь университеты погибнут» и т. д. В ходе последующих споров он высказался еще более резко, осудив проект за шаблоны, безвкусицу и бездарность (Schablonen, Laftigkeit und Geistlosigkeit). Он, по его мнению, целиком проникнут «обезъянничанием, ничего оригинального»23. В качестве примеров бездумного подражания Еллинек упомянул о регламенте работы парламента (Geschäftsordnung), заимствованном составителями русского проекта из западноевропейских конституций. По его мнению, данный порядок (при котором регламент своей деятельности определяет сам парламент) может привести к блокированию законодательной работы. «Между тем история показала, что при таком порядке нет возможности бороться с обструкцией, а обструкция даже небольшой группы может сделать парламент Geschäftsunfähig (недееспособным)»24.
Отметим, что в критике Еллинеком института всеобщего избирательного права и парламентских обструкций проявились его монархические взгляды и сдержанное отношение к парламентаризму. Но в то же время это была позиция реалистически мыслящего юриста, озабоченного соответствием правовых норм реальному положению вещей. С этих позиций он подробно остановился на механизме выборов в различных странах — вопросе, представлявшемся составителям русского конституционного проекта далеко не первостепенным и, скорее, даже техническим. Еллинек выступил против осуществления выборов по «системе записочек», предпочитая порядок, установленный в Сербии, где выборы проводятся шарами, или в Бельгии, где кандидаты, расположенные в списке в известном порядке, получают оценку избирателей в виде креста напротив их имен. В России поэтому простое заимствование западных образцов нежелательно, хотя с учетом ее специфики «можно было бы придумать что-нибудь подобное и в России».
Эти идеи были признаны вполне правомерными, и в дальнейшем порядок выборов подробно обсуждался в русской специальной юридической литературе. Отрицательное отношение Еллинека к конституционному проекту редакции журнала «Освобождение» не нашло понимания у авторов проекта, связанных с решением чисто политической задачи. Пытаясь преодолеть растущее разногласие, Кистяковский (считавший позицию Еллинека излишне умеренной и даже реакционной) предложил компромиссную форму его участия в обсуждении: «Я посоветовал ему не писать против всеобщего избирательного права, т. к. в России его совсем не захотят слушать. Но зато мы были бы ему очень благодарны, если бы он обсудил чисто государственно-правовые вопросы об отношении к Финляндии и Польше и т. д.»25. По этим вопросам, как мы видели, различие позиций было также достаточно ощутимо. В результате Еллинек отказался пи-
сать о российской конституции, «так как его только будут ругать, а пользы никакой».
Сходную по многим параметрам оценку конституционного проекта дал М. Вебер. В его трудах идеи русских конституционалистов также рассматривались, скорее, как некий политический идеал, который вряд ли может реализоваться в политической практике мнимого конституционализма. Информируя Струве о переговорах, Кистяковский отмечает его умеренную позицию: «Пришлите обязательно один экземпляр проекта Prof. Max Weber'y — Heidelberg Hauptstrasse 73. Он настолько интересуется русским освободительным движением, что начал изучать русский язык и прочитал со словарем несколько статей из "Освобождения". Когда я летом заехал к нему, он, между прочим, тоже возмущался безграничным радикализмом программы "Союза освобождения"»26. Тем не менее Вебер сочувствовал целям русского освободительного движения и принимал даже косвенное участие в распространении журнала «Освобождение» в Германии, сообщив Кистяковскому адреса магазинов, которые могли бы заинтересоваться русскими изданиями27.
Особый вопрос об отношении русской эмиграции к проекту российской конституции также отражен в переписке. Кистяковский предлагает направить экземпляр проекта в Юридический семинар Гейдельбергского университета. Его в этой связи интересует также доставка в Германию специального издания материалов по выработке конституции, где публикуется, в частности, проект группы членов «Союза освобождения»28. Кистяковский активно вел переговоры с рядом немецких издательств (в частности, с Дитцем) о перспективах издания. Существенную роль играл Кистяковский и как посредник в передаче материалов журнала «Освобождение» в Россию и, в частности, на Украину. В ряде писем он просит, например, прислать ему номера «Освобождения» на тонкой бумаге «для удобства транспортировки в Россию»29. Сообщая в другом случае о намерении редакции журнала «Киевские отклики» осветить проблему конституционализма, он просит дополнительных материалов: «Редакция затеяла издавать тексты европейских конституций дешевыми брошюрками, теперь она решила присоединить издание брошюр по конституционным вопросам»30. Однако, оценивая свой вклад в разработку конституционного вопроса, Кистяковский отмечал, что в Германии он будет «даже полезнее для русского движения, чем живя в России»31. Особые надежды возлагались при этом на Гейдельберг, «ввиду читальни и русского общества»32.
Рассмотренные документы показывают, таким образом, широкое обсуждение освобожденческого проекта российской конституции и в то же время достаточно осторожную, если не критическую, реакцию на него со стороны западных ученых. Вот как описывает реакцию М. Ве-бера его супруга Марианна: «Политический интерес Ве-бера был также страстно возбужден, когда в 1905 году разразилась первая русская революция. Он быстро изучает русский язык, напряженно следит за ежедневными событиями по ряду русских газет и ведет оживленный обмен мнениями с бежавшим в Гейдельберг русским про-
фессором государственного права Т. Кистяковским, одним из духовных вождей "кадетов", которые участвовали в подготовке революции». «Вебер полностью сжился с душой и культурой русского народа и в течение ряда месяцев, затаив дыхание, напряженно следил за развитием русской драмы». Вопросы, интересовавшие Вебера и ставшие предметом обсуждения с русскими коллегами, заключались в следующем: «Будет ли восточный колосс, который уже одной своей материей оказывает такое давление на западного соседа, так подвержен влиянию европейской либеральной идеи, что династическая жажда власти не сможет больше опираться на царизм? Будет ли там как следствие мученичества русской "интеллигенции" принята конституция, которая окажет влияние на освободительные стремления собственной страны? Вебер вскоре понял, что завоеванные у автократии формы принесли лишь видимость свободы, а не ее саму. С чисто азиатской хитростью полицейское государство саботировало поставленные самому себе границы»33. Вдохновленный лучшими европейскими образцами конституций, проект российской конституции представлялся, по мнению критиков, слишком декларативным в отношении специфических проблем Российской империи, а реализация конституционных реформ на практике вела к появлению режима мнимого конституционализма34.
Переход России к конституционному строю: юридические проблемы и поиск реиений
Интересны идеи Б. А. Кистяковского о том, что между абсолютистско-монархическим и правовым государством нет непреодолимой грани, но есть период перехода, вхождения в новое состояние. Конституционное государство после своего формального учреждения далеко не сразу становится таковым. В то же время абсолютная монархия в определенный момент уже содержит новые институты. Переходное состояние может составить целую эпоху. В этих взглядах есть много общего с воззрениями М. Вебера и Г. Еллинека, которые вместе с Кистяковским активно участвовали в анализе событий, происходивших в России (в частности, при обсуждении проекта российской конституции, составленного русскими либералами в канун революции и посланного М. Веберу и Г. Еллинеку на рецензию через Б. Кистяковского). В годы первой русской революции Кистяковский поддерживал постоянные научные контакты с Вебером и Еллинеком; в 1906 году переехал в Москву и выступал в ряде изданий («Критическое обозрение», «Право», «Юридические записки»).
Манифест 17 октября 1905 года Кистяковский воспринял как важный шаг к конституционному государству и активно способствовал борьбе за правовое сознание интеллигенции, за повышение правовой и политической культуры, против разрушительных тенденций социалистической идеологии. Отметим, однако, что для теории конституционного права рассматриваемого периода многие вопросы выглядели не столь отчетливо, как в современном учебнике права. Например, отсутствовало единство мнений о том, является ли конституционная монар-
хия самостоятельной формой правления или только переходной формой при движении от абсолютизма к республике; тождественны ли понятия «конституционная и парламентская монархии» или они представляют собой различные типы политико-правового режима; необходима ли реализация принципа разделения властей в демократической конституции (в своей буквальной формулировке этот принцип подвергался серьезной критике как в западной, так и в русской правовой литературе этого периода за несоответствие другому основополагающему принципу — народный суверенитет). Кистяковский внешне солидаризировался с позицией руководства Конституционно-демократической партии, считавшей уступки самодержавия недостаточными, а лозунги либерального движения нереализованными. Его мнение, следовательно, отличалось от группы умеренных деятелей партии, которые, подобно В. А. Маклакову, считали более важным обеспечить сотрудничество либеральной общественности и правительства против революционного экстремизма35.
Кистяковский последовательно примыкал к тому течению в правовой литературе, которое выдвигало на первый план договорную теорию государства и отрицало теорию разделения властей. В обобщающем труде по сравнительному конституционному праву — лекциях по общему и русскому государственному праву в Московском коммерческом институте в 1908/1909 академическом году — Кистяковский обосновывал идею, что «парламентская система представляет прямую противоположность системе разделения властей»; «разделение властей практически не осуществимо», а попытки его реализации ведут к революциям и частым государственным переворотам. Поэтому необходимо не разъединение властей, а, напротив, их «объединение путем парламентской системы правительства»36. Потому Кистяковский (как и А. С. Алексеев) предпочитал использовать понятие разделения функций власти.
Причина столь жесткого неприятия формулы Монтескье заключается в предпочтении русскими либералами монистического парламентаризма перед разделенным правлением. Полновластие парламента (реализованное в Великобритании и во Франции периода Третьей Республики) являлось для них высшим выражением демократизма, а возможные ограничения парламентаризма (например, в президентской системе США) выступали как своеобразное отклонение от магистральной исторической тенденции. Кистяковский, придерживаясь этой позиции, считал, что «ни одна идея не принесла Франции столько несчастий, как идея или теория разделения властей»; модель жесткого разделения властей, представленная в США, фактически не действует на практике (поскольку законодательная и исполнительная власть действуют совместно в комиссиях Конгресса); наконец, в странах Латинской Америки все попытки реализовать разделение властей оканчивались революциями и государственными переворотами.
Это отстаивание Кистяковским монистического парламентаризма — вполне в духе его времени — не учитывало тех негативных следствий данной системы, которые
стали очевидны позднее, во время кризиса парламентаризма в Европе межвоенного периода. Тем не менее эта концепция повлияла на его позицию в отношении российских реформ: их продолжение связывалось исключительно с концепцией ответственного (перед Думой) министерства. Еще больше вопросов вставало при оценке отдельных национальных моделей конституционно-монархической государственности, поскольку трудно было отделить правовой анализ от политического в условиях переходного периода. Эти дискуссии, в которых активно участвовал Кистяковский, стали актуальны для России с переходом к новым формам политического устройства.
Говоря о «переходе России к конституционному строю», Кистяковский подчеркивал противоречивость этого процесса. С одной стороны, он указывал на юридический отказ от абсолютизма как формы неограниченного правления монарха, с другой — отмечал дарованный характер новой российской конституции — Манифеста 17 октября и связанные с этим ограничения конституционной демократии: отсутствие реального разделения властей, сохранение указного права монарха и значительных конституционных и экстраконституционных прерогатив административной власти, возможных особенно в условиях исключительного положения.
Эти наблюдения многих юристов того времени приводили их к противоположным выводам: для одних такие изменения политической и правовой системы выступали как вынужденная уступка власти обществу, которая не означает качественного изменения ситуации (так считали Ф. Ф. Кокошкин, П. Н. Милюков и др.)37; для других, напротив, обнародование нового законодательства стало доказательством ограничения самодержавия и начала перехода к правовому государству (так думал, например, В. М. Гессен)38. Кистяковский был ближе ко второй позиции, хотя формулировал ее более осторожно. В отличие от Гессена, утверждавшего, что Манифест непосредственно вводит конституционное начало в новое государственное право России, Кистяковский полагал, что «по точному смыслу манифеста, он не является конституцией и вообще не есть закон, а только обещание издать за-кон»39. В последующем эта задача была выполнена с принятием ряда основных государственных законов. Это позволило Кистяковскому в конечном счете сделать вывод, что «конституционный государственный строй у нас установлен и у нас существует конституция», «законодательством 1905—1906 гг. у нас создана прочная основа для нашего дальнейшего конституционного развития. Установленные им гарантии и их неприкосновенность должны обеспечить нам возможность непрерывного развития без новых потрясений»40. С этих позиций Кистя-ковский активно выступал как ученый, публицист и преподаватель государственного права.
Правовой нигилизм: интеллигенция и правосознание
Постреволюционный период поставил перед либеральным движением ряд новых проблем: следует ли считать
достигнутые конституционные изменения достаточными или их нужно отвергнуть во имя высших идеалов; должно ли оппозиционное движение использовать правовые инструменты воздействия на самодержавие или должно обратиться к неправовым методам мобилизации общественного сознания; какой должна быть позиция интеллигенции по отношению к народу и власти?
В известном сборнике статей «Вехи» (1909), в котором можно было найти ответы на эти вопросы, Кистяковский выступил со статьей «В защиту права. Интеллигенция и правосознание»41, не утратившей значения и до настоящего времени. В этом сборнике при определенных различиях взглядов и даже идейных противоречиях общим было обращение от идей легального марксизма к пониманию необходимости либеральной демократии, разочарование в теории и практике социалистических движений в России. Ответственность интеллигенции за выбор пути российского общества ученый ощущал остро и охарактеризовал ее резкими формулировками. В упомянутой статье он писал, что российская интеллигенция состоит из людей, которые ни индивидуально, ни социально не дисциплинированы. Россия, как он считал, начала переход к правовому государству, и задача интеллигенции, всех мыслящих людей не мешать, но помогать в этом.
Главная проблема, по мнению Кистяковского, в том, что русская интеллигенция никогда не уважала право, никогда не видела в нем ценности. При таких условиях «у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития»42. При этом нигилистическое отношение интеллигенции к двум аспектам — правам личности и «объективному правопорядку» (например, суду) — играет роковую роль. Считая правовой нигилизм «притупленностью правосознания» и «застарелым злом» российской реальности, Кистяковский выступал за необходимость радикального переосмысления этого положения, особенно актуального как полученный урок, который, как он думал, интеллигенция должна была учесть после Первой русской революции.
Призыв Кистяковского, однако, не был услышан интеллигенцией. Напротив, его идеи встретили жесткую критику со стороны левой ее части, издавшей альтернативный сборник статей под названием «"Вехи" как знамение времени» (1910). В одной из статей Я. Вечева «пресному идеализму» Кистяковского противопоставлялся «строгий теоретический реализм» в вопросах права, состоящий фактически в том отождествлении права и силы, которое затем стало господствовать в России XX века под видом марксистской теории государства и права и означало торжество правового нигилизма и волюнтаризма. «Революция, согласно данному подходу, может прекратить действие всякого избирательного и парламентского механизма: какие уж тут избирательные урны, когда ставятся урны погребальные! Революция может прекратить действие всяких судов: какие тут суды, когда революция есть верховный суд истории над отжившим строем и в то же время народный самосуд над ним! Революция может прекратить всякие гарантии неприкосно-
венности личности: какая уж тут неприкосновенность, когда вопрос решается на баррикадах, на улице, с оружием в руках в ряде восстаний и контр-восстаний. Здесь все подчинено высшему закону войны»43.
Эти представления делали необходимым теоретическое осмысление проблемы права и революции — разработку теории конфликта позитивного права и революционного правосознания, включали переосмысление самого понятия права как неизменной общественной ценности. Исходя из этого, революция представала как перерыв в действии права, явление, способное оборвать действие одного правопорядка и создать на его месте новый. Вывод заключался в том, что законы революции не есть законы правотворчества и между ними необходим осознанный выбор. Кистяковский делал выбор в пользу создания новых правовых норм.
Теоретик конституционных революций
Понятие «конституционная революция» стало активно использоваться первоначально для характеристики перехода от монархического абсолютизма к правовому или конституционному государству. Абсолютистско-монархи-ческая форма государства в качестве идеального типа характеризовалась неограниченной властью монарха, распоряжения которого имеют непререкаемый характер (то есть подлежат безусловному исполнению). Разновидностью абсолютизма являлось так называемое полицейское государство, основной чертой которого выступала правовая регламентация всех сторон жизни общества и, соответственно, ограничение прав индивида. Идеальному типу абсолютистского государства либеральная юриспруденция противопоставляла тип правового государства, важнейшим элементом которого становилось народное представительство, соучаствующее во власти. Формой реализации данной конструкции сначала выступала конституционная монархия, рассматривавшаяся как идеал смешанной формы правления. В рамках данной модели происходит, как показал Кистяковский, преодоление отчуждения между властью и обществом, так как последнее получает возможность активно воздействовать на направление законодательного процесса. Данный тип власти может возникнуть эволюционным путем или в ходе конституционной революции, ограничивающей монархический суверенитет. Примерами таких конституционных революций для Кистяковского являлись революция 1905 года в России и переход к конституционной форме правления в странах Азии: Японии, Турции, Персии, Ки-
тае44.
Выдвижение идеала правового государства, полагал Кистяковский, еще не означает, что оно возникает исключительно на основании права или правовым путем. История показывает, что вообще государства редко возникают правовым путем. Это происходит благодаря войнам за независимость (возникновение США, балканских государств — Сербии, Греции, Черногории, Румынии), революции (Французская Республика) или под угрозой ее возникновения (переход к формам конституционной
монархии в Центральной и Восточной Европе), объединения или распада государств (Италия и Германия) или просто войн. С этой точки зрения, вся история есть история кризисов в праве (Г. Еллинек)45 или, напротив, борьбы за право (Р. Иеринг)46, поскольку результатом этой борьбы всегда были создание новых правовых систем и самоопределение государств, выражавшееся в принятии новых конституций. Образцами силового решения конфликтов Кистяковскому послужили завоевание Англией свободных республик — Трансвааля и Оранжевой реки, оккупация Германией Эльзаса и Лотарингии, присоединение к Австро-Венгрии без соблюдения правовых процедур и выяснения согласия населения Боснии и Герцеговины.
Это наблюдение Кистяковского может убедить пессимистов в правильности скептического отношения к праву (его тождества с силой), а оптимистов — в обратном — неизменном торжестве правовой идеи, которая только возрождается и укрепляется в ходе кризисов. Все они могут заключить, что неправовые отношения (в виде переворотов и нарушений конституции) способствуют будущему торжеству глобального правового порядка над неправовым и преобладанию правовых методов разрешения социальных конфликтов. Во всяком случае ясно, что революции происходили как в неконституционных, так и в конституционных государствах, где они разрушали правовой строй, что можно предвидеть и в дальнейшем. Следовательно, расширение правового регулирования общества, создающее, с одной стороны, рамки правового и рационализирующего начала, в то же время усиливает сферу противостояния ему и число конфликтов в праве. Как в абсолютистских монархиях, писал Б. А. Кистяковский в 1909 году, «так же точно и в конституционных государствах происходили революции, нарушавшие правовой строй, и не исключена возможность и в будущем возникновения революционных переворотов. Особенно часто в конституционных монархиях делались попытки восстановления неограниченной монархии, конечно, не правовым путем. С другой стороны, в современных конституционных монархиях иногда возникают антидинастические и антимонархические движения, которые неправовыми средствами стремятся ниспровергнуть монархию, гарантированную конституцией. Еще и в наше время при возникновении политических конфликтов руководители политических партий и общественных движений очень легко переходят при первой возможности к решению этих конфликтов насильственными мерами, вместо того чтобы пользоваться правовыми путями и методами, предоставленными конституцией страны»47.
Конфликт реальности и идеала, породивший конституционные кризисы в XX веке, представлял собой следствие стремительно набиравших силу процессов модернизации. Их выражением становилось растущее противоречие массового общества и правовых идеалов либерализма, политической культуры и позитивного права, легитимности и законности. Разрешение этого конфликта усматривалось в различных стратегиях революционных или реформационных изменений.
Темами научных трудов Кистяковского в этой связи были актуальные проблемы становления конституционных идей: «Конституции, дарованные и завоеванные», «Кабинет министров и ответственное правительство», «Государственная Дума», «Как осуществить народное представительство», «Областная автономия и ее пределы» и другие. Он полагал, что Манифест 17 октября только тогда можно считать октроированной конституцией, когда возникнет вся структура дополнительных законов, реально ограничивающих самодержавного монарха. В случае невыполнения этого условия, подчеркивал он, конституционный вопрос не получит решения и необходимо будет непосредственное обращение к учредительным правам нации, то есть созыву учредительного собрания, задачей которого явится принятие уже договорной (а не ограниченной октроированной) конститу-
ции48.
Как и другие конституционные демократы, ученый считал одним из важных способов повышения правовой культуры общества чтение курсов сравнительного государственного права, выступления в журналах и газетах, издание в России переводов книг западной конституционной классики, к которым он писал вступительные статьи (например, к книге Г. Еллинека49). В предвоенные годы Кистяковский по заданию ЦК Конституционно-демократической партии занимался разработкой той части партийной программы, которая была посвящена национальному вопросу50.
Правовое государство и терроризм
Главной проблемой для мыслителя становится соотношение права и нравственности. Итоговый труд Кистяковского — книга «Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права»51 — обобщает его концепцию в области философии и социологии права. Этот труд объединяет серию концептуальных статей, выходивших на протяжении ряда лет и посвященных в принципе одной теме — пониманию выбора путей развития России к правовому государству и гражданскому обществу. Этот путь он видел в отрицании социалистического варианта развития и постепенном преодолении правового нигилизма обществом и прежде всего интеллигенцией, осознающей свою ответственность. В центре внимания книги, как отмечает сам автор, стоят проблемы права: право, регулируемое этическими подходами, должно занимать в работе ведущее место потому, что оно занимает ведущее место в реальности, «в жизни культурных обществ».
Книга Кистяковского не ставит целью создать теоретическую систему, она больше ориентирована на методологический анализ практики решения социально-научных и теоретико-правовых вопросов. Ключевые проблемы обозначены в названии разделов: общество, право, государство, культура. Выступая как философ-методолог, социолог и политик, автор видит главную идею исторического развития общества своего времени в движении к правовому государству.
В русской правовой и политической литературе проблема соотношения права и этики выявила высокую степень конфликтности. Среди представленных теорий выделялись те, которые отождествляли право и нравственность, те, которые их разделяли и противопоставляли друг другу, и, наконец, те, которые искали возможность компромисса между ними и занимались разработкой условий этого компромисса. Так, Л. Н. Толстой, исходивший из абсолютного значения нравственных начал, решительно отрицал возможность какой-либо связи нравственности и права, ставя первую неизмеримо выше второго; Б. Н. Чичерин с учетом противоположного принципа считал, что право стоит, несомненно, выше этики и, значит, гораздо важнее для общества; В. С. Соловьев утверждал необходимость взаимодействия этих двух способов социального регулирования, полагая, что «право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла» или своего рода гарантированный «минимум нравственности»52.
Б. А. Кистяковский, как неокантианец, разумеется, различал и даже противопоставлял право и этику, однако его всегда интересовал вопрос об их сближении на практике, разрешении вопроса о том, «в чем право и нравственность родственны и близки между собой»53. Он, как и другие либералы (П. И. Новгородцев, В. М. Гессен), подчеркивал неправомерность противопоставления правового государства как «буржуазного» некоему справедливому или «социалистическому» строю. В своем сущностном содержании справедливое государство и есть правовое, иного не дано. Если социалистическая идеология действительно стремится к созданию социально справедливых отношений, то пусть делает это правовым путем, для чего необходимо правовое государство. В лекциях в Московском коммерческом институте он подчеркивал: «Только один тип государства, именно современное конституционное правовое государство есть высшая форма государства, которую до сих пор выработало человечество как реальный факт»54.
К переосмыслению политического радикализма имеет отношение еще одна работа Кистяковского — «Страницы прошлого. К истории конституционного движения в России», посвященная анализу партии «Народная воля» и написанная как критический анализ книги В. Я. Богу-чарского по истории политической борьбы 70—80-х годов XIX века55. История партии «Народная воля», как считает Кистяковский, показала, что «естественное развитие всякой подпольно-революционной, а тем более террористической организации приводит к тому, что она необходимо попадает в руки провокатора»56. В этой работе Кистяковский высказывает идеи, отчасти близкие тем, которые другой социолог, М. Я. Острогорский, рассматривал на примере тенденций развития закрытых политических объединений, создающих свой центр (кокус) для манипулирования массами, отличающимися в переходный период слабой политической культурой57.
Таким образом, Б. А. Кистяковский одним из первых в русской правовой мысли предложил решение ряда сложных «метафизических» вопросов, связанных с нравственной стороной права. Прежде всего, в его сочинениях нашли последовательное выражение неокантианские философские идеи, ставшие основой современных дискуссий по проблемам соотношения естественного права и юридического позитивизма, сущего и должного, онтологической и деонтологической концепций права. Ки-стяковский наметил контуры такого направления в современной теории права, как публично-правовая этика, справедливо рассматривая его как необходимую предпосылку успеха конституционных преобразований в традиционном авторитарном обществе.
Он обратил внимание на то, что конституционная революция в условиях неподготовленного общественного сознания и отсутствия социального консенсуса может быть воспринята обществом не как торжество правовых идеалов, а, напротив, как сигнал к неправовым действиям, сознательному отторжению даже тех достижений правового порядка, которые существовали при прежнем авторитарном режиме. В этом случае общество не ограничится конституционной революцией, но перейдет к революции социальной, фактически — социальной анархии, где война всех против всех не оставляет места каким-либо основам правопорядка. Результатом станет не правовое государство (народный суверенитет), а установление нового цезаристского режима, узурпирующего волю народа и бесконтрольно выступающего от его имени.
Ни одна конституционная революция последующего времени не смогла обойтись без ответа на вопросы, поставленные Кистяковским, главным из которых был и остается «якобинский аргумент» — возможность трансформации провозглашенной демократии в режим террора. Все современные дискуссии по проблемам демократии, защиты прав меньшинств, гарантий прав личности от угрозы как справа, так и слева представляют собой переосмысление опыта правового нигилизма предшествующего времени.
В связи с этим понятно, почему Кистяковский впервые в русской юридической литературе столь четко поставил проблему правового нигилизма, сформулировав парадоксальный вывод: главная угроза правовому государству исходит не столько от темных народных масс, сколько от революционной интеллигенции, традиционно отвергавшей не только право, но и нравственные нормы, стоящие на пути достижения ее целей. В этом контексте индикатором позиции интеллигенции становилось ее отношение к террору вообще и русским террористическим организациям в частности. Отказ от однозначного осуждения террора даже либеральными партиями (не говоря о революционных) обоснованно воспринимался Кистя-ковским как плохой признак для перспектив устойчивого развития конституционализма в стране.
Поэтому основное внимание в трудах Б. А. Кистяков-ского, помимо философских и теоретических проблем права, занимал анализ возможности индивидуальной свободы в условиях несвободного общества, возможности
отстоять если не публичную, то индивидуальную правовую этику «субъективных публичных прав», противопоставив ее коллективистским доктринам XX века.
Андрей Медушевский - профессор Государственного университета - Высшей школы экономики, академик РАЕН, доктор философских наук.
1 Понятие «публично-правовой этики» как основы конституционного права нетипично для российской политической и правовой культуры, где политика всегда была тайной, а этика, за редкими исключениями, не рассматривалась как часть общественных дебатов о политике и праве. Понятие публично-правовой этики, вытекающее в целом из теорий естественного права, стремится занять среднюю нишу между политикой и правом, интегрировав их в единую систему, скрепленную сначала теологией, а затем фундаментальными ценностями прав человека (см.: Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М.: Норма, 1998). В западноевропейской философской мысли центральная роль в рассмотрении отношений права и нравственности принадлежит И. Канту («Критика чистого разума» и «Метафизика нравов») и, особенно, Д. Юму, размышлявшему о том, каким образом человечество искусственно устанавливает правила справедливости и что заставляет людей следовать этим правилам, наделяя их эстетическими свойствами нравственной красоты или безобразия (см.: Юм Д. О человеческой природе. СПб.: Азбука, 2001 ). Попытка И. Бентама сконструировать целостную «науку о морали» или деонтологию стала основой реформирования ряда отраслей права в первой трети XIX века (см.: Bentham J. Deontology or The Science of Morality. London, 1834. Vol. 1—2). В англо-саксонской литературе проблема «справедливости права» стала предметом дискуссии по книге Дж. Роулза (Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1971 ), в результате которой выявились противоположные позиции. В новейшее время понятие публично-правовой этики получило развитие в странах Южной Европы эпохи демократических переходных периодов: Curso de Teoria del Derecho. Madrid: Marcial Pons, 1999; Historia de los Derechos Fundamentales. Madrid: Dykinson, 1997-2000. T. 1-2; Diritti e Costituzione nell'Unione Europea / A cura di G. Zagre-belsky. Roma; Bari: Laterza, 2003. Данное понятие пересекается с другими — «публичная политика» и «публичная этика» (или «общественная нравственность»), а также — «этика публичной политики». См.: Этика публичной политики: Из опыта работы Комитета по стандартам публичной сферы Великобритании. М.: Институт права и публичной политики, 2005.
2 См.: Медушевский А. Н. Социология права. М.: Теис, 2006.
3 См.: Кистяковский А. Ф. Исследование о смертной казни. Киев, 1867; Против смертной казни. М., 1906; О смертной казни: Мнения русских криминалистов. М., 1909.
4 См.: Кистяковский Б. А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук в общей теории права. М., 1916. См. также: Василенко Н. П. Академик Б. А. Кистяковский // Социологические исследования. 1994. № 2, 4, 5.
5 Вернадский В. И. Дневники: 1917—1921. Киев: Наукова думка, 1994. С. 85, 100 и др.
6 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. СПб., 1998. С. 422.
7 См.: Кистяковский Б. А. Русская социологическая школа и категория возможности при решении социально-этических проблем // Проблемы идеализма. М., 1902. С. 297—393.
8 См.: Риккерт Г. Границы естественно-научного образования понятий. СПб., 1903.
9 См.: Виндельбанд В. История новой философии: В 2 т. М.: Терра, 2000.
10 См.: Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.
11 См.: Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. С. 33.
12 См.: Проект Основного Закона Российской империи. Разработан комиссией бюро общеземских съездов. Paris: Société Nouvelle de Librairie et d'Edition, 1905. См. также: Проекты Основного Закона Российской империи // Конституционное государство / Под ред. И.В.Гессена, А.И.Каминки. СПб.: Общественная польза, 1905. С. 527—551; Конституционные проекты в России XVIII - начала XX в. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 675-715. Анализ проектов см.: Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1998.
13 См.: РГАСПИ. Ф. 279. Оп. 1. Д. 80 (Переписка Б. Кистяковского с П. Б. Струве). Л. 87-91 об. (Письмо Кистяковского от 21 июня 1889 года).
14 См.: Там же. Л. 88-89 об.
15 Там же. Л. 89 об.
16 Там же. Л. 95 (Письмо Кистяковского от 20 июля 1900 года -Л. 94-96); Л. 97 (Письмо от 12 ноября 1900 года); Л. 99-102 (Письмо от 10 декабря 1900 года).
17 Там же. Л. 103-104 (Письмо Кистяковского Струве от 23 апреля 1901 года из Берлина с сообщением о критике на него).
18 Там же. Л. 109-110 (Письмо от 20 февраля 1902 года).
19 Там же. Л. 114 об. (Письмо от 5 марта 1902 года).
20 Там же. Л. 116-118 об. (Письмо от 11 марта 1902 года).
21 Там же. Л. 118 об.
22 Там же. Л. 152-154 (Письмо Кистяковского Струве от 26 октября 1905 года).
23 Там же. Л. 153.
24 Там же. Л. 153.
25 Там же. Л. 152 об.
26 Там же. Л. 154.
27 См.: Там же. Л. 154 об-155.
28 См.: Там же.
29 Там же. Л. 134 (Письмо от 23 мая 1905 года).
30 Там же. Л. 137.
31 Там же. Л. 146-147 (Письмо из Бонна от 7 августа 1905 года).
32 Там же. Л. 146 об.
33 Вебер М. Жизнь и творчество Макса Вебера. М.: РОССПЭН, 2007. С. 286-287.
34 См.: Weber M. Zur Russischen Revolution von 1905: Schriften und Reden, 1905-1912. Tübingen: Mohr Siebeck, 1989. Подробнее см.: Медушевский А.Н. Макс Вебер и российский конституционализм // Отечественная история. 1993. № 2.
35 См.: Маклаков В. А. Воспоминания: Лидер московских кадетов о русской политике: 1880-1917. М., 2006; Маклаков В. А. Первая Государственная дума: Воспоминания современника, 27 апреля - 8 июля 1906 года. М., 2006.
36 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 482486.
37 См.: Медушевский А.Н. Ф. Ф. Кокошкин и русский конституционализм // Сравнительное конституционное обозрение. 2006. № 2 (55). С. 179-184.
38 См.: Медушевский А. Н. В. М. Гессен и теория перехода: от авторитаризма к демократии и от демократии к авторитаризму // Сравнительное конституционное обозрение. 2006. № 4 (57). С. 176-188.
39 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 521.
40 Там же. С. 530.
41 См.: Кистяковский Б.А. В защиту права // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909. С. 101-130.
42 Там же. С. 102.
43 Вечев Я. Правовые идеи в русской литературе // «Вехи» как знамение времени. М.: Звено, 1910. С. 256.
44 См.: Политический строй современных государств. СПб., 1905-1906. Т. 1-2.
45 См.: Еллинек Г. Общее учение о государстве / Пер. с нем.; Под ред. В. М. Гессена, Л. В. Шалланда. СПб., 1903.
46 См.: Иеринг Р. Борьба за право. М.: Феникс, 1991.
47 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 442.
48 См.: Кистяковский Б. А. Конституция дарованная и конституция завоеванная // Полярная звезда. 1906. № 11. С. 747754.
49 См.: Еллинек Г. Изменения и преобразования конституций. СПб., 1907.
50 См.: Протоколы Центрального Комитета Конституционно-демократической партии. М.: РОССПЭН, 1997. Т. 2: 19121914. С. 220.
51 Кистяковский Б. А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М., 1916.
52 Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 450.
53 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 222.
54 Там же. С. 418.
55 Кистяковский Б. Страницы прошлого. К истории конституционного движения в России. По поводу книги В. Я. Богучар-ский «Из истории политической борьбы в 70-х и 80-х гг. XIX в. Партия "Народной воли", ее происхождение, судьбы и гибель» М.: Тип. П. П. Рябушинского, 1912.
56 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 576.
57 См.: Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. М.: РОССПЭН, 1997.
