CC BY
46
••• Известия ДГПУ, №2, 2009
УДК 82.09
АВТОР И ГЕРОЙ В «ГАНЦЕ КЮХЕЛЬГАРТЕНЕ» Н. В. ГОГОЛЯ
© 2009 Джафарова К.К.
Дагестанский государственный университет
Раскрываются особенности юношеского сочинения Гоголя «Ганц Кюхельгартен». Показано, что точками «встречи» автора и героя становятся идиллия и романтическая поэма как некоторый способ жизни и образы мира.
The author reveals the particularities of Gogol’s juvenile composition "Hans Kuhelgarten". She has shown, that the author’s and the hero’s “meeting” points were the idyll and the romantic poem as some life style and world images.
Ключевые слова: идиллия, романтическая поэма, Ганц Кюхельгартен, Н. В. Гоголь, параллелизм.
Keywords: idyll, romantic poem, Hans Kuhelgarten, N. V. Gogol, parallelism.
«Г анц Кюхельгартен», как известно, -первое напечатанное произведение Гоголя. Долгое время это юношеское сочинение писателя находилось в тени других, более известных произведений Гоголя. Но в последнее время литературоведение стало более внимательно присматриваться к нему. И в результате обнаружилось, что в этой во многом незрелой книге содержатся идеи и образы, предвосхищающие поэтику гоголевских шедевров [1, 2, 4, 8].
Книга вышла с подзаголовком «идиллия в картинах». То, что Гоголь впервые выступает на литературном поприще в Петербурге с идиллией, -факт уже сам по себе показательный. Но, кроме того, учитывая этимологию понятия (е1ёуШоп в пер. с древнегреч. -картина, вид), следует ответить на вопрос: зачем Гоголю понадобилось это тавтологическое определение жанра? Логично предположить, что автор хотел не просто подчеркнуть жанр произведения, но и напомнить, усилить его первоначальную семантику.
Жанр идиллии заключает в себе некую смысловую ловушку: с одной стороны, в
ней поэтизируется патриархальное существование, непритязательное и наивное. Но, с другой - умиление таким бытием свойственно лишь сознанию, утратившему и наивность, и непосредственность. Здесь следует напомнить историю возникновения жанра идиллии: он появляется в античной
литературе в эпоху эллинизма. Для данного периода характерны, по мнению А. Ф. Лосева, аполитичность и углубление индивидуализма [6. С. 214]. А. Ф. Лосев особо предостерегает от
распространенного заблуждения считать идиллию чем-то простеньким и незамысловатым [6. С. 234-236].
Напротив, этот жанр - продукт изощренного сознания, пресытившегося своей сложностью. В идиллии очень много эстетической условности, ее наивность - это игра в наивность, непритязательность - кажущаяся, и, возможно, ее патриархальность дорога не только сама по себе, но и как показатель точки зрения автора, его ценностных ориентиров.
Уже идиллии Феокрита показывают, по мнению А. Лосева, внутреннее
усложнение личности. Их автор, оставляя город, «ищет вовсе не
простоты, а еще большей сложности, еще большей изысканности» [6. С. 234] В принципе идиллия является одной из первых форм замещения или конструирования жизни.
Еще один парадокс идиллии, отмеченный Е. И. Ляпушкиной, - это совмещение в идиллии объективности и субъективности повествования:
«Воплощенная в идиллическом жанре жизнь утверждает только себя - и только фактом собственного существования. Оценка же этой жизни заключена в факте обращения к ней автора, то есть в факте, внеположном собственно произведению..., который, однако, участвует в достижении произведением определенного эстетического эффекта. Идиллическая жизнь оценивается -автором и читателем - как счастливая, гармоничная, прекрасная» [7. С. 12]. Другими словами, авторская установка является жанрообразующим началом в идиллии.
Таким образом, в идиллии налицо очень значительный разрыв между изображаемым и изображающим миром. И жанр идиллии, как это ни парадоксально, может существовать только при наличии подобной дистанции между этими реальностями.
В конце XVIII - начале XIX вв. идиллия начинает играть иную роль и, как следствие, меняется сама. Пастухи и пастушки - уже необязательные герои. Идиллия приближается к конкретной жизни, становится национально определенной и все чаще синтезируется с другими жанрами. В первую очередь это относится к романтической поэме. И вот это явление заслуживает особого внимания, так как, встретившись с другим жанром, идиллия обнаружила свои глубинные психологические основы.
В отношении к идиллии сложилось одно достаточно распространенное заблуждение: идиллия и идиллическое зачастую отождествляются с такими понятиями, как «мечта», «идеальное».
Между тем, идиллия - это оправдание
действительной жизни, вещественной, материальной. И Гоголь в «Ганце» напоминает об этом изначальном смысле идиллии. Описания деревенского быта предельно живописны и пластичны. Они напрямую отсылают к державинскому стилю и державинскому мироощущению. Как и у Державина, они сочны, они вкусны. Напротив, мечты Ганца бесплотны, лишены какой бы то ни было конкретики. Колебания между
осязаемостью и идеальностью, являющиеся частью базовой для Гоголя антиномии «материальное - идеальное», играют в «Ганце» ключевую роль и выражаются с помощью взаимодействия двух жанров - идиллии и поэмы.
Особенность «Ганца Кюхельгартена» заключается в том, что Гоголь, с одной стороны, акцентирует внимание на идиллической природе своей книги, с другой стороны, одновременно не только отступает от жанровых канонов идиллии, но даже разрушает их. Центральную роль в этом играет главный герой, который уже не может оставаться в границах идиллического миропорядка. Вместе с ним в текст «входят» элементы романтической поэмы: образ Ганца демонстрирует, как разбуженное личностное начало неизбежно разрушает идиллическое состояние. В то время как «идиллическое единение героев... со своей человечностью достигается. за счет ослабления индивидуального в личном» [5. С. 27], в Ганце
индивидуальное, напротив, нарастает. В результате именно с образом главного героя связаны все отступления от идиллии: 1. Цель идиллии - «изобразить человека в состоянии невинности, то есть в состоянии гармонии и мира с самим собой и внешней средой» [10. С. 421]. О том, что Ганц уже не соответствует такому состоянию, читатель узнает в первой картине со слов Луизы: «Все не по нем, всему не рад» [3. С. 64]. У Ганца невинность в прошлом: «Доселе тихий, безмятежной Он жизнью радостно играл, Душой невинною и нежной В ней горьких бед не прозревал...» [3. С. 66]. Действие в
идиллии начинается тогда, когда «... тайная печаль Им овладела; взор туманен, И часто смотрит он на даль, И беспокоен весь и странен. Чего-то смело ищет ум, Чего-то тайно негодует; Душа в волненье темных дум, О чем-то, скорбная, тоскует...» [3. С. 67]. 2. Отъединенность героя от родного круга нарастает, пока он, наконец, покидает его, нарушая своим поступком идиллическую замкнутость и
статичность. Путешествие в поисках самого себя - также совсем не идиллический атрибут. 3. Даже
возвращение Ганца домой не означает полного восстановления идиллии: и
посреди пира, «в упоенье» что-то «опять его туманит» [3. С. 99].
В «Ганце Кюхельгартене» обнаруживается определенное
противоречие и в отношении к другой принципиально важной для идиллии категории - пространству. Произведение начинается с очень красочного описания мест, где родился и живет главный герой. Эти картины весьма живописны и занимают значительное место в повествовании, но главный герой, находясь внутри идиллической среды, не воспринимает ее как идиллию, более того - для него этот мир - «пустыня», «угол тесный». В живописных окрестностях Люненсдорфа Ганцу «душно и пыльно», он стремится к мраморному Парфенону, к лугам Кандагара. Для того чтобы патриархальное существование
приносило отдохновение и успокоение душе, необходимо, чтобы эта душа была определенного свойства.
Противоречие в изображении Люненсдорфа, о котором мы говорим, -это, разумеется, противоречие между восприятием автора и героя. Это автор любовно изображает каждую деталь быта (старенький забор, почерневшая труба, кот, халат, колпак, белье под солнцем, черепицы, индейки, каша с рисом, каплун горячий и т.д.), фактуру предметов (черешневый чубук, дубовый стол, фарфоровая утка, халат из парчи), цвета (серебряная вода, «синеет свод», зеленые прилавки, «кофе,
светлый, как янтарь», золотой хлеб, радужный туман, «краснеют
черепицы», «серые кирпичи», «желтый сыр», коричневые вафли, «сливы синие»), запахи (душистый, сладкий, ароматный) провинциальной жизни. И оценочная лексика - «уютный домик»; «как-то мило в нем»; «веселые» - о домике, о деревне, о песнях птиц; «вечно милые» деревья - принадлежит авторской речи.
Ганц видит все совсем иначе: «А наш [мир] - и беден он, и сир, И
расквадрачен весь на мили» [3. С. 70] «Мир прекрасный, мир прекрасный Отворит дивные врата» [3. С. 79] где-то там, вдали, а остаться здесь -«прекрасного не встретить» [3. С. 79]. Столь явное несовпадение оценок идиллического миропорядка позволяет говорить о том, что Гоголь приходит к осознанию того, что, во-первых, идиллия
- понятие субъективное, а во-вторых, она результат определенного духовного развития и опыта. Идиллия у Гоголя одновременно выступает и аналогом действительной, земной жизни, и субъективных представлений о ней.
Там, где начинается повествование о Ганце, очень сильно ощущаются интонации романтического стиля. И тоска по неведомому, и «тайная печаль», и боязнь «бесславья», и странничество героя - все это традиционные для романтизма
элементы. Но идиллическое и романтическое, вещественное и
идеальное находятся в отношениях непримиримой конфронтации только для Ганца. Автор декларирует способность их совмещать. В отличие от Ганца он находит в буколической жизни и красоту, и поэзию, но это не мешает ему стремиться к высокому, к идеальному. В эпилоге он заявляет, что, живя «в уединении, в пустыне, в никем не знаемой глуши», он, тем не менее, предается «мечтаньям тихим души» и воспевает Германию - «страну высоких помышлений! Воздушных призраков страну!» [3. С. 100].
В «Ганце» наблюдается характерный для романтической поэмы параллелизм планов автора и героя [9. С. 154-162]. Мы видим здесь такую близость автора и героя (начиная с того, что образ Ганца во многом автобиографичен, что многократно отмечалось в
литературоведении), которой больше не будет ни в одном произведении Гоголя. Там, где говорится об устремлениях, мечтах Ганца (картины III и IV), он близок автору. Повествование в этой части выстроено таким образом, что внутренняя речь героя почти сливается с авторской. Автор разными способами демонстрирует глубокое понимание того, что происходит с Ганцем. А затем идет обобщение, которое призвано показать, что странности Ганца на самом деле - не совсем исключительное явление. В этот момент автор как бы «уходит» от своего героя, смотрит на него со стороны. Взгляд автора постоянно перемещается: то он видит Ганца «изнутри», то «извне». Максимальное удаление автора от своего героя происходит в «Думе». У Гоголя уже в первом юношеском произведении автор все-таки отделен от героя, дистанцирован, отсюда образ главного героя более объективирован и снижен, чем в традиционной
романтической поэме.
Даже на фоне русских романтических поэм финал «Ганца Кюхельгартена» выделяется своей необычностью в разрешении проблемы отчуждения. Во-первых, герой возвращается в тот мир, из которого ушел. Во-вторых, более всего запоминается не столько возвращение само по себе, а полное поражение, внутренняя сломленность главного героя, которая очевидна в его описании: «полупотухший взор», «идет согнувшись, как старик». А затем это впечатление усиливается в «Думе» жестким авторским приговором: «когда
ж... нет в душе железной воли, Нет сил стоять средь суеты, - не лучше ль в тишине укромной По полю жизни протекать, Семьей довольствоваться скромной И шуму света не внимать?» [3. С. 95].
Двойственность жанровой природы
«Ганца Кюхельгартена», не раз
отмеченная литературоведами, связана, по нашему мнению, с дуализмом
мировосприятия Гоголя, о котором также сказано немало. Точкой соприкосновения и одновременно расхождения двух жанров является аксиологический вопрос о соотношении идеального и
материального, об отношении к действительности. Если в идиллии главное
- это оправдание здорового земного, телесного начала, то романтическая поэма вся основана на разных формах неприятия действительности.
Очевидно, что весь сюжет книги
разворачивается вокруг данной темы. Уже в первом произведении Гоголя обозначились и тип героя, который в принципе не может жить в согласии с реальностью, для которой уже здесь
подобрано значащее для всего гоголевского творчества слово -«существенность» [3. С. 89], и авторская позиция, требующая гармонического синтеза в этом вопросе и поэтому не совпадающая с позицией героя.
Таким образом, точками «встречи» автора и героя в «Ганце Кюхельгартене» становятся идиллия и романтическая поэма как некие способы жизни и образы мира, за которыми стоят «вечные» гоголевские вопросы.
Примечания
1. Вайскопф М.Я. Сюжет Гоголя. Морфология. Идеология. Контекст. М., 2002. 2. Гиппиус В.В. Гоголь. М., 1924. 3. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т.1. М. : Изд. АН СССР, 1940. 4. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. в 23 т. Т.1. М., 2001. 5. Есаулов И.А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения. «Миргород» Н. В. Гоголя. М., 1997. 6. Лосев А.Ф. Античная литература. М., 2005. 7. Ляпушкина Е.И. Русская идиллия XIX века и роман И. А. Гончарова «Обломов». СПб., 1996. 8. Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. М., 2004. 9. Манн Ю.В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. М., 2001. 10. Шиллер Ф. Собр. соч. в 7 т. Т.6. М., 1967.
Статья поступила в редакцию 16.03.2009 г.
