CC BY
105
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 82.09 АЛЕХИНА И.В.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра истории русской литературы Х1-Х1Х веков, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева Е- т а ¡1: ¡г-а! екЫпаф га тЫег. ги
UDC 82.09 ALEKHINA I.V.
Candidate of Philology, Associate Professor, Department of History of Literature of the XI-XIX centuries, Orel State University named after I.S.Turgenev E-ma il: ir-alekhina@rambler.ru
АВТОР И ГЕРОЙ В РАССКАЗЕ И.А. БУНИНА «В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ» THE AUTHOR AND THE HERO IN I.A. BUNIN'S «IN A CERTAIN KINGDOM»
В статье рассматривается структура повествования, характеризуется герой рассказа. Также уделяется внимание роли приема сна, пушкинским реминисценциям. Устанавливается, что рассказ «В некотором царстве» строится как объективное повествование, в котором субъектный план героя отличен от авторского сознания.
Ключевые слова: герой, повествователь, автор, объективное повествование, рассказ, авторское начало.
The article considers the narrative structure, characterises the short story's hero. It also considers the role of the dream device, Pushkin's reminiscences. It determines that «In a Certain Kingdom» is made up as an objective narrative where the hero '.s subjective background is different from the author's mind.
Keywords: hero, narrator, author, objective narrative, short storey, author's origin.
Рассказ И. А. Бунина «В некотором царстве» был опубликован в 1924 г. в № 1 (сентябрь) парижского журнала «Иллюстрированная Россия». Место и время написания рассказа, указанные в журнале. - «Приморские Альпы, 12.VIII. 1922»[1]. В современных изданиях рассказ приводится с датировкой« 12 июля 1923 г.», от журнального окончательный вариант отличается стилистической правкой, незначительными сокращениями [2].
Этот краткий рассказ, созданный «на переломе» творческой и жизненной биографии Бунина, привлекает внимание исследователей своим новаторством и недостаточной изученностью. Е.В. Капинос, говоря о лиризме прозаического текста, о сконструированном по лирической модели «я» героя, называет «В некотором царстве»«прозаической балладой» и указывает на мотив сновидения, переклички с балладами Жуковского, принцип «балладности» в композиции, поэтике [5,с.137]. Рассказ рассматривается Е.В. Капинос в контексте «ивлевского триптиха», включающего также «Грамматику любви» и «Зимний сон», с общим «авторским персонажем», Ивлевым. Фамилию Ивлев, как следует из пояснения И.А. Бунина, писатель«произвел из начальных булев своего имени в моей обычной литературной подписи» [2, 667]. Ивлев, таким образом, воспринимается Е.В. Капинос как «авторский персонаж», alterego. «лирический герой» Бунина.
В то же время признается несовпадение героя Бунина с авторским «я», его объективированность. А.К. Жолковский в статье «"В некотором царстве": повествовательный тур-де-форс Бунина» считает Ивлева «квази-авторским» персонажем и различает «объек-
тивного», внешнего рассказчика, который отождествляется с переживающим влюбленность героем«лишь условно и временно» [З.с. 148]. А.К. Жолковский п од ч е р к и ва ет« и м п ро в и зато рс к\ го доминанту» повествования, свойственные именно герою, Ивлеву, мотивы «импровизаторства» и «подражательного желания» и напоминает, что «все драматические «события» развертываются исключительно в сознании Ивлева, хотя и подаются как якобы происходящие в действительности» [З.с. 150]. И если Е.В.Капинос называет Ивлева сновидцем, и поэтому рассказ - «многомерная композиция снов» [5, с. 129], то А.К. Жолковский считает, что в рассказе присутствует «онейрическая аура», но прямых указаний на сон Ивлева в нем нет [3,с. 162].
На своеобразное соотношение субъекта и объекта изображения в бунинском повествовании указывает Ю.В. Мальцев:«...объективность и субъективность неразделимы в чудесном сплаве», «лиризм, переплавленный в образ, выступает как объективное повествование» [4, с.278]. В рассказе «В некотором царстве», пишет Ю. Мальцев, персонаж является «носителем авторского видения», в ходе работы Бунин прибегал к форме повествования от 1-го лица. В черновых вариантах первоначально повествование шло от 3-го лица, затем Бунин заменил форму повествования на «я», в окончательном же тексте обратился к «безличной» форме и «условному» Ивлеву, условность которого «нейтрализуется внутренней достоверностью сна-фантазии» [4,с.280]. В черновом варианте, названном «Племянница», отметим, в свою очередь, прием сна был отчетлив, повествователь сознавал, что это особая реальность сновидения: «Только для этой секунды создало во сне мое воображе-
© Алехина И.В. © Alekhina I.V.
ние всю эту зимнюю русскую дорогу, тройку, сани /.../, все то, что я видел с такой разительной живостью и так подробно»[Цитируется по:4, с.280].Основное в рассказе «В некотором царстве», по Ю. Мальцеву, -«утверждение, что фантазия часто реальнее самой жизни» [4, с. 283]. Таким образом, данный рассказ заставляет обращаться не только к текстологическим изысканиям, но и к вопросам структуры повествования, авторского начала и способов его выражения, при этом дискуссионным остается вопрос об «авторском» персонаже, соотношении субъективности и объективности. Попытки определить роль и функции приема сна также приводили к разным толкованиям смысла рассказа и его жанра.
Для бунинского рассказа, предметный, объектный план которого организован авторским видением, способом ощущения, чувствования окружающего мира, все же характерно наличие персонажа, который воспринимается как «не я», как объект изображения и чьё мировосприятие, сознание не идентичны авторскому мировосприятию. Ощущения, переживания, слово героя все же воспринимаются как субъективность другого лица, герой показывается «со стороны» объективным повествователем.
«В некотором царстве» в черновых вариантах был рассказом о сновидении, в нем воплощалось особое онейрическое состояние сознания, причем «я» повествователя было приближено к авторскому «я». В журнальной публикации («Иллюстрированная Россия», 1924, №1) упоминание о сне сохранилось, но Бунин поместил его в своеобразный эпилог, отделенный графически от основного повествования: «Весь следующий день Ивлев проводит под неотступным чувством острой влюбленности к этой никогда и нигде не существовавшей чьей-то невесте, приснившейся ему ночью» 11, с.6]. Такое финальное именование произошедшего с Ивлевым сном лишает предшествующий текст однозначно сновиденческой окраски, в процессе чтения место и время, события рассказа воспринимаются как реальные. В окончательном варианте Бунин отказался от указания на сон, тем самым всем ощущениям, впечатлениям, переживаниям Ивлева было придано качество достоверности, объективной обусловленности. Введение в рассказ персонажа, Ивлева. отчетливо дистанцировало авторское «я». Бунин укрупнил «объективное» содержание рассказа, на первый план вывел Ивлева как создателя сюжета о племяннице, «автора» текста. Бунин пишет о сне-фантазии, родственном акту творчества, творческой грезе. Ивлев в окончательной редакции уже не сновидец, но творец, создающий свой мир - «некоторое царство» художественной реальности. Ивлев - носитель авторского видения мира, и в то же время он и объект изображения: мечтатель, «переписывающий» судьбу чьей-то чужой невесты и превращающий себя в удачливого героя истории
Сигналом воображению, переплавляющему реальность, служит телеграфное сообщение о чужой женитьбе: «- Иван Сергеевич женится на Святках на племяннице лошади высланы...»[2, 257]. В телеграмме
субъект действия назван по имени, а племянница, напротив, безымянная, чья-то, и такое лишение имени, сведение к пассивной функции «племянницы» придает ей статус безгласной, покорной жертвы. Воображение героя преображает обыденность, в которой Ивлев одинок и уже, очевидно, не столь молод, меняет ход событий, где готов свершиться мезальянс. Ивлев создает новую цепь событий - счастливый сюжет, дарующий ему и «черноглазой племяннице» взаимную любовь, общность воспоминаний, единство душевной жизни. Греза Ивлева воплощает то, чего он лишен в реальности, выполняет компенсаторную функцию.
Повествование «от Ивлева» отличается своевольным управлением героями и событиями, авторским произволом. Ивлев в данном случае всеведущий автор и творец событий. Он устраняет инициатора свадьбы. ведя «крепкую» пятидесятилетнюю тетку к месту и моменту ее смерти («И вдруг происходит то самое, страшное приближение которого уже давно предчувствовалось»), «за текстом» он оставляет жениха, Ивана Сергеевича, игнорируя его существование. В повествовании наблюдается также несогласованность точек зрения, неоправданные изменения ракурса изображения: соседствуют панорамные описания и крупные планы, изображение с позиции всеведущего повествователя и «глазами героя» с определенной точки зрения. В тексте ощущается соприсутствие разных субъектов повествования, так. сначала «Ивлев видит себя уже в дороге в глухой России, глубокой зимой», но затем следуют описания, приближенные к субъектному плану других лиц (крупные планы спины кучера, саней, в которых едут племянница и ее тетка). Описание обстановки прихожей в доме, раздевания тетки и племянницы дается сначала как бы без материального, физического присутствия Ивлева, объективно, но затем Бунин возвращается к этим же деталям, к этой же сцене, но уже в восприятии Ивлева. Пространственные и временные сдвиги, заданность событий - знаки «ивлевского» текста, в котором Ивлев- то повествователь-визионер, сторонний наблюдатель, то непосредственный участник действия. Ивлев - импровизатор, но. главное, он автор-демиург, а в кульминационный момент свидания наедине - главный герой, на которого обращен взгляд «черноглазой» племянницы, ее избранник.
Название рассказа, представляющее собой зачин волшебной сказки, в аспекте героя характеризует его наклонность к фантазированию. В своем «некотором царстве» Ивлев подобен сказочному удальцу, которому удается добиться желаемого, но в соответствии с жанровыми канонами сказки мы помним о фантастическом характере происходящего, неопределенности места и времени. «Некоторое царство» бунинского героя моделируется по тем же принципам, что иные миры романтиков. сам же Ивлев выступает освободителем«девы в беде» [4, с. 160], влюбленным, жаждущим соединиться с «душой родной». Бунинский рассказ заставляет вспомнить о мечтателях-романтиках, возможно, Ленском, и о пушкинских «русских девах» - Людмиле,
Ученые записки Орловского государственного университета. №4 (73), 2016 г. Scientific notes of Orel State University. Vol. 4 - no. 73. 2016
Татьяне Лариной, героинях повестей и стихотворений. Пушкинская тема заявлена в самом начале бунинского рассказа, она дает толчок всему повествованию «от Ивлева».
Ивлев совпадает с Буниным в ощущении «чего-то псковского» и пушкинского, связанного с родиной, Россией. Этот пласт содержания, ностальгический для И. А. Бунина и, скорее, культурный для Ивлева, лежит в основе образов, мотивов, ассоциаций..
Написанный в эмиграции, рассказ И.А. Бунина очень русский по материалу. В нем воссозданы картины «глухой» деревенской России, «глубокой» зимы, причем все дается как непосредственные впечатления Ивлева, все переживается в настоящий момент: «Ивлев видит себя уже в дороге», «он видит, что вечереет, что к вечеру морозит...». «Псковское», «пушкинское» заявляет о себе в то мгновение, когда Ивлев прочитывает слова телеграммы и слышит, как телеграфист «странно кричит», «что это служебная тайна, что это псковская повесть Пушкина». В журнальной версии фраза была семантически более «темной» («это служебная тайна, посмертная псковская повесть Пушкина»), а в заключении рассказа говорилось, что Ивлева не оставляло чувство «непонятной радости», что какую-то роль в пережитом им играли «смутные воспоминания о временах Бориса Годунова и что-то псковское» [1, с.5, 6].
Все последующее за текстом телеграммы повествование есть уже вымысел, видение Ивлева. реальность сознания. О временах Годунова в окончательной редакции говорится косвенно («такой снежной зимы никто не запомнит со времен Бориса Годунова»), но прошлое, Годунов «дает этому зимнему русскому вечеру, снежным полям и лесам что-то дикое и сумрачное, угро-жающее»[2, с.257]. Присутствовавшие в журнальном варианте эпитеты «древнее», «величавое» были заменены на определение «дикое». Детали описания, приметы места и времени: езда в санях на тройке, зимний вечер, снежные поля и леса, старинная деревенская усадьба - содержат скрытые цитаты, аллюзии, отсылающие к произведениям A.C. Пушкина, и не только к«Борису Годунову». В 1924 году, печатая этот рассказ, Бунин, возможно, помнит о столетии Михайловской ссылки поэта, картины псковские, деревенские, столь близкие и родные, расширяют пушкинский контекст бунинского рассказа. «Псковское» закономерно связывается с пушкинским, ассоциативные комплексы слов «Святки», «женитьба» вызывают в памяти и деревенские главы «Евгения Онегина», и созданные в Михайловском стихотворения. В рассказе Бунина эмоциональному комплексу «дикое и сумрачное, угрожающее» противостоит предощущение праздника, святочного веселья: «Но в санях, среди прочих московских покупок к свадьбе и празднику, лежат удивительные шведские лыжи <...>. И это радует, обещает что-то такое, от чего замирает сердце» [2,257].
Утверждение «псковская повесть Пушкина» ошибочно. его странность, неправильность - своего рода знак принадлежности сновидению Ивлева. Если придер-
живаться сновиденческой трактовки рассказа, то изначально, с первых слов повествования Ивлев пребывает во сне, и все, в том числе и литературный ореол, подчинено «законам сна» [5,с. 130]. Однако Бунин начинает рассказ с изображения сугубо обыденных предметов. Ритм фразы, изобразительные детали создают впечатление движения ленты телеграфа, складывающихся слов, которые читает Ивлев из-за плеча телеграфиста: «Бумажная лента медленно течет с аппарата возле мерзлого окна станционной комнаты - и буква за буквой читает Ивлев полные чудесного смысла слова...» [2, с.257]. Искусство Бунина-повествователя направлено на создание эффекта достоверности, вовлеченности читателя в происходящее. В тексте парадоксально сочетаются объективность изображения внешнего мира и лиризм, связанный с субъективностью персонажа, для Ивлева слова обычного, казалось бы, телеграфного сообщения полны дивного, «чудесного» смысла. Повествование одновременно рассчитано и на читательское сопереживание, соприсутствие, так как есть фокализация изображения, привязка к конкретной точке зрения и обращенность к читательскому опыту. Зачин бунинского рассказа выходит, таким образом, за рамки изображения лирических переживаний или индивидуального онейрического состояния. Важен переход, перемещение героя, а также читателя, из реальности в «некоторое царство», общность чувствования, припоминания. При этом неотчетливость границы яви и вымысла оправдана. Картины русской зимы, дороги, деревенской усадьбы созданы воображением Ивлева, но они узнаваемы читателем, достоверны.
Греза Ивлева - воспоминание о России, погружение в чарующий мир, в котором исправляется несовершенство настоящего, осуществляется желаемое. Литературный фон рассказа, действительно, многомерен, многозначен, это и баллады Жуковского, и стихотворения Пушкина («Зимний вечер», «Зима. Что делать . » и др.), и «Евгений Онегин», и рассказы Бунина, и мотивы чеховских рассказов (езда в санях в «По делам службы», раскутывание от шалей и шуб в «На пути»), Бунин наполняет ощущения, наблюдения героя собственным опытом, комплексом литературных, эстетических предпочтений, учитывая и жизненный опыт читателя, знакомого с русской зимой, деревенской Россией. Через псковское-пушкинское выражается национально-русское, народное. Для Ивлева. как и для автора «В некотором царстве», священны Россия, национальные предания, история и культура. И поэтому соединяются в художественном времени и пространстве бунинского рассказа Святки, «зимний русский вечер», «старинная деревенская усадьба», времена Годунова, пушкинская тема. Пушкинский «код» способствует созданию условного хронотопа. В бунинском рассказе совмещаются время Ивлева и давнее прошлое, мир пушкинский и приметы нового времени, действительность и вымысел.
Сближая, сталкивая прошлое и настоящее, мир литературы и реальность, И.А. Бунин характеризует героя
и действительность, которой он принадлежит, показывает. в соотнесении с прошлым, современное состояние человека и мира. Ивлеву свойственно избегание реальности. Хотя он «делает, думает, говорит, читает»[2, с. 259], иллюзия грезы для него предпочтительнее, весь следующий день Ивлев одержим чувством влюбленности в несуществующую племянницу, «их общим воспоминанием». Совершенно на определены в рассказе окружение, род занятий Ивлева, объективный повествователь никак не обозначает связи со средой, историческим временем и пространством, показывая героя, полностью сосредоточенного на своем внутреннем мире.
Мир, созданный Ивлевым, есть некая иная, предпочтительная, но, в то же время, искаженная реальность. Читатель ощущает условность, фантасмагорический характер происходящего, какую-то неподлинность, подменность. при этом однозначного оправдания алогизмов, анахронизмов их сновиденческим происхождением нет. Рассказывая об Ивлеве и его грезе, И. А. Бунин дает понять, что созданная героем история есть осовремененная вариация на тему «псковской повести Пушкина». Влекущее начало, затаенная бойкость, притворство есть в племяннице, и этими свойствами ее наделил Ивлев, придумав ее именно такой. Ивлев как автор полностью игнорирует «какого-то» Ивана Сергеевича, устраняет, как «преграду», мешающую тетку. В сцене
свидания наедине Бунин дает в тоне субъективного восприятия героя описание оконного вида: «А в окно виден снежный двор, за ним, среди леса, блестящее снежное поле: из-за поля глядит, светит низкий лысый месяц»[2, с.258]. «Эта картина в окне» акцентирована, выделена и создана с точки зрения героя, в его тоне и духе. Ивлев видит «низкий лысый месяц». Если же обратиться к образу месяца, луны в «Евгении Онегине», в сценах, связанных с Татьяной Лариной, Святками, то это: «при вдохновительной луне», «печальная луна», «озарена лучом Дианы». В рассказе запечатлено «послепушкин-ское» состояние человека и литературы, мир. подобный «псковской повести Пушкина», но все же современный.
Рассказ производит сильный эффект совмещением сна-грезы Ивлева с достоверностью, объективностью изображения. Сновидение или греза наяву становятся способом ведения объективированного повествования, характеризующего героя. Ивлев остается внешним по отношению к автору персонажем, объектом изображения, но этот герой наделен родственной личности Бунина эмоциональной отзывчивостью, впечатлительностью, свойствами художнической натуры. Однако при этом Буниным запечатлены одиночество и неприкаянность как состояния души, неукорененность в действительности, неудовлетворенность окружающими некоторая ограниченность способности героя к мирообъемлющему зрению, сосредоточенность на своем «я».
Библиографический список
1. Бунин П.А. В некотором царстве//Иллюстрированная Россия. 1924. № 1. С.5-6.
2. Бунин И.А. В некотором царстве // Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 Т. / Ред. коллегия: Ю.В. Бондарев, О.Н. Михайлов, В.П. Рынкевич. М.: Художественная литература, 1987-1988 гг. Т. 4. С. 257-259.
3. Жолковский А.К. «В некотором царстве»: повествовательный тур-де-форс Бунина // Toronto Slavic Quarterly. 2014. №50. Fall. P. 147-166 //URL:http://sites.utoronto.ca/tsq/50/tsq50_zholkovsky.pdf (дата обращения: 16.11.2016).
4. Мальцев Ю.В. Бунин. Frankfurt/Main, Москва: Посев, 1994. 432 с.
5. Капинос Е.В. Формы и функции лиризма в прозе И.А. Бунина 1920-х гг.: диссертация... д-ра филолог.наук. Новосибирск, 2014. 332 с.
References
1. Bimin LA. ln a Certain Kingdom // illustrirovannaya Rossia. 1924. No 1 .P.5-6.
2. Bimin I.A. In a Certain Kingdom // Bimin I.A. Collected works in 6 volumes / Editorial Staff: Yu.V. Bondarev, O.N. Mikhailov, V.P. Rynkevich. M.: Khudozhestvennaya Literature, 1987-1988. V.4. Pp.257-259.
3. Zholkovsh'A.K. In a Certain Kingdom: Ivan Bunin's narrative tour de force // Toronto Slavic Quarterly. 2014. № 50.Fall. Pp. 147-166 //URL: http://sites.utoronto.ca/tsq/50/tsq50_zholkovsky.pdf (date of reference: 16.11.2016)
4. MaltsevYu. К Bunin. Frankfurt/Main, Moscow: Posev, 1994. 432 p.
5. Kapinos E. К Forms and functions of lyricism in Bunin's Prose of the 1920th; doctoral dissertation, philology. Novosibirsk, 2014. 332p.
