CC BY
45
ПОСТСКРИПТУМ
Автограф ученого
Я — СЛЕДОВАТЕЛЬ
Александр Михайлович ЛАРИН (1924—1998) — советский и российский юрист, специалист в области криминалистической тактики и организации расследования. Заслуженный юрист Российской Федерации. Действительный член Международной академии информатизации.
Конец ноября 1998 года. Мы должны были «снять» последние вопросы в рукописи «Государственные преступления. Россия. XIX век (Взгляд через столетие)», я приехала на «Юго-Западную», знала, что Александр Михайлович болен. Он открыл мне дверь, а его роскошной шевелюры не было... «Пришлось немного изменить внешность», — какое-то смущение проскользнуло в улыбке.
.Была выверена каждая запятая, каждый инициал, каждая проскользнувшая неточность. А еще были телефонные звонки, на которые, извиняясь, Ларин отвечал: «Не могу быть, немного приболел». Три с лишним часа «снятия» вопросов закончились: «Александр Михайлович, Вы, наверное, устали?» «Да нет, — помолчал и сказал словами Пушкина, — но не хочу, о други, умирать; я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.» Вот и все. Через несколько недель Александра Михайловича не стало. Книга вышла из печати уже в 2000 году. В эту книгу вместо предисловия мы включили слова из некролога, которые были написаны его другом, коллегой, советским и российским правоведом, в ту пору заведующим сектором проблем правосудия Института государства и права РАН, доктором юридических наук, профессором, заслуженным деятелем науки РСФСР, первым полномочным представителем Президента России в Конституционном Суде Валерием Михайловичем Савицким (1930—1999). Столько лет прошло, но комок горечи все равно подкатывает к горлу. Савицкий смог найти сильные слова о сильном человеке.
«25 декабря 1998 г. ушел из жизни Александр Михайлович Ларин, заслуженный юрист РСФСР, действительный член Международной академии информатизации, доктор юридических наук, профессор, главный научный сотрудник Института государства и права РАН. Писать слова прощания всегда мучительно трудно. Но когда теряешь друга, с которым проработал в одном секторе бок о бок, плечом к плечу 25 лет, — писать о нем в прошедшем времени просто невыносимо.
За все эти долгие годы совместной работы у нас с ним не возникло ни одной, даже самой маленькой ссоры, не было ни одного взаимного упрека, не прозвучало ни одного резкого слова. Он был воистину ангелом-хранителем нашего творческого коллектива.
Но он превращался в яростного льва, беспощадного критика, когда слышал или читал нападки на святая святых демократического правосудия: презумпцию невиновности, состязательность, независимость судей, право
имени О.Е. Кутафина (МГЮА)
обвиняемого на защиту, гласность, суд присяжных. Тут он не стеснялся в выражениях, не заботился о куртуазности — ведь били по самым чувствительным категориям его понимания права, справедливости, по самым болевым точкам его жизненного кредо. А жизнь у Александра Михайловича была непростой и нелегкой. Он родился 13 сентября 1924 г. в Харькове. В 1942 г. добровольцем ушел на фронт. Вернувшись с тяжелым ранением и боевыми наградами, продолжил учебу в вечерней школе и поступил на юридический факультет МГУ, который окончил в 1948 г. После этого почти четверть века работал следователем: сначала в Туле, потом в Вышнем Волочке, а с 1957 по 1971 г.— старшим следователем прокуратуры Калининской области. Оставаясь следователем, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. С 1971 по 1976 г. он во ВНИИ Прокуратуры СССР, а с 1976 г. и до последнего дня жизни — в секторе проблем правосудия Института государства и права РАН.
Заниматься научной работой А. М. Ларин начал еще на практике. В 1952 г. была опубликована его первая статья — "Тактика собирания доказательств по возобновленному делу". Затем появляются другие статьи и целая серия монографий: "Работа следователя с доказательствами" (1966), "Расследование по уголовному делу. Планирование и организация" (1970), "От следственной версии — к истине» (1976), "Презумпция невиновности" (1982), "Уголовный процесс: структура права и структура законодательства" (1985), "Расследование по уголовному делу: процессуальные функции" (1986), "Обеспечение обвиняемому права на защиту" (1988), "Криминалистика и паракриминалистика" (1996).
Ученый энциклопедических знаний, он не замыкался на реалиях текущих событий. Его страстно влекла историческая проблематика. В результате появилась книга о А. Ф. Кони как судебном деятеле (1988), ряд очерков по истории суда присяжных (1994). За несколько дней до смерти он передал в издательство рукопись "Судебные процессы в России в XIX веке". Жаль, что ему уже не доведется увидеть эту рукопись опубликованной... Всего же из-под его пера вышло почти 300 печатных работ. Все они разные по тематике, касаются разных сторон нашего бытия, но каждую из них пронизывает одна стержневая идея — отстоять права человека, сделать окружающий нас мир лучше, чище, добрее.
Всю жизнь, вплоть до последнего дня, он боролся с фашизмом. На Курской дуге солдат Ларин, защищая Отечество, потерял руку. В наши дни профессор Ларин другими способами продолжил эту борьбу. Он участвует в создании большой монографии "Нюрнбергский процесс: право против войны и фашизма" (1995), клеймит в периодической печати все учащающиеся попытки фашистского реванша в России.
Он был одержим идеей защиты прав человека, считая личность уникальной социальной ценностью. Публицист от Бога, А. М. Ларин не оставлял В без критического разбора ни одной акции власти в ее стремлении подчинить себе интересы личности, ограничить гражданские свободы. Выдвигая безупречные юридические аргументы, он протестовал против увеличения ф сроков содержания под стражей лиц, чья судьба еще не решена приговором
□
и
Р
1И О.Е. Кугафина (МПОА)
суда, против злоупотреблений психиатрией, использования доказательств, полученных незаконным путем. Он гневно обрушился на тех, кто под надуманными предлогами начал прощупывать почву для реабилитации сталинского палача Ежова. Следующая, последняя, его публикация ("Известия", 5 декабря 1998 г.) — в защиту суда присяжных как олицетворения подлинного правосудия. Кровавый Ежов и суд улицы — это антиподы, между ними пропасть гигантского размера. Но когда о них пишет Ларин, то точной расстановкой акцентов он призывает людей доброй воли разделить с ним ненависть к диктатуре, тоталитаризму и одновременно проникнуться стремлением к постоянным поискам истины, правды. Он никогда не был флюгером. Он всегда оставался солдатом свободы.
А как достойно он умирал. Никого не обременил своей болезнью — ни родных, ни друзей, ни сослуживцев. Ходил на работу, выступал с докладами, читал диссертации аспирантов, писал заключения на законопроекты. Только раз, буквально за неделю до смерти, в последнем телефонном разговоре сказал:"Всю жизнь никому не позволял помогать надевать пальто. Справлялся одной рукой. А сегодня не хватило сил, попросил жену. Стыдно".
Он не пытался оттянуть кончину. Знал, что обречен. Но старался до предела спрессовать последние отведенные ему Господом дни, часы, минуты, чтобы превратить угасающую энергию в сгусток добра для других, помощи другим. Он уже не мог подниматься с постели. Но еще предстоит завершающая лекция для студентов Академического правового университета. Он наговаривает текст на диктофон, который завтра включат в аудитории. Студенты стоя аплодировали голосу своего учителя. Они не знали тогда, что слышат его в последний раз.
В четверг, за день до смерти, в 11 часов ночи мне позвонил его сын:"Извините за поздний звонок, но папа очень беспокоится, как его аспиранты сдали сегодня кандидатский экзамен". Вот, оказывается, чем был озабочен умирающий научный руководитель.
В пятницу, 25 декабря, он должен был выступать на заседании Экспертного совета Комиссии при Президенте РФ по противодействию политическому экстремизму. Обсуждалась программа мер борьбы с этим злом, подготовленная с его участием. Заседание началось в 15 часов. А за час до этого сердце его, не выдержав неимоверных нагрузок, остановилось навсегда. Так умирать дано только красивым, умным, добрым людям.
Смерть А. М. Ларина — тяжелая потеря для науки, для практики, для ученых-единомышленников. Еще какое-то время будут появляться в печати подготовленные им работы — в журналах, сборниках, газетах. Выйдет в свет наша последняя с ним книга "Уголовное дело (словарь-справочник)". Но бессмысленно придумывать слова утешения — их просто нет...»
Слов утешения, действительно, нет, хотя и прошло столько лет. Но у нас все-таки есть возможность услышать голос этого большого ученого и большого человека, обратившись к его печатному слову. В 2008 г издательство «Автограф» на средства сына Александра Михайловича — Юрия Александровича Ларина, адвоката Адвокатской палаты г. Москвы, выпустило в свет избранные труды
имени О.Е. Кутафина (МГЮА)
А. М. Ларина «Я — следователь». Тираж книги был скромен, разошелся очень быстро, и сегодня это книга является в определенном смысле библиографической редкостью. Мы приводим фрагмент из нее, учитывая, что он имеет прямое отношение к предмету сегодняшнего разговора.
И. В. Потапчук
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ1
Расследованием преступлений я занимался двадцать пять лучших лет своей жизни. А до этого бывал грузчиком, кладовщиком, командиром стрелкового взвода, заместителем начальника цеха на механическом заводе, управдомом, юрисконсультом. Сейчас — научный сотрудник. Немного преподаю. И вот, сравнивая разные сферы приложения сил, скажу: нет ничего труднее, нет ничего интереснее, чем следственная работа. И до сих пор не без грусти вспоминаю день, когда в последний раз закрыл за собой дверь с надписью на табличке: «Старший следователь А. М. Ларин».
Чем же влечет это занятие? Материальными благами? Какое там... Со временем оклад следователя с надбавками за стаж, за звание достигает солидного уровня. И все же куда меньше зарплаты водителя автобуса. Наконец, за выслугу лет назначается приличная пенсия. Но до большого стажа, званий и тем более до пенсии надо еще дожить. А на первых порах заметного достатка и комфорта эта работа не сулит.
Тогда, может быть, карьера? Ну что ж, толковый и энергичный следователь, особенно в органах внутренних дел, имеет немалые шансы на повышение. Каждый райотдел объединяет несколько служб, и должности их руководителей нередко оказываются вакантными. Так что в один прекрасный день следователь может стать начальником сторожевой охраны или паспортной службы с повышением оклада и звания. Из следователей немало прокуроров. Но это, как говорится, «пас вбок», уход с предварительного следствия.
Карьера может развиваться и по вертикали: следователь становится старшим следователем, следователем по особо важным делам. Такой путь прошли все нынешние асы расследования — генералы, государственные советники юстиции. Все они начинали в районах. Но удается это не сразу и не всем. Так, в областной аппарат на штатные единицы отбирают по возможности лучших районных следователей, высоких профессионалов и энтузиастов. Но в областном аппарате люди работают по много лет и возможность попасть в их круг невелика. Поэтому очень многие вполне достойные продвижения по службе, добросовестные и одаренные следователи завершают свой трудовой путь там, где и начали, — в районах. Так примерно обстоит дело с карьерой.
Но может быть, слава? Где уж там. Перефразируя И. Ильфа и Е. Петрова, В
можно сказать, что следователя знают только обвиняемые, да и те предпочли бы его не знать. Следователь обязан сохранять тайну расследования, не разгла-
Ларин А. М. Вместо предисловия // Ларин А. М. Я — следователь. Тула : Автограф, 2008.
□ и
А в
УЧЕНОГО
>
1И О.Е. Кутафина (МПОА)
шать не проверенные судом данные, порочащие обвиняемого. Поэтому работа следователя обычно остается вне поля зрения публики.
Итак, ни завидного материального достатка, ни общепризнанных почестей следователю ожидать не приходится. Зато требует эта профессия многого.
Чего же? Физического здоровья? Пожалуй. Но не это главное. В войну, в послевоенные годы на следственную работу пришло немало израненных фронтовиков. Условия службы были тяжелые. Быт не легче. Мой друг Николай Васильевич Стрельцов, следователь межрайонной прокуратуры, обслуживал Погорельский район Калининской области. Здесь он и жил, и служил, совмещая обязанности следователя и помощника прокурора, а также секретаря-машинистки, курьера и конюха. Из конца в конец района, по болотам, по глинистым дорогам, на которых в дождливую пору увязали трактора, он пробирался верхом или на телеге, шел пешком в высоких сапогах, опираясь на палку. Многие не знали, что у него ампутирована нога и он ходит на протезе. А он еще и вел общественную работу, пропагандируя право. Это был лучший следователь в Калининской области. Для такой работы одного здоровья мало. Нужен темперамент бойца.
Психические и физические перегрузки постоянно. Вот после тяжелого дня приходишь домой поздно, поужинаешь и только уснешь — телефонный звонок или стук в дверь. Надо ехать на место происшествия. Отложить до утра? Ни в коем случае. Дождь, ветер уничтожат следы. Труднее будет найти свидетелей. Поехали.
Вы не переносите вида трупа? Привыкните. Производить осмотр мертвого тела, присутствовать при судебно-медицинском вскрытии — долг следователя. А изучать содержимое выгребной ямы в поисках вещественных доказательств? Будете работать следователем, наверное, придется. Мне лично приходилось, и не раз.
Темп работы обычно напряженный. Расследование «по горячим следам» — выражение образное. Это отнюдь не всегда погоня. Для следователя это нередко допрос за допросом, когда нельзя прерваться для отдыха, кто-то уедет, кого-то не найдут, кого-то уговорят и потеряна нить к раскрытию преступления. А работа в архиве? Жарко, можно задохнуться от запаха мышей. Но следователь часами не выходит, ищет нужные документы. Может, отложить до завтра? Не получается. На завтра уже вызваны свидетели. Да и в установленный срок надо уложиться. Закон диктует.
Еще силы духа требует от следователя его профессия. Сила духа — это не одна лишь твердость, но и человечность, милосердие.
В окружении милых, симпатичных людей доброта дается легко. Но вот, например, перед тобой обвиняемый, изобличенный в изнасиловании и убийстве крохотной девочки. В такой ситуации требуются немалые усилия для того, чтобы не забыть, что перед тобой все же человек, к которому надо относиться по-человечески. И речь не о притворной, не о «тактической» доброте, а о подлинном чувстве справедливости, тем более необходимом, чем тяжелее и неотвратимее обвинение. Не случайно даже в средневековых кодексах, где сплошь и рядом упоминаются пытки, казнь, обвиняемых называли «несчастными».
Жалеть надо не только обвиняемых, но, прежде всего, потерпевших и тех, кто в дальнейшем может пострадать от подобных преступлений. Поэтому милосердие следователя проявляется и в решимости. Поэтому производятся аресты. Но нередко больше, чем сам обвиняемый, от сознания переносимых им моральных
имени О.Е. Кутафина (МГЮА)
и физических лишений, от страха за его судьбу, от чувства стыда и презрения окружающих страдают его жена, дети, родители. Следователь не может не помнить об этом.
Поимка опасного злодея — дело уголовного розыска, специальных групп захвата. Однако бывает и так, что следователь сталкивается с преступником лицом к лицу, когда работников милиции нет или силы их недостаточны. Как быть? Что совесть подскажет? Подобные ситуации в жизни следователей редки. Но, возникнув, они служат индикатором определенных душевных свойств.
Значительно чаще смелость, решительность требуются от следователя в обстановке, когда и речи нет о применении оружия. Давно уже замечено, что иные следователи, бесстрашно глядевшие в глаза смерти, никнут перед начальством, не смеют возразить против навязываемого им «сверху» неверного решения. Такой следователь достоин презрения. Ведь он поступается не только собственным нравственным чувством, но, может быть, и судьбой невиновного, интересами потерпевшего, общественными интересами, доверием народа. При этом он нарушает закон, который обязывает решать и действовать по внутреннему убеждению, то есть честно, по совести.
Впрочем, что же это я все о трудностях, обязанностях, требованиях? Можно подумать, что следователи все сплошь аскеты и подвижники. А ведь это не так. Люди как люди. Со своими слабостями и сильными сторонами. Любящие. Любимые. Преданные сыновья. Отцы семейств. Немало среди них театралов, поклонников живописи, библиофилов, отчаянных хоккейных болельщиков, самозабвенных рыболовов. Часто это хорошие друзья. Необходимость взаимовыручки укрепляет дружеские чувства. А довольно распространенная склонность к шутке, розыгрышу в своей среде, может быть, в какой-то мере снимает стрессы от повседневных тягостных наблюдений.
Ну а что дает работа самому следователю? Что побуждает молодых энтузиастов посвящать себя предварительному следствию, что их удерживает на этом поприще до седин и лысин? Наверное, на этот вопрос нет однозначного ответа. У каждого свое.
Начинать этот путь легче молодым, которые легко загораются, увлекаются, забывают обо всем, кроме своего призвания. Непримиримость ко злу, стремление своими руками, и немедленно, утвердить справедливость — эти чувства наиболее остро переживаются в молодые годы. Кто, как не следователь, остановит и изобличит преступника? Кто разыщет и вернет потерпевшему похищенное? Кто опровергнет ложные подозрения, возвратит честь и доброе имя невиновному? Эти благородные порывы значат для следователя очень много. И еще азарт, испытание своего интеллекта загадками, на которые щедра следственная работа. Житейские драмы, столкновение добра и зла, в городских квартирах и в деревне, на производстве и в науке, в литературе и искусстве, на рынке и в церкви — все это проходит перед глазами следователя. Доводится вникать в психологию и педагогику, в технику и технологию, строительное дело, банковское хозяйство, В
в экологию, международные связи, не говоря уже о повседневных вопросах из О
области бухгалтерского учета, судебной медицины, психиатрии. Причем задача р
не ограничивается познанием нового, но часто требует принятия ответственного ф
решения, а оно может базироваться лишь на твердых знаниях.
1И О.Е. Кугафина (МПОА)
При мне как-то участвующий в деле в качестве эксперта крупнейший специалист по болезням рыб сказал старшему следователю Волгоградской областной прокуратуры Владимиру Попову, что взял бы его на работу в свой институт. Если это была шутка, то с большой долей правды. Проведя расследование нескольких дел о гибели рыбы, Попов на равных разговаривал с ихтиологами.
Говорят, — и свидетельствую, что так оно и есть, — трудно, очень трудно работать следователем. Но ведь это и хорошо, что трудно. Никто не заставляет штангиста брать вес, от которого, кажется, вот-вот порвутся сухожилия. Никто не гонит альпинистов туда, где лавины, и нога скользит по льду к бездонной пропасти, и от кислородного голодания голова словно налита свинцом. Но вот штангист с яростным криком выбрасывает штангу вверх, чтобы через мгновение, зафиксировав вес, ощутить радость рекорда. Пусть не мирового, даже не районного — личного. Альпинисты добираются до вершины со сбитыми в кровь руками, с обмороженными лицами поют от счастья. Так и следователь. Если вопреки трудностям, подчас неимоверным, он разоблачил преступника, реабилитировал невиновного, он счастлив.
Бескорыстная увлеченность работой, доброжелательность к людям, нетерпимость ко злу, стремление к справедливости, жажда больше увидеть, узнать, понять прекрасные человеческие черты. Тот, кто сохраняет их в себе, может хорошо и долго работать следователем.
Хочу рассказать о том, как я избрал эту профессию, как овладел искусством расследования преступлений, о своих учителях, о связи следственной практики с наукой.
Своим наставникам, своим друзьям, следователям, сотрудникам милиции, пришедшим на эту нелегкую службу в послевоенные годы, а также нашей смене — нынешним следователям, оперуполномоченным угрозыска, БХСС посвящаю эту книгу.
ВЫБОР
Тула, осень 43-го. Госпитальная койка. Невеселые думы о будущем. Осколок снаряда в исторической Орловско-Курской битве круто изменил мою судьбу. Потеряв руку, я навсегда расстался с хорошей профессией слесаря, с мечтой выучиться на инженера (по тогдашнему моему убеждению, никуда не годится инженер, если собственноручно не покажет слесарю, как надо работать).
Сосед по палате, раненный в том же бою, Миша Зверев, бывший студент политехнического института, как будто прочитал мои мысли.
— Слушай, — вдруг сказал он. — А почему бы тебе, Шура, не пойти в юристы?
Надо же, в юристы. Ну какой из меня юрист? Еще до войны, в восьмом классе, я услышал, что две выпускницы нашей школы подали документы в юридический институт. Поразился их смелости. Ведь юриста могут избрать судьей. И тогда... Решать, прав или виноват подсудимый, достоин чести или позора, свободы или неволи, жизни или смерти, — вот что значит быть судьей. Такое, считал я, посильно лишь человеку, умудренному жизненным опытом, заслужившему всеоб-
имени О.Е. Кутафина (МГЮА)
щее уважение. А я что? Даже школу не кончил. Потом, однако, эти соображения сменились другими. А где они, мудрые и уважаемые? — думал я. Много ли осталось после 1937 года? А в 1941-м лучшие, благороднейшие из тех, кого миновали тюрьмы и лагеря, взяли винтовки, ушли в ополчение, и почти никто не вернулся. Кто их заменит? Мне 19 лет, уже не мальчик. Не от меня ли, командира стрелкового взвода, зависела судьба немцев, на которых мы шли с оружием в руках, как и судьба моего взвода? Не мне ли в неясной, неустойчивой обстановке боя доводилось принимать роковые решения, которые ни отменить, ни исправить? Так чего же сейчас оробел? Кто-то ведь должен стоять за право, за справедливость. Почему не я? Невежествен? Подучусь. Молод? Постарею.
Выписавшись из госпиталя в ноябре 1943 года, я приехал в Москву с твердым намерением «пойти в юристы». Но сначала предстояло еще закончить школу. Райком комсомола направил меня на завод, и несколько месяцев я работал заместителем начальника цеха, одновременно учась в вечерней школе рабочей молодежи.
В 1944 году я был зачислен на юридический факультет Московского университета. Вот так стал юристом. И сейчас, по прошествии многих лет, нисколько об этом не жалею. Работа досталась интересная, приносящая моральное удовлетворение. А это очень важно. Ведь если вычесть время, уходящее на сон, еду, бытовые хлопоты, то получается, что жизнь — в основном работа. И когда она по сердцу, чего же еще желать?
Итак, повезло. Не мне одному, конечно. Из тех, с кем я учился, выдвинулись известные деятели — заместитель Генерального прокурора СССР Сергей Шишков, старший помощник Генерального прокурора СССР Николай Шанявский, лауреаты Государственной премии, знаменитые криминологи Нинель Кузнецова и Александр Сахаров, известные правоведы-исследователи Зоя Беляева, Зоя Заменгоф, Галина Кригер, Вера Пронина, профессора Алексей Игнатов, Герман Кригер, Игорь Тыричев. Многие нашли себя на практической работе в адвокатуре, в следственном аппарате, в прокуратуре, в суде, в юридических службах предприятий, учреждений, министерств, ведомств.
Немало было, однако, и случаев неудачного выбора профессии. Закономерных случаев. Дело в том, что все мы (за исключением юристов второго поколения — детей адвокатов, прокуроров, судей, юрисконсультов) понятия не имели о предстоящей работе. И одни шли на юридический факультет из нелюбви к математике, другие — отождествляя юридическую практику со сверхзанимательными сюжетами детективных рассказов. Слышал я прагматические мотивировки выбора: «У нас в районе все прокурора боятся и все ему несут». Впрочем, на старших курсах горизонт прагматиков расширялся до понимания, что менее опасным, чем взяточничество, и более надежным путем удовлетворения материальных запросов является академическая карьера. И они устремлялись на выборные должности: партийные, комсомольские, в профсоюзные бюро и комитеты, что в те годы гарантировало прием в аспирантуру, а затем «блестящую» защиту В
диссертации. Кое-кому из них ускоренный рост благосостояния пошел не впрок, приведя к циррозу печени и другим специфическим расстройствам. Иные же, отличающиеся умеренностью и крепким здоровьем, влились в ряды профессуры ф и, в свою очередь, воспитали себе «достойную» смену.
□
и
Р
1И О.Е. Кугафина (МПОА)
Как нас учили?
С первого и до последнего курса ни мы сами, ни преподаватели не знали, кого из нас готовят. Правда, на третьем или четвертом курсе нас поделили на криминалистов и цивилистов, государствоведов и международников. Но это повлекло лишь раздельные занятия на специальных семинарах и ограничило выбор тем дипломной работы. А при распределении молодых специалистов «криминалист» мог быть направлен юрисконсультом на предприятие, «цивилист» — в уголовный розыск, «международник» — в прокуратуру и т.п.
Такая бестолковщина продолжается, и не только на юридическом факультете МГУ, по сей день. Это ведет к потерям. Неоправдавшиеся ожидания отвращают молодых специалистов от юридической профессии. Поэтому выпускников юридических вузов немудрено встретить среди экономистов, учителей средней школы, администраторов гостиниц и во многих других неожиданных амплуа. Должности же, требующие юридического образования, тем временем занимают неудавшиеся партаппаратчики, историки, горняки, строители и т.д. Да и нет такой единой специализации — юрист. Суд, прокуратура, органы расследования, исправительно-трудовые учреждения, всевозможные подразделения милиции, юридические службы предприятий или исполкомов местных советов, нотариат, дипломатия, редактирование юридической литературы — это очень разные сферы приложения правовых знаний, где нужны специалисты, особым образом подготовленные, обладающие соответствующими склонностями и способностями.
МИД в свое время о себе позаботился и обзавелся институтом, пополняющим дипломатические кадры. Но студенты юридических институтов и факультетов, да и в значительной части слушатели вузов системы МВД, обучаются по единой программе, черпают знания из общего котла, не зная, что важнее для предстоящей работы — Уголовный кодекс РСФСР или законы вавилонского царя Хам-мурапи. В итоге выпускник вуза не подготовлен к самостоятельной работе — не знает, как произвести допрос, составить протокол осмотра, не говоря уж о плане расследования.
Перечни личностных, характерологических качеств, предпочтительных в той или иной сфере юридической деятельности, так называемые профессиограммы, разработаны психологами уже давно, но практического применения не получают, а значит, и не проверяются практикой. И вот работник, из которого вышел бы прекрасный начальник милиции, идет в хозяйственно-правовую службу, чтобы долгие годы с отвращением к этой работе демонстрировать полную к ней неспособность, а тот, кому от Бога дано стать следователем, бездарно редактирует юридическую литературу. Горько и обидно.
Как же быть? Дать на этот вопрос общий ответ, касающийся подготовки специалистов всех юридических специальностей, не могу. Не знаю. Мой личный опыт, жизненные наблюдения, научные и практические интересы концентрировались главным образом вокруг следственной работы. Вот о том, как готовить следователей, хочу сказать. Здесь нужны, на мой взгляд:
— специализация обучения: создание следственных вузов, факультетов;
— целенаправленный отбор абитуриентов из молодежи, имеющей представление о правоохранительной работе, из рядовых и сержантов милиции, вспомо-
имени О.Е. Кутафина (МГЮА)
гательных технических сотрудников органов внутренних дел, прокуратуры, суда, адвокатуры;
— сочетание учебы и практики по примеру заводов-втузов, совхозов-сельхоз-вузов: лекции и семинарские занятия в аудиториях до или после сокращенного рабочего дня в милиции, прокуратуре, суде;
— сочетание преподавания и практики (преподаватели совмещают педагогический процесс со служебным руководством работой студентов в правоохранительных органах).
По поводу двух последних пунктов хотелось бы сказать еще вот что. Самостоятельной дисциплины, обучающей расследованию, не существует. Расследование, подобно искусству, синтезирует многие знания и умения из области науки уголовного права и процесса, криминалистики, психологии, вмещает в себя логику и интуицию, профессиональный и житейский опыт. Слушая лекции, читая книги, можно стать искусствоведом, но не художником, не артистом. Потому что не все передаваемо словом. Вот почему живописи учатся в мастерской, а актерству на студийной сцене. И учит мастер не столько словом, сколько жестом, интонацией, личным примером. Точно так же и будущих следователей хорошо бы учить на месте происшествия, в криминалистической лаборатории, в прокуратуре, в милиции, в следственных частях. Это, конечно, непросто. Надо обеспечить правоохранительные органы сотрудниками, имеющими научную подготовку, что, в свою очередь, потребует соответствующего стимулирования, а значит, и дополнительных расходов. Но выбор ограничен: либо мы будем иметь следователей-интеллектуалов, способных раскрыть любое преступление, уличить самого хитрого преступника, оградить права и законные интересы граждан, выявить причины преступления и позаботиться об их устранении, либо среди следователей будут преобладать чиновники, писари-оформители, неспособные защитить граждан и общество от преступных посягательств.
Когда-то, опубликованные в печати, эти мои соображения вызвали отпор со стороны нескольких доцентов и ассистентов. Особенно уязвлены они были суждением о том, что человек, который никогда сам не расследовал преступлений, не имеет морального права учить этому других. Один из оппонентов при встрече заявил мне:
— Вот вы пишете про какое-то моральное право. А ведь я и дня следователем не работал. Однако преподаю очень хорошо. И слушатели меня любят...
Должно быть, у этого человека своеобразный критерий хорошего преподавания. Мою позицию, однако, как будто поддержали ведомства. В Волгограде была создана Высшая следственная школа МВД СССР Находившиеся в ведении Прокуратуры и МВД СССР курсы повышения квалификации следователей в Ленинграде были преобразованы в институт. Следственная школа выпускает специалистов, однозначно ориентированных на расследование. И все же их мало, по сравнению с потребностями следственного аппарата, капля в море. Да и программа следственной школы мало отражает специфику расследования.
В Ленинграде при преобразовании курсов в институт срок обучения сократили В
вдвое. Преподаватели же оставались те же. Будь моя власть, я бы решил иначе: организовал бы по примеру Академии общественных наук Институт повышения квалификации по программе аспирантуры, чтобы обеспечить следственный аппарат
о
□ Р
1И О.Е. Кугафина (МПОА)
руководителями с научной подготовкой. Чтобы не было так, как сейчас нередко получается: начальник следственного отдела в теории уступает молодому специалисту.
Как во второй половине сороковых годов готовили к следственной работе на юридическом факультете МГУ?
Самое тесное отношение к расследованию преступлений имеют, как известно, наука уголовного процесса и криминалистика. Курс уголовного процесса нам читал член-корреспондент Академии наук СССР Михаил Соломонович Строго-вич. В 1918 году, студентом-юристом, он был призван в Красную Армию и для прохождения службы направлен в военный трибунал. Более двадцати последующих лет он отдал практической судебно-прокурорской работе, которую совмещал с научно-педагогической деятельностью, написал не один десяток теоретических трудов. В Академию наук был избран, пребывая в должности рядового сотрудника Прокуратуры СССР — прокурора уголовно-судебного отдела.
Когда на третьем курсе я начал слушать его лекции, Михаилу Соломоновичу исполнился пятьдесят один год. Мы, двадцатилетние, считали его, понятно, стариком, однако поражались его неутомимости. В МГУ он заведовал кафедрой уголовного процесса. Но основная его работа была в Военно-юридической академии, так что он носил форму полковника юстиции. В тот же период он руководил кафедрами в Академии общественных наук при ЦК КПСС, в Высшей школе милиции, а также вел научно-исследовательскую работу в Институте государства и права АН СССР
Познания Михаила Соломоновича в области общественных наук казались безграничными. Ближе всего ему был уголовный процесс, и в нем Строгович являлся неоспоримым главой научной школы. Он же опубликовал (в соавторстве с С. А. Голунским) первый учебник по теории государства и права, ряд работ по истории права. Как автора первого советского учебника логики, а также новаторских работ по судебной этике Михаила Соломоновича считают своим человеком философы. Одна за другой выходили в свет его фундаментальные монографии: «Природа советского уголовного процесса и принцип состязательности», «Учение о материальной истине в уголовном процессе», «Уголовное преследование» и другие. Он никогда не торопился и все успевал. Находил время побеседовать после лекции со студентами, посещал «литературные суды», которыми мы одно время увлекались. Неожиданно нам открывалась то одна, то другая сторона его богатой натуры. Например, увлечение русской поэзией Серебряного века. А однажды по какому-то случайному поводу он экспромтом сделал для нас обстоятельный доклад о литературной тяжбе между Гончаровым и Тургеневым.
Не без смущения признаю, что многое, чему учил нас М. С. Строгович, усвоил далеко не сразу. В сороковых годах мы часто слышали от него, что преодоление ошибок обвинения, выяснение обстоятельств, оправдывающих обвиняемого или смягчающих его вину, задача не менее важная, чем изобличение и осуждение виновного. Мы же читали в газетах и слышали по радио, как политические деятели, известные писатели, журналисты клеймят подозреваемых и обвиняемых, не слушая их оправданий, не дожидаясь приговора суда. М. С. Строгович доказывал, что обеспечение обвиняемому права на защиту, состязательность и презумпция невиновности — основные гуманные принципы уголовного процесса. А мы сопоставляли его слова с тем, что видели в судебных заседаниях, где судья задолго до приговора третировал обвиняемого как преступника, за-
имени О.Е. Кутафина (МГЮА)
являл, что никакие уловки ему не помогут, и призывал каяться. Редкий адвокат осмеливался выступить против прокурора с опровержением обвинения. А если такое и случалось, то суды, как правило, пропускали доводы защиты мимо ушей и привычно штамповали обвинительные приговоры.
Вершиной юридической мысли в те годы была официально провозглашена «Теория судебных доказательств в судебном праве» — труд А. Я. Вышинского, академика, лауреата Сталинской премии, бывшего Прокурора СССР, государственного обвинителя в процессах над действительными и мнимыми противниками Сталина, заместителя Сталина в Совете народных комиссаров. Пытаясь задним числом теоретически оправдать казни по недоказанным обвинениям, Вышинский утверждал, в частности, что для осуждения нецелесообразно во всех случаях добиваться абсолютной истины, можно довольствоваться и вероятностью; в некоторых случаях обвиняемый, чтобы избежать осуждения, обязан доказать свою невиновность.
Вполне осознавая опасность ситуации, М. С. Строгович выступил против Вышинского и его многочисленных подпевал. Один против всех. Дело шло к трагической развязке. Готовили ее не спеша, с оглядкой: очень уж известно было имя М. С. Строговича в юридическом мире и в нашей стране, и за рубежом. Были взяты под стражу его ближайшие ученики, единомышленники. Но добиться от них оговора учителя не удалось. Смерть Сталина, арест Берии, разоблачение их преступлений положили конец подобным методам разрешения проблем.
Когда-то нам, студентам, казалось (а кому-то кажется и сейчас), что М. С. Строгович оторвался от жизни, не учитывает ее реалий. При этом мы исходили из представления, будто жизненно, теоретически правильно лишь то, что уже сегодня получает практическое воплощение. Примитивное, ошибочное представление. Ведь уже в то время хрестоматийной стала притча о преподавателе епархиального училища, который в конце прошлого века в Калуге при свете керосиновой лампы конструировал межпланетные корабли, когда за окном на немощеных улицах тонули в грязи телеги. Соседи считали его занятия странными, бесполезными, оторванными от жизни. Но позже все поняли, что Константин Эдуардович Циолковский видел жизнь намного дальше своих современников. И хотя мостовые в Калуге до сих пор еще далеки от совершенства, к Марсу и Венере летят ракеты.
То, что М. С. Строгович в тридцатых — сороковых годах говорил в своих лекциях и писал в научных трудах, являло собой теорию уголовного процесса в правовом государстве. В том правовом государстве, которое мы хотим строить сегодня. Чтобы постичь это, мне после окончания университета пришлось еще долго учиться у М. С. Строговича. Работая в Туле, в Калининской области, я часто писал ему и каждый раз получал ответ, исполненный мудрости и юмора. С 1975 по 1984 год мне довелось быть одним из ближайших сотрудников Строговича по Институту государства и права АН СССР. И по сей день я время от времени обращаюсь к его трудам, обнаруживая в них все новые глубины мысли...
