CC BY
15
РЕЦЕНЗИИ
Известия TCXA, выпуск 3, 2010 год
АВГУСТ-48: ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ, УРОКИ ПРОШЛОГО ИЛИ «ТЕНЬ БУДУЩЕГО»? (Размышления над книгой)
Монография под мало что говоря щим современному читателю, не испытывающему особого интереса к истории, названием «Август-48»1, написана двумя известными в своих областях исследователя ми — генетиком и биотехнологом, акад. РАСХН (иностр. член) В.И. Глазко и украинским историком и философом науки проф. В.Ф. Чешко. Предыдущие работы этого союза философа и естествоиспытателя («Опасное знание в обществе риска» и «High Hume»)2 были посвящены гуманитарной экспертизе современных биотехнологий, проблемам биовласти и биополитологии, ими порождаемыми, и были встречены с достаточно большим интересом как со стороны научного сообщества, так и широкой общественности.
По вление новой книги по истории отечественной генетики, а точнее, одного из наиболее трагических, фарсово-гротесковых и иррационально абсурдных событий в истории мировой науки ХХ века — пресловутой сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 г., может показаться совершенно не нужной, представляющей интерес только дл немногочисленной группы историков-маргиналов, «пережевывающих» давно утратившие актуальность после гибели советского
политического режима биографические подробности одного из деятелей сталинской «научной номенклатуры». Все это было, быльем поросло, перед наукой новые проблемы. «Пусть мертвые погребают своих мертвецов».
Но так ли это? Лауреат Нобелевской премии отстран етс от работы за «политически некорректные» вы-сказывани по чисто научной проблеме. Международный научный журнал по тем же причинам рассылает подписчикам письмо с предложением удалить из уже полученного номера статью известного антропогенетика. Государственный де тель покровительствует и продвигает технологическую разработку, которая научным сообществом оценивается как псевдонаука и мошенничество. Поя вляется в интернете и публикуетс известным издательством (кстати, куда более значительным тиражом, чем рецензируема монографи ) книга «кандидата биологических наук», которая сделала бы честь Исаю Презенту. В ней упоминается, что Трофим Лысенко занимает 97-ю строчку в составленном в США мировом рейтинге наиболее вли тельных ученых всех времен и народов (последнее — вполне обоснованно, вот только, какое это влия ние?).
1 Глазко В.И., Чешко В.Ф. Август-48. Уроки прошлого. М.: Изд-во РГАУ - MCXA имени К.А.Тимирязева, 2009. 438 с.
2 Глазко В.И., Чешко В.Ф. «Опасное знание» в «обществе риска» (Век генетики и биотехнологии): Монография. Xарьков: ИД «Инжэк», 2007. 544 с.
Чешко В.Ф. , Глазко В.И. High Hume (Биовласть и биополитика в обществе риска). М.: Изд-во РГАУ — MCXA имени К.А. Тимирязева, 2009. 319 с.
Книга начинаетс с констатации: «Отечественной генетике в социальном и чисто научном плане повезло и не повезло одновременно. С одной стороны, представители «советской» (т.е. российской, украинской и проч.) генетической научной школы имеют международный признанный приоритет в формировании ведущих в насто щее врем научных направлений и областей, имеющих воистину судьбоносное значение дл будущего техногенной цивилизации и опреде-л ющих лицо современного мира: «зеленой революции» и генных технологий (Н.И. Вавилов), молекулярной генетики и генной инженерии (Н.К. Кольцов и Н.В. Тимофеев-Ресовский), синтетической теории эволюции (С.С. Четвериков и Ф. Доб-ржанский), социобиологии и эволюционной психологии (В.П. Эфроимсон и С.Н. Давиденков) и т.д. С другой стороны, находясь в периоде стремительного роста и развития, генетика стала в СССР одной из первых «репрессированных наук», ее адепты — расстреляны, репрессированы, лишились возможности заниматься в этой области, покинуть Родину...
Генетика была и первой «реабилитированной наукой», чья трагическая судьба стала достоянием гласности. Но произошло это в условиях, когда публично сказать всю правду о причинах этой трагедии в СССР было невозможно. Когда же такая возможность представилась, новые социальные бури создали впечатление, что все это имеет чисто исторический, локальный интерес, и с падением коммунистического режима полностью потер ло актуальность — как для России, так и всего остального мира» .
И действительно, время, чтобы проанализировать не эмоциональноэтические и историко-фактографические, но социоисторические и социально-философские аспекты процес-
са политизации и идеологизации современной науки наступило только сейчас. И более того, эта проблема в условиях современного «человекомерного» (выражение, принятое в книге), т.е. гуманизированного естест-вознани и так называемых High Hume технологий становитс весьма актуальной, даже злободневной. Тенденция к подчинению науки интересам отдельных социальных групп и необходимость учета разнообразных социальных и политических последствий научных инноваций, рост государственно-правового, экономического и иных форм контрол исследовательской де тельности вл ютс очевидными атрибутами современной цивилизации, и только нормальное функционирование механизмов социального гомеостаза может предотвратить потенциальные негативные по-следстви политического вмешательства в эту сферу жизни социума.
Феномен «мичуринской агробиологии» как предмет объективного системного исследовани имеет определенные преимущества в сравнении с биополитологическими конфликтами конца прошлого — начала нынешнего веков. Последние еще не исчерпали себ и поэтому вызывают сильную эмоциональную реакцию и исследователя, и общественного мнения. К тому же общие тенденции взаимодействия науки, идеологии и политики в современном гражданском обществе дают «смазанную» картину происход щего. Их мониторинг в этом случае позволит прогнозировать возрастание степени социального риска до опасного предела только тогда, когда она достигнет зоны бифуркации.
Особенностью технологии мани-пулировани властью стала своеобразна семантическа мимикри — создание вербально-эмоциональных конструктов, близких по форме мифологемам советского «ново за». Так, знаменитый политический бренд
«Маркс - Энгельс - Ленин - Сталин» трансформировался в «Дарвин -Тимир зев - Мичурин - Лысенко», почти автоматически вт нувший в сознании «миллионов советских тружеников» Лысенко и его «научную парадигму» в центральное идеологическое дро советской власти. Кто помнит, что знакомство студентов с основами «мичуринской генетики» представл -ло собой скрупулезное изложение лы-сенковской схемы истории биологии, отдельные пункты которой довольно четко соответствуют этапам разви-ти марксизма по представлени м «Краткого курса истории ВКП(б)». Пожалуй, наиболее яркой иллюстрацией этого тезиса служит формулировка параграфа программы курса: «Академик Т.Д. Лысенко - Мичурин нашего времени» (сравните «Сталин — это Ленин сегодня»). Жертвами этой наиболее удачной находки тандема Лысенко-Презент стали Климент Аркадьевич Тимир зев и Иван Мичурин. Авторы аргументировано деконстру-ируют эту мифологему, к сожалению, пережившую своих творцов и проникшую в работы даже таких историков-профессионалов, как В. Сойфер. Критика К.А. Тимиря зевым менделизма, в том числе воззрений У. Бэтсона (человека увлекающегося, как и Климент Аркадьевич), носила конструктивный, но излишне эмоциональный, раздраженный характер. Именно Ти-мир зев очень четко сформулировал идею, ставшую позднее краеугольным камнем концепции, объединившей молекул рную биологию и эволюционную теорию: дл введени в эволюционные представлени дискретных единиц наследственности необходимы подробные знани их отношений к биохимическим и физиологическим процессам, лежащим в основе ф орми-рования каждого отдельного признака. Позднее другой российский биолог А.Г. Гурвич четко обозначил два взаимосв занных аспекта исследований наследственности: собственно на-
следование, т.е. передача и распределение факторов наследственности от поколения в поколение, явля вшегося предметом менделевско-моргановской методологии генетического анализа и «осуществление» наследственности (реализации наследственной информации в современной парадигме молекул рной генетике), т.е. последовательность событий, приводя щих к формированию данного фенотипа в определенной среде на основе определенного генотипа.
То же самое можно сказать и о такой сложной и противоречивой личности, как Мичурин (авторы не замалчивают, например, что он в предреволюционные годы возглавл л местную организацию «черной сотни», что не помешало ему же наладить «теплые отношени » с большевистским правительством). Тем не менее, использование имен Тимир зева и Мичурина — действительно крупного ученого и талантливого селекционера-самоучки — стало возможным, так сказать, только в их отсутствие. Симптоматично, что стремительное восхождение «народного академика» к вершинам власти началось в 1935 г., когда скончалс последний из канонизированных основателей пролетарской биологической науки — И.В. Мичурин, который к Лысенко относился плохо.
Трем основными парадоксами истории Трофима Лысенко — его взлета и падения, отмечают авторы, является то, что, во-первых, в своих конкретных про влени х (в т.ч. печально известных «мичуринской агробиологии и советскому творческому дарвинизму», привлекших в свое врем наибольшее внимание и любопытство и на Западе, и в СССР) она зачастую не только не могла опе-ретьс на высказывани К. Маркса, Ф. Энгельса и В. Ленина по философским вопросам естествознани , но иногда и пр мо им противоречила. Но в то же время “Нельзя,
однако, избавиться от ощущения, что активная поддержка партийногосударственным аппаратом Т.Д. Лысенко, В.Р. Вилья мса и т.п. «лидеров» советской науки проистекала из последовательного применени некоей философской методологической концепции, которую идеологи и представители государственной вла-
сти отождествляли с марксизмом-ленинизмом”. Во-вторых, руко-
водители страны на протяжении дес тилетий выдвигали требование единства теоретического научного знани и практических хоз йствен-ных и социальных нужд, признавая одновременно абсолютную необходимость фундаментальной науки с точки зрени стратегических поли-
тических задач строительства социализма и коммунизма. Однако вместо гармоничного развития «чистых» и прикладных исследований произошло в конечном счете нечто противоположное — авторитет теоретической науки, не имеющей очевидного и непосредственного выхода в практическую жизнь, был скомпрометирован; в системе «теоретические исследо-вани — прикладные разработки — технологи » по вились симптомы антагонизма между отдельными ее элементами. И, в-третьих, согласно официальной доктрине «пролетар-ска культура» есть закономерный результат развити мировой культуры, ассимилирующий из нее все самое ценное. Но, как мы убедились, советска наука оказалась боковым ответвлением эволюции мировой культуры с очевидным стремлением к самоизол ции и неспособностью к практическому использованию в технологии опыта, основанного на развитии фундаментальной и прикладной науки за рубежом, равно как и выраженной тенденцией к отторжению собственных, наиболее опережающих средний уровень достижений.
Пытаясь найти ответы, авторы предприн ли системное социально-
историческое и философское исследование филогенеза «пролетарской науки» в сочетании с анализом параллельной трансформации «экологической среды», в которой он происходил. Иными словами, ее предмет — предпосылки и услови инициации и развертывани деструкции науки и св занных с ней социальных институтов как близкого аналога генетико-экологических катастроф.
Книга В.И. Глазко и В.Ф. Чешко имеет подзаголовок — «Уроки прошлого». В чем же по мысли авторов они заключаются, к каким выводам они подвод т читател ?
Вывод первый. При всех осцилля-ци х в подходах к организации науки в стране три тенденции прослеживались достаточно четко и посто нно:
- непрерывное усиление админи-
стративного контроля и сужение автономии научно-исследовательской
де тельности;
- превращение политических ре-
прессий в достаточно «эффективное» средство «переориентации» научноисследовательской активности в желательном дл власти направлении и интеграции Академии наук, как и других научных и образовательных учреждений, в «советскую систему государственного управлени нау-
кой»;
- смещение центра тяжести про-водившихс исследований в сторону обобщения передового опыта, полученного непосредственно в производственных условиях лицами, не имеющими профессиональной подготовки.
Опробованные в конце 1920-х годов организационные и технологические схемы примен лись и в дальнейшем в случае возникновени конфликтных ситуаций как внутри советского «научного сообщества» (к советской науке этот термин может быть использован только с определенными оговорками, проистекающими из вполне очевидной ограниченности свободы научного творчества и политизации исследова-
тельской деятельности), так и между наукой и государственной властью.
Вывод второй. В результате событий 1917-1929 гг. существование системы организации агрономии,
селекции, семеноводства утратило многовекторную опору на дифференцированные общественные структуры (общественные организации, частный капитал, земства и проч.) и опре-дел лось теперь исключительно поддержкой, равнодушием или репрес-си ми государственной власти. При этом формирующийся тоталитарный режим («государство диктатуры пролетариата») и монополизация им материальных ресурсов («военный коммунизм») делали смысл последних двух типов отношени государства (равнодушие или репрессии) практически тождественным. Нахождение «общего я зыка», расширение зоны перекрывани семантических кодов концептуальных полей административно-политических структур советской власти и школ, группировок научного сообщества становилось проблемой выживания науки и ученых.
Вывод третий. В 1920-30-е годы менделевска генетика сделала, как тогда казалось, решающий шаг к включению своих положений в концептуальное поле официальной («марксистско-ленинской») идеологии.
Социальный статус профессии ученого в стране резко подн лс ; рота-ци состава кадров научной интеллигенции, сопровождавшая ся массовым притоком в нее представителей «трудя щихся классов», привела к разительным социально-психологическим трансформаци м — в науку приходит первое поколение послереволюционной интеллигенции, испытывающей заметное вли ние марксизма; еще более важной была очевидная эконо-мическа эффективность новых методов агрономической генетики и селекции, которые в условиях нэпа смогли выполнить политический заказ
власти — повышения урожайности и продуктивности.
Вывод четвертый. В результате перехода к политике индустриализации и коллективизации усилилс прессинг на научно-исследовательскую деятельность — и в социальном, и в персональном аспектах. Ключевым семантическим конструктом, определяющим отношения между властью и наукой, становится «Научное вредительство». Важнейшим фактором, обусловившим эту трансформацию, стало сформировавшеес в предшествующее дес тилетие использование учеными политического семантического кода в борьбе с конкурентами и стремление властных структур добиться от исследователей и инженеров «научного» обоснования уже принятым политическим решени м любой ценой. Политические репрессии расширялись и углублялись в направлении от гуманитарных дисциплин к сфере естествознания и их первой жертвой и предпосылкой последующих событий (идеологизации генетики и агрономии) стала экономическа наука.
Вывод п тый. Перипетии биографии Трофима Лысенко излагаютс в работе в рамках анализа семантики коммуникации административнополитической и научной элиты, эво-люци которой и привела к преобразованию системы критериев селекции научных школ, направлений и группировок, получающих государственную и социальную поддержку или, наоборот, подвергаемых репрессиям и прессингу. Исходный пункт здесь — сбои в системе коммуникации между носител ми различных семантических кодов — научного и политикоидеологического. Представители мичуринской агробиологии рассматривались партийно-государственной
элитой как члены той же самой социальной общности, что и они сами.
Одновременно число функционеров, способных наладить полноцен-
ную коммуникацию с представител -ми культурно-психологической парадигмы, имеющей свой собственный семантический код общения, резко сократилось.
Неотложные и «судьбоносные» политические проблемы, волнующие прав щие круги бывшего СССР (прежде всего, продовольственный кризис), столкнулись с неспособностью научного сообщества (агрономов, генетиков и селекционеров) найти приемлемое решение. Решение, которое укладывалось бы в требуемые сроки и в те рамки, которые не дестабилизировали бы советскую социальнополитическую организацию.
В августе 1948 г. произошла, так сказать, научная революция «сверху» (вызванна внешней по отношению к науке силой — прессингом политической власти). Догматическа идеоло-гизаци отечественной генетики была таким образом результатом, а не причиной карьеры Трофима Лысенко.
Вывод шестой. Устранив конкурентов из социально-экологической ниши, группа Т. Лысенко утвердила монопольное положение в области теоретической и практической агрономии и селекции. Защитна реак-ци научного сообщества сводилась к двум процессам:
1 . Мимикри — овладение и использование семантического кода, фразеологии «мичуринцев», при скрытом использовании методов классической генетики и селекции (наиболее распространенный поведенческий модус среди селекционеров-практиков — Б.П. Соколов, А.П. Ше-хурдин и др.);
2. Миграци — уход в те области, которые не контролировались напр -мую Т. Лысенко в идеологическом или административном аспектах (более выражена среди представителей теоретического естествознани ). Классическая генетика продолжала развиваться в вузах, АН СССР, как экспериментальные исследовани в
области эволюции, экологии и т.п.
В результате для подтвержде-ни своего статуса группировка Трофима Лысенко вынуждена была по-сто нно расшир ть сферу дисциплинарного контрол — к теории наследственности и агрономии (19351940), были добавлены эволюционна теория, экология, эмбриология и т.д. (1946-1948).
В конечном итоге в 1950-е годы в св зи с развитием молекул рной биологии этот конфликт вышел за границы собственно биологии и д-ром антилысенковской оппозиции стали представители точного естест-вознани . Дальнейшее расширение вли ни Лысенко стало пр мой
угрозой дл военно-политического
потенциала страны. Это стало одним из основных факторов быстрого заката «мичуринской агробиологии и советского творческого дарвинизма».
Вывод седьмой. Предоставим слово авторам: «История Трофима Лысенко была игрой с отрицательной итоговой суммой. Выигравших не было».
• Проиграла наука — и мировая, и отечественная, поскольку советская генетическа научна школа была, нар ду с американской и германской, одной из наиболее сильных в мире. Она подарила человечеству несколько теоретических идей, определивших развитие современной геномики, генетической инженерии, биотехнологии, эволюционной теории, социобиологии и т.д. Авторы этих идей были вынуждены эмигрировать, были репрессированы, сменили сферу профессиональных интересов, утратили научный приоритет.
• Проиграл аграрный сектор экономики страны, а следовательно, и военно-экономический потенциал бывшего СССР.
• Проиграли государственна власть и лично И.В. Сталин, сократившие материальную базу своего вли ни .
• Проиграла идеологи марксизма как основа стабильности советского социального стро .
• Проиграли, наконец, «мичуринцы». Крайне сомнительно, что к концу жизни И. Презент и Т. Лысенко и их наиболее одиозные присные могли считать свою судьбу удачной. Проиграли и те, кто отошел от идей Лысенко, они не смогли реализовать свой научный потенциал в полной мере.
• Проиграли инварианты идей, которые, пусть и радикальным образом вульгаризированные, Т.Д. Лысенко сделал мифологемами — несущими логическими конструктами «мичуринской агробиологии». С точки зрени социальной истории науки, этот факт может оказаться наиболее поразительным и эффектным парадоксом нелинейной взаимообусловленности развития фундаментальной теоретической науки, и его «социального контекста». Современные адепты Лысенко ссылаютс на сходство концептуальной схемы соматической гибридизации и гипотез эпигенетического наследовани и недарвиновской эволюции с отдельными, хотя и фундаментальными, положениями его учени . Но это подобие носит внешний, так сказать, «фенотипический» характер. Оно объ сн етс общими корн ми — инвариантами логических конструктов, возраст которых восходит еще к сюжетам Ветхого Завета. Непреодолимая грань между ними создана самим механизмом пролиферации этих идей в научное сообщество. На протяжении всей своей карьеры Т.Д. Лысенко и его приверженцы выводили эти идеи за пределы стандартных процедур научной верификации, а следовательно, за границы семантического пол современной науки. Не будь этого, эмпирические экспериментальные факты и их интерпретация, положенные в основу концепции эпигеномного наследования, например, преодолели бы парадигмальное сопротивление
менделевской генетики и синтетической теории эволюции на несколько дес тилетий раньше. Вли ние «мичуринской генетики» затормозило их проникновение в научный дискурс до конца XX века».
Вывод восьмой. Итоги процесса беспрецедентного по своим масштабам за последние два столети вмешательства государства в развитие науки, создания системы государственного политического контрол не только конкретных результатов исследований (как прикладных, так и теоретических), но и их инструментально-методологической основы, стали системным фактором, предопределившим последующую эволюцию систем власть - наука и технология - общество. Анализ документальных источников показывает: лысенковщина — это не продукт изолированного «экзистенциального проекта» отдельного псевдоученого, это социальное я вление, пустившее глубокие корни в общественном сознании, продолжающееся еще и сегодня, принос горькие плоды. Период генетических дискуссий стал фатальным для отечественной истории, отсюда ведет свое происхождение узел проблем, продолжающих действовать и сейчас на постсоветском геополитическом пространстве.
Главной внутренней коллизией Советской социально-политической системы и необходимым условием генезиса и развития «мичуринской агробиологии и Советского творческого дарвинизма» был конфликт между установкой на социальный инжиниринг, проективное конструирование жизни общества на научной основе и отведение социальному институту науки чисто прикладных функций обслуживания социальных и политических заказов, т.е. решения конкретных вопросов, возникающих перед государственной властью.
Мощный интеллектуальный потенциал науки России, сформировав-
шийся к 1917 г., отвечал требования м Советской Власти, рассматривавшей его прежде всего как инструмент укреплени нового политического режима. Но то же самое обстоятельство, с точки зрения власти, сделало этот инструмент «социалистической реконструкции» обоюдоострым оружием, которое должно было тщательно и неуклонно контролироваться политическими и административными средствами. Удивительна параллель с современностью, когда политические и властные структуры на Западе вынуждены брать на себя функции контрол и регулировани развити фундаментальной науки и высоких технологий, социальный риск от ис-пользовани которых достиг экзистенциального уровня, превратив науку в «опасное знание» (эти я вления рассматриваютс в предыдущих работах авторов).
Советска система государственного управлени наукой была ориентирована на концентрацию максимально возможных финансовых, интеллектуальных ресурсов на ключевых приоритетных направлени х научно-технологического прогресса. Такая система могла функционировать эффективно, что доказывает реализаци нескольких крупных проектов 1930-1960-х гг. Однако, с точки зрения власти, это имело уязвимый компонент, которым являлось научное сообщество, чье критическое отношение к новому политическому строю так и не было преодолено полностью. И при этом только добровольное внутреннее согласие ученого есть необходимое условие эффективности любой технологии «извлечения знани из эксперта» (если воспользо-ватьс терминологией современной эвристики). Советское руководство разработало (сознательно или интуитивно) и примен ло достаточно эффективную и пластичную технологию принудительного интеллектуально-
го труда и его концентрации на выполнении определенного «социальнополитического заказа». Идеологи-
заци науки стала ключевым узлом этой социальной технологии. Таким образом, процесс проникновения в науку вненаучных элементов и концептов стимулировалс как извне в результате стремлени политических группировок обеспечить реализацию собственных интересов, так и изнутри научного сообщества в результате стремлени ученых использовать административный ресурс дл обе-спечени исследовательской работы и высокого социального статуса сторонников и последователей, а затем и как уникальное, высокоэффективное средство вли ни на власть со стороны научного сообщества.
Вывод дев тый. Реша проблему лояльности, описанная технология породила новое противоречие — между требованием генерировать реальные и эффективные решени практических проблем и жестко ограниченными политическими соображения ми пределами поиска таких решений. Контур обратной св зи в отношени х власти (государства) и науки становилс асимметрическими. В целом, восприимчивость науки по отношению к попыткам придать научным исследования м и разработкам желательную для политической власти направленность определ етс действием нескольких факторов:
1. Несоответствие концептуального и инструментального уровн развития науки сложности политической или экономичной задачи (отсутствие технической осуществимости его раз-решени );
2. Сложность предмета исследований, не допускающее регистрацию необходимых параметров;
3. Несоответствие направлени раз-вити концептуальной основы научной дисциплины, стимулируемое извне внутренней динамикой ее эволюции.
Вывод десятый. История генетических дискуссий в СССР предо-ставля ет исследователю уникальную возможность анализа экстремального развития общемировых механизмов и тенденций изменения социального статуса науки, обусловивших общий кризис техногенной цивилизации.
С начала XX столетия в результате развити генетики и биотехнологии политические аспекты развити ес-тествознани приобретают все большую напряженность, становясь источниками политического антагонизма и служа почвой для гуманитарного кризиса.
Совпадение субъекта и объекта научных исследований и технологического манипулирования, ставшее отличительной чертой наиболее динамично развивающихс научных дисциплин и направлений, в либеральной ментальности с неизбежностью влечет за собой последовательность взаимообусловленных следствий:
• концепты открытие и изобретение в этой ситуации рассматриваютс как синонимы, поскольку выяснение особенностей субстанциональной природы человека эквивалентно ее целенаправленной трансформации (отсюда патентоспособность вновь описанных фрагментов генетического, когнитивного и социокультурного кодов Homo sapiens), а в результате:
• содержание научных теорий перестает быть исключительно предметом внутринаучного дискурса, результаты которого довод тс до све-дени общественности (центральный элемент «Проекта Просвещения») и превращаютс в тему дискурса публичного, подразумевающего:
• «уравнивание в правах» (паритетность) научного и повседневного («профанного») знания;
• необходимость коадаптации
естественнонаучного, гуманитарно-
этического и социополитического семантических кодов.
Современное общество перестает воспринимать научно-технологический прогресс однозначно положительно. С ростом мощности современных технологий величина социального риска непредвиденных последствий научно-технологических инноваций возрастает также, но параллельно уменьшается опасность, проистекаю-ща из действи неконтролируемых природных стихий. Однако в настоя -щее время оба этих фактора риска сопоставимы друг с другом. Как следствие фактом становится качественна трансформаци воспри ти риска развития науки и технологии, перешедшего рубеж «экзистенциального риска», сопряженного с возможностью гибели или утраты самоидентичности человеком.
Последние публикации авторов «Август-48. Уроки прошлого», «High Hume. Биовласть и биополитика в обществе риска» и «Опасное знание в обществе риска» образуют своеобразную научно-исследовательскую трилогию, посвященную изменению социальных функций науки и технологии в эпоху информационных технологий и общества риска. Ознакомление с ними, на наш взгляд, абсолютно необходимо не только дл исследователей-профессионалов —
биотехнологов, социологов и т.д., но и дл практических политиков и бизнесменов, широкой общественности. Между тем, тираж этих изданий разошелс практически мгновенно, как в России, так и Украине. Теперь их можно найти только в Интернете. Было бы целесообразно переиздать эти книги.
Ректор РГАУ $ МСХА имени К.А. Тимирязева, д.э.н.,проф.,чл.-корр. РАСХН, заслуженный деятель науки РФ В.М. Баутин
