CC BY
192
ФИЛОЛОГИЯ
Т.Л. Чаплыгина
Т.Л. Чаплыгина
АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ И АННА АХМАТОВА
Преамбула. Актуальность темы «Арсений Тарковский и Анна Ахматова» определяется необходимостью изучения связей Тарковского с поэтами Серебряного века, что позволит более чётко определить место творчества Тарковского в современном ему литературном процессе. Предметом исследования являются близкие обоим поэтам философские темы слова, памяти, жизни и смерти. В статье предпринимается попытка, сопоставив творчество поэтов, определить традиции Ахматовой в лирике Тарковского, отметив их трансформацию.
В литературоведении лирика Тарковского в сравнении с поэзией Ахматовой не получила должного освещения. Эта тема раскрывается учёными лишь как анализ цикла стихотворений Тарковского, посвященного Ахматовой [4], при этом проводится его текстологическое исследование [3].
Представляется важным дальнейшее изучение темы в более широком аспекте. Оба поэта стремятся соединить разорванную связь времён. Однако Тарковский, младший современник Ахматовой, сформировался в послереволюционную эпоху, прошлое осталось только в его детских воспоминаниях. Поэты принадлежали к разным поколениям, но их связывала крепкая дружба, продолжавшаяся двадцать лет. Они встретились в 1946 году в Москве в доме поэта и переводчика Георгия Шенгели, где иногда останавливалась Анна Ахматова. В мемуарной литературе дружба поэтов представляется как творческий диалог, в котором проявляется подлинный масштаб их личностей [7].
Тарковский в письме к Ахматовой называет себя её «поздним учеником»: «Ещё в ранней юности научился я благоговеть перед Вашей высокой Музой - и кланяюсь Вам за это. "В то время я гостила на земле". Так Вы писали в 1913 году. Тогда было мне шесть лет. Теперь мне 57. <.. .> моя жизнь прошла под Вашей звездой» [10, с. 330]. О духовной близости поэтов Е. Ольшанская вспоминает: «Арсений Александрович рассказал мне, что однажды в 1965 году ему приснился очень светлый сон, полный загадочного. Днём он встретился с Анной Андреевной, и она неожиданно начала рассказывать с мельчайшими подробностями его же сон, о чём он с удивлением ей сообщил. Она ответила, что так с ней уже бывало. И вскоре написала четверостишие, сказав, что, сочиняя, думала о нём: "А там, где сочиняют сны, / Обоим - разных не хватило, / Мы видели один, но сила / Была в нём, как приход весны". <.. .> Анна Андреевна подарила Тарковскому свою новую
книгу с надписью: "Арсению Тарковскому, автору чудесных и горьких стихов"» [6, с. 375].
Она написала рецензию на первый сборник поэта (рецензия была опубликована только в 1976 году). Арсений Александрович посвятил Анне Андреевне стихотворение «Рукопись», в котором раскрыл роковой смысл судьбы поэта: Я кончил книгу и поставил точку И рукопись перечитать не мог. Судьба моя сгорела между строк Пока душа меняла оболочку. [9, т. I, с. 189] Ахматову взволновали эти стихи. Она с удивлением повторяла: «Судьба моя сгорела между строк», а потом сказала Тарковскому, что это стихотворение должна была написать она. Е. Ольшанская утверждает, что стихотворение «Жизнь, жизнь.», написанное Тарковским в 1965 году, тоже посвящено Анне Андреевне, хотя прямое посвящение отсутствует. Ахматова предчувствовала смерть и боялась её. Стихотворение Тарковского начинается так:
Предчувствиям не верю, и примет Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда Я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет, Ни в семьдесят. Есть только явь и свет. [9, т. I, с. 242] Дружба поэтов продолжалась до самой смерти Ахматовой, которую Арсений Тарковский воспринял как личное горе. На вечере, посвящён-ном 50-летию книги Ахматовой «Чётки», Тарковский сказал: «Мир Ахматовой научит нас душевной стойкости, честности мышления, способности к широте охвата явлений, полноте чувств, благородству духа, умению сгармонировать себя в мире» [9, т. II, с. 222]. Эту характеристику можно отнести и к самому Арсению Тарковскому.
Поэтов объединяло трепетное отношение к русскому слову, признание его сакральности, величия. Тарковский называл себя «гражданином державы русской речи». В стихотворении «Когда у Николы Морского.», посвящённом памяти Ахматовой, поэт пишет: «Смиренное чуждое сло-
90
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 9, 2006
© Т.Л. Чаплыгина, 2006
во / Светилось темно и сурово / На воске державного рта» [9, т. I, с. 312]. Метафора «держава», эпитет «державный» подчёркивают объединяющую поэтов идею служения русскому слову. Ахматова высоко ценила поэзию Тарковского, считала, что в его стихах «слова, которые мы как будто поизносим каждую минуту, делаются неузнаваемыми, облеченными в тайну и рождают неожиданный отзвук в сердце» [2, с. 188].
Поэты часто обращаются к теме творчества, им присуще ощущение пророческого дара (Ахматова «Я так молилась: "Утоли..."», «О, это был прохладный день.», «Нам свежесть слов.». Тарковский «Меркнет зрение - сила моя», «Жизнь, жизнь.»). В этом отношении привлекает внимание перекличка следующих строк: «Но я предупреждаю вас, / Что я живу в последний раз.» [1, т. IV, с. 205] и «И если я приподымаю руку, / Все пять лучей останутся у вас» («Жизнь, жизнь .») [9, т. I, с. 272] . В отличие от Ахматовой поэт у Тарковского может быть не только пророком, но и теургом, преображающим мир («До стихов», «Первые свидания»).
Одну из своих задач поэты видят в именовании вещей: «Многое ещё, наверно, хочет / Быть воспетым голосом моим: / То, что, бессловесное, грохочет.» [1, т. IV, с. 303]. Тарковский вторит Ахматовой: «За то, что Адамовы я повторяю труды, / Спасибо скажу» («За хлеб мой насущный, за каждую каплю воды.») [9, т. I, с. 367]. При этом необходимо подслушать язык явлений и передать его на бумаге, что не всегда удаётся. Ахматова сожалеет по этому поводу: «У меня не выяснены счёты / С пламенем, и ветром, и водой.» [1, т. IV, с. 303]. Тарковский в стихотворении «На берегу» продолжает тему, заявленную Ахматовой, как бы осуществляя её мечту, подробно описывает «язык» воды:
И вправду чуден был язык воды, Рассказ какой-то про одно и то же На свет звезды, на беглый блеск слюды, На предсказание беды похожий. [9, т. I, с. 185]
Разной является и природа творческого дара поэтов. Чтобы увидеть это отличие, сравним стихотворения Ахматовой «Они летят, они ещё в дороге . », «Последнее стихотворение» и произведение Тарковского «До стихов». В них раскрыт процесс рождения художественного произведения до оформления его в слове. «Предпесенная» тревога Ахматовой включает в себя голоса «незримых» людей и «невыносимо» яркий свет, при этом раскалённый ветер «опаляет сознание».
Каждое стихотворение рождается своим путём. «Одно - словно кем-то встревоженный гром, / С дыханием жизни врывается в дом». Другое «крадётся», третье «.. .тайное бродит вокруг - / Не звук и не цвет, не цвет и не звук, - / Гранится, меняется, вьётся.» («Последнее стихотворение»), [1, т. IV, с. 359]. Поэт напряжённо, всеми чувствами воспринимает окружающую действительность.
Тарковский создаёт свою вариацию на тему рождения поэтического слова. Созданный им новый мир появился из «цвета» и «тона», из «тысяч радуг и ладов». Для Тарковского обязательными составляющими творческого процесса является чувство цвета и звука. Оно предстаёт как неоромантическое свойство, предшествующее рождению слова: «Но слово лучше у немого, / И ярче краски у слепца» («Стань самим собой»), [9, т. I, с. 69] . Способность видеть невидимое и слышать то, что другие не слышат, находит выражение в образе слепого («Слепой»).
Предметы в художественном мире Ахматовой имеют самые разные характеристики, свойственные физическим явлениям. «Ахматова в творчестве - сенсуалист. Особенно её ранняя лирика насыщена звуковыми, зрительными, осязательными образами, почти не знает отвлечённости. Форма, линия, вес, свет, фактура, цвет, запах, вкус осмысляются как первоэлементы бытия [13, с. 135]. Благоухание шиповника в реальном мире приводит к рождению поэтического слова о нём, возникает тесная связь между предметом и словом: Шиповник так благоухал, Что даже превратился в слово. [1, т. V, с. 374] У Тарковского соотношение образов «шиповник» и «слово» раскрывается по-другому: Я завещаю вам шиповник, Весь полный света, как фонарь, Июньских бабочек письмовник, Задворков праздничный словарь. [9, т. I, с. 228] Шиповник, «полный света», гудит, «как струны в запертом рояле». Образ рождается из цвета и звука. Он отождествляется не с одним словом, а со словарём и письмовником (букварём), становится текстом мира, приобретает обобщённое значение. Приведённые наблюдения подтверждают наши предположения о различных путях рождения поэтического слова, о разных способах художественного обобщения в творчестве Ахматовой и Тарковского.
Это отличие определяет степень участия читателя в индивидуальном творческом процессе поэтов. Для Ахматовой важно осознание присут-
ФИЛОЛОГИЯ
Т.Л. Чаплыгина
ствия в её жизни собеседника, которого она воспринимает как друга, как тайну, как клад. Она вступает с читателем в диалог, при этом её волнует мнение предполагаемого собеседника, которому она отводит ведущую роль в диалоге: «Там те незнакомые очи / До света со мной говорят, / За что-то меня упрекают / И в чём-то согласны со мной.» («Читатель») [1, т. IV, с. 359]. В поэзии Тарковского образ собеседника не объективируется. Поэт не представляет, как Ахматова, разговор с читателем «до света». Для Тарковского характерно стремление донести свою истину. Проблема адресата решается им в символистской традиции, в стремлении к соединению субъекта и объекта, «я» и «ты» или «вы»: «А всё-таки уставлю / Свои глаза на вас / Себя в живых оставлю / На миг или на час» («Я долго добивался.») [9, т. I, с. 75].
При этом для Тарковского важен текст. Залогом встречи поэта и читателя является публикация стихотворения - значимое событие для автора. В произведении «Стихи попадают в печать...» поэт, используя романтические образы, излагает своё представление о взаимоотношениях с читателем. Книга сравнивается с ладьёй, отпущенной в дальнее плавание «без вёсел», образы прошлого современников - с погашенными свечами, которые разгорятся только при встрече: И это не книга моя, А в дальней дороге без вёсел Идёт по стремнине ладья, Что сам я у пристани бросил. И нет ей опоры верней, Чем дружбы неведомой плечи. Минувшее ваше, как свечи, До встречи погашено в ней. [9, т. I, с. 323] Тарковский чувствует своё предназначение в том, чтобы раскрыть в стихотворении «минувшее» читателя, быть хранителем прошлого человеческого сообщества. Такой взгляд на творчество восходит к мифологеме о поэте, в которой подчёркивается его священная роль: «Поэт как хранитель обожествлённой памяти выступает хранителем традиций всего коллектива. Нести память, сохранять её в нетленности нелегко (Ей противостоит тёмная сила Забвения, воплощённая в мёртвой воде загробного мира). <.> Память, носителем которой является поэт, воплощена в созданных им поэтических текстах, связанных с событиями, имевшими место при акте творения [12, с. 31].
Память является определяющей идеей творчества обоих поэтов. Она становится аккумулятором исторического сознания Ахматовой,
формируя его. «Комплекс, объединяющий в себе воспоминательность, эпичность и историчность, был очень существен для Ахматовой после Anno Domini. И отныне многое определяет в её творчестве и в её жизненной позиции: уроки истории несут поэту утешение историей, искупление ею, спасение в ней» [11, с. 380].
Историзм Ахматовой - одна из важнейших составляющих и направляющих сил её творчества. Закономерно, что лирическая героиня Ахматовой чувствует «бег времени». Лирический герой Тарковского время воспринимает статично. Он живёт не в историческом, а в «большом» времени. Ахматова в 1960 году, когда ещё не вышел ни один сборник Тарковского, отмечала внеисторическую обобщенность его поэзии: «Поражает в его стихах полное отсутствие суетности. Я много об этом думаю. Может быть и хорошо, что его не печатают. Он прочно отделён от читателя, и читатель ничего из него не выдразнивает, как выдразнивал из Пастернака в последние годы! Таким образом, и непечатание идёт поэту на пользу» [14, с. 431].
Пространство памяти Тарковского заполняется образами предметов, характерных для быта начала века, живущими в сознании с раннего возраста («Вещи»). Первое восприятие истории поэтом произошло в детстве. Арсений Тарковский посвящает лету 1914 года два стихотворения: «Затмение солнца. 1914» и «1914», которые перекликаются между собой: «В то лето народное горе / Надело железную цепь» («Затмение солнца. 1914») и «То лето судьба увенчала / Венцом всенародного горя» («1914»). Детская память поэта сохранила образ дезертира, который на прощание оставил ему ружейный патрон. Этот взрослый человек смотрел, «словно из церкви икона». Поэт запомнил «печать отчуждения в глазах, обожженных войной».
В стихотворении «1914» лирический герой передаёт детские ощущения, связанные с предчувствием войны. Ему кажется, что тогда вся природа, каждое растение на своём языке предупреждали о начале грозных событий: «Листва их кричала мне в уши» [9, т. II, с. 75]. Способ описания воспоминаний соответствует эстетическим взглядам поэта, использование приёма олицетворения усиливает экспрессию стихотворения.
Анна Ахматова в стихотворении «Памяти 19 июля 1914», посвящённом событиям войны, передаёт состояние души зрелого человека:
Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей - опустевшей - приказал всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей. [1, т. IV, с. 118]
Она пишет подлинную историю, «книгу грозовых вестей». Тарковского волнует душа, раненная трагическими событиями. Сформированное в детстве подобное отношение к истории осталось у поэта навсегда. В его стихах присутствует внимание к конкретным подробностям жизни в разных её проявлениях. Он «кожей чувствует историю», слышит «гул погибельной Цусимы». Для него, прежде всего, важно, как душа превозмогает трагические явления жизни, поэтому Тарковский выделяет самые значимые для неё события: «Он не создаёт целостного изображения того или иного исторического периода. Поэт, как в кино, зорко выхватывает те или иные отдельные «кадры» времени, характерные подробности, штрихи и сцены, которые точно передают конкретные приметы исторического момента, связанные с голодной юностью, войной» [8, с. 84].
Для Ахматовой важна как историческая память, так и поминовение близких людей. Л.Г. Ких-ней отмечает, что мотив поминовения - один из магистральных в поэзии Ахматовой, это моральный аспект концепции памяти, поминальный плач...» [5, с. 80]. Эту традицию унаследовал Тарковский. Он написал «Реквием по Анне Ахматовой» (по словам Е. Ольшанской) - цикл стихотворений, состоящий из семи произведений, который был изъят из его книги, готовящейся к публикации. Впервые цикл был опубликован в сборниках «Стихотворения» (1974) и «Волшебные горы» (1978), в него вошло четыре стихотворения. В последнем сборнике, а также и в трёхтомнике, цикл представлен шестью произведениями. Седьмое стихотворение «Всё без неё не так. Приоткрывая.» в виде фрагмента впервые появилось в печати благодаря Е.М. Ольшанской, которая получила его от поэта в подарок. Полностью это произведение было опубликовано Д. Баком, который, работая с архивом Тарковского, установил расположение стихотворений цикла в таком порядке, какой задумал автор. Ранее неизвестное произведение было расположено после первого «Стелил я снежную постель .».
Во втором стихотворении «Всё без неё не так. Приоткрывая.» звучит мотив глубокого одиночества человека, потерявшего близкого друга. Это стихотворение и «Рукопись» перекликаются между собой. Сгорела «между строк» не только суць-ба Ахматовой, но и судьба её духовно близкого
человека: «Всё без неё не так. Приоткрывая, / Откладываю в сторону тетрадь; / И некому стихи мне прочитать; / И рукопись похожа беловая / На черновик.» [3, с. 271]. За последними строками кроется душевная смута, вызванная тяжёлой потерей. В центре стихотворения приводится посмертный портрет Анны Андреевны, в котором отражены черты, характерные для прижизненного изображения облика поэта, ставшего символом эпохи:
..........горбоносый
Антиохийский профиль. Горький рот Среди живых подобий не найдёт И не ответит больше на вопросы Полуулыбка, для которой нет Ни зеркала земного, ни сравнений.
Две последние строки представляют собой реминисценцию из стихотворения Ахматовой «Когда человек умирает .», в котором поэта волнует тайна изменившегося после смерти портрета человека, когда «губы улыбаются другой улыбкой». Тарковским запечатлён момент перехода поэта из времени в вечность, из бытия в небытие, что соответствует главной идее цикла.
Интертекстуальный анализ творчества поэтов позволяет сделать вывод о том, что Тарковский «договаривает», воплощает отдельные мысли Ахматовой. Поэтов объединяет понимание сакральной природы слова, верность пророческому дару, способность к именованию явлений, что присуще эстетике акмеизма. В то же время преображение мира в поэзии Тарковского, рождение слова, романтическое освещение взаимоотношений поэта и читателя, способ раскрытия исторических событий свидетельствуют о том, что Тарковский не только продолжает традиции Ахматовой, но и трансформирует их.
Библиографический список
1. АхматоваА.А. Собрание сочинений: В 6 т. -М., 1999.
2. Ахматова А. [Рецензия] // День поэзии. - М., 1976. Рец. на: Тарковский А. Перед снегом. М., 1962.
3. Бак Д. «Ахматовский цикл» Арсения Тарковского: к истории текста // Контрапункт. - М., 2005.
4. Дзуцева Н. Чернота, окрылённая светом . (Цветаева и Ахматова в поэтическом мире Арсения Тарковского) // Дни Андрея Тарковского на Ивановской земле. - Иваново, 2002.
5. Кихней Л.Г. Поэзия Анны Ахматовой: Тайны ремесла. - М., 1997.
6. Ольшанская Е. Анна Ахматова и Арсений Тарковский (к истории взаимоотношений двух
ФИЛОЛОГИЯ
поэтов) // Russian literature. XXX-III. 1991. 1 oct. Vol. 30.
7. Ольшанская Е. Поэзии родные имена. Воспоминания, стихи, письма. - Киев, 1995.
8. Ратгауз Г. Неизгладимая печать // Лит. обозрение. - 1990. - №>7.
9. Тарковский А. Собрание сочинений: В 3 т. -М., 1991-1993.
10. Тарковский А. Письма Анне Ахматовой // Вопр. лит. - 1994. - №6.
11. Топоров В.Н. Об историзме Ахматовой // Russian literature. XXXIII (III). 1990. Amsterdam.
12. Топоров В.Н. Об «эктропическом» пространстве в поэзии (поэт и текст) // От мифа к литературе. - М., 1993.
13. Федорчук Ирина. Лирическая картина мира в творчестве Ахматовой. - Szezecin, 1999.
14. Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962: В 3 т. Т.2. - М., 1997.
