CC BY
96
Б. Н. Флоря (Москва)
Арсений Элассонский о событиях русской Смуты начала XVII в.
Характерной чертой жизни русского общества XVII в. стал рост роли и значения пришельцев с православного Востока, главным образом, греков в разных областях этой жизни (прежде всего, в церковных делах). Исследователями собран большой и разнообразный материал о деятельности этих пришельцев, но при этом явно не хватает данных для ответа на вопрос, как эти пришельцы воспринимали русскую действительность и свое место в ней, в чем мировоззрение пришельцев совпадало с мировоззрением русского общества, а чем отличалось от него.
Для первой половины XVII в. уникальным источником, дающим возможность искать ответ на эти вопросы, являются сочинения Арсения Элассонского — греческого архиерея, оставившего записки, отразившие его впечатление от тех событий русской истории, очевидцем и участником которых он был во время своего многолетнего пребывания в России.
Следует отметить два обстоятельства, которые повышают ценность этого уникального свидетельства. Записки эти Арсений делал для себя (может быть, для греческого читателя), но явно не предполагал обнародовать и распространять их в России. Судьба оригинала записок неизвестна. До нас случайно дошла лишь найденная А. А Дмитриевским копия, сделанная в 1619 г. в Москве архимандритом Христофором, сопровождавшим иерусалимского патриарха Феофана1. Таким образом, Арсений мог писать свои записки, не оглядываясь на мнение своего русского окружения. Во-вторых, знакомство с сочинением показывает, что оно писалось если и не прямо по следам событий, то во всяком случае не в один прием, и это дает возможность проследить, как взгляды и оценки Арсения менялись с течением времени.
Открыватель записок Арсения А. А. Дмитриевский проделал огромную работу, чтобы показать их значение для реконструкции событий Смутного времени, свидетелем и участником которых был Арсений. Настоящее сообщение посвящено рассмотрению другого вопроса. Автор ставит своей целью выяснить, как воспринимал уче-
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского государственного научного фонда (грант № 02-01-00086а).
ный грек происходившие события и в чем его восприятие совпадало, а в чем расходилось с восприятием его русских современников.
Найденное Дмитриевским в Трапезунде греческое житие Арсения дает достаточно точные указания на ту среду, в которой он сформировался как личность2. По происхождению он принадлежал к знатной фессалийской семье, тесно связанной с местными церковными кругами: его. мать была сестрой митрополита, брат — епископом. Обучался он грамоте у монаха Матфея, в школе, основанной «по повелению и на иждивение митрополита Ларисского (Ларисса — один из городов Фессалии) Иеремии». Позднее тот же Иеремия рукоположил его в диаконы. Митрополит Иеремия — это никто иной, как знаменитый константинопольский патриарх Иеремия II Транос, наиболее выдающийся из всех константинопольских патриархов под властью османов, высокообразованный представитель поствизантийской интеллектуальной элиты 3. Наметившаяся в Фессалии связь не прервалась с возведением Иеремии на константинопольский престол. Арсений был вызван новым патриархом в Константинополь, где стал ««очередным священником Великой церкви», а затем получил от него епископскую кафедру в Элассоне4. Таким образом, воспитание Арсения протекало в самой лучшей интеллектуальной и культурной среде, какую могло предложить молодому человеку поствизантийское общество Балкан.
Второе, что следует отметить, это достаточно рано проявившееся желание Арсения связать свою жизнь сначала с Восточной Европой, а затем — с Россией. Отправленный в 1585 г. в Москву с ответственным поручением патриарха, он затем не вернулся в свою епархию, а задержался во Львове, где в течение двух лет преподавал в училище Львовского братства5. Когда в 1588 г. во время своего путешествия в Восточную Европу патриарх Иеремия захотел увидеть Арсения, тот, как он сам рассказывает об этом в своей поэме об основании Московской патриархии, просил патриарха взять его с собой в Москву, а позднее выразил желание остаться в русской столице 6, которую он потом редко покидал до самой кончины в 1625 г.
Таким образом, перед нами записки человека, принадлежавшего к интеллектуальной верхушке поствизантийского мира и одновременно сознательно, по собственному выбору связавшего свою жизнь с Россией и русским обществом. Это предполагает искреннее желание ассимилироваться с окружающей средой, и поэтому тем более заслуживают внимания обнаруживающиеся несовпадения его взглядов со взглядами его русских современников.
Хотя записки Арсения начинаются кратким сообщением о крещении Руси при Владимире, сколько-нибудь подробно он опи-
сывает события русской истории лишь начиная со смерти Ивана IV, а главная часть его сообщений связана с событиями Смутного времени.
Как известно, ход событий, происходивших в эти годы, определялся действием двух факторов, конфликтами внутренних сил (об освещении этих конфликтов Арсением речь пойдет ниже) и вмешательством внешних сил, прежде всего в лице жителей Польско-Литовского государства. Отношение к жителям этого государства, «полякам» и «литве» у значительной части древнерусского общества (прежде всего духовенства, но в немалой мере и светских кругов) определялось их к тому времени уже традиционным представлением об общей картине мира, в которой единому оплоту истинной веры — России, противостоял враждебный внешний мир, не только иноверный (мусульманский), но и инославный (протестантско-като-лический). Намечавшаяся уже ранее конфронтация с латинским миром обострилась с распространением в Речи Посполитой Реформации, наиболее ярким внешним признаком которой для русских людей было иконоборчество. Стало утверждаться и распространяться представление, что жители этой страны лишь по имени являются христианами, а в действительности связаны с миром зла и выполняют волю его владыки — дьявола1.
Из круга русских памятников о Смуте это представление с большой силой выражено в таком популярном, сохранившемся в сотнях списков произведении, как «Сказание» Авраамия Палицына8. Неслучайно свой рассказ о вмешательстве поляков в русские дела келарь Троице-Сергиева монастыря начал с сообщения о том, что папа — «змий всепагубный, возгнездившийся в костеле италийском» — давно пытается навязать России свою «ложную» веру 9, вмешательство поляков в русские дела — еще один эпизод в истории этих попыток. Пагубная для России деятельность Лжедмитрия I началась с того, что он «приложи бо ся к вечным врагом христианским, к ла-тынским учеником», обещая им силой утвердить в России «папеж-скую» веру 10.
Палицын был высокопоставленным духовным лицом, но аналогичные воззрения можно обнаружить и в памятниках, возникших в светской среде. В созданной в среде смоленских дворян, вынужденных покинуть свою землю в годы Смуты, «Повести о победах Московского государства», русские люди говорят, обращаясь к гетману Жолкевскому, командующему польским войском в ответ на его предложение возвести на русский трон королевича Владислава: «Невозможно бо есть правоверному с-ыноверными сприогацение име-ти и в церковь божию внести и над правоверными царствовати» п.
Яркое воплощение нашли такие воззрения и во «Временнике» Ивана Тимофеева. Он писал, что, несмотря на многие грехи, русские люди все же лучше соседних народов, так как продолжают почитать иконы и не отказались от соблюдения постов12. Западные соседи для него — это «безбожная» или «богоборная» Литва13. Польский король Сигизмунд III нападает на Россию, «яко же фараон иногда на возлюбленнаго Израиля» 14. Вместе с тем из всех соседей России поляки для нее наиболее опасные враги, всегда желающие ей зла15.
Ярким свидетельством распространения таких воззрений может служить их появление в грамотах ополчений. Уже в одной из грамот Первого ополчения встречаем призыв освободить Русское государство от «вечных врагов и богоборцов литовских людей» 16. В другой грамоте несколько более позднего времени читаем, что, если русские люди не поднимутся на борьбу, то «учинится конечное разоренье Московскому государству и угаснет корень христианские веры и испразднится крест Христов» 17. Было бы неосторожно утверждать, что все русские люди того времени разделяли такие взгляды, но, очевидно, что речь должна идти о воззрениях широко распространенных, едва ли не общепринятых, пустивших глубокие корни именно в среде православного духовенства.
Можно было бы думать, что в записках Арсения, высокопоставленного духовного лица, которому высшей церковной и светской властью было доверено совершать заупокойные службы у гробниц московских государей, мы найдем достаточно верное изложение таких воззрений, но обращение к запискам показывает, что дело обстоит совсем не так.
Как известно, приезду Арсения в Россию предшествовало двухлетнее пребывание во Львове, где ученый грек организовал школу при львовском братстве. Львов был крупным многоэтничным городом, характерной чертой жизни которого были постоянные конфликты между польским патрициатом, державшим в своих руках городское управление, и «русскими» мещанами, добивавшимися уравнения в правах с другими группами городского населения. Стремясь не допустить «русских» мещан к участию в управлении городом, львовские патриции ссылались постоянно на то, что эти мещане принадлежат к иной, «схизматической», вере. В таких условиях у Арсения должно было бы сложиться враждебное отношение к полякам. Но этого не произошло. Важные сведения об отношении Арсения к полякам можно извлечь из поэмы об основании московского патриаршества, написанной вскоре после этого события. Здесь читаем, что, когда Арсений встретился с патриархом Иеремией в За-мостье, патриарх спросил его, «как обстоят дела с этими поляками».
На этот вопрос Арсений ответил: «Очень хорошо, владыка мой»18. В той же поэме Арсений нашел нужным поместить пространные похвалы великому гетману и коронному канцлеру Яну Замойскому, принимавшему патриарха в Замостье19. Очевидно, во время пребывания во Львове Арсений сумел установить дружеские связи с польским обществом, и это наложило заметный отпечаток на отношение Арсения к полякам, когда он столкнулся с ними на русской почве в годы Смуты.
Сразу же забегая вперед, следует сказать, что для Арсения поляки — не иноверцы, не заклятые враги, а обычные участники борьбы за власть. Об участии поляков в выступлении сначала Лжедмитрия I, а затем Лжедмитрия II он сообщает кратко, без каких-либо комментариев и оценок20. Столь же нейтральны и последующие упоминания о них. Располагая только этими сведениями даже нельзя было бы установить, что поляки — люди иной веры, чем русские. Если все же текст Арсения позволяет сделать такой вывод, то благодаря нескольким местам, где архиепископ элассонский излагает отношение к происходящему русских людей.
Важным событием времени краткого правления Лжедмитрия I стал его брак с дочерью сандомирского воеводы Юрия Мнишка Мариной. В этой связи Арсений отметил в своих записках, что бояре дали согласие на этот брак, если «Марина будет перекрещена в нашей восточной церкви» 21. Условие это в дальнейшем не было выполнено, но Арсений об этом не говорит и не осуждает Лжедмитрия I за это. Много толков в русском обществе вызвала коронация Марины Мнишек, так как Лжедмитрий пригласил на церемонию, происходившую в Успенском соборе, поляков, которые самим своим присутствием, по мнению русских людей, осквернили православный храм. Как писал Иван Тимофеев, во время венчания «пес со все-сквернавою сукою и латын и еретик со множествы вскочи» 22. Недовольство было тем сильнее, что находившиеся в храме поляки «образом ругалися и смеялиСя, и в церкви иные сидели в обедню»23. Подробно описывая весь обряд коронации, Арсений ничего подобного не отмечает. Правда, у него имеется важное сообщение, что царь и царица «не пожелали причаститься Св. Тайн», что сильно опечалило всех и стало причиной «многих бед» 24. В другом месте читаем, что «не показалось приятным архиереям, боярам и всему народу, видевшем царицу, одетую в неизвестную и иноземную одежду» 25. В обоих случаях, однако, Арсений лишь излагает мнение русских людей, воздерживаясь от каких-либо оценок. О низложении Лжедмитрия Арсений говорит очень кратко и сдержанно («через шесть дней бояре и весь синклит двора, устроивши совещание, предали сего царя Дмит-
рия позорной смерти»), что же касается начавшегося во время переворота избиения поляков, то ученый грек его решительно осудил 26. Характерно, что Арсений ни слова не говорит об обещаниях, данных Лжедмитрием римскому папе, хотя переписка, касавшаяся этих обещаний, была обнародована Шуйским сразу после низложения Самозванца. Все это достаточно ясно показывает, что занимавшая умы русских людей опасность, угрожавшая православию со стороны поляков, Арсения не волновала.
Содержание записок Арсения не оставляет сомнений в том, что он, подобно ряду представителей московской знати, видел выход из постигшего Россию кризиса в возведении на русский престол королевича Владислава, старшего сына польского короля Сигизмунда III. Об ориентации Арсения ясно говорит уже описание событий, предшествовавших избранию Владислава. Так, по его словам, когда Си-гизмунд обратился с таким предложением, «то бояре Москвы и весь народ... с великою радостию приняли обещание великого короля». Гетман Жолкевский со своей армией подошел к Москве, «не встречая сопротивления ни с чьей стороны, потому что приход его был весьма приятен» 27. После заключения договора об избрании Владислава «установилась дружба и великий мир между русскими и поляками». Отправленные под Смоленск русские послы были приняты королем «весьма радостно» 28. О напряженной борьбе в русском обществе по вопросу о том, кто будет преемником бездарному царю Василию, и относительно условий, на которых польский принц мог бы вступить на русский трон, у Арсения не сказано ни слова.
Русские люди знали, что принц Владислав принадлежит к иной — католической вере, а его отец, Сигизмунд III, снискал у них плохую репутацию гонениями на православных в Речи Посполитой, поэтому они опасались за~судьбу своей веры. Неслучайно вопрос о принятии королевичем православия занял важное место на переговорах с Жолкевским. Это же требование фигурировало первым пунктом в наказе отправленным под Смоленск послам 29. Обо всем этом в повествовании архиепископа элассонского не сказано ни слова. Он лишь кратко отметил, что под Москвой были составлены соглашения, «заключающие все границы и чин царства, дабы они были неподвижны и нерушимы» 30.
Со стороны поляков Арсений, очевидно, не ожидал какой-либо опасности для своей веры. Общий контекст повествования, характер оценок и соображений Арсения позволяют полагать, что в поляках он видел прежде всего не опасных иноверцев, а серьезную политическую силу, которую можно было бы использовать в интересах Русского государства. Большой интерес представляют его рассуждения
(едва ли не единственный пример на всем протяжении повествования) о том, как можно было бы избежать смут в России после майского переворота 1606 г. и убийства Лжедмитрия I. Вдовый царь Василий, по его мнению, должен был жениться на Марине Мнишек и этим шагом он обеспечил бы себе поддержку всех поляков, которые в дальнейшем выступали против него, «и не потерял бы царства»31. Очевидно, что в условиях тех напряженных отношений, которые сложились у русского общества с окружающим миром (о чем говорилось ранее), брак с Мариной Мнишек был бы для царя Василия политическим самоубийством. Советы Арсения показывают, что он был настолько чужд этим сторонам мировоззрения русского общества, что в своих советах даже не принимал их во внимание. Дружеские отношения Арсения с поляками во Львове лишь отчасти могут объяснить такую позицию. Вероятно, в картине мира, сложившейся в сознании верхов поствизантийского общества, отсутствовало представление о глубокой пропасти между православным и католическим миром.
Характеристики польских военачальников, с которыми Арсений сталкивался, выделяются редкой благожелательностью. Так, Александр Гонсевский, командующий польским гарнизоном в Москве, по приказу которого город весной 1611 г. был сожжен, по оценке Арсения, «будучи благоразумным и боясь Бога, управлял обеими сторонами, русскими и поляками, и словом и делом... Он утешал русских бояр и народ... многих накормил, умоляя и уговаривая народ свой, русских и поляков, к твердости и миру» 32. В еще более благоприятных тонах оценивается личность Яна Петра Сапеги, известного своими попытками взять и разграбить Троице-Сергиев монастырь (о его обороне в записках Арсения не сказано ни слова): «Он был человек весьма прекрасный, сострадательный, достойный и приятнейший и весьма благородный» 33.
Неудачу соглашения об избрании Владислава Арсений искренне считал большим несчастьем и с крайним раздражением реагировал на все препятствия, возникавшие на пути осуществления такого замысла. Виновником неудачи он считал короля, который «не хотел дать сына своего в цари», так как слушал «совета дурных вредных людей»34. Но виновны в этом были и русские люди. Известно, что положение на переговорах в королевском лагере серьезно осложнилось из-за споров о судьбе Смоленска, жители которого упорно отказывались впустить в стены города королевскую армию. Для автора такого памятника, как «Новая повесть о преславном Российском царстве», стойкость смольнян была настоящим патриотическим подвигом, который он ставил в пример всем русским людям35. Арсений
же с раздражением писал, что Смоленск «по причине непокорности своей не только погубил себя самого, но и многие города и деревни совершенно запустошил и самый великий город Москву привел в ничтожество» 36.
Из-за споров вокруг Смоленска король не прислал в Москву своего сына, и это вызвало недовольство населения Москвы, которое подняло восстание против поляков, не дожидаясь соглашения русских послов с королем. Арсений, по-видимому, понимал, что именно это восстание нанесло решающий удар по планам соглашения с Польшей. Отсюда появление в записках в целом сдержанного в своих оценках архиепископа крайне резких по тону высказываний по адресу участников восстания. Это — «глупые люди без роду», «глупые и неизвестные проходимцы» и даже «глупые и пьяные холопы» 37.
Позицию, занятую Арсением, его отношение к происходящим событиям стоит сопоставить с поведением и взглядами главы русской церкви патриарха Гермогена. Отнесясь с большим подозрением к планам возведения на трон польского принца, он категорически требовал принятия новым монархом православия, а когда выяснилось, что польская сторона не торопится принять это требование, он призвал население страны к восстанию и скончался в тюрьме, арестованный поляками 38. Это сопоставление показывает, как далеки были воззрения Арсения от взглядов верхушки русского православного духовенства, к которой он как будто принадлежал по своему положению и взглядам. Арсений, впрочем, держался своих взглядов, потому что считал избрание Владислава благом для России — своей новой родины, к которой он по-настоящему привязался. В своих записках он искренне скорбел о бедствиях, которые постигли «народ великий, род избранный, благочестивый, самый христианский, бесчисленный, как песок морской» зэ.
Взгляды Арсения стали постепенно меняться, когда в осажденной Москве начались насилия солдат польского гарнизона над жителями русской столицы, одной из жертв которых оказался и сам ученый грек. Первым свидетельством таких перемен служит рассказ записок о сражении под Москвой войска во главе с гетманом Я.-К. Ходкевичем с отрядами Первого ополчения. Он записал, что солдаты гетмана, спасаясь от русских, потонули в Яузе «подобно некогда фараону в Красном море с конями и всадниками египетскими»40. А еще через некоторое время Арсений сделал запись о явлении ему Сергия Радонежского, возвестившего о скором избавлении «христолюбивых и благочестивых христиан от рабства и тирании противоборников латинян»41. Так, лишь после 25-летнего пребывания в России, Арсений стал говорить языком, привычным и понятным для его русских современников.
Резко отличается от воззрений древнерусских авторов и отношение Арсения к носителям верховной власти в России этого времени. Для тех древнерусских авторов, которые верили в то, что Борис Годунов убил царевича Дмитрия, это было чудовищное преступление, лишавшее Бориса всяких прав на законное обладание властью, а появление Лжедмитрия воспринималось как божественное возмездие42. Арсений пишет об убийстве Дмитрия по приказу правителя кратко, почти протокольно, не сопровождая это сообщение какими-либо комментариями43. А затем в его труде следует весьма развернутая позитивная оценка различных деяний Бориса Годунова, как царя (к этой части его сообщений еще придется вернуться в иной связи, рассматривая представления Арсения о хорошем правителе).
Еще более поразительно отношение Арсения к Лжедмитрию I. У него не было никаких сомнений в том, что в обличил царевича Дмитрия выступал самозванец, бывший монах Чудова монастыря. Для русского человека уже то, что человек отрекся от монашеского сана и выдал себя за «законного» государя, было поступком еще более чудовищным, чем преступление Бориса, и многие авторы «Сказаний» воспринимали его как существо, порожденное миром зла44. Отношение Арсения совсем иное. На страницах своих записок он дает характеристику Лжедмитрия I полную похвал: «царь этот, будучи образованным и мудрым, мудро управлял и царством, подражая царям, прежде него бывшим и в особенности стремился превзойти их во всяком царском деянии и успехе»45. Хотя Арсений сдержан в словах, говоря о майском перевороте 1606 г., весь контекст повествования говорит о том, что причины, по которым москвичи выступили против Лжедмитрия I, остались для него непонятными 46. Если Лжедмитрий I был для Арсения самозванцем, тем более самозванцем был для него и Лжедмитрий II — «тушинский вор» древнерусских сказаний. Однако и о нем образованный грек отзывается весьма благосклонно: «Путивль и другие города Северской земли провозгласили царем другого, юношу благоразумного, прекрасного, милостивого, весьма образованного и искусного в военном деле, называя его Димитрием» 47. Поход его на Москву Арсений описывает почти как триумфальное шествие: «храбро и с великою радостью прибыл под Москву, не встретив ни с чьей стороны какого либо препятствия» 48
Эти расхождения в оценке связаны с глубокими различиями в историческом опыте византийского и древнерусского общества, сформировавшими разные традиции отношения к носителям верховной власти.
В древнерусском обществе круг носителей верховной власти был ограничен лицами, издавна и постоянно принадлежавшими к одному
княжескому роду, окруженному в глазах общества квазисакральным ореолом. Только принадлежность к такому роду давала право на обладание верховной властью, делала человека в глазах общества «природным» государем. Разумеется, все это не исключало борьбы за власть между членами княжеского рода, но борьба эта протекала в рамках определенных правил, спор решался оружием на поле боя. Отступления от этих норм обществом резко осуждались, о чем говорит болезненная реакция на ослепление Василька, убийство Андрея Боголюбского, ослепление (позднее) Василия Темного. Русских современников Смуты потрясал сам факт появления «самозванцев» — людей простого происхождения, притязавших на власть в стране. Обращаясь к Лжедмитрию I кн. С. И. Шаховский восклицал: «На царский дом недостоин еси зрети, ты же безстудно, яко пес на царский престол вскочи» 4Э. Но Лжедмитрий I был хотя бы боярским сыном, а явившиеся ему на смену «царевичи» были самого низкого происхождения. «Како же у тех окаянных злодеев, — писал потрясенный автор «Нового летописца», — уста отверзашеся и язык про-глагола; неведомо, откуда взявся; а называхуся таким праведным коренем иной боярской человек, а иной мужик пашенной» 50. В не менее ярких словах выразил свое потрясение автор другого памятника летописания — «Пискаревского летописца». Свой рассказ о людях, казненных царевичем Петром за то, что те «кричаше и обли-чаше во весь народ, что он прямой вор, холоп Елагиных детей боярских, сапожников сын», летописец закончил словами: «Как то не мученики, как не святыя!» 51.
Совсем другую картину рисует византийский и поствизантийский исторический опыт. Несмотря на существование в определенные эпохи византийской истории наследственных династий, в борьбе за императорский трон участвовали люди самого разного положения и происхождения, часто достигавшие власти с помощью переворотов и тайных убийств. В поствизантийских государствах, таких как Молдавия и Валахия, существовали наследственные княжеские династии, но трон постоянно захватывался самозванцами, выдававшими себя за незаконных сыновей умерших правителей.
В таких условиях, когда подобные факты постоянно повторялись, они, не получая, разумеется, одобрения со стороны общества, постепенно стали восприниматься как обычные факты политической истории. Если человек, достигший таким способом власти, оказывался достойным правителем, то при общей оценке его деятельности такие факты можно было отодвинуть на задний план. Наиболее ярким примером может служить позитивная оценка многообразной государственной деятельности императора Василия I Македонянина,
простого неграмотного солдата, непомерно возвышенного императором Михаилом III, который по пути к трону переступил через труп своего благодетеля. Никто в Византии в этой связи не выражал сомнений в праве этого императора и его преемников на власть.
Для русских современников чудовищность преступления Бориса определялась не только тем, что речь шла об убийстве невинного ребенка, а о покушении «подданного» — раба на жизнь человека, принадлежавшего к роду «прирожденных» государей. Для Арсения это был печальный, но обычный факт политической истории, отходивший на задний план перед выдающимися государственными деяниями царя Бориса. Он искренне не мог понять, почему жители России стали переходить на сторону Самозванца, выдававшего себя за царевича Дмитрия, а после смерти царя жестоко расправились с членами его семьи. «Быстро глупый народ, — писал он в своих записках, — забыл великую доброту... Бориса и неисчислимую милостыню, которую он раздал им» 52. Понятно, что и самозванец, захвативший трон, не заслуживал осуждения, если он показал себя достойным быть государем, а именно таким правителем Арсений считал Лжедмитрия I и так же не мог понять, почему москвичи восстали против него. О самом этом восстании он написал кратко и сдержанно, отметив лишь сам факт, а в его словах об «ужасной» смерти Самозванца сквозит явное сожаление.
Разумеется, однако, и для византийского мира и для Арсения каждый человек, захвативший трон, вовсе не обладал автоматическим правом на власть, он должен был своими деяниями доказать, что он является истинным правителем «православного» царства.
Какие качества Арсений считал необходимыми для настоящего правителя, можно выяснить, рассматривая его пространную характеристику деяний царя Бориса. Эта характеристика начинается со слов, что новый правитель «явился подражателем царя Федора и раздавал каждый день великую милостыню». В сочинении эмигранта-грека неудивительно, что в рассказе о благодеяниях царя большое место уделено сообщениям о пожертвованиях православным церквам Востока. Подробно писал Арсений о строительстве им храмов, отливке колоколов для церквей, устройстве рак из драгоценных металлов для останков русских чудотворцев. Но «милостыня» царя Бориса касалась не только церкви, но и бедных и убогих людей. Этим людям от имени царя «во многих местах люди повседневно раздавали милостыню». Когда в России разразился голод, Борис «роздал много хлеба и много продуктов нуждающимся и бедным и освободил бесчисленный народ от великого и ужасного того голода». Борис был не только благодетелем, но и защитником своей страны: «Он про-
гнал татар далеко от русских границ, выстроив на границах укрепления, большие и крепкие, для защиты Российского государства»53.
Ряд важных дополнений дают рассказы Арсения о деяниях другого «истинного» правителя — царя Федора Ивановича. Благодаря этому правителю «был великий мир во всем его государстве Великой России». С похвалой Арсений писал не только о церковном, но и о светском строительстве в годы его правления. По приказу этого царя были построены Белый город в Москве, каменные крепости в Казани, Астрахани и Смоленске, каменные здания для суда и торговые лавки на московском торгу. Он ставит ему в заслугу и изготовление Царь-пушки, которая была «отлита с великим мастерством и с великими издержками»54. Правителю, доказавшему такими деяниями, что он является «истинным» государем, подданные, по убеждению Арсения, должны были верно служить.
Внимательное изучение записок Арсения показывает, что, по его мнению, далеко не каждый носитель верховной власти в России обладал такими качествами и заслуживал трона. Так, дурным правителем с его точки зрения был как раз тот, под властью которого он прожил первые годы Смуты в Москве и кого во всех конфликтах постоянно поддерживала церковная иерархия во главе с патриархом Гермогеном — царь Василий Шуйский. В отличие от Лжедмитрия I к нему у Арсения был ряд серьезных претензий.
Отрицательные отзывы о Шуйском можно найти у целого ряда его русских современников55, но претензии к нему Арсения лишь частично совпадают с их высказываниями. Как и его русские современники, Арсений пишет о том, что Шуйский был возведен на трон «без согласия народа Великой России» 56 (в этом следует видеть, вероятно, след воздействия на Арсения взглядов русской среды). Однако новый царь оказался «скупым и неблагодарным» 57. Можно было бы думать, что подобно келарю Троице-Сергиева монастыря Ав-раамию Палицыну Арсений хотел порицать царя за то, что тот накладывал руку на церковные ценности, хранившиеся в монастырях58, но дальнейший рассказ Арсения показывает, что он имеет в виду совсем другое. Царь Василий, — говорит он далее, — «не воздал почестей воинам и не дал обычных даров боярам и священникам... под тем предлогом, что его предшественник, царь Димитрий, расточил царскую казну». Между тем это утверждение, по мнению Арсения, совершенно не соответствовало действительности. Эту черту поведения царя Арсений отмечает и далее, говоря об окончании военной кампании 1607 г. Царь не послал воинов занять Калугу и другие города, «чтобы не дать воинам положенных наград» 59. Эти высказывания Арсения позволяют лучше понять смысл высказываний
о раздаче «милостыни» как об одном из главных признаков власти справедливого правителя. «Милостыня» здесь не только пожертвования в пользу церкви, но и исправная выдача воинам вознаграждения за их службу. Правитель, который пренебрегает этой своей обязанностью, не может рассчитывать на верность своего войска.
Другое важное, еще более серьезное, обвинение по адресу царя Василия — это обвинение в вероломстве, нарушении обязательств. Так, он сообщает, что когда войска Шуйского осаждали Тулу, где укрылись с войском царевич Петр и Иван Болотников, крепость сдалась лишь «после того, как царь Василий дал клятву, что он не предаст смерти Петра и воевод, бывших с ним, и что он не причинит вреда ни гражданам, ни городу», но клятвы эти были затем нарушены, сдавшиеся воеводы сосланы и в ссылке убиты. И «когда это все произошло, весь народ был весьма возмущен и негодовал против царя» 60. Так выясняется еще один важный элемент представления Арсения об истинном правителе — он должен соблюдать свои обязательства даже по отношению к политическим противникам.
Что касается такого правителя, как царь Василий, то подданные имели все основания для того, чтобы освободиться от него. Неприязнь Арсения к Шуйскому явно проявилась не только в приведенных выше высказываниях, но и в его стремлении представить низложение царя Василия как акт совершенно законный, совершенный со взаимного согласия бояр, духовенства и народа61, что, как известно, не соответствовало истине 62.
Рассказ Арсения о нарушении клятв царем Василием при сдаче Тулы заслуживает внимания и в ином отношении. Многочисленные русские источники об этом умалчивают, и сообщения, сходные с рассказом Арсения, обнаруживаются лишь в сочинениях иностранных авторов, работавших за пределами России (К. Буссов, Э. Геркман и др.) 63. Очевидно, это связано с тем, что для русских авторов защитники Тулы были «ворами»-преступниками, поддерживавшими таких самозванцев, как царь Дмитрий и царевич Петр, и нарушению клятв по отношению к таким людям можно было не придавать значения. Отношение к происходившему Арсения, который в своем рассказе назвал одного из предводителей тульского войска Ивана Болотникова «достойнейшим мужем», было очевидно иным. И это позволяет поставить вопрос, не было ли каких-то важных нюансов в отношении Арсения к народным движениям, охватившим Россию в годы Смуты.
Для русских современников Арсения годы Смуты были временем, когда в привычный ход событий ворвались, резко его нарушая, мощные стихийные силы, грозящие разрушить весь традиционный
общественный порядок. Живым воплощением этих сил было казачество, во главе которого стояли «воровские» цари и царевичи, пытавшиеся захватить власть в стране. Для Арсения народ — это также грозная, но неразумная сила, действия которой вызывают у него глубокую тревогу. Выше уже приводились слова о «глупом народе», который забыл «великую доброту» царя Бориса64. С осуждением говорит он и о «неразумном народе», который, не слушая бояр, после смерти Лжедмитрия стал избивать находившихся в Москве поляков65, тем положив начало бедствиям, постигшим страну в последующие годы. Особенно яркими красками обрисован образ «неразумного народа» в рассказе Арсения о восстании против поляков, начавшемся в Москве весной 1611 г. Восстание, по его словам, было поднято «немногими неизвестными людьми без роду и племени, глупыми и пьяными холопами». Когда бояре пытались их успокоить, то эти «глупые люди из народа не слушали их, но с радостию и великим голосом кричали: Пришел Прокопий Ляпунов». Далее эти «люди из народа» названы «глупыми и неизвестными проходимцами» 66. Хотя русские современники Арсения совсем по иному оценивали действия москвичей весной 1611 г., как справедливый ответ на насилия польского гарнизона, очевидно, что принципиальная позиция по отношению к «народу» и его самостоятельным действиям была у них общей.
Расхождения начинались там, где нужно было определить, что следует понимать под этими массовыми народными выступлениями, угрожающими общественной стабильности. В русском общественном мнении, как потенциально наиболее опасные, воспринимались те выступления простых людей, которые были направлены на поддержку самозванцев. Именно они воспринимались как наибольшая угроза общественному порядку. На страницах «Нового летописца» выступление Северской земли в 1606 г. в поддержку «спасшегося» царя Дмитрия изображается как крупный социальный взрыв — выступление холопов и крестьян против своих господ. Они «бояр же своих домы разоряху, и животы грабяху, жен же их и детей позоряху и за себя имаху». Далее происходящее называется «настоящей бедой над Московским государством», так как «хотят те воры царя и бояр побита» 67.
Совсем иную картину событий мы находим у Арсения. Рассказав о том, как Шуйский, вступив на трон, «оказался скупым и неблагодарным», Арсений далее отмечает, что «обиженные бояре» и «весь народ» «признали многих сыновей у царей Иоанна царя и Федора, и большинство, оставивши Шуйского, последовали и служили им». Одним из этих царевичей был объявившийся в Путивле Петр, якобы сын царя Федора Ивановича 68.
Для целого ряда русских современников люди, поддерживавшие «воровских» царевичей, представляли страшную опасность для существующего в обществе порядка. Для Арсения появление претендентов на престол (хотя бы сомнительного происхождения) и их поддержка со стороны населения были обыденными фактами политической истории. Такие действия не могли рассматриваться как стихийные выступления «неразумного народа», так как во главе недовольных стояли «бояре», у которых, по мнению ученого грека, были веские причины для такого недовольства.
Так, за расхождениями конкретных оценок снова проступают общие различия во взгляде на характер, природу верховной власти. Возможно, дальнейшее изучение записок Арсения позволит выявить и другие расхождения между его взглядами и взглядами его русских современников, однако и полученного материала достаточно для некоторых общих выводов.
Изучение записок Арсения показывает, что, несмотря на принадлежность к одному православному миру, целый ряд общих понятий, касавшихся и отношений православия с внешним миром и внутренних отношений в самом православном мире имели для него иной смысл и значение, чем для его русских современников. Различия, вытекавшие из расхождения некоторых историко-культурных традиций древнерусского и поствизантийского мира, сохранялись долгое время, несмотря на желание Арсения связать свою судьбу с Россией и длительное пребывание в русской среде.
Все это, думается, следует принимать во внимание при изучении многообразных контактов греческих пришельцев с русским обществом XVII в.
Примечания
1 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений и мемуары его из русской истории по рукописи трапезунтского Сумелийского монастыря. Киев, 1899. С. 183-184.
2 Публикацию текста жития, обнаруженного А. А. Дмитриевским в одной рукописи с записками Арсения, см.: Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 200 и сл.
3 К сожалению, обширной биографии этого выдающегося представителя поствизантийского духовного мира до сих пор не существует. Краткую биографию см.: PetitL. Jeremie II Tranos // Dictionnaire de théologie catholique. Paris, 1947. T. 8. P. 1. Col. 886-894.
4 Дмитриевский A. A. Архиепископ елассонский Арсений... С. 202.
5 Там же, с. 203.
6 См.: Питиргш (Нечаев), еп. Арсений, архиепископ Элассонский и его поэма об учреждении русского патриаршества. Труды и странствие смиренного Арсения, архиепископа Элассонского, и повествование об установлении Московского патриаршества // Богословские труды. М., 1968. Сб. 4. С. 257, 275-276.
7 См. подробнее об этом: Мочалоеа В. Польская тема в русских памятниках XVI в. // Поляки и русские в глазах друг друга. М., 2000.
8 Мочалоеа В. В. Polska i polacy oczyma Rosjan w wieku XVII // Wizerunek sqsiadow. I. Polacy w oczach Rosjan — Rosjanie w oczach Polakow. War-szawa, 2000. S. 69.
9 Сказание Авраамия Палицына. M.; Л., 1955. С. 115.
10 Там же. С. 110.
11 Повесть о победах Московского государства. Л., 1982. С. 23.
12 Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951. С. 121.
13 Там же. С. 22,83,90 и др.
14 Там же. С. 121.
15 Сигизмунд III идет в поход на Россию, вдохновляясь «древним земли своя зломыслием на землю нашу» — Там же. С. 121.
16 Акты, собранные Археографической экспедицией имп. академии наук. М„ 1836. Т. II. №185.
17 Там же. №201. С. 249.
18 Питиргш (Нечаев), еп. Арсений, архиепископ Элассонский и его поэма... С. 257.
19 Там же.
20 Дмитриевский A.A. Архиепископ елассонский Арсений... С. 113, 115.
21 Там же. С. 106.
22 Временник... С. 88.
23 Собрание государственных грамот и договоров. М., 1812. Ч. II. № 140. С. 298.
24 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 111.
25 Там же. С. 113.
26 Там же. С. 113-114.
27 Там же. С. 143.
28 Там же. С. 144.
29 Polak W. О Kreml i Smolenszczyzn§. Polityka Rzeczypospolitej wobec Moskwy wlatach 1607-1612. Torun, 1995. S. 162-164, 206, 212-213.
30 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 144.
31 Там же. С. 139, 232.
32 Там же. С. 152.
33 Там же. С. 153-154.
34 Там же. С. 152, 162. Последние слова в записках Арсения сопровождаются возгласом: «О несчастие!»
35 Новая повесть о преславном Российском царстве // Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI — начало XVII веков. М„ 1987. С. 34, 36.
36 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 146.
37 Там же. С. 147-148.
38 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. СПб., 1899. С. 478-487.
39 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 150.
40 Там же. С. 157.
41 Там же. С. 161.
42 См. целый ряд высказываний кн. Семена Ивановича Шаховского в его «Летописной книге»: Шаховской С.И. Летописная книга// Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI — начало XVII веков. М.г1987. С. 366,378.
43 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 93.
44 См. характеристику Лжедмитрия I у Ивана Тимофеева: «воста от ложа своего скимен лют, враг же обаче, а не человек бывая словеснаго существа, оболкся в плоть антихристову» — Временник... С. 83.
45 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 105.
46 В словах, которыми он сопроводил смерть Самозванца, сквозит явное сожаление: «Царствование не принесло пользы ему, а скорее причинило вред» — Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 114.
47 Там же. С. 141.
48 Там же.
49 Шаховской С. И. Летописная книга... С. 378.
50 Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. XIV. С. 89.
51 Пискаревский летописец // Материалы по истории СССР. М., 1955. Т. II. С. 130.
52 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 99.
53 Там же. С. 96-97, 229-230.
54 Там же. С. 77, 93-94.
55 Разбор высказываний русских современников о Шуйском см.: Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести XVII века как исторический источник. СПб., 1913. С. 197-198,248-249.
56 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 137. Ср. аналогичное высказывание И. Тимофеева (Временник... С. 101).
57 Дмитриевский A.A. Архиепископ елассонский Арсений... С. 138.
58 См. также обвинения Шуйского со стороны Авраамия Палицына (Сказание... С. 204), Ивана Тимофеева (Временник... С. 103).
59 Дмитриевский A.A. Архиепископ елассонский Арсений... С. 139.
60 Там же.
61 Там же. С. 143.
62 О реальных обстоятельствах низложения Шуйского см.: Платонов С. Ф. Очерки... С. 444-447.
63 Анализ свидетельств источников о взятии Тулы см.: Смирнов И. И. Восстание Болотникова. 1606-1607 гг. М., 1951. С. 469-479.
64 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 99.
65 Там же. С. 114.
66 Там же. С. 147-149.
67 Полное собрание русских летописей. Т. XIV. С. 71-72.
68 Дмитриевский А. А. Архиепископ елассонский Арсений... С. 138.
