CC BY
122УДК 94(47)066 DOI
В. В. Лапин
и
CP
^
\о CP
Армия России как имперский интеграционный механизм
Регулярная армия не случайно называется школой нации, поскольку располагает огромными возможностями социализации по заданным стандартам. В многонациональных государствах роль армии как интеграционного механизма возрастает в связи с обучением языку как средству внутригосударственного общения или языку титульной нации. Представления об армии как о школе для народа были широко распространены в образованных кругах русского общества уже в XIX столетии. Декабрист П. И. Пестель считал, что военная служба способствует распространению «того именно просвещения, которое правительству было бы угодно»1. Полковник генерального шта-| ба А. Ф. Риттих, автор нескольких трудов по «военной этнографии»,
ярый поклонник идеи мощного воспитательного воздействия казар-Jg мы, утверждал: «Задача русской армии в отношении еврейского на-
| селения будет состоять в том, чтобы преобразовывать его посредством
| военной школы в русское население, которого последующее поколе-
^ ние уже будет хорошим контингентом для пополнения рядов русской
g армии»2. «Проведение инородцев через наши войска — могучее сред-
!g ство их русификации», — писал в 1910 г. иркутский генерал-губерна-
о тор Селиванов3. Астраханский губернатор в 1887 г. полагал, что «для
кочевого населения (ногайцев и калмыков. — В. Л.) отбывание воинской повинности будет иметь полезное воспитательное значение, при-
учая его к порядку, гражданственности, а через то и к переходу к оседлости от кочевого образа жизни»4.
В учебном пособии по военной статистике для Академии Генерального штаба, бывшем в употреблении до Первой мировой войны, курсивом выделено: «В самых разнообразных вопросах какого бы то ни было характера — политического, гражданского или военного — всегда должно и прежде всего преследовать цель объединения всех народностей, обитающих в России, — обрусения их»5.
Во время военной службы люди приобретали ратные навыки, и это обстоятельство в условиях межнациональной или межрелигиозной напряженности весьма остро ставило вопрос об их лояльности, или, как говорили в России XIX в., их надежности. Заслуженный кавказский генерал П. Х. Граббе вспоминал, как Николай I посетовал, что военное ведомство не сумело «в подражание англичанам» сформировать на основе дагестанской, ингушской и осетинской милиции «постоянное и устроенное войско». На это царь получил ответ, что «постоянное устройство их (милиций. — В. Л.) в полки по нашему уставу повлекло бы к огромным расходам и важным неудобствам. Настоящие происшествия в Ост-Индии (восстание сипаев. — В. Л.) прибавили страшный и полный довод к приведенным тогда мною доводам»6. Недоверие к мусульманам было главной причиной того, что до конца имперского периода последователи пророка Магомета на Кавказе и в Средней Азии не подлежали воинской повинности.
При решении вопроса о распространении воинской повинности на инородцев Сибири в комиссии под председательством Р. Н. Куколь-Яснопольского в 1910 г. стремление использовать армию как инструмент «обрусения» возобладало как над опасениями возможных бунтов при введении «солдатчины», так и над риском военного обучения племен, лояльность которых не была гарантирована7.
Поскольку военное начальство считало, что «армия это — школа для народа и, находясь на службе, солдат не только не должен утрачивать ничего из того, что относится к его духовному миру, но напротив, упрочить нравственные принципы и явиться в население обратно человеком дисциплинированным и глубоко проникнутым сознанием своего долга быть всегда верным слугой Царю и Оте- С! честву. Потому-то принятие всех мер к поддержанию в войсках религиозного ^ чувства среди нижних чинов, соблюдение церковных обрядов и постов и все- ^ го того, что может только утверждать солдата в убеждении неотъемлемой его | принадлежности к единой православной церкви, имеет следствием развитие ^ высоких моральных качеств, столь необходимых для создания победоносных -с армий»8. Таким образом, русификация в армии шла рука об
обратить нижних чинов в православную веру. ^
Армия представляла собой едва ли не идеальный механизм для ренегат- ^ ства: человек любой религии, оказавшийся в казарме, испытывал сильнейший § культурный шок, который в большинстве случаев ослаблял резистентность к инокультурным воздействиям. Человек, надевая серую шинель, оказывался я
закрученным мощным маховиком унификации буквально во всем, и наиболее комфортная линия поведения в таких условиях — тотальный конформизм, поскольку против всех индивидуальных отклонений действовала консолидированная мощь официальных уставов и неуставных отношений. Не случайно процент крестившихся кантонистов в шесть раз превышал такой же показатель среди взрослых, а в частях, расквартированных вне зоны оседлости, готовых отказаться (хотя бы внешне) от веры отцов было в 2-3 раза меньше, чем во внутренних губерниях империи 9.
Противники распространения русского языка в империи рассматривались как враги правительства. «Явление неблагоприятное для империи вообще и важное в военном отношении состоит в том, что русским разговорным языком, а в особенности письменностью не владеет почти никто; основным лозунгом всех политических партий является изгнание русского языка из употребления», — писал один из офицеров Генерального штаба о ситуации в пограничных районах10.
Тревогу российским патриотам внушали призывы в германской и остзейской печати к германизации Прибалтики. Для противодействия этому предлагалось государственным языком сделать русский, а начальные школы — латышскими и эстонскими11. Латыши и эстонцы, получившие образование выше начального, онемечивались и даже скрывали свое происхождение12. Иного варианта быть не могло, если образованный латыш или эстонец желал найти себе применение на родине, где немецкий язык звучал в канцеляриях, учебных заведениях, в финансовых и торговых учреждениях. В этой связи армия как место обучения русскому языку приобретала особое значение. Претензии остзейцев на политическую автономию волновали тех, для кого особый статус какой-то части страны выглядел как угроза ее обороноспособности. В этой связи следует сказать, что в рядах антиостзейской партии пребывали руково-2 дители военного и морского ведомства — Д. А. Милютин и великий князь Кон-
О
стантин Николаевич. С их ведома официозы «Русский инвалид» и «Морской ^ сборник» стали рупорами этой партии и перестали печатать острые полемиче-« ские статьи только после вмешательства Александра II13. Атака сторонников
ей
монолитности империи на привилегии остзейцев в 1860-х гг. привела к тому, ^ что к 1880-м гг. две ранее разобщенные немецкие группировки (дворянство 5§ и городское общество) образовали единый фронт для сопротивления притяза-& ниям имперского центра14.
в Обособленность Великого княжества Финляндского и финских войск ° от других частей имперской армии стала причиной того, что на северо-запад® ных рубежах России военная школа не стала местом изучения русского языка. § При Александре I на то, что в финских батальонах командуют по-шведски, смотрели сквозь пальцы. В 1829 г. Николай I в категорической форме потребовал ^ в этих частях командовать по-русски. Из финских батальонов стали посылать н 12 унтеров на год в части, расположенные в основном в Свеаборге, для обу-
чения русскому языку, а генерал-губернатор А. А. Закревский стал строго следить, чтобы никого не принимали на службу без знания русского языка. В целях «сближения» финнов царь разрешил принимать в Гвардейский финский батальон сверх штата всех молодых финляндских дворян, которые «могут себя содержать». После освоения русского языка им открывались двери Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (Николаевского кавалерийского училища). Однако, несмотря на все эти меры, офицеры финских войск всячески противились введению русского языка15.
Финляндские войска в конце XIX в. отличались высоким уровнем грамотности: в некоторых батальонах все умели читать и писать. При этом русскоговорящих было очень мало — по 1-2 человека на батальон, даже в Выборгском батальоне таких насчитывалось не более 16-18 человек. В Та-вастгустском батальоне официальным языком (документооборота) был шведский, команды подавались на русском, а практическое обучение велось на финском языке. И шведские офицеры, и финские солдаты жаловались, что русский язык непонятен и труден в произношении, нередко уставные выражения подменялись словосочетаниями, похожими на них по звучанию. Так, например, вместо «Рады стараться!» финны кричали "гаШ81а уа18а", что означает «крепкий желудок».
Плохое знание русского языка военнослужащими финских частей беспокоило правительство и военное начальство, которое делало всё возможное для сближения финнов с остальной империей. Батальоны посылали на совместные с русскими войсками маневры, присылали русских солдат и офицеров в качестве учителей — всё было малоуспешно. Настоятельно ратовал за обучение финских солдат русскому языку генерал-губернатор Бобриков. Усиленные занятия в частях в 1899-1900 гг. дали следующие результаты: в 1899 г. хорошо говорили по-русски 1,7 % рядовых и 4,5 % унтеров. Через год ситуация не изменилась — соответственно 1,6 и 5,0 %. В 1899 г. «плохо говорили» 1,0 % солдат и 4,3 % унтер-офицеров, в 1900 г. — 1,6 и 12,8 %. Более заметна положительная динамика применительно к категории «понимали и могли сказать несколько фраз». В 1899 г. таких было среди солдат 6,0 % и среди унтеров — 27,7 %. Че- а рез год в этой категории оказалось более трети рядовых (37,5 %) и почти две ^ трети унтер-офицеров (61,2 %)16. При этом нет никакой возможности ответить ^ на вопрос: что сказалось в большей степени на составлении этих сведений — | действительное увеличение уровня знаний русского языка или необходимость ^ предоставления «соответствующего» отчета вышестоящему начальству. -с
В самих вооруженных силах складывались механизмы стимулирования русификации. В 1850-е гг. хорошее знание русского языка являлось непремен- ^ ным условием получения унтер- и обер-офицерских чинов христианами — уро- ^ женцами Кавказа, добровольно прикомандированными к казачьим полкам17. § В Башкирском конном полку, формировавшемся по национальному признаку, командирами подразделений и унтер-офицерами были русские, в результате я
чего к окончанию трехгодичного срока службы все рядовые неплохо говорили на «общеимперском» языке, а многие даже овладевали элементарной грамо-той18. В 1828 г. в составе царского конвоя был сформировано подразделение, укомплектованное уроженцами Северного Кавказа. Оно являлось одновременно демонстрацией покорности того края и своеобразным питомником для выращивания кадров местной администрации. Николай I, путешествовавший по Кавказу, с удовлетворением писал главнокомандующему И. Ф. Паскевичу: «Здесь видел я с радостью плоды нашего Кавказско-горского эскадрона и кадет из горцев; ибо все служат весьма усердно при линейных полках...»19
Поскольку погружение в русскую языковую среду обоснованно считали лучшей методикой обучения, оно было одним из важных оснований отправки новобранцев подальше от родных мест. Так, в 1853 г. при сокращении столичного батальона кантонистов — цыганских мальчиков — направили в Финляндию — в сторону, противоположную Молдавии — традиционному месту массовой кочевки цыган20.
В силу особенностей военно-стратегической обстановки размещение войск в России было очень неравномерным. В 11 западных пограничных губерниях в 1801 г. замещалось 55 %, а в остальных 20 губерниях Европейской России — 45 % полевых войск. Впоследствии картина мало изменилась — больше половины армии было расквартировано на приграничных территориях с преобладающим нерусским населением. Во второй половине XIX в., после введения всеобщей воинской повинности, в движение приводилось более 250 тыс. человек21.
В 1880-е гг. общим правилом комплектования частей в регулярной армии было следование следующим принципам: 3/4 части должны были быть русскими, а оставшаяся четверть — из представителей различных национальностей. Представители национальных меньшинств должны служить вне мест своего 2 проживания, что, впрочем, касалось и русских. Уроженцы Царства Польского направлялись в центральные, восточные губернии, на Кавказ, а новобран-^ цы из Прибалтики — в Польшу. Жители западно-русских губерний служили « в своем регионе, только уроженцы Ковенской губении, среди которых было много поляков, направлялись в гарнизоны Поволжья. Бессарабия и Таври-^ ческая губернии поставляли солдат на Кавказ и в Киевский военный округ, 5§ а Херсонская и Екатеринославская — в Новороссию. Малороссийские губер-& нии были резервуаром для Харьковского военного округа. Из Казани и Уфы Ци солдаты ехали служить в центральные губернии, из Симбирска — в Лит-£ ву, из Самары — на Кавказ. Пермяки, екатеринбуржцы и вятские служили ® в Оренбургском и Кавказском военных округах. Уроженцы центральных гу-§ берний комплектовали полки в Польше, Литве, Прибалтике и Белоруссии.
Жители С.-Петербургской, Новгородской и Псковской областей служили ^ в С.-Петербургском округе. Тверских ждала служба в Финляндии. В гвардии н служили люди изо всех губерний22.
В особых условиях армейского хозяйства России солдат не был заключен в тесные стены казармы. Солдаты для пополнения так называемых артельных сумм, необходимых для нормальной жизнедеятельности части, нанимались на сельскохозяйственные работы к помещикам, к селянам и горожанам в качестве строителей и мастеровых. При этом они неизбежно знакомились с различными приемами труда, инструментами и материалами и, в свою очередь, давали уроки мастерства местным жителям. В условиях заметных этнографических различий регионов эта «военная миграция» в известной степени способствовала преодолению культурной и хозяйственной изолированности отдельных регионов. Способствовала культурным контактам и постойная повинность — размещение военнослужащих в жилищах обывателей в период «зимних квартир».
Использование армии в качестве инструмента русификации имело одно негативное следствие: рекрутчина пугала инородцев, поэтому «уравнение» с представителями «титульной» нации не могло выглядеть чем-то заманчивым. Во второй половине XIX в. ситуация принципиально не изменилась, поскольку население империи вне зависимости от национальности не видело принципиальной разницы между старой и новой системой комплектования армии.
Начиная со второй половины XIX в. обучение русскому языку в вооруженных силах стало во всё большей степени связываться с потребностями подготовки военно-технических специалистов. Распределение призывников по родам войск зависело от знания русского языка и грамотности: чем сложнее была служба в техническом отношении, тем более «русским» становился состав нижних чинов. Так, например, хорошее знание русского языка было одним из первых условий при отборе людей в экипажи подводных лодок23. Командующий Балтийским флотом Н. О. Эссен указывал, что проблема русской грамотности новобранцев остро стоит во флоте, поскольку от этого зависит процесс обучения технических специалистов24.
При использовании термина «русификация» следует помнить, что речь идет вовсе не о привитии инородцам ментальности и иных культурных особенностей русского простолюдина, носителя традиционной русской культуры, а о русификации в ее особой, армейской форме. Олонецкий или пензенский С! крестьянин, надев военную форму, подвергался немногим меньшей культур- ^ ной «переработке», чем мордвин, татарин или армянин. Русификация означала ^ прежде всего обучение языку «титульной» нации — важнейшему коммуника- | тивному средству, позволяющему интегрироваться в имперскую среду. Оче- ^ видно это имел в виду Й. Штерн, когда писал, что «русская армия воспитала -с сотни тысяч евреев, знавших русскую грамоту, язык, ориентировавшихся в реалиях общества за пределами еврейской общины»25. ^
В армии солдатам приходилось изучать русский язык, чтобы минимизиро- ^ вать дискомфорт, неизбежный при существовании в иноязычной среде, о чем § писал в воспоминаниях генерал А. И. Деникин: «Если солдаты — представители нерусских народностей — испытывали большую тягость службы, то, я
главным образом, из-за незнания русского языка. Действительно, не говорившие по-русски латыши, татары, грузины, евреи составляли страшную обузу для роты и ротного командира, и это обстоятельство вызывало обостренное отношение к ним»26.
О влиянии армии на процесс «обрусения» говорит число военнослужащих на 1 тыс. жителей. В Кавказском округе их было 11, в Варшавском — 17, в Виленском — 14, в Московском — 5, в Петербургском — 17, в Одесском — 11, в Харьковском — 5, в Киевском — 8, в Казанском — 2, в Туркестанском — 12, в Омском — 6, в Приамурском — 21, в Финляндском — 8, в Иркутском — 6, при среднем показателе по России в 8 военных на одного жителя27. Пребывание русских солдат на инородческих окраинах способствовало обрусению, равно как и перевод туземцев на службу во внутренние губернии. Служба инородцев в родных местах мешала «обрусению», поскольку таковая становилась эффективной только при полном отрыве от привычного окружения28. Уроженцев Закавказья не было в гренадерском и гвардейском корпусах, что негативно сказывалось на воспитании туземцев29.
До введения всесословной воинской повинности национальная проблема при комплектовании войск не была особенно острой. Призыв ограничивался экономическими резонами: в армию брали столько людей, сколько выдерживала казна, и особой надобности в призыве инородцев не было. Рекрутчина являлась частью образа существования податного сословия и автоматически распространялась на тех, кто в таковое попадал. Крестьяне и мещане свыклись с мыслью о неизбежности такой общественной жертвы. Хотя реформа 1874 г. действительно являлась одним из важнейших шагов в переустройстве России второй половины XIX в., всесословная повинность не являлась проявлением того самого неразрывного единства права и обязанности, характерного для гражданского общества. Новая система комплектования войск строилась 2 на основе подданства, это было распространение повинности на широкие слои
О
населения. Включение всех в призывные списки, система отсрочек и жере-^ бьевки отвечали представлениям об уравнительности как основе справедливо-« сти. Именно здесь кроются причины резко негативного отношения к тем, кто
по каким-то причинам был освобожден от призыва. ^ Поскольку важнейшим инструментом русификации призывника-инород-5§ ца считалась максимально возможная изоляция его от привычной культурной у среды, создание регулярных «туземных» частей считалось чем-то исключи-а тельным (Осетинский дивизион, Дагестанский конный полк, Крымский кон-£ ный полк, Башкирский конный дивизион).
® Армию как образовательное учреждение не следует понимать узко — как § место приобретения грамотности. В дореволюционной России бытовала по-
О "Г)
^ говорка «грамотный как солдат». В представлении крестьянина того времени ^ грамотным считался не просто понимающий печатный текст, а человек с кру-
н гозором, принципиально отличающимся от того, какой имел селянин, никогда С
не покидавший пределов своего прихода. Его противоположностью был человек «темный», занимавший совершенно иную культурную нишу. Человек становился «грамотным» в процессе общения с представителями иных сословий и национальностей, при знакомстве с иными хозяйственными приемами, бытовыми условиями. В официальных отчетах грамотным одинаково считается человек, с трудом читающий короткий малосодержательный отрывок, и тот, кто приобрел способность систематически получать информацию из печатных материалов и транслировать ее с помощью фонетического письма. Первый случай — не более чем один из вариантов неграмотности, второй — переход в иную социокультурную нишу. Дискуссионным остается вопрос — что было более важным: формальное обучение чтению и счету или разрыв культурной оболочки, заключавшей крестьянина в ограниченный объем знаний и навыков, навязанных ему в процессе социализации в родной деревне.
Большое значение для интеграции и русификации имел символический комплекс военной субкультуры. К началу Первой мировой войны полки 1-й очереди в российской армии имели названия географического характера, номер, указание на вид (гусары, стрелки, казаки и пр.), а также упоминания почетного шефа этой части. Примеры: 10-й гренадерский Малороссийский генерал-фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского полк; 1-й Донской казачий генералиссимуса Суворова полк; 12-й гусарский Ахтырский генерала Дениса Давыдова полк; 5-й пехотный Калужский императора Вильгельма I полк и т. д. В 82 случаях этим почетным шефом был российский военачальник (от Ермака Тимофеевича до генерала И. Кондратенко — героя обороны Порт-Артура), в 117 — член императорской фамилии (93) или правящих домов Европы (24).
Происхождение географического сегмента в названиях полков до сих пор является предметом дискуссий. Самое правдоподобное объяснение — это следствие нереализованной идеи определить каждой части свой регион снабжения и комплектования. Затем появились факторы реализации имперской поступи и закрепления памяти о победах русского оружия. Так, соответственно, в списках появились полки Бакинский, Мингрельский, Кабардинский, Эстлянд-ский, Туркестанский, Каспийский, Заамурский, Симферопольский, а также С! Малоярославский, Измаильский, Ахалцыхский, Гроховский, Ларго-Кагуль- ^ ский, Бородинский и пр. В любом случае имя части работало как средство вне- ^ дрения имперской идентичности — в котором имелась «географическая», «мо- | нархическая» и «коммеморативная» доли. ^
При рекрутчине, т. е. с петровских времен до 1870-х гг., в армию попадали -с прежде всего те нерусские, которые по своей социальной организации уже были либо идентичны русским, либо от них принципиально не отличались. ^ Это были народы европейской части России — волжские татары, евреи, удмур- ^ ты, мордва, марийцы, чуваши, карелы, вепсы, коми, финны-ингерманландцы. § Во-первых, эти народы и без армейской службы «обрусевали» и, за исключением татар и евреев, не беспокоили тех, кто опасался за монолитность империи. я
Всё пополнение Азовского пехотного полка в 1795 г. было «русским» (198 человек), а из 547 новобранцев 1811 г. 44 (8 %) были инородцами (татары, удмурты, марийцы). Во время рекрутского набора 1827 г. только в Киевской и Саратовской губерниях в числе нижних чинов оказались нерусские — в Киевской лбы забрили 55 евреям и 6 польским шляхтичам, а в Саратовской — 17 нерусским без указания национальности (4 % от общего числа рекрутов от этой губернии)30. Принимая во внимание смертность в армии, невозвращение на родину значительного числа солдат даже после отставки, роль «солдат-инородцев» в распространении русскоязычия в период рекрутчины можно считать ничтожной.
После введения всесословной воинской повинности армия стала мощным интеграционным механизмом. Вооруженные силы способствовали внедрению русского языка как средства коммуникации. В армии и флоте формировалось представление о «русскости» как о достоинстве, образце бытия. Всеобщая воинская повинность означала еще один элемент унификации правового поля, причем «коренные русские» губернии по умолчанию брались за образец. Военная субкультура придавала всем народам России ощущение принадлежности к России (к ее прошлому) 31. Важное значение имело внедрение «русских» элементов в быту, повседневной жизни, организации пространства (топонимика) и времени (календарь), менталитете.
В российских вооруженных силах командным языком был русский, по крайней мере что касается грамматики и норм правописания. О лексике — особый разговор. На русском языке велась вся документация в военном и морском ведомстве. Были три исключения. В армии Царства Польского (1815-1830 гг., на момент ликвидации — около 30 тыс. служащих и столько же резервистов) командный язык был польский. В 1809-1863 гг. финляндские поселенные батальоны, существовавшие фактически на бумаге, имели шведский командный язык. В Дагестанском конном полку (1842-1918) командовали по-аварски. 2 Кроме того, фактически командными языками были национальные языки милиционных формирований (грузины, армяне, азербайджанцы, чеченцы, ка-^ бардинцы, калмыки, башкиры и пр.). В регулярных войсках, даже при форми-« ровании таковых по национальному признаку (крымско-татарские части, кавказско-горский дивизион царского конвоя, башкирский полк, финские войска ^ в 1881-1901 гг.), командным языком являлся русский.
5§ В армии разговорным языком был русский, и все нерусские получали за вре-& мя службы знание языка. Можно с уверенностью говорить, что это были самые Ни массовые, самые систематические и самые эффективные курсы русского языка £ в империи.
о -
1 Восстание декабристов: Материалы. Т. 7. М., 1958. С. 251. ^ 2 РиттихА. Ф. Русский военный быт в действительности и мечтах. СПб., 1893. С. 41.
3 Дамешек Л. М. Внутренняя политика царизма и народы Сибири. XIX — начало XX века.
^ Иркутск, 1986. С. 112.
4 РГИА. Ф. 381. Оп. 23. Д. 15112. Л. 88.
5 Золотарев А. М. Материалы по военной статистике России: Население России как источник комплектования армии. СПб., 1889. С. 30.
6 [Граббе П. Х.] Записная книжка П. Х. Граббе. М., 1888. С. 663.
7 Дамешек Л. М. Внутренняя политика царизма и народы Сибири. С. 117-118.
8 Вестник военного духовенства. 1891. № 15. С. 459.
9 Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии: 1827-1914. М., 2003. С. 119, 132, 159.
10 Медведев А. И. Военно-статистическое обозрение пограничных театров. Курс старшего класса Николаевской Академии Генерального Штаба. Вып. 1. СПб., 1908. С. 172.
11 Исаков С. Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х годов. Тарту, 1961. С. 29, 33.
12 Виграб Г. И. Прибалтийские немцы: их отношение к русской государственности и к коренному населению края в прошлом и настоящем. Юрьев, 1916. С. 83.
13 Исаков С. Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х годов. С. 6, 14, 37, 38, 160.
14 Виграб Г. И. Прибалтийские немцы. С. 117.
15 Бородкин М. История Финляндии. Время Николая I. Пг.: Государственная типография, 1915. С. 72-74.
16 ScreenJ. E. O. The Finnish Army, 1881-1901. Training the Rifle Battalions. Helsinki, 1996. P. 53-59.
17 Полное собрание законов Российской Империи: Собрание второе. Т. 31. № 31063.
18 Квитка А. Заметки о башкирском конном полку // Военный сборник. 1882. № 6. С. 316-322.
19 Щербатов А. Г. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность. Приложения к тому пятому. СПб., 1896. С. 335.
20 Полное собрание законов Российской Империи: Собрание второе. Т. 28. № 27387.
21 Бескровный Л. Г. Русская армия и флот в XIX веке. Военно-экономический потенциал России. М.: Наука, 1973. С. 94.
22 ЦикельнД. Неспособные к службе новобранцы // Военный сборник. 1884. № 4. С. 273-274.
23 РГА ВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 1211. Л. 6 об.
24 Там же. Д. 255. Л. 90.
25 Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии. С. 10.
26 Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 216-218.
27 Золотарев А. М. Записки военной статистики России. Т. 1. СПб., 1894. С. 339.
28 Андриевский Д. Население Кавказа как источник комплектования армии. По данным десятилетия 1892-1901 гг. Тифлис, 1906. С. 71.
29 Там же. С. 72.
30 Wirtschafter E. K. From serf to Russian Soldier. Princeton, 1990. Р. 10-11.
31 Hosking G. Russia: people and empire, 1552-1917. Harvard, 1997. P. 367.
References
ANDRIEVSKIJ D. Naselenie Kavkaza kak istochnik komplektovaniya armii. Po danny^m desyatiletiya 1892-1901 gg. Tiflis, 1906.
BESKROVNYJ L. G. Russkaya armiya iflot vXIXveke. Voenno-e'konomicheskjpotencialRossii. Moscow, 1973.
BORODKIN M. Istoriya Finlyandii. Vremya Nikolaya I. Petrograd, 1915. CIKEL^N D. Nesposobny'e k sluzhbe novobrancy // Voennyvj sbornik. 1884. N 4. S. 271-277. DAMESHEK L. M. Vnutrennyayapolitika czarizma i narody' Sibiri. XIX — nachalo XXveka. Irkutsk, 1986. DENIKIN A. I. Put' russkogo oficera. Moscow, 1991. -g
[GRABBE P. KH.] Zapisnaya knizhka P. X. Grabbe. Moscow, 1888. J3
HOSKING G. Russia:people and empire, 1552-1917. Harvard, 1997. £
ISAKOV S. G. Ostzejskj vopros v russkojpechati 1860-x godov. Tartu, 1961. -g
KVITKA A. Zametki o bashkirskom konnompolku // Voennyvj sbornik. 1882. N 6. S. 310-322. 'S
CO
X &o d
MEDVEDEV A. I. Voenno-statisticheskoe obozreniepogranichnyX teatrov. Kurs starshego klassa Nikolaevs-koj Akademii GeneraVnogo Shtaba. Vyvp. 1. St Petersburg, 1908.
PETROVSKIJ-SHTERN J. Evrei v russkoj armii: 1827-1914. Moscow, 2003.
RITTIX A. F. Russkij voenny*j by*t v dejstviteVnosti i mechtax. St Petersburg, 1893.
SHHERBATOV A. G. General-feldmarshal knyaz* Paskevich. Ego zhizn i deyateVnost\ Prilozheniya k tomu pyatomu. St Petersburg, 1896.
VIGRAB G. I. Pribaltjskie nemcy: ix otnoshenie k russkojgosudarstvennosti i k korennomu naseleniyu kraya vproshlom i nastoyashhem. Yur^ev, 1916.
Vosstanie dekabristov: Materialy* [po istorii vosstaniya dekabristov] / Pod obshh. red. i s predisl. M. N. Pok-rovskogo. T. 7. Moscow, 1958.
WIRTSCHAFTLER E. K. From Serf to Russian Soldier Princeton, 1990.
ZOLOTAREV A. M. Materialy* po voennoj statistike Rossii: Naselenie Rossii kak istochnik komplektovaniya armii. St Petersburg, 1889.
ZOLOTAREV A. M. Zapiski voennoj statistiki Rossii. T. 1. St Petersburg, 1894.
Список литературы
Андриевский Д. Население Кавказа как источник комплектования армии. По данным десятилетия 1892-1901 гг. Тифлис, 1906.
Бескровный Л. Г. Русская армия и флот в XIX веке. Военно-экономический потенциал России. М., 1973.
Бородкин М. История Финляндии. Время Николая I. Пг., 1915.
Виграб Г. И. Прибалтийские немцы: их отношение к русской государственности и к коренному населению края в прошлом и настоящем. Юрьев, 1916.
Восстание декабристов: Материалы [по истории восстания декабристов] / Под общ. ред. и с пре-дисл. М. Н. Покровского. Т. 7. М., 1958.
[Граббе П. Х.] Записная книжка П. Х. Граббе. М., 1888.
Дамешек Л. М. Внутренняя политика царизма и народы Сибири. XIX — начало XX века. Иркутск, 1986.
Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1991.
Золотарев А. М. Записки военной статистики России. Т. 1. СПб., 1894.
Золотарев А. М. Материалы по военной статистике России: Население России как источник комплектования армии. СПб., 1889.
Исаков С. Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х годов. Тарту, 1961.
Квитка А. Заметки о башкирском конном полку // Военный сборник. 1882. № 6. С. 310-322.
Медведев А. И. Военно-статистическое обозрение пограничных театров. Курс старшего класса Николаевской Академии Генерального Штаба. Вып. 1. СПб., 1908. q Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии: 1827-1914. М., 2003.
Риттих А. Ф. Русский военный быт в действительности и мечтах. СПб., 1893. 1-1 Цикельн Д. Неспособные к службе новобранцы // Военный сборник. 1884. № 4. С. 271-277.
Щербатов А. Г. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность. Приложения IIS к т. 5. СПб., 1896.
cl Hosking G. Russia: people and empire, 1552-1917. Harvard, 1997.
Wirtschafter E. K. From serf to Russian Soldier. Princeton, 1990. В. В. Лапин. Армия России как имперский интеграционный механизм
Статья посвящена роли вооруженных сил дореволюционной России как интеграционного механиз-^ ма. В ней затронуты вопросы русификации по казенно-армейскому образцу, когда инородцы, иноверцы s и «коренные русские» подвергались повторной социализации с высоким уровнем унификации. Под ру-S сификацией понимается не только обучение государственному языку, но и формирование религиозных, 3 этических, географических представлений, бытовых и профессиональных навыков, усвоение элементов ^ военной символики, которые в совокупности формировали российскую (русскую) идентичность. ^о Ключевые слова: армия России, имперская интеграция, процесс русификации, воинская повин-
«
S к и <и F S CP о
ность.
V. V. Lapin. The Army of Russia as the Mechanism of Integration in the Empire
The article is devoted to the role of military forces in prerevolutionary Russia as a mechanism of integration. The author touches upon the questions of Russification according to the official and state labels, when the people of other nations and other faith together with "native Russians" re-socialized with a high degree of unification. Russification is understood not only as teaching Russian language, but also forming religious, ethic geographical ideas, everyday and professional habits, military symbolic, which all together formed the Russian identity.
Key words: Russian army, integration of empire, russification process, military obligation.
Лапин, Владимир Викентьевич — д. и. н., профессор факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН.
Lapin Vladimir V. — Professor in history ("doctor istoricheckikh nauk"), professor of the Department of History of European University at St. Petersburg, senior researcher of St. Petersburg Institute of History Russian Academy of Science.
E-mail: lapin.ww@yandex.ru
X
so
^
d x>
Рч
я
"сЗ со
