CC BY
554
УДК 821.161.1.1.0 ББК 83.3(2Рос=Рус)1
АРКАДИЙ ИВАНОВИЧ СВИДРИГАЙЛОВ -ГЕРОЙ РОМАНА Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ» В СВЕТЕ АНТРОПОНИМИКИ
Ма Вэньин
Аннотация. В статье рассматривается образ Аркадия Ивановича Свидригайлова в аспекте антропонимики. Как самый сложный персонаж в романе «Преступление и наказание», Аркадий Свидригайлов нигде не однолинеен. Он злой сластолюбец и циник, но, с другой стороны, совершает много добрых дел, на которые другие герои неспособны. Большое противоречие как во внешности и поведении, так и в характере Аркадия Свидригайлова отражается в его имени. Одновременно резкий диссонанс в его имени как раз совпадает с явным контрастом между представительной и даже привлекательной внешностью Аркадия Ивановича и его душой. В связи с этим выявляется художественная функция антропонимов персонажей в романе «Преступление и наказание» - они намекают на их характерные черты и судьбы.
Ключевые слова: Аркадий Иванович Свидригайлов, антропонимика, имя, контраст, омертвелость.
ARKADY SVIDRIGAILOV IN THE NOVEL "CRIME AND PUNISHMENT" IN TERMS OF ANTHROPONIMICS
Ma Wenying
Abstract. This article discusses the image of Arkady Ivanovich Svidrigailov in terms anthroponimics. As the most complex character in the novel "Crime and Punishment", Arkady Svidrigailov never single-line. He is angry and cynical libertine, but on the other hand, he does a lot of good things that can't be bad guys do. Much controversy both in appearance and conduct and in the nature of Arcadia Svidrigailov is reflected in its name. At the same time, sharp dissonance in its etymology just coincides with a sharp contrast between the representative and even attractive appearance Arkady Ivanovich and the mirror of his soul. In this regard reveals artistic function anthroponyms characters in fiction "Crime and Punishment" - elude to their characteristics and destiny.
Keywords: Arkady Svidrigailov anthroponimics name, contrast, deadness.
423
Аркадий Свидригайлов — едва ли
не самый сложный для читателя и исследователя из всех героев анализируемого романа Достоевского. Думается, прав В.Я. Кирпотин, когда в ответ на однозначно негативную его характеристику [см.: 1, с. 80] пишет: «Свидригайлов нигде не однолинеен, он не однотонно-черен. <...> Злодей, развратник и циник, Свидригайлов совершает массу добрых дел, больше, чем все другие персонажи» [2, с. 221].
Трудность распознания жизненной позиции Свидригайлова и причин его добровольного ухода из жизни усугублена и тем, что в его случае романист как бы нарочито забывает о своем праве знать самые сокровенные начала и мотивы всех своих персонажей и практически нигде сам не открывает читателю тайные намерения данного героя, как он делал это при изображении Лужина и Лебезятнико-ва. Не представляет Достоевский и свидетельств и улик, неопровержимо убеждающих его читателей в виновности Свидригайлова в смерти его жены 424 Марфы Петровны и слуги Филиппа. Так, на утверждение Лужина, что этот слуга умер «от истязаний» Свидригай-лова, Дуня Раскольникова «сухо» замечает: «Я не знаю этого <...>, я слышала только какую-то <...> историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили "зачитался", и что удавился он более от насмешек, а не от господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили в смерти Филиппа» [3, т. 6, с. 228-229].
Скорее о нескольких, а не об одном единственном сущностном начале сиг-
нализирует нам антропоним Свидригайлова. Его имя в переводе с древнегреческого означает «уроженец Аркадии, житель Аркадии, пастух» [4, с. 61]. Природные же картины греческой Аркадии служили для античных римских поэтов «фоном для описания идиллических сцен из пастушеской жизни» [5, с. 49-50]. Отчество Свидри-гайлова образовано от древнееврейского имени «Иван», означающего «Яхве (Бог) помиловал; Бог милует; благодать Господня» [4, с. 180].
Если имя Аркадий предполагает у его носителя скорее естественные, чем нездоровые устремления, а отчество, не исключая в данном человеке таких разных качеств, как доброта и жестокость, любовь и гнев, обещает ему покровительство Творца, то весьма необычная, для русского слуха, ассоциирующаяся с какой-то жесткой неразгибаемой спиралью фамилия Аркадия Ивановича вносит в его антропоним по меньшей мере резкий звуковой диссонанс. Очевидно, права А.С. Лошкарева, считающая, что в этимологическом составе этой фамилии для Достоевского была наиболее важна «вторая часть», «гайл», требующая при произнесении наибольшего артикуляционного акцента и означающая по-немецки — «похотливый, сладострастный» [6, с. 11].
«Действительно, я человек развратный и праздный» [3, т. 6, с. 222], — без всяких оговорок говорит Свидригайлов во время своей первой встречи с Раскольниковым, как бы избавляя читателей «Преступления и наказания» от малейших сомнений в том, что разврат и сладострастие — суть главные «ценности» и идеи его личности. Позднее он добавит, что и в клоаках разврата он
«любит клоаки именно» с грязнотцой [там же], а его внимание больше всего привлекают такие посетители, как «девочка лет тринадцати».
И тот же Свидригайлов после смерти Катерины Ивановны не только берет на себя ее похороны, но надежно, с капиталом на каждого, устраивает в «весьма приличные для них» сиротские заведения троих ее малолетних детей, а вручением солидной денежной сумму Соне Мар-меладовой вытаскивает ее из омута, замечая — «потому что хорошая девушка, не так ли?» [там же, с. 334, 336]. С участливым жестом обращается он и к Раскольникову, ободряя его теми же словами, которые позднее скажет ему следователь Порфирий Петрович: «Да что вы, Родион Романович, такой сам не свой? Право! <...> Эх, Родион Романович, — прибавил он вдруг, — всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с. Прежде всего!» [там же, с. 336] (Курсив наш. — М.В.). Немаловажен и христианский контекст («Он вдруг посторонился, чтобы пропустить входившего на лестницу священника и дьячка» [там же]), в котором прозвучали эти слова Свидригайлова. Наконец, на последнем и воистину роковом для него свидании с Дуней Раскольниковой, ради которой он приехал в Петербург, Свидригайлов уже после того, как девушка выстрелила в него, отбросив револьвер, в ответ на ее умоляющее «Отпусти меня!», отвернулся, быстро подошел к окну» и со словами «Берите; уходите скорей!..» отдал Дуне ключ от запертой им комнаты.
В этой страшной для сестры Рас-кольникова сцене вполне оправдалось то мнение ее брата о Свидри-гайлове, согласно которому этот амо-
ральный господин умел «при случае быть и порядочным человеком» [там же, с. 217].
Вообще Свидригайлов — не чета ни Лужину, ни Лебезятникову. В этом праздном барине, соблазняющем сенных девушек своей супруги и цитирующем Ф. Шиллера, есть то, чем он сам объясняет свое любопытство к Раскольникову: «Вы имеете собственное мнение и не струсили иметь его» [там же, с. 356]. Судя по всему, он говорит о подслушанной им «теории» Раскольникова о людях «обыкновенных» и «необыкновенных», которая, очевидно, чем-то близка его собственному воззрению на представителей современного петербургского общества, будь то озабоченные одной личной выгодой Лужины или правилами будущей жизни в «коммунах» Лебезятниковы.
Как и Раскольникову, Свидри-гайлову нельзя отказать в самобытности и онтологическом уровне его жизненной позиции. Недаром же только во время встреч этих героев «Преступления и наказания» их разговор о проблемах сугубо земных совершенно естественно переходит к явлениям потусторонним: привидениям как «клочкам и отрывкам других миров», жизни после смерти и «вечности» [там же, с. 221]. «Нет, вы вот что сообразите, — специально фиксирует этот факт Свидригайлов, — назад тому полчаса мы друг друга еще и не видывали, считаемся врагами, между нами нерешенное дело есть; мы дело-то бросили и эво-на в какую литературу заехали! Ну, не правду ли я сказал, что мы одного поля ягоды?» [там же].
Чем же, с учетом отмеченной близости Свидригайлова к главному
425
426
герою «Преступления и наказания», можно объяснить то неприятие этого персонажа другими героями романа, которое явно разделяется и самим автором романа? Свидригайлова решительно не принимают ни мать Раскольникова, ни его сестра, ни сам Родион Романович. Назвав уже в письме к сыну «ужасным» деревенский дом Свидригайлова, а при встрече с сыном в Петербурге и его самого [там же, с. 29, 175], Пульхе-рия Александровна позднее скажет: «Я его всего только два раза видела, и он мне показался ужасен, ужасен» [там же, с. 227; курсив наш. — М.В.]. С Пульхерией Александровной совершенно солидарна и Авдотья Романовна, которая на вопрос брата: «Стало быть, он (Свидригайлов. — М.В.) не так ужасен... Ты, Дунечка, кажется, его оправдываешь?» «с содроганием» отвечает: «Нет, нет, это ужасный человек! Ужаснее я ничего и представить не могу!» [там же, с. 175; курсив наш. — М.В.]. Весьма показательна реакция Раскольникова на Свидригайлова, она зафиксирована романистом в двух самых долгих и важных для обоих встречах этих героев: в комнате-шкафе Рас-кольникова и в грязном клоачном трактире на Сенной площади, где Свидригайлов в обществе продажной девушки был «на какой-то патриархальной ноге» со всеми и всеми, что его здесь окружало [там же, с. 356]. К своему собеседнику Раскольников в обоих случаях испытывает не страх или гнев, а физическое («Да совсем не в том дело, — <...> перебил Раскольников, — просто-напросто вы противны..!» [там же, с. 215; курсив наш. — М.В.]) и душевное отвращение.
Словами «Я совсем об этом не думаю», произнесенными «с отвращением», прервет Раскольников Свид-ригайлова, советующего ему уезжать «поскорее в Америку» и предлагающего ему «денег на дорогу» [там же, с. 373]. «Глубокое отвращение влекло его (Раскольникова. — М.В.) прочь от Свидригайлова» [там же, с. 374], — повторяет романист, заканчивая описание ресторанной встречи этих героев. И добавляет: «Ему (Расколь-никову. — М.В.) сделалось и тяжело, и душно, и как-то неловко, что он пришел сюда» [там же, с. 362; курсив наш. - М.В.].
Совершенно неодолимое отвращение овладело и Авдотьей Романовной в тот страшный для нее миг, когда она, уже безоружная, стояла «в двух шагах» от Свидригайлова, «с дикою решимостью глядевшего на нее воспаленно-тяжелым взглядом» [там же, с. 382]. Но и совершенно беззащитная, она в ответ на его «так не любишь <... > И... не можешь? Никогда?» о^ говорит только «Никогда!» [там же, с. 382].
«Тяжелый взгляд» - особо важная деталь и в портретах Свидригайлова, которых в «Преступлении и наказании» три. «Это, — пишет романист, — был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Был он щегольски и комфортно одет и смотрел осанистым барином. В руках его была красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, по тротуару, а руки были в свежих перчатках. Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень еще густые,
были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была еще светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно, пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет» [там же, с. 188; курсив наш. — М.В. ].
Заключительным словам этого описания Аркадия Ивановича не противоречит и впечатление, произведенное им на только что проснувшегося Раскольникова: «совсем не знакомый ему человек <...> стоял на том же месте и продолжал в него вглядываться. Вдруг он переступил осторожно через порог, бережно прикрыл за собой дверь, подошел к столу, продолжал с минуту, — все это время не спуская с него глаз, — и тихо, без шуму, сел на стул подле дивана; шляпу поставил сбоку, на полу, а обеими руками оперся на трость, опустив на руки подбородок. Видно было, что он приготовился долго ждать. Сколько можно было разглядеть сквозь мигавшие ресницы, человек этот был уже немолодой, плотный и с густою, светлою, почти белою бородой...» [там же, с. 214; курсив наш. — М.В. ].
Оба портрета, передающие по преимуществу физический облик Свидригайлова, акцентируют его телесную мощь и моложавость не по летам. Манера, с которой Свидри-гайлов вошел в комнату чужого для него человека, свидетельствует как о его уверенности в себе, так и о льстивости и надежде на свою ловкость в обхождении с людьми.
Третий портрет Свидригайлова также производит впечатление на
Раскольникова, но относящееся уже к внутренней сущности этого человека. «Он (Раскольников. — М.В.) рассматривал с минуту его лицо, которое всегда его поражало и прежде. Это было какое-то странное лицо, похожее как бы на маску: белое, румяное, с алыми губами, светло-белокурою бородой и с довольно еще густыми белокурыми волосами. Глаза его были как-то слишком голубые, а взгляд их как-то слишком тяжел и неподвижен. Что-то было ужасно неприятное в этом красивом и чрезвычайно моложавом, судя по летам, лице. Одежда Свидригайлова была щегольская, летняя, легкая, в особенности щеголял он бельем. На пальце был огромный перстень с дорогим камнем» [там же, с. 357-358; курсив наш. — М.В. ].
Главное в этом облике Свидригайлова — резкий контраст между представительной и даже привлекательной внешностью Аркадия Ивановича и «зеркалом его души» — его глазами с их неестественной для пятидесятилетнего человека голубизной, но угнетающим наблюдателя выражением.
«Этот портрет, — комментирует данное изображение Свидригайлова Ф.И. Евнин, — маска не только по яркости и однотонности красок: обманчивое благообразие прикрывает, маскирует в нем скрытые от поверхностного взора низменные инстинкты и страсти. Кое-что в этом изображении прямо напоминает зверя, тигра» [7, с. 146].
На наш взгляд, уподобление Сви-дригайлова хищному зверю не заслоняет ту главную нравственную особенность этого героя «Преступления и наказания», на которую намекают
427
уже его портреты. Вспомним, что, глядя при последней их встрече на Дуню Раскольникову алчным и похотливым взглядом, Свидригайлов, тем не менее, поступил в ней не по-зверски. Свидригайлов не маскирует «свои низменные инстинкты», сам уведомляя о них Марфу Петровну, не скрывая от Авдотьи Романовны и, как мы помним, «развратным и праздным» человеком аттестуя себя Раскольникову. Вообще, в отличие от насквозь лживого и поэтому постоянно пребывающего в масках Лужина, Свидригайлов, напротив, как-то вызывающе откровенен, порой «с удивительным выражением простодушия» [3, т. 6, с. 217] и чистосердечностью («Про что? А право, не знаю про что... — чистосердечно пробормотал Свидригайлов» [там же, с. 219].
Правда, циничная откровенность Свидригайлова объясняется полным равнодушием к суждениям о нем окружающих его людей («Да ведь я ничьим мнением особенно не интересуюсь, — как бы даже с оттенком япп высокомерия ответил Свидригай-428 лов» [там же, с. 277], но сам этот факт важен. «Я редко лгу» [там же, с. 220], — говорит этот герой во время его первой встречи с Раскольнико-вым и позднее подкрепляет сказанное способностью признать свою ложь о сестре Родиона Романовича в сцене их последней встречи («Эге, Авдотья Романовна, верно забыли, как в жару пропаганды уже склонялись и млели... — Лжешь! (бешенство засверкало в глазах Дуни) лжешь, клеветник! — Лгу? Ну, пожалуй, и лгу. Солгал» [там же, с. 381].
Подобие лица Свидригайлова маске прикрывает иную причину, уже в портрете этого героя приот-
крывающую нам его главное внутреннее качество. И это не что иное, как если и не совершенно окончательная, то близкая к тому омертвелость его души. В разных масках предстают перед людьми, как известно, дьявол, под личиной мудрого змея явившийся в раю праматери человечества Еве, и его многообразное воинство — от чертей до арима-нов, шайтанов и иных демонов.
Из героев русской литературы, предшествующих персонажам «Преступления и наказания», Свидри-гайлов близок гоголевскому Михаилу Семеновичу Собакевичу, однако не в качестве хищного зверя, каким выглядел «весьма похожий на средней величины медведя» [8, с. 10] названный герой «Мертвых душ», а как господин, в мощном и плотном теле которого, «казалось», также «совсем не было души», а если она и была, то «совсем не там, где следует, а <... > где-то за горами» [там же, с. 118].
На присутствие в Свидригайлове начала не столько хищного и тигриного или медвежьего («Вы даже, может быть, и совсем не медведь», — скажет ему проницательный Раскольников [3, т. 6, с. 217]), сколько дьявольского и антихристова в первую очередь, полагаем мы, указывает и третий портрет этого героя романа «Преступление и наказание».
Омертвелость души Свидригай-лова подтверждается его главным жизненным ощущением. Это — скука, сопровождающая Аркадия Ивановича даже при созерцании им морской зари в Неаполитанском заливе. «Я вам откровенно скажу, — сообщает он Раскольникову при их первой встрече, — очень скучно» [там же, с. 218]. Словами «иногда даже скуч-
но» он подытоживает и свою «биографию», рассказанную им Раскольнико-ву при их последней встрече» [там же, с. 359; курсив наш. — М.В. ].
Сам же жизненный путь Свидри-гайлова и его социальный статус обозначены им в одной фразе: «Я кто такой? Вы знаете: дворянин, служил два года в кавалерии, потом здесь в Петербурге шлялся, потом женился на Марфе Петровне» [там же, с. 359; курсив наш. — М.В.]. Из других его откровений Раскольникову мы узнаем, что Свидригайлов «был шулером», и за это был битым, что он «сидел в тюрьме за долги», откуда был «за тридцать тысяч сребреников» выкуплен Марфой Петровной, с которой он безвыездно прожил семь лет в ее деревне, где стал «хозяином порядочным», что раньше он пил много, но теперь вина, кроме стакана шампанского в целый вечер, «совсем не пьет» [там же, с. 218, 359], и что «в первый же день» своего нового приезда в Петербург он «пошел по разным этим клоакам» [там же, с. 370].
Однако ни к одной из перечисленных им семейных и общественных ролей Свидригайлов ни мало не прилепился. «Верите ли, хотя бы что-нибудь было; ну, помещиком, ну, отцом, ну, уланом, фотографом, журналистом... н-ничего, никакой специальности!» [там же, с. 359], — сообщает он Раскольникову.
По существу, Свидригайлов, находясь среди людей, своим обособлением ото всех их живых проявлений отделяется и от них самих. А тем самым, согласно Достоевскому, и от Бога. Ведь, как писал Достоевский в набросках к своей статье «Социализм и христианство», датированных 1864 и 1865 гг., то есть временем, в
которое создавался и роман «Преступление и наказание», — «Бог есть идея человечества собирательного, массы, всех» [там же, с. 191].
Если Раскольников, погруженный в свою умозрительную «теорию», самоизолировался от людей и «живой жизни» в целом на полгода, то Свидригайлов, судя по его вечной скуке, находился в этом состоянии многие десятилетия. В итоге из множества симпатий и антипатий, связывающих нравственно здорового человека с ему подобными, у Сви-дригайлова осталась лишь определенная страсть — потребность все большего сладострастия, удовлетворить которое способен лишь бесконечный и безграничный разврат. И, соглашаясь с Раскольниковым, что эта страсть — «болезнь, и опасная» [там же, с. 359] («Я, — говорит он, — согласен, что это болезнь, как и все переходящее через меру, а тут непременно придется перейти через меру» [там же, с. 362]), Свидригай-лов отнюдь не борется с нею. Напротив, он подводит под нее в свой черед логическую основу: «Ну так что 429 ж, ну и разврат. Дался им разврат. <... > В этом разврате, по крайней мере, есть нечто постоянное, основанное даже на природе <...>, нечто всегдашним разожженным угольком в крови пребывающее, вечно поджигающее, которое <...> и с летами, может быть, не так скоро зальешь» [там же, с. 359; курсив наш. — М.В. ].
Предаваясь все большему сладострастию и разврату, Свидригайлов в равной мере вытеснил свое духовное начало, омертвляя свою душу. Эта антижизненная сущность его личности и объясняет нам то, почему данный герой, вопреки и самым доб-
430
рым его делам, столь ужасен, ужасен или отвратителен для таких физически и нравственно полноценных людей, как мать, сестра Раскольни-кова и даже он сам.
Омертвелость души — отличительное качество Свидригайлова — самого преступного персонажа романа Достоевского. Это качество становится и основной причиной его страшной гибели — самоубийства.
Как уже говорилось, автор «Преступления и наказания» не дает нам достаточных свидетельств ни для того, чтобы считать Свидригайлова главным виновником смерти его жены Марфы Петровны и их дворового «философа» Филиппа, ни для того, чтобы уверенно снять с него эти подозрения. Сам Свидригайлов говорит с Раскольниковым о смерти и Марфы Петровны, и Филиппа весьма спокойно, как бы принимая долю вины за них и на себя, а позднее высказывает готовность «при первом удобном случае по всем пунктам» удовлетворить и дальнейшее «любопытство» своего собеседника [там же, с. 356]. Но совсем иначе реагирует он на почудившееся ему упоминание Раскольниковым имени госпожи Ресслих. Тут его развязная болтовня сразу сменяется сумбуром опасливых вопросов: «Вы эту Ресслих знаете? Вот эту самую Ресслих, у которой я теперь живу-а? Слышите? Нет, вы что думаете, вот та самая, про которую говорят, что девчонка-то! в воде, зимой-то, — ну, слышите ли?» [там же, с. 368]. И, наконец, перекладывает свою вину на кого-то другого: «Ну, так она (то есть Ресслих. — М.В.) мне все это состряпала; тебе, говорит, как-то скучно, развлекись время» [там же].
Дело в том, что в момент его разговора с Раскольниковым Свидригай-лов, проговорившись, невольно коснулся иного своего преступления, хотя стараниями Марфы Петровны и «затушеванного», но от этого не менее жуткого. Ибо, по меньшей мере, об одном из них в свое время стало известно Лужину, который, говоря, что оно было совершено «с примесью зверского и, так сказать, фантастического душегубства» [там же, с. 228], не преминул сообщить о нем Раскольни-ковым: матери, сестре и брату.
Определение «фантастическое» побуждает нас вспомнить тот также «фантастический вопрос», который, «неотразимо требуя разрешения», замучив «сердце и ум» Раскольникова, в конце концов, толкнул его на убийство старухи-процентщицы.
Настоящее преступление Сви-дригайлова имеет сходство с деянием Раскольникова своим морально-нравственным характером. Как рассказал Лужин, «восемь лет назад» в Петербурге «жила, да и теперь, <... > живет некоторая Ресслих, иностранка и сверх того мелкая процентщица... С этою-то Ресслих господин Свидригайлов находился издавна в некоторых близких таинственных отношениях. У ней жила дальняя родственница <...>, глухонемая, девочка лет <...> четырнадцати, которую эта Ресслих <...> ненавидела и каждым куском попрекала; даже бесчеловечно била. Раз она найдена была на чердаке удавившейся. Присуждено, что от самоубийства. <... > Но впоследствии явился <... > донос, что ребенок был... жестоко оскорблен Свидригайловым» [там же, с. 228].
Если Раскольников, убив процентщицу Алену Ивановну, пересту-
пил через божескую заповедь «не убий», то Свидригайлов своим преступлением через подобный же завет — «не прелюбодействуй». При этом он перешагнул его по отношению к ребенку, к тому же убогому от рождения и многократно униженному. А ведь дети, как со ссылкой на тексты Евангелие однажды сказал Раскольников, — «образ Христов».
Попрание Свидригайловым не только тела, но и души девочки, наложившей на себя руки и тем принявшей на себя самый страшный человеческий грех, сделало его злодеем страшным, уготовившим своей душе вечные адские муки. Но, помня его произнесенные с хохотом слова «... я очень люблю детей» и рассказ о своей шестнадцатилетней невесте, с «личиком вроде Ра-фаэлевой Мадонны», — которую он «уж очень бесцеремонно» сажает себе на колени, так, что та вся вспыхивает и покрывается слезинками, — читатель «Преступления и наказания» понимает, что глухонемая девочка была далеко не единственной жертвой этого сладострастника. И тут нельзя не согласиться с Лужиным, назвавшим Сви-дригайлова «самым развращенным и погибшим в пороках человеком из всех подобного рода людей» [там же, с. 228]. Ибо ему и вечность, где они обитают, представляется «эдак вроде деревенской бани, закоптелой, а по всем углам пауки...» [там же, с. 221]. Если же она и не такова, то, говорит Свидригайлов, он такой бы ее «непременно нарочно сделал!» [там же, с. 221]. «Каким-то холодом, — сообщает автор "Преступления и наказания", — охватило вдруг Раскольникова при этом безобразном ответе» [там же, с. 221].
Это холод духовной смерти человека и человечества, при котором у
людей, по убеждению Достоевского, станет невозможной и ненормальной физическая материально-телесная жизнь.
Между тем Свидригайлов, отрицавший самую основу живой человеческой жизни, вовсе не помышляет прекратить собственное «скучное» существование. «А вы могли бы застрелиться?» — спрашивает этого «мрачного, скучного», как он сам себе определяет этого человека [там же, с. 368], Раскольников. «Ну вот! — с отвращением отпарировал Сви-дригайлов, — сделайте одолжение, не говорите об этом, — прибавил он поспешно и даже без всякого фанфаронства... Даже лицо его как будто изменилось, — Сознаюсь в непростительной слабости, но что делать: боюсь смерти и не люблю, когда говорят о ней» [там же, с. 362; курсив наш. - М.В.].
Уничтожение человеком самого себя несовместимо с христианской антропологией. И отвращение Свидри-гайлова к самоубийству поэтому можно принять за сигнал читателям «Преступления и наказания» о том, что душевное омертвение этого героя еще не стало абсолютным, и он пока видит некий шанс своего оживления.
Предлагая такую интерпретацию мотивов Свидригайлова при его петербургских встречах с Раскольнико-вым и Авдотьей Романовной, мы исходим из предположения, что в этом преступном, но, несомненно, умном господине пусть не на самое короткое время, победил, как это и допускал Раскольников, не пошлый, а человек порядочный. И больше того: не сладострастник, а истинно и глубоко полюбивший действительно «божественную» девушку («В вас все божествен-
431
но», — скажет он ей незадолго до ее выстрела в него [там же, с. 377]). Ибо только возникновением этого святого чувства можно объяснить тот факт, что после умоляющего Дуниного «Отпусти меня!» Свидригайлов, более не притронувшись к Авдотье Романовне, дал ей полную свободу.
Но в таком душевном состоянии этот герой «Преступления и наказания» пробыл крайне недолго. Уже весь вечер того же дня он, сообщает романист, «провел по разным трактирам и клоакам, переходя из одного в другой» [там же, с. 383]. А придя к Соне Мармеладовой, он, вручая ей три тысячи рублей, сообщит: «Я, Софья Семеновна, может, в Америку уеду...» [там же, с. 384; курсив наш. — М.В. ]. Как показано в последних сценах «Преступления и наказания», где действует Свидригайлов, сказанное им об Америке было перифразой решения о самоубийстве.
Самоубийство происходит в финальных для этого героя сценах «Преступления и наказания», в свой ... черед очень насыщенных мистиче-432 ской символикой. Таков здесь мост, по которому Свидригайлов перешел «в полночь <... > по направлению в Петербургскую сторону», затем грязная деревянная гостиница с пышным названием «Адрианополь» [5, с. 16-17], а в ней — «отдаленный нумер, душный и тесный, где-то <...> в углу, под лестницей», а также мышь, ощущаемая забывшимся Свидригай-ловым на его постели и «за спиной, под рубашкой», наконец, мухи, которые налипли на заказанной им, но нетронутой телятине.
Еще одно жуткое видение открывается Свидригайлову в фигуре «ребенка — девочки лет пяти», обнару-
женной им «в темном углу» гостиничного коридора, где она, спрятавшись «за шкафом», «просидела <...> всю ночь» [там же, с. 392]. Раздетая и уложенная Свидригайловым в его постель, она «тотчас заснула». Но скоро «ему вдруг показалось, что длинные черные ресницы ее как будто вздрагивают и мигают <...>, и из-под них выглядывает <...> какой-то недетски-подмигивающий глазок... Да, так и есть: ее губки раздвигаются в улыбку; кончики губок вздрагивают... Но вот уже она совсем перестала сдерживаться; это уже смех, явный смех; что-то нахальное <... > светится в этом совсем не детском лице; это разврат, это <... > нахальное лицо продажной камелии из француженок» [там же, с. 393].
Сцена с возможной малолетней жертвой Свидригайлова, смеющейся над своим растлителем, параллельна сцене из жуткого сна Раскольникова, в котором старуха-процентщица, ударенная Раскольниковым топором, «сидела и смеялась» над ним [там же, с. 213]. Связь двух этих эпизодов романа подкрепляется и тем обстоятельством, что и появление Свидри-гайлова в комнате Раскольникова происходит в тот момент, когда главный герой романа видит этот свой сон, который стал для него одним из актов его нравственной самоказни.
Иначе обстоит дело с последним кошмаром Свидригайлова. Это не самонаказание Аркадия Ивановича, божеская часть которого давно уступила место части дьявольской, антихристовой. Это нравственный порок Свидригайлова, облекшись в противоестественную ему личину маленького ребенка (ибо, напомним еще раз, «дети-образ Христов...»), высту-
пил против своего, видимо, впервые потрясенного им носителя: «Как! пятилетняя! - прошептал в настоящем ужасе Свидригайлов, — что... что ж это такое?» [там же, с. 393; курсив наш. — М.В.]. А увидев, что девочка «поворачивается к нему всем пылающим личиком, простирает руки», вскричал в ужасе «А, проклятая!», «занося над ней руку...» [там же].
В отличие от Раскольникова, во время его встречи с мертвой, но смеющейся над ним старухой, Свидри-гайлов карается словно высшими силами самой жизни, которую он столь долго осквернял и оскорблял. Проснувшись в конце последнего видения окончательно, он, нащупав в кармане пистолет и поправив капсюль, выходит из гостиницы и на «унылой и грязной» окраине Петербурга совершает самое большое из богопротивных деяний человека — самоубийство.
Этот человек, как показывает Достоевский, не был лишен бесконечного милосердия Творца. Ибо раньше, чем описанные романистом кошмары Свидригайлова, перед ним возник и «давешний образ Дунечки», которой он, по его словам, «столько <... > наобещал» при их последней встрече. «А ведь, пожалуй, и перемолола бы меня как-нибудь», — подумал Аркадий Иванович. «...Образ Дунечки, — продолжает романист, — появился перед ним точь-в-точь, как была она, когда, выстрелив в первый раз, ужасно испугалась, опустила револьвер и, помертвев, смотрела на него, так что он два раза успел бы схватить ее, а она и руки бы не подняла в защиту, если б он ей не напомнил. Он вспомнил, как ему в то мгновение точно жалко стало ее, как
бы сердце сдавило ему...» [там же, с. 390; курсив наш. — М.В.].
Последние слова писателя подтверждают наше предположение, что в этом эпизоде порядочный человек победил в Свидригайлове развратника. Но Свидригайлов, видимо, и сам не поверил в это и даже не пытался уверить в своем обновлении любимую девушку. Вот и сейчас, в гостинице, он тут же бросил такое намерение: «Э! К черту! Опять эти мысли, все это надо бросить, бросить!..» [там же, с. 390; курсив наш. — М.В.].
С изгнанием мысли о девушке, в которой «все божественно», для Сви-дригайлова исчезал и малейший шанс хотя бы «воображением» «к чему-нибудь особенно прилепиться» в живой жизни, а следовательно, и возможность на малейшее духовное оздоровление [там же, с. 389]. Существовать этому герою стало незачем.
Как и у Лужина с Лебезятнико-вым, так и у Раскольникова есть определенное сходство со Свидри-гайловым. Все они в своих деяниях идут до конца, не останавливаясь перед той чертой, которую никогда не переступит, например, Пульхе-рия Александровна. Все — преступники не против собственности или каких-то юридических и гражданских прав людей, а против христианской морали и нравственности и тем самым против божеского начала как в них самих, так и в их жертвах. И Раскольников, и Свидригайлов в равной мере сложны в причинах и мотивах их главных деяний не только для других персонажей «Преступления и наказания», но и для читателей этого романа. Им обоим дорога Авдотья Романовна, — Раскольнико-ву как сестра с родственным ему че-
433
434
ловеколюбивым началом, а Свидри-гайлову как единственно возможный спаситель его омертвелой души. Каждому из них присущ известный интерес к другому (а со стороны Свидригайлова порой и почтение к Родиону Романовичу, который, по словам Свидригайлова, «много на себя перетащил» [3, т. 6, с. 390]). Наконец, они оба участвуют в судьбе маленьких детей Мармеладова и Катерины Ивановны, а также в судьбе Сони Мармеладовой.
На этом фоне рельефнее проступает и радикальное отличие Рас-кольникова от Свидригайлова, решительно несхожи сами натуры этих героев. Раскольников, еще ребенком потерявший отца, был утешителем своей матери, а потом образцом человечности и благородства для сестры Дуни. Он не только умен и изначально духовен, но и не менее Авдотьи Романовны целомудрен. Свид-ригайлов, сперва улан, потом шулер, но всегда угодник своих патологических вожделений, которые он удовлетворял при содействии сводниц типа госпожи Ресслих, — по-видимому, существо едва ли духовное и нецеломудренное от рождения. Свое преступление, считает следователь Порфирий Петрович, Раскольников совершил в состоянии «помрачения» своего сердца и ума в период овладевшего им неверия. Все преступления Свидригайлова предопределены, напротив, его природой и стимулированы дьявольской хитростью и ставкой на доверчивость или беззащитность своих жертв. Преступное деяние Раскольникова не имело ничего общего с корыстью. Свидригай-лов, напротив, преступник из корысти, которая, как у пьяницы и нарко-
мана, состоит из удовлетворения его извращенных страстей. Раскольников, и предчувствуя до своего преступления неминуемую самоказнь и жестоко казня себя после преступления, ценою каторги возвращается к людям и живой жизни. Свидригай-лов и в последние часы своего существования не произносит ни одного покаянного слова, а из жизни уходит посредством нового преступления перед Всевышним. Раскольников целует письмо своей матери, готов отдать жизнь за честь сестры и сам на миг воскресает душою от чистого же целуя Полечки.
Свидригайлова нам трудно даже вообразить с его матерью, сестрой и даже с собственными детьми, ожидать которых у пятидесятилетнего мужчины вполне естественно.
В высшей степени показательна реакция на Свидригайлова четверых детей портного Капернаумова, у которого снимает комнату «от жильцов» Соня Мармеладова. Вот Сви-дригайлов «прошел прямо к Соне. <...> Она была не одна: кругом нее было четверо маленьких детей Капернаумова. Софья Семеновна поила их чаем. Она молча и почтительно встретила Свидригайлова, с удивлением оглядела его измокшее платье, но не сказала ни слова. Дети же все тотчас убежали в неописанном ужасе» [там же, с. 384; курсив наш. — М.В.].
Фамилия Капернаумова происходит от названия города Капернаум, который, согласно Евангелиям от Матфея и Луки, был центральным местом деятельности Иисуса Христа в Галилее; там им совершено много чудес, между прочим, исцеление слуги римского сотника
(Мф. 8: 5; Лк.). Она указывает на то, что и все Капернаумовы, бывшие, скорее всего, евреями, исповедовали тем не менее не иудаизм, а христианство. И вот четверо маленьких христиан, чуть завидев Свидригай-лова, бегут от него в еще большом ужасе, который испытывали мать и сестра Раскольникова. Это и понятно: будучи «образом Христовым», как их, цитируя Евангелие от Матфея (Мф. 19, 13-15), называет в «Преступлении и наказании» Раскольников, дети быстрее взрослых ощущают антихристову сущность такого человека, как Свидригайлов. Именно это и произошло в указанной сцене с малышами портного Капернаумова.
В заключение данной статьи вернемся к антропониму Свидригайло-ва. Но прежде напомним, как задуманное самоубийство представляется им сначала Соне Мармеладовой, а затем и единственному человечку, которого он встретил на выбранном им месте своей гибели: «Место хорошо, — говорит он, — коли тебя станут спрашивать, так отвечай, что поехал, дескать, в Америку» [там же, с. 394].
Мотив Соединенных Штатов Америки, возникший в конце «Преступления и наказания», получит широкое развитие в заключительном звене романного «Пятикнижия» Достоевского — «Братьях Карамазовых». В этом романе эта заокеанская страна в ее восприятии Достоевским характеризуется Дмитрием Федоровичем Карамазовым, которому его братья Иван и Алексей предлагают убежать в нее от неправедного судебного приговора. Но вот что отвечает на этот совет Дмитрий Федорович: «Эту Америку, черт ее дери, уже теперь ненавижу. <...> А я-то разве вы-
несу тамошних смердов, хоть они, может быть, все до одного лучше меня? <...> И хоть будь они там все до единого машинисты необъятные какие или что-черт с ними, не мои они люди, не моей души! Россию люблю <...>, русского бога люблю, хоть я сам и подлец! Да я там издохну! — воскликнул он вдруг» [там же, с. 186; курсив наш. — М.В.].
Называя американцев «машинистами», Дмитрий Карамазов подразумевает не их технические и промышленные достижения, а прежде всего их рационалистичность и утилитарный прагматизм в отношении к окружающим людям. В этом с ним, думается, солидарен и Свидригай-лов, который не случайно однажды говорит о необычной «широте» русского человека, как, очевидно, свойстве и собственной личности. Вот почему и нужен для него задуманный им «вояж» в Америку. В этом суть погружения в дьявольскую тьму вечного небытия.
Показательно, что окончательный выбор между жизнью и смертью этот атеист и аморалист принимает в момент, когда настенные часы «пробили три», обозначив еще одно символическое значение этой цифры. Ведь в этот промежуток между ночью (мраком) и начинающимся днем (светом) трижды отрекся от Иисуса Христа апостол Петр. Вот и Свидри-гайлов, услышав троекратный бой часов, «отошел от окна, запер его <...>, натянул на себя жилетку, пальто, надел шляпу и вышел со свечной в коридор, чтоб <...> расплатиться за нумер и выйти из гостиницы. Самая лучшая минута, нельзя лучше и выбрать!» — говорит он [там же, с. 392; курсив наш. — М.В. ].
435
436
Слово «Америка» своей начальной гласной, а также равным количеством гласных и согласных звуков точно соответствует имени Свидригайлова — Аркадий. Это значит, что и тот метафорический смысл, который вкладывает в него Свидригай-лов, также предсказан смыслом его имени. Жизнь аркадских пастухов античными поэтами (например, Вергилием) представлялась как идиллически-безмятежное единение человека с природой и животными (овцами, козами), которых аркадский пастух охранял и у которых многому учился. Однако с утверждением христианства такое существование человека неизбежно открывалось уже как сугубо телесное и поэтому враждебное духовности. По преимуществу с животным миром своими необузданными половыми вожделениями, намек на которые содержит и его фамилия, вольно или невольно сближает себя и Аркадий Свидригайлов. Так и в самом деле имя данного героя становится предсказанием той его кончины, которую он уподобил своей поездке в Америку.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Белов, С.В. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Комментарии [Текст] / С.В. Белов. - М., 2011.
2. Кирпотин, В.Я. Избранные работы: в 3 т. [Текст] / В.Я. Кирпотин. - М., 1978. - Т. 3.
3. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. [Текст] / Ф.М. Достоевский. - Л., 19721990.
4. Тихонов, А.Н. Словарь русских личных имен [Текст] / А.Н. Тихонов, Л.З. Бояри-нова, А.Г. Рыжкова. - М., 1995.
5. Словарь античности [Текст] / Пер. с нем.. М., 1994.
6. Лошкарева, А.С. Мистика и символизм в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» [Текст] / А.С. Лошкарева. - Липецк, 2007.
7. Евнин, Ф.И. Творчество Ф.М. Достоевского [Текст] / Ф.И. Евнин. - М., 1959.
8. Гоголь, Н.В. Собр. соч.: в 7 т. [Текст] / Н.В. Гоголь. - Т. 5. - М., 1967.
REFERENCES
1. Belov S.V., Roman F.M. Dostoevskogo "Prestuplenie i nakazanie". Kommentariii, Moscow, 2011.
2. Dostoevskii F.M., Poln. sobr. soch.: v 30 t., Leningrad, 1972-1990.
3. Evnin F.I., Tvorchestvo F.M. Dostoevskogo, Moscow, 1959.
4. Gogol N.V., Sobr. soch.: v 71., T. 5, Moscow, 1967.
5. Kirpotin V.Ya., Izbrannye raboty: v 3 t., Moscow, 1978, T. 3.
6. Loshkareva A.S., Mistika i simvolizm v romane F.M. Dostoevskogo "Prestuplenie i nakazanie", Lipetsk, 2007.
7. Slovar antichnosti, Per. s nem.. Moscow, 1994.
8. Tikhono, A.N., Boyarinova L.Z., Ryzhkova A.G.., Slovar russkikh lichnykh imen, Moscow, 1995.
Ма Вэньин, преподаватель, факультет русского языка, Институт иностранных языков и культур, Сычуаньский универистет, Китай, [email protected] Ma Wenying, Lecturer, Russian Language Faculty, Institute of Foreign Languages and Cultures, Sichuan University, China, [email protected]
