CC BY
137
В. И. Габдуллина
Барнаул
АРХЕТИПИЧЕСКИЙ МОТИВ «ДОГОВОРА С ДЬЯВОЛОМ» В Р ОМА НАХ Ф. М. ДО С ТОЕВ СКОГО: «БОГООТМЕТНОЕ ПИСАНИЕ»1
v. i. gabdullina
barnaul
ARCHETYPICAL MOTIF OF 'DEAL WITH THE DEVIL' IN THE NOVELS BY
DOSTOEVSKY: «HERETIC SCRIPTURES»
В статье рассматривается мотив договора человека с дьяволом в сюжетных коллизиях романов Достоевского; особое внимание уделяется мотивеме «богоотметного писания», актуализация которой обусловлена как процессом ремифологизации романа, так и пониманием сакральной природы Слова. Ключевые слова: романы Достоевского, архетипический мотив, договор с дьяволом, блудный сын.
Te motif of man's deal with the devil in the plot conficts of Dostoevsky's novels is considered in the article; special attention is given to the motif of «heretic scriptures», actualization of which is determined by the process of the novel's remythologization and understanding of the sacral nature of the Word. Key words: novels by Dostoevsky, archetypical motif, deal with the devil, the prodigal son.
Мотив договора человека с дьяволом и его инвариант — мотив продажи души дьяволу2 — обнаруживаются в завуалированном
© Габдуллина В. И., 2012
1 Работа выполнена при финансовой поддержке Минобрнауки в рамках государственного задания Министерства образования и науки Российской Федерации, проект №6.4355.2011 «Русский язык и национальная культура в России и за рубежом».
2 Актантно-предикативная структура мотива договора человека с дьяволом, как она представлена в «Словаре-справочнике мотивов и сюжетов», включает в себя следующие элементы: «герой испытывает состояние острой нужды (влюблен в недоступную женщину / стремится разбогатеть / получить повышение
виде в художественной структуре метафизического сюжета романов Ф. М. Достоевского, вступая во взаимодействие с другими мотивами. В средневековых сюжетах договор человека с дьяволом зачастую скрепляется «рукописанием» или «богоотметным писанием» - богоотступник пишет некий документ, который, «будучи отдан Сатане... с неизбежностью прикрепляет к нему создателя рукописания, его духовную сущность»3. Герои-идеологи Достоевского (Раскольников, Иван Карамазов) являются авторами рукописей: Раскольников - статьи «О преступлении», Иван Карамазов написал и опубликовал статью о церковном суде, которая по своей идее близка к поэме «Великий инквизитор»4. Статьи Родиона Раскольникова и Ивана Карамазова могут быть рассмотрены как «богоотметные писания», так как их авторы фактически отрекаются от божьих законов, «отметая» идею Бога и противопоставляя вере доводы рассудка. Есть свое «богоотметное писание» и у Степана Трофимовича Верховенского («Бесы») - написанная им «в самой первой его молодости» поэма атеистического содержания; как свидетельствует хроникер, «это какая то аллегория, в лирико драматической форме и напоминающая вторую часть "Фауста"» (10, 9)5.
по службе / стать царем и т. п.) - ищет пути к дьяволу (определенное место, время, через посредника) - заключает договор / отрекается от Христа - получает желаемое - осознает свое грехопадение - после раскаяния (возможно посредством святого / Богородицы и т. п.) спасается (возможен обман дьявола)» (Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы: Экспериментальное издание. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2003. Вып. 1. С. 87).
3 Журавель О. Д. Сюжет о договоре человека с дьяволом в древнерусской литературе. Новосибирск: Книга, 1996. С. 96.
4 Иван Карамазов - автор поэм «О рае» (сочиненной им в семнадцать лет), «Геологический переворот» (сочиненной «прошлой весной») и «Великий инквизитор»; о первых двух сочинениях Ивана неизвестно, были ли они записаны, а по поводу последней он настаивал, что поэму эту «не написал», а «выдумал и запомнил». В работе Л. И. Сараскиной убедительно доказано, что все три поэмы «не существуют на бумаге в виде написанного текста»: «."Легенда о рае", "Великий инквизитор", "Геологический переворот" составляют своеобразную трилогию, триптих, объединенный единым смысловым, жанровым и исполнительским типом существования» (Сараскина Л. И. Метафизика противостояния в «Братьях Карамазовых» // Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения / Под ред. Т. А. Касаткиной. М., 2007. С. 531).
5 Ссылки на текст делаются по изданию: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.; СПб.: Наука, 1972-1990. В круглых скобках указываются том и страница цитируемого текста.
Это своего рода травестийный вариант мифологемы «богоотметного писания».
Любопытно, что указанные рукописи начинают действовать как бы независимо от воли их авторов и даже вредить им. Так, рукопись статьи Родиона Раскольникова «О преступлении», отданная в одно печатное издание, неожиданно появляется в другом; за два месяца до преступления Раскольникова ее печатный вариант был прочитан следователем Порфирием Петровичем, и в процессе следствия статья становится своего рода обличающим автора документом. Представляется неслучайным тот факт, что к самому Раскольникову эта статья попадает из рук матери, когда он уже принял решение идти с повинной. Создается впечатление, что «бес» подбрасывает Раскольникову свидетельство его «избранно сти» и «гениальности», используя для своих целей его мать, которая, прочитав статью три раза и ничего не поняв в ней, укрепляется в мысли о гениальности сына. Однако на Раскольникова его собственное произведение производит противоположное впечатление, что свидетельствует о начале освобождения от наваждения:
Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его
сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом.
С отвращением и досадой отбросил он статью на стол (6, 396).
О рукописи поэмы Степана Трофимовича Верховенского хроникер повествует как о неком одушевленном создании: она неожиданно всплывает в самый неподходящий для автора момент, когда «в Петербурге было отыскано какое то громадное противоестественное и противого сударственное общество, человек в тринадцать, и чуть не потрясшее здание. <...> Как нарочно, в то же самое время в Москве схвачена была и поэма Степана Трофимовича...» (Здесь и далее полужирный курсив мой. — В. Г.; 10, 9). Спустя годы, эта поэма неожиданно была напечатана за границей без ведома автора, что повергло его в страх быть обличенным в неблагонамеренности.
Статья Ивана о церковном суде, которой заинтересовались как церковники, так и атеисты, принимая ее автора за «своего», в конце концов названа «дерзким фарсом и насмешкой». Об этой статье также говорится как о действующей как бы независимо от автора:
.статья эта своевременно проникла и в подгородный знаменитый.
монастырь проникла и произвела совершеннейшее недоумение» (14, 16).
Иеромонах Иосиф замечает по поводу содержания статьи о церковном суде:
...да, кажется, идея то о двух концах (14, 56).
Старец Зосима, присутствующий при обсуждении статьи Ивана (сам он «статьи не читал, но о ней слышал»), замечает в ней атеистическое содержание:
По всей вероятности, не веруете сами ни в бессмертие вашей души, ни даже в то, что написали о церкви и церковном вопросе (14, 65).
«Семинарист карьерист» Ракитин склонен видеть в статье Ивана некий расчет:
Иван теперь богословские статейки пока в шутку по какому-то глупейшему неизвестному расчету печатает, будучи сам атеистом. (14, 75).
Расчет Ивана, видимо, заключается в том, что, не определившись до конца в главном вопросе — существовании Бога и бессмертии души, он проверяет свою идею в незаписанных поэмах, доверяя опубликованной статье только часть своих мыслей, не решаясь переступить черту — окончательно предавшись дьяволу. В рассказанной Алеше поэме Иван, скрывшись за фигурой придуманного им великого инквизитора, открыл брату всю глубину своей идеи, суть которой, как понял это Алеша, заключается в том, что его брат «не верит в бога» (14, 239).
В архетипическом сюжетном инварианте, связанном с платой дьявола, тот выполняет свою часть партнерских условий договора через
6
разного рода служения — помощь в осуществлении желаний героя . В «Преступлении и наказании» мотифема служения дьявола обнаруживается в обстоятельствах преступления Раскольникова с того момента, когда возникла мысль допустимости «пролития крови по совести», которую он сформулировал в своей статье. Как сказано в романе:
И во всем этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность, таинственность, как будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений (6, 52);
.как будто кто его принуждал и тянул к тому. <...> Как будто кто-то взял его за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественной силой, без возражений (6, 58).
В своей исповеди перед Соней Раскольников говорит об этом достаточно определенно:
Журавель О. Д. Указ. соч. С. 110.
.я ведь и сам знаю, что меня черт тащил. черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! (6, 321—322).
Дьявол как будто решает за героя все возникающие проблемы и затруднения. Когда Раскольникову не удалось взять топор на кухне, как он планировал, «бес» как будто подсунул ему топор, лежащий в «темной каморке дворника»:
Из каморки дворника. из-под лавки направо что-то блеснуло ему в глаза» (6, 59).
«Не рассудок, так бес!» — подумал он, странно усмехаясь. Этот случай ободрил его чрезвычайно (6, 60).
В момент убийства этот «бесовской» топор как будто сам обрушивается на голову жертвы:
Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было (6, 63).
Вспоминая этот момент в разговоре с Соней, Раскольников уже отчетливо формулирует возникшее тогда ощущение:
«А старушонку эту черт убил, а не я» (6, 322).
И в дальнейшем ему удается выйти из дома убитой никем не замеченным, не оставив за собой никаких улик, что впоследствии поражает самого убийцу. В подготовительных материалах к роману (ПМ1), в варианте текста, где повествование ведется от лица героя, есть запись, в которой Раскольников размышляет по этому поводу:
Это был злой дух: каким образом иначе удалось мне преодолеть все эти трудности?.. (7, 80).
По наблюдению О. Д. Журавель, поведение героя после вступления его в сговор с дьяволом характеризуется отказом от исполнения культовых обязанностей христианина и разрывом родственных связей7. В романе «Преступление и наказание» автор неоднократно фиксирует на этом внимание читателей. Мать Родиона Раскольникова спрашивает в письме своего сына:
Молишься ли ты богу, Родя, по-прежнему и веришь ли в благодать творца и искупителя нашего? Боюсь я в сердце своем, не посетило ли тебя новейшее модное безверие? (6, 34).
Журавель О. Д. Указ. соч. С. 59.
По сути эти же вопросы задает ему Соня перед чтением Евангелия, на что Раскольников признается, что давно не читал Евангелия и не ходил в церковь. Он не носит креста. Характерен в связи с этим вопрос Сони к Раскольникову после его признания в убийстве:
— Есть на тебе крест? — вдруг неожиданно спросила она. (6, 324).
Вопрос этот застает Раскольникова врасплох («Он сначала не понял ее вопроса») не только потому, что он не носит креста. Сама форма обращения Сони напоминает традиционную формулу «Креста на тебе нет», обличающую богоотступничество. Отсюда замешательство Раскольникова, не готового к такому вопросу8.
После убийства Раскольников ведет себя по отношению к родным, как одержимый бесом:
Оставьте меня одного! <...> Забудьте меня совсем. Это лучше. <.>
Может быть, все воскреснет!.. А теперь, когда любите меня, откажитесь.
Иначе, я вас возненавижу, я чувствую. Прощайте! (6, 239).
После сцены отречения от родных Раскольников говорит Соне:
Я сегодня родных бросил мать и сестру. Я не пойду к ним теперь.
Я там все разорвал (6, 252).
Разрывает с родными и Ипполит Терентьев («Идиот»), вынашивая свою богоборческую идею самоубийства, он уходит из дома. Утрата семейных связей характеризует состояние «случайного семейства» в романах «Подросток» и «Братья Карамазовы».
В контексте социально-философской концепции «почвенничест ва» мотивема «отречение от роду и племени» выступает характеристической чертой «русского бездомного скитальца», под которым Достоевский имеет в виду порвавшую с народной почвой интеллигенцию, а сам мотив скитаний и утраты Дома выполняет роль скрепы, объединяя два архетипических мотива — «блудного сына» и «договора с дьяволом».
В ряде романов Достоевского имеет место ситуация, когда в качестве «богоотметного писания» выступает предсмертная записка героя, для которого самоубийство становится богоборческим актом. В романе «Идиот» Ипполит Терентьев читает на террасе дачи Лебедева свою рукопись «Мое необходимое объяснение», в которой обосновывает свое право умереть по собственной воле, а не ждать три недели, отпущенные
8 Только перед явкой с повинной Соня «перекрестила его и надела ему на грудь кипарисный крестик» как знак его возвращения к вере в Бога (6, 403).
ему провидением. Чудо спасения Ипполита (патрон заряженного пистолета оказался без капсюля) воспринимается окружающими как фарс. На самом деле, автор дает понять, что к спасению заблудшей души Ипполита причастен князь Лев Николаевич Мышкин. Он один способен понять страдания юноши. Начав с презрения к князю, Ипполит кончает его признанием. «Я с Человеком прощусь», — обращается Ипполит к Мышкину.
Он стоял и смотрел на князя неподвижно и молча секунд десять, очень бледный, со смоченными от пота висками и как-то странно хватаясь за князя рукой, точно боясь его выпустить (8, 348).
Князь Мышкин выступает в этой сцене в роли Спасителя, одним своим присутствием побеждая беса, искушающего Ипполита. Симптоматично, что после этой сцены наступает улучшение в состоянии больного, он выходит из своего уединения и (хотя и не сразу) возвращается в дом матери.
Контрастна этой сцене из романа «Идиот» ситуация самоубийства в романе «Бесы». Предсмертная записка Кирилова пишется по наущению «беса» — Петра Верховенского, который требует, чтобы тот вместо «богоотметного писания» оставил свидетельство ответственности за убийство Шатова, что делает бессмысленным сам этот акт для идейного самоубийцы. Петр Верховенский выступает в этой сцене в роли дьявола, явившегося за душой самоубийцы, что вселяет в Кирилова ужас смерти.
Финальная фаза архетипического сюжета — разрыв договора человека с дьяволом, предполагающая вмешательство высших сил, посредником которых выступают святой или Богородица, в романах Достоевского реализуется в образах героев-посредников, являющихся проводниками высшей Истины, Божественного Слова. В каждом романе великого пятикнижия Достоевского есть свой святой.
В «Преступлении и наказании» эта роль отводится Соне Марме-ла довой, полное имя которой — Софья — в переводе с греческого, означает мудрость. Среди прочих толкований понятия мудрость позд-небиблейская дидактическая литература «дает образ "Премудрости божией", описанной как личное, олицетворенное существо»9. В системе средневековой религиозной аллегории в руках у фигуры Мудрости
9 Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М.: Сов. энциклопедия, 1988. С. 464.
изображалась Книга (Библия) как ее атрибут10. Как показано в работах Садаеси Игэта и Т. А. Касаткиной, в православной традиции София ассоциируется с Пречистою Девою Богородицей11, заступницей перед Богом за грешников.
Князь Мышкин неоднократно выступает в романе в роли героя-посредника. В финальной сцене в доме Рогожина у постели убитой Настасьи Филипповны Мышкин ценой собственного рассудка способствует просветлению Рогожина, который, пережив горячку и «воспале ние в мозгу», принял приговор суда — в Сибирь, в каторгу, на пятнадцать лет «сурово, безмолвно и "задумчиво "», что является залогом будущего искупления его вины и воскресения в Сибири.
В романе «Бесы», само название которого говорит о том, что не один, а множество персонажей оказались во власти бесовщины, только Степану Трофимовичу Верховенскому удалось, накануне смерти, освободиться от наваждения. Именно ему открывается Истина, посредником которой оказалась вдова-книгоноша Софья Матвеевна Улитина. Как и в романе «Преступление и наказание», в «Бесах» чтение Евангелия «становится посредническим актом»12, и в обоих случаях оно доверено носительницам имени Софья.
В «Братьях Карамазовых» «кроткой, незлобивой и безответ ной» Софье Ивановне (матери Ивана и Алеши), поразившей Федора Павловича Карамазова своим «невинным видом», не дано было спасти душу погрязшего в грехах «пакостника» и «сладострастника». Свою невыполненную миссию мать передает младшему сыну Алексею, который запомнил одну картину из детства:
...в комнате в углу образ, перед ним зажженную лампадку, а перед образом на коленях рыдающую как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями, мать свою, протягивающую его из объятий своих обеими руками к образу как бы под покров богородице. (14, 18).
10 Холл Д. Словарь сюжетов и символов в искусстве. М.: КРОНН-ПРЕСС, 1996. С. 177.
11 Садаёси И. Славянский фольклор в произведениях Ф. М. Достоевского: «Земля» у Достоевского: «Мать сыра земля» - «Богородица» - «София» // Japanese contribution to the ninth international congress of slavists. Kiev; Tokio, 1983. С. 80-81; Касаткина Т. А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». М.: Серебряный век, 2004. С. 372-380.
12 Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1999. С. 120.
Эта сцена трактуется как вручение Богородице дитя «в предчувствии его скорого сиротства»13. Вместе с тем В. Лепахин указывает на связь этого жеста матери с древним обычаем:
Мать Алеши исполняет древнейший, еще библейский, обычай - посвящать одного из детей Богу14.
Ребенок, «посвященный Богу», должен служит Ему. Именно эту миссию несет в романе Алексей Карамазов, по наставлению старца Зосимы:
Мыслю о тебе так: изыдешь из стен сих, а в миру будешь жить как инок. <.> Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь, и жизнь благословишь и других благословить заставишь. (14, 259).
«Братья Карамазовы» едва ли не самый «густонаселенный» нечистой силой роман писателя, с которым может сравниться, в этом отношении, разве только роман «Бесы». Это - «черти с крючьями» из шутовских рассуждений Федора Павловича (14, 23), черти, которых видел у игумена отец Ферапонт (а одному, «самому матерому», даже защемил хвост дверью) (14, 154), черти, бросившие в огненное озеро «злющую презлющую бабу» из басни о луковке, рассказанной Грушенькой (14, 319). Это и черти из снов Лизы Хохлаковой, о которых она рассказывает Алеше:
.мне иногда во сне снятся черти, будто ночь, я в своей комнате со свечкой, и вдруг везде черти и им хочется войти и меня схватить. <.> А я вдруг перекрещусь, и они все назад. <.> И вдруг мне ужасно захочется вслух бога бранить, вот и начну бранить, а они вдруг опять толпой ко мне.» (Алеша признается, что и у него «бывал этот самый сон») (15, 23).
Вся эта «нечисть» неслучайно появилась в романе, в котором автор изобразил духовное состояние современного ему общества, главной чертой которого, по мысли писателя, было «неверие и сомнение».
Мотив договора человека с дьяволом в последнем романе «пятикнижия» Достоевского выходит из подтекста и приобретает мисте-рийный характер. Архетипический сюжет входит в роман «Братья Карамазовы» как «текст в тексте» в виде вставной «поэмы». В поэме Ивана Карамазова сам Христос является на землю, чтобы спасти людей, оказавшихся во власти законов дьявола. Однако великий инквизитор отвергает Христа («Мы давно уже не с тобой, а с ним.»), признаваясь
13 Лепахин В. Икона в творчестве Достоевского («Братья Карамазовы», «Кроткая», «Подросток», «Идиот») // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 15. СПб., 2000. С. 239.
14 Там же.
в своем сговоре со «страшным и премудрым духом». Метафизический сюжет прорывается в реальность и в явлении Ивану черта, который как будто приходит за душой грешника. Сумасшествие Ивана в конце романа — это болезнь, которая должна привести его к исцелению — «он выздоровеет» (14, 184). Как утверждает В. Кантор:
Надо отчетливо сказать, что верующий христианин Достоевский, разумеется, был убежден в ре альном существовании нечистой силы, а потому игра черта с Иваном как кошки с мышкой говорит не только о физи ческой, но о метафизической болезни Ивана. Достоевский не раз говорил, что состояние физической болезни способ ствует соприкосновению с миром иным, но это не болезнен ные образы, а просто обострение сверхчувственных спо собностей человека в результате болезни. Себя он называл «реалистом в высшем смысле слова», то есть не бытовиком и натуралистом, а писателем, способным изображать всю полноту мира, включая силы потусторонние15.
В романах Достоевский воскрешается мифологическое отношение к повседневной жизни, придающее ей колоссальный смысл и утраченную глубину. По Достоевскому, Слово произнесенное, а тем более написанное, обладает силой, способной влиять на мир и на судьбу человека. Обращение к архетипическому сюжету договора человека с дьяволом связано с установкой автора на ремифологизацию романа, чем обусловлена актуализация в тексте мотивемы «богоотметного писания».
15 Кантор В. К. Русский европеец как явление культуры (философско-истори-ческий анализ). М.: Худож. лит., 2001. С. 458.
