CC BY
36
лемики конца 1820-х - начала 1830-го года // Начало: сб. статей. - Вып. 5. - М.: ИМЛИ РАН, 2002. -С. 89-97.
5. Соловьев Вл. Судьба Пушкина // Пушкин в русской философской критике. - М., 1990. -С. 15-41.
6. Шестов Лев. Умозрение и Откровение. - Париж: YMCA-PRESS, 1964. - 343 с.
7. Шестов Лев. Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматического мышления. - Л.: Издательство Ленинградского университета, 1991. - 216 с.
8. Шестов Лев. Роковое наследие. О мистическом опыте Плотина. (Публикация М. ван Губерген.) // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 9. - М.: Открытое общество «Феникс», 1992. - С. 151-231.
9. Шестов Лев. Соч.: в 2 т. - М.: Наука, 1993.
УДК 821.161.1.09''19''
Кустова Ольга Борисовна
Ивановский государственный университет [email protected]
АРХЕТИП РЕБЕНКА, ВЫРАЖЕННЫЙ В СРАВНЕНИЯХ, В ОЧЕРКАХ ПУТЕШЕСТВИЯ И.А. ГОНЧАРОВА «ФРЕГАТ "ПАЛЛАДА"»
В статье рассмотрен архетипический образ ребенка, отраженный в сравнениях, в книге очерков путешествия И.А. Гончарова «Фрегат "Паллада"», выявлена его роль в данном произведении и в контексте творчества писателя. Воплотившиеся в образных сравнениях представления Гончарова можно сблизить с размышлениями К. Юнга об архетипе ребенка. Его путешественник, лицо во многом автобиографическое, - духовный младенец, отправившийся в кругосветное путешествие, где обрел зрелость, сохранив при этом подлинный и живой интерес к миру. Младенческая вера, непосредственность, естественность чувств - вот самое главное, истинное в человеке, по Гончарову. В каждом своем произведении писатель так или иначе задает сакральный вопрос о том, как найти компромисс между естественностью детского мировосприятия и взрослением, развитием человека - социальным, интеллектуальным, цивилизационным, духовным. Потому так много его героев и сравнивается с детьми, что он лелеет их детскость, мечтая, тем не менее, о таком гармоничном развитии, чтобы человек или народы, цивилизации смогли сохранить лучшие черты, присущие их младенческому состоянию, и обогатиться новыми, положительными свойствами, приобретенными в процессе взросления.
Ключевые слова: И.А. Гончаров, «Фрегат "Паллада"», архетип, сравнение, ребенок, младенец, дитя, инициация, путешествие, К.Г. Юнг.
«Фрегату "Паллада"» принадлежит особая роль в творческой судьбе И.А. Гончарова. Книга эта, по выражению автора, принесла ему «одно приятное, не причинив ни одного огорчения» [1, с. 232]. Между тем произведение представляет собой «сложное художественное единство, обладающее и особой композиционной организацией, и изысканным стилем» [6, с. 134]. Исследователями творчества писателя признана тесная связь «Фрегата...» с его романами1. В очерках путешествия отражены характерные для гончаровского творчества эпичность мышления, психологизм, глубина философского осмысления действительности. Всем художественным произведениям Гончарова свойственны риторическая природа языка повествователя, орнаментовка тропами и разнообразными фигурами речи. Одним из наиболее частотных стилистических приемов является сравнение. Об этом писали, в частности, Н.И. Пруцков [11], Н.Л. Ермолаева [5], М.Б. Лоскутникова [9].
Особую роль в произведениях Гончарова играют сравнения, в которых появляются образы-архетипы, выводящие читателя в надбытийный план повествования2. Большой мифологический потенциал обнаруживают и сравнения во «Фрегате.». «Путешественнику стыдно заниматься будничным делом: он должен посвящать себя преимущественно тому, чего нет давно, или тому, что, может быть, было, а может быть, и нет» [3, т. 2, с. 15], - вот один
из важнейших посылов первых страниц произведения. Надо полагать, само название корабля, на котором писатель отправляется в путь, - «Паллада» (а это одно из наименований древнегреческой богини Афины) - становится источником вдохновения для Гончарова-художника и мощным стимулом для мифологического осмысления им реальности. Ступив на борт фрегата 7 октября 1852 года, он выходит из конкретно-исторического времени в бытийное пространство, осознавая себя «ребенком», «героем», «путешественником», «новым аргонавтом», Улиссом, Энеем. Все эти архетипические образы писатель вводит через сравнения, как бы проводя мостик между миром реальным (секретарь адмирала Путятина) и ирреальным (герой мифа).
Анализируя фабулы романов Гончарова, исследовательница Н.К. Шутая отмечает, что все они строятся на том, что «герой покидает своё родовое гнездо и отправляется в большой мир» [14, с. 58]. «Фрегат "Паллада"» также вписывается в эту фабульную формулу. Выходя в море, становясь путешественником, повествователь повторяет архетипическое действие, присущее его любимым мифологическим героям - аргонавтам, Улиссу (Одиссею), Энею. Такое повторение действия-архетипа устраняет мирское время и осуществляет переход к времени мифологическому.
В качестве объекта сравнений у Гончарова в этом произведении особую роль играет архе-
112
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «¿1- № 3, 2016
© Кустова О.Б., 2016
тип ребенка. Его синоним появляется в первом же сравнении вместе с излюбленными Гончаровым мотивами судьбы и искусства (творчества): «Меня удивляет, как могли вы не получить моего... письма именно из тех мест, где об участи письма заботятся, как о судьбе новорожденного младенца» [3, т. 2, с. 8] (курсив везде мой. - О.К.). В данном случае письмо - это творческий акт писателя, свидетельство рождения первых страниц книги, замысел которой до конца не воплощён, и повествователю не известно, воплотится ли он. Затем архетип ребенка соотносится уже с образом путешественника. Испытывая мучительные сомнения перед отплытием, повествователь вздыхает: «.Только это и доставалось мне сделать при мысли, что я ещё два месяца буду ходить, как ребёнок, держась за юбку няньки» [3, т. 2, с. 12]. На следующих четырех страницах текста с образом повествователя окажутся соотнесены сравнения с «совершенным сиротой» («Приехав на фрегат, ещё с багажом, я не знал, куда ступить, и в незнакомой толпе остался совершенным сиротой»), «жертвой» («.на меня смотрели с болезненным любопытством, как на жертву, обреченную пытке») [3, т. 2, с. 9, 12, 17-18, 20].
Воплотившиеся в этих образах представления Гончарова можно сблизить с размышлениями К. Юнга об архетипе ребенка. Опираясь на мифологические представления разных народов, Юнг в своей работе «Душа и миф. Шесть архетипов» [16] выделяет следующие общие черты ар-хетипического образа ребенка: это бог-младенец, обычно подкидыш, часто подвергающийся чрезвычайной опасности. Рассматривая образ бога Диониса, Юнг отмечал двусмысленную психофизическую ситуацию: с одной стороны, бог-младенец беспредельно одинок, сирота, с другой стороны, он, тем не менее, находится дома в первобытном мире, лелеемый богами. У героя Гончарова перед отплытием возникает необходимость сравнения себя с сиротой, что символизирует не только отрыв от «родного», «близкого», «своего», расставание с родиной, но и выход в «чужой» мир, полный неизвестности и опасностей. Для того чтобы приобщение путешественника во «Фрегате.» к новому миру состоялось, ему, как и мифологическому герою, необходимо пережить «исход - инициацию -возвращение». Прежде всего он приобщается к водной стихии, а затем к морской жизни («я, по младенчеству моему в морском деле.»), к миру человеческих взаимоотношений. Страшась опасностей морского путешествия («Робкий ум мальчика, родившегося среди материка и не видавшего никогда моря, цепенел перед ужасами и бедами, которыми наполнен путь пловцов» [3, т. 2, с. 10]), повествователь всё же не боится океана, осознавая его как родственное своей душе пространство. По Юнгу, Бог-младенец, прототип младенца-сироты, находится в глубоком родстве с первичной
стихией, и поэтому его сущность во всей полноте раскрывается тогда, когда лоном богоявления становится вода. Сознательно - или бессознательно - в душе Гончарова оживает эта архетипическая связь, и образы «младенца», «сироты» появляются именно на фоне взаимодействия с водной стихией, океаном, и шире - с Космосом: «Еще мучительнее прежнего хотелось взглянуть живыми глазами на живой космос. "Подал бы я, - думалось мне, - доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением"» [3, т. 2, с. 11]. Герой Гончарова словно ощущает ностальгию по мифическому правремени, повышая тем самым значимость метафизического бытия перед реальным.
Путешественник плывет по океану - прародителю всех вещей, колыбели человечества. Эта стихия представляется ему неукротимой и беспредельной, ей родственна сама тайная природа человека. В морском путешествии можно легко увидеть трансформацию древнего мотива переправы на другой берег и возвращения обратно в новом качестве. Таким образом, сюжет жизни Гончарова и сюжет его творения сходен с архетипическим сюжетом «преображения». Писатель, осмысляя своё путешествие в очерке «Два случая из морской жизни», рассмотрит его как возможность скорого духовного преображения человека, его духовного взросления: «... Тут человек в месяц вырастет в учёного мыслителя, географа, этнографа, филолога, естествоиспытателя или поэта, поклонника красот природы» [3, т. 3, с. 6]. Примечательно, что, приобщившись к жизни на корабле, повествователь сравнивает себя уже со «школьником», что отражает процесс духовного взросления героя. Проследить этот процесс можно, например, через оценочные сравнения, которые он дает кораблю. Сначала повествователь сопоставляет фрегат со «щепкой, корзинкой, эпиграммой на человеческую силу», затем с - «лебедем», «старой кокеткой» и, наконец, видит в нем человеческое, близкое, «своё»: «Если б вы знали, что за изящное, за благородное судно, что за люди на нём, так не удивились бы, что я скрепя сердце покидаю "Пал-ладу"»!» [3, т. 2, с. 6]. Так в процессе путешествия меняются ценностные ориентации героя, фрегат становится для него новым домом, частью «русского», «своего мира».
Осознание повествователем себя ребенком в начале путешествия, его размышления о духовном преображении и взрослении во время морской жизни не случайны. В начале своего путешествия он ожидает, что ему предстоит увидеть мир, постичь его тайны, открыть первобытный Рай: «Нет, не в Париж хочу, - помните, твердил я вам, - не в Лондон, даже не в Италию, как звучно вы о ней ни пели, поэт, - хочу в Бразилию, в Индию, хочу
туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень всё, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, - туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться» [3, т. 2, с. 10-11]. Герой-путешественник стремится в Центр мира, в нечто абсолютно сакральное, в территорию абсолютной реальности. Эта трудная дорога полна опасностей, как полны опасностями были путешествия аргонавтов в поисках Золотого Руна или странствия Одиссея. Туда, в этот Центр, в этот Рай, нужно ещё добраться, прорваться к солнечному свету через мрак своих сознательных и бессознательных страхов. А для архетипа ребенка, по Юнгу, как раз и характерны деяния, смысл которых заключается в покорении тьмы. Несмотря на покинутость, брошенность на произвол судьбы, в этом архетипическом образе заложено в то же время божественное могущество: очень часто ничем не примечательное, весьма сомнительное начало венчает триумфальный конец. Архетип ребенка характеризуется особо острым переживанием сакральной реальности, обязательным наличием внутренних или внешних препятствий, давления сил судьбы. Это начальная точка, в которой определяется конечная ценность или ничтожность личности. Путешествие для Гончарова стало преодолением себя, победой над собой и, конечно же, открытием мира как земного шара и русского мира, к которому он приобщился на фрегате, а затем в Сибири. Благополучный исход экспедиции, посланной к берегам недружественной Японии, становится положительным ответом на главный архетипический экзистенциальный посыл, заложенный в сравнениях в начале «Фрегата.».
Детское мироощущение оживает вновь и вновь на страницах «Фрегата.», когда повествователь оказывается в пространстве, близком его представлению об идеальном. На острове Мадера он был подхвачен двумя «рослыми», «красивыми» людьми, о чем с юмором сообщает в книге: «Я ожидал, что они не поднимут меня, но они, как ребенка, вскинули меня с паланкином вверх и помчали по улицам» [3, т. 2, с. 91]. Далее он назовет паланкин колыбелью, усиливая тем самым предыдущее сравнение. Попав в страну обетованную, Японию, повествователь пишет: «В иную минуту казалось, что я ребенок, что няня рассказала мне чудную сказку о неслыханных людях, а я заснул у ней на руках и вижу всё это во сне» [3, т. 2, с. 458].
Интересно, что Юнг связывает архетип Младенца и с темой искусства. В пример он приводит культ Диониса на Лерне, где призываемый молящимися бог появляется из лона вод в образе маль-
чика с лирой. Не та ли лира и в руках Гончарова-художника, в душе которого борются секретарь адмирала и великий писатель? Эта раздвоенность души создателя «Фрегата.» проявилась в жанровой неоднозначности и стилевой неоднородности произведения. Лирико-сентиментальные, романтические фрагменты, философские размышления, психологические прозрения соседствуют с попыткой создания географических научных описаний некоторых увиденных мест, с их обязательными бытовыми зарисовками.
Архетип ребенка прослеживается не только в сравнениях, связанных с образом главного героя-путешественника. Отца Аввакума, священника на фрегате, повествователь считает «просто примером ровного, покойного характера и кроткой, почти младенческой души» [3, т. 2, с. 729]. С юмором обрисован во «Фрегате.» матрос Фаддеев, вестовой Гончарова. Повествователь называет его «младенцем с исполинскими кулаками» [3, т. 2, с. 84], с добродушным смехом наблюдая за его непросвещенностью.
Автор использует образ ребенка в качестве объекта сравнения и при описании природы («.небо захочет будто бы стемнеть, да вдруг опять засветлеет, точно ребенок, нахмурится: того и гляди, заплачет, а он вдруг засмеялся и пошёл опять играть!..» [3, т. 2, с. 523]; «речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя» [3, т. 2, с. 651]). По Гончарову, природа - вечный ребенок, капризный, непредсказуемый, но прелестный. Писатель активно олицетворяет не только природу, но и предметы: «Вот уж четвертый день ревет крепкий NW; у нас травят канат, шкуну взяли на бакштов, то есть она держится за поданный с фрегата канат, как дитя за платье няньки» [3, т. 2, с. 400]. «На песке у самого берега поставлена батарея, направо от нее верфь, еще младенец, с остовом нового судна, дальше целый лагерь палаток, две-три юрты, и между ними кочки болот. Вот и весь Аян» [3, т. 2, с. 632]. Вообще, Гончаров любит вещный мир не менее природного, и можно предположить, что сравнения неживых предметов с ребенком могут быть маркерами теплого отношения повествователя к субъектам изображения. Кроме того, вероятно, такое восприятие верфи связано с тем, что в Сибири, на Дальнем Востоке он увидит цивилизацию в младенческом состоянии.
Большое количество сравнений с ребенком (детьми) мы находим у художника при описании наций и народов, «невозделанных детей невозделанной природы», чьё современное состояние жизни он определяет как «младенчество». К таким народам он относит китайцев, японцев, корейцев, ликейцев, якутов. По отношению к японцам, например, Гончаров использует оксюморон «младенчески старческая цивилизация». Главной причиной такого состояния дел писатель считает отчуждение
114
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «¿1- № 3, 2016
островных государств от цивилизационного развития. Вот что, в частности, он пишет о японцах и Японии: «Они видят, что их система замкнутости и отчуждения, в которой одной они искали спасения, их ничему не научила, а только остановила их рост. Она, как школьная затея, мгновенно рушилась при появлении учителя. Они одни, без помощи; им ничего больше не остается, как удариться в слезы и сказать: "Виноваты, мы дети!" - и, как детям, отдаться под руководство старших» [3, т. 2, с. 353]; «Но пока им не растолковано и особенно не доказано, что им хотят добра, а не зла, они боятся перемен, хотя и желают, не доверяют чужим и ведут себя, как дети» [3, т. 2, с. 355]; Япония «одряхлела в бессилии и мраке жалкого детства» [3, т. 2, с. 354]. Путешествие окажет на мировоззрение Гончарова огромное влияние. Впоследствии в письмах к А.Ф. Кони [4] и в публицистике он снова и снова будет обращаться к сопоставлению жизни человека с образами морской стихии и моряков.
Сравнения, объектом которых является образ ребенка, мы наблюдаем во всем романном творчестве Гончарова. Ещё И.Ф. Анненский в 1892 году в статье «Гончаров и его роман "Обломов"» называл романы писателя актами самосознания и самопроверки. [2, с. 253]. В «Обыкновенной истории» главный герой попадает в чуждый ему мир. Уехав из деревни, из теплого мира детства, «духовный младенец» Адуев оказывается в круговороте столичной жизни, где дядя ставит перед ним задачи, имеющие характер инициации. Всё то, что дядя не принимает в Александре и подобных ему романтиках, он пренебрежительно называет «ребячеством», нетерпеливо ожидая взросления своего племянника [5, с. 235-238]. И в финале романа Адуев-младший начинает уже мыслить категориями своего дяди, отрекаясь от себя прежнего: «это всё равно что ушибиться и потом ударить то место, о которое ушибся, как делают дети <...> Мечты, игрушки, обман - всё это годится для женщин и детей, а мужчине надо знать дело как оно есть» [3, т. 1, с. 418]; «Стыжусь вспомнить, как я, воображая себя страдальцем, проклинал свой жребий, жизнь. Проклинал! какое жалкое ребячество и неблагодарность!» [3, т. 1, с. 449]. Пройдя ряд жизненных испытаний, в финале романа герой отрекается от себя прежнего, «взрослеет» и органично вписывается в уклад жизни «каменного» Петербурга.
В начале одноименного романа Обломов радуется, «что лежит он, беззаботен, как новорожденный младенец, что не разбрасывается, не продает ничего...» [3, т. 4, с. 29]. Приметы детскости в облике героя не раз увидит автор. Штольц видит ребенка не только в Илье Ильиче, но и в Ольге («очаровательное дитя»). Перед ним Ольга - действительно дитя, но перед Обломовым она - взрослая женщина: «Ты знаешь, я уж не дитя и меня не так легко смутить вздором.» [3, т. 4, с. 149], - скажет она
герою. Именно в «Обломове» Гончаров высказывает важную мысль об иррациональной природе детского мировосприятия: «Может быть, когда дитя еще едва выговаривало слова, а может быть, еще вовсе не выговаривало, даже не ходило, а только смотрело на всё тем пристальным немым детским взглядом, который взрослые называют тупым, оно уж видело и угадывало значение и связь явлений окружающей его сферы, да только не признавалось в этом ни себе, ни другим» [3, т. 4, с. 120].
Образ «простой, младенческой души» мы встретим и в романе «Обрыв». Так характеризует Райский учителя Леонтия Козлова, увлеченного ученого и одновременно «недогадливого младенца»: «Редко где встретишь теперь небритых, нечесаных ученых, с неподвижным и вечно задумчивым взглядом, с одною, вертящеюся около науки речью, с односторонним, ушедшим в науку умом, иногда и здравым смыслом, неловких, стыдливых, убегающих женщин, глубокомысленных, с забавною рассеянностью и с умилительной младенческой простотой, - этих мучеников, рыцарей и жертв науки [12, т. 7, с. 187]. С ребенком Гончаров сравнивает и героинь этого романа: «божий младенец» Марфинька, в которой Райский ощутил «детское, херувимское дыхание свежести» [3, т. 7, с. 287]; первая возлюбленная Райского Наташа: «Для нее любить - значило дышать, жить; не любить - перестать дышать и жить. На вопросы его: "Любишь ли? Как?" - она, сжав ему крепко шею и стиснув зубы, по-детски отвечала: "Вот так!"» [3, т. 7, с. 140]; и даже о Вере Райский говорит как о младенце, «но с титанической силой» [3, т. 7, с. 360].
Младенческая вера, непосредственность, естественность чувств - вот самое главное, истинное в человеке, по Гончарову. И в каждом своем произведении писатель так или иначе задает сакральный вопрос о том, как найти компромисс между естественностью детского мировосприятия и взрослением, развитием человека - социальным, интеллектуальным, цивилизационным, духовным. Как без сущностных потерь перейти от младенчества к зрелости? Потому так много его героев и сравнивается с детьми, что он лелеет их детскость, мечтая, тем не менее, о таком гармоничном развитии, чтобы человек или народы, цивилизации смогли сохранить лучшие черты, присущие их младенческому состоянию, и обогатиться новыми, положительными свойствами, приобретенными в процессе взросления. Потеря детства (детскости) внутри себя грозит потерей духовного равновесия, отсутствием интереса к жизни. И очень важно, что во «Фрегате.» духовный младенец, отправившийся в кругосветное путешествие, обрел зрелость, сохранив при этом подлинный и живой интерес к миру.
Архетип ребенка в сравнениях будет возникать в творчестве Гончарова каждый раз перед открытием его героями нового, на пороге важного решения
или при подведении жизненных итогов, отражая авторские представления об идеальном мироустройстве. Известно, что в художественном тексте осуществляется категоризация и эстетическая концептуализация мира, эксплицируется индивидуально-авторский опыт способа его восприятия и интерпретации. Сравнения во «Фрегате», являясь стилистической доминантой произведения, в большой мере способствуют этому, позволяя автору осмыслить жизнь в её целостности, соединить мир реальный и идеальный.
Примечания
1. О связи «Фрегата.» с романами писателя говорилось уже в первых отзывах читателей и в прижизненной критике (Н.А. Добролюбова, И.И. Льховского, Д.И. Писарева и др.). Советские литературоведы поставили под сомнение признанную современниками Гончарова художественность книги. Порой в серьезном исследовании о творчестве Гончарова «Фрегат.» упоминается лишь вскользь (статья Л.М. Лотман в четырехтомнике «История русской литературы») [7]. Однако особняком стоят работы Б.М. Энгельгардта [15], И.А. Цейтлина [13], в которых много внимания уделено стилю «Фрегата.», сложности его жанровой структуры. В 1993 году вышла статья В.А. Недзвецкого «Фрегат "Паллада" И.А. Гончарова: загадка жанра» [10]. В ней учёный обращает внимание на связь этого произведения с романным творчеством писателя и определяет его жанр как «географический роман».
2. Понятие «архетип» (от греч.: arche - «начало» и typos - «образец») - одно из важнейших в феноменологии культуры. Идея архетипа предполагает внутренний образ, через который человеческое сознание обращается к своим изначальным, мифологическим формам. Термин «архетип» введен К.Г. Юнгом, подчеркивавшим важность знания мифологии для прояснения смыслов архетипов. Интерес Юнга к мифологическим первообразам был подхвачен как западными (М. Элиаде, Д. Кэмпбелл и др.), так и отечественными учеными (О.М. Фрейденберг, А.Ф. Лосев, Е.М. Мелетин-ский, В.В. Иванов, В.Н. Топоров, С.С. Аверинцев, И.П. Смирнов, А.М. Панченко и др.). Современное гончарововедение активно исследует приобщенность к мифу сознания Гончарова-художника. Так, Ю.М. Лощиц, характеризуя метод писателя, вводит образное определение «мифологический реализм» [8, с. 193]; Н.Л. Ермолаева считает, что «мифологизированность авторского сознания отражается в поэтике всех произведений Гончарова, его писем и даже критических статей» [5, с. 235]; И.В. Пырков рассматривает гомеровские мотивы, мотив света в прозе Гончарова [13]; в ряде статей других филологов исследуются мифологема огня
(В.А. Звиняцковский), русальный миф (А.А. Фаустов) и другие архетипические образы и мотивы.
Библиографический список
1. Алексеев А.Д. Летопись жизни и творчества И.А. Гончарова. - М; Л.: Наука, 1960. - 366 с.
2. Анненский И.Ф. Гончаров и его роман «Обломов» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.sth.com/article.html (дата обращения: 02.03.2016).
3. Гончаров И.А. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. - СПб.: Наука, 1997.
4. Гончаров И.А. Письма А.Ф. Кони. 18791891 // И.А. Гончаров. Новые материалы и исследования. - М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. (Лит. наследство; Т. 102). - С. 434-534.
5. Ермолаева Н.Л. Эпическое мышление И.А. Гончарова. - Иваново: Иван. гос. ун-т, 2011. -324 с.
6. Краснощекова Е.А. И.А. Гончаров: Мир творчества. - СПб.: Пушкинский фонд, 1997. - 492 с.
7. Лотман Л.М. И.А. Гончаров // История русской литературы: в 4 т. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1982. - Т. 3: Расцвет реализма. - С. 160-202.
8. Лощиц Ю.М. Гончаров. - М.: Молодая гвардия, 1977. - 352 с.
9. Лоскутникова М.Б. Композиционно-стилистические особенности романов И.А. Гончарова // Материалы V Междунар. науч. конф., посв. 200-лет. И.А. Гончарова. - Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2012. - С. 37-48.
10. Недзвецкий В.А. «Фрегат «Паллада»» И.А. Гончарова: загадка жанра // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. - М.: Наука, 1993. - Т. 52. - № 2. - С. 43-55.
11. Пруцков Н.И. Мастерство Гончарова-романиста. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962. - 230 с.
12. Пырков И.В. «Сон Обломова» и «Щит Ахилла» (Гомеровские мотивы в поэтике И.А. Гончарова) // И.А. Гончаров. Материалы междунар. конф., посв. 190-лет. со дня рожд. И.А. Гончарова. - Ульяновск, 2003. - С. 66-72.
13. Цейтлин А.Г. И.А. Гончаров. - М.: Изд-во АН СССР, 1950. - 492 с.
14. Шутая Н.К. Дорога к усадьбе (на материале романов И.А. Гончарова) // Материалы междунар. конф., посв. 200-лет. со дня рожд. И.А. Гончарова. - Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2012. - С. 58-65.
15. Энгельгардт Б.М. «Путешествие вокруг света И. Обломова»: Главы из неизданной монографии // И.А. Гончаров. Новые материалы и исследования (Лит. наследство. Т. 102). - М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. - С. 15-73.
16. Юнг К.Г. Душа и шесть архетипов. - Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996. - 384 с.
116
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «jij- № 3, 2016
