CC BY
11
Научная статья УДК 130.2
https://doi.org/10.24158/fik.2024.1.16
Архетип, мифотворчество и индивидуализм: доминанты философии романтизма Виктор Сергеевич Давыдкин
Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД Российской Федерации, Москва, Россия, davydkin_v_s@my.mgimo.ru
Аннотация. Изучение специфики сегмента восточной мифологии является актуальным вопросом культурологических исследований. Многовариативные архетипы в мировых культурах, веками конструируемые как результат сложного исторического взаимодействия, формируют ныне существующий контекст культурных реалий. Одним из малоизученных феноменов остается древнеиндийский мифологический пласт, неоднократно претерпевавший изменения в сознании западноевропейских культур. В статье проанализированы особенности их интерпретации и дальнейшего восприятия как общекультурных ценностей, процессы проникновения мифологического сегмента и его роль в формировании представлений о Востоке, дальнейшем развитии научного дискурса в самоопределении, возникшего в качестве ответа на культурные претворения. В ходе аналитической работы был сделан вывод, что в подавляющем числе случаев первоначальные мифологические образы трансформировались под воздействием новых фундаментальных тенденций, свойственных взаимоотношениям светских и религиозных ценностей.
Ключевые слова: романтизм, Шпенглер, архетип, мифотворчество, прамиф, фольклор
Финансирование: инициативная работа.
Для цитирования: Давыдкин В.С. Архетип, мифотворчество и индивидуализм: доминанты философии романтизма // Общество: философия, история, культура. 2024. № 1. С. 105-111. https://doi.org/10.24158/fik.2024.1.16.
Original article
Archetype, Myth-Making and Individualism: Dominants of the Philosophy of Romanticism Viktor S. Davydkin
Moscow State Institute of International Relations (University)
of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation, Moscow, Russia,
davydkin_v_s@my.mgimo.ru
Abstract. The study of the specifics of the segment of Eastern mythology is an urgent issue of cultural studies. Multivariate archetypes in world cultures, which have been constructed for centuries as a result of complex historical interaction, significantly form the current context of cultural realities. One of the little-studied phenomena remains the ancient Indian mythological stratum, which has repeatedly undergone changes in the consciousness of Western European cultures. The article analyzes the features of their interpretation and further perception as general cultural values, as well as the processes of penetration of the mythological segment and its role in the formation of ideas about the East, the further development of scientific discourse in self-determination, which arose as a response to cultural transformations. In the course of the analytical work, it was concluded that in the vast majority of cases, the original mythological images were transformed under the influence of new fundamental trends inherent in the relationship between secular and religious values.
Keywords: romanticism, Spengler, archetype, myth-making, pramif, folklore
Funding: Independent work.
For citation: Davydkin, V.S. (2024) Archetype, Myth-Making and Individualism: Dominants of the Philosophy of Romanticism. Society: Philosophy, History, Culture. (1), 105-111. Available from: doi: 10.24158/fik.2024.1.16 (In Russian).
Эпоха романтизма, охватывающая почти целиком XIX век, привнесла в мир массу новаторских культурных явлений, многие из которых были сформированы в предыдущем столетии под влиянием значительных цивилизационных открытий. Романтики придерживались мифических представлений, изначально выражаемых в литературных работах, а затем в музыкальной композиции и живописи. Подобным методом романтический образ музыки сложен Э. Гофманом, описавшим музыку через переживания литературных героев как идеальное представление желаемого в новом искусстве, а после напрямую воплощен Л. Бетховеном, Ф. Листом и Р. Вагнером через тенденции к индивидуальному самовыражению и сверхвозможности человека как укрепление масштаба феномена личности, подвергающейся травестированию от бунтарского и богоборческого до узнавания и принятия обывателем.
© Давыдкин В.С., 2024
Первые важнейшие импульсы для формирования романтической эстетики и понимания подготавливались немецкими мыслителями рубежа XVII в. Исходящее провидение стало историей изменения отношения к мифу как прямому обращению к современной культуре, позволяющему художнику выстроить и выразить границы личного мифа. Тем не менее такое представление связано с потребностью соотнесения древних мифологических представлений и многовариативных принципов конфессионального понимания мира. Западноевропейские культуры прямо связаны с христианской мировоззренческой парадигмой, где значимость дохристианских религий становится наболевшей проблемой, интерес к научному исследованию мифологических традиций формулирует ценностные установки грядущего столетия.
Представленные доводы об актуальности романтической формации, безусловно, не являются исчерпывающими. Вместе с тем обращение к процессу становления культурной традиции позволяет не только обосновать значимость романтизма, но и осознать влияние эпохи романтизма на современность. Новизна исследования заключается в рассмотрении заявленной тематики через призму влияния мифологических и фольклорных сюжетов Востока на европейскую музыкальную культуру.
В статье мы ставили целью анализ влияния античной и древнеиндийской культур на становление романтического самосознания. Сделана попытка проследить динамику исторического процесса с последующим культурологическим восприятием данного феномена.
Воспитанному в духе Просвещения человеку уже сложно воспринимать Священное Писание как единственное свидетельство первоначала, и текст начинает рассматриваться как итог имагинативного начала. Миф написан языком символов, «миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ; и, уже будучи символом, он может содержать в себе схематические, аллегорические и жизненно-символические слои» (Лосев, 2001: 95). Символ, в свою очередь, выражает определенную идею и, следуя платоновскому ключу, имеет свою небесную душу с живущей в умопостигаемом мире идеей. Мифологические сюжеты заключают в себе многовариантные символические нотации, которые каждый раз прочитываются нами в новом смыслообразующем ключе, таким образом, внутренняя динамика взаимодействия символов между собой становится некой универсальной моделью постижения сферы эпоса.
Фаустианская эпоха, определенная О. Шпенглером, в узком смысле представляет Античность для западноевропейского человека сквозь историю греко-римского мира, которая оказала значительное влияние на риторику европейской культуры. Однако общепринятая фаустовская историческая модель вторична в контексте всемирной истории, поскольку является фантомом и может быть выражена лишь через эквивалентную хронологию событий отдельных культур, а не одной локальной культуры. При проведении границ в структуре мифа между религиозным мировоззрением и возможностью обоснования базовых хронологических рамок происходят изменения в представлениях о мифе в классической филологии, которая естественным образом вбирала в себя античные пласты греко-римского мира. Именно поэтому параллельно возникает вопрос об эквивалентности соотнесения современного дискурса с архаическим пониманием самими греками олимпийского пантеона богов и их причинно-следственных представлений общения с ними. Немецкий филолог Х.Г. Гейне представил оформленные разъяснения мифических сюжетов при всем разнообразии деталей в текстовых пластах, обнаружив устойчивые архетипы и структурные параллели распределения ролей между персонажами в комплексах сказаний.
Изъявление Геродота о том, что «Гомер и Гесиод сочинили для греков богов» (Вагнер, 2000), было дано в качестве одного из главных источников для реконструкции древних мифических представлений в соответствии с гомеровскими поэмами. В 1795 г. Ф.А. Вольф, немецкий исследователь Античности, издал книгу «Пролегомены к Гомеру» (1795 г.), ставшую точкой отсчета для последующих столетий относительно гомеровского вопроса. С помощью анализа и сопоставления внутренних элементов повествования, Ф.А. Вольф выявил различные хронологические пласты в античных текстах. Таким образом, гомеровские тексты являются результатом комбинирования продолжительной устной традиции поэтов эллинистического периода. Теперь «личность автора совершенно скрывается за его произведением» (Вагнер, 2000), разрозненность в образцах рапсодов более не воплощает античную цельность, но содержит в себе записанную хронологию собственных изменений: «позднейшие места в "Илиаде" и "Одиссее" показывают нам пример того, как при помощи готовых гомеровских оборотов создавались сносные изображения новых событий, хотя гомеровского духа тут уже совершенно не было» (Вагнер, 2000).
Элементы античной религиозной традиции оказываются дополнительно сопряжены, помимо олимпийской мифологии, с элевсинскими мистериями. Хтонические образы начинают выходить на первый план из тени олимпийской гармонии, и Дионис становится одним из центральных персонажей: «переход от классицизма к романтизму сопровождался повышением интереса к "темной стороне" античной культуры» (Вестбрук, 2009: 145). Феномен Диониса служит связующим звеном в противопоставлении аполлонического и дионисийского начала в работе Ф. Ницше
«Рождение трагедии из духа музыки» (1872 г.): «в оживлении подавленного дионисийского начала - оргаистического, телесного, спонтанного - Ницше видит выход из кризиса европейской культуры» (Матвейчев, 2021: 55).
Мыслители Йенского романтического кружка братья Шлегели, Новалис и Л. Тик формулируют идеи независимо от представителей немецкого идеализма. Создание нового романтического мировоззрения, преодолевающего противоположность между рационально-научным и образным началом искусства, ознаменовало первый этап в становлении немецкого романтизма, естественным образом приводя к анализу и сравнению европейских культур Нового времени и эллинской Античности. Ф. Шлегель сводит воедино дихотомию противоречий и формирует понятие романтической поэзии. Его ранние суждения в статьях «О ценности изучения греков и римлян» (1797 г.) и «Об изучении греческой поэзии» (1795-1796 гг.) разрабатывают идею создания нового мифа: «я утверждаю, что нашей поэзии недостает средоточия, каковым для поэзии древних была мифология, и все существенное, в чем современная поэзия уступает античной, можно выразить в словах: у нас нет мифологии» (Черничкина, 2016: 112).
Во второй половине XVIII столетия начинают поступать сведения об индийском эпосе, ставшем предисловием к восприятию параллельной мифологической традиции и изучению содержательного комплекса восточных культур. Основатель Бенгальского азиатского общества и индолог У. Джонс активно занимался изучением языковой и культурной традиции полуострова Индостан, опубликовав во второй половине XVIII в. серию лингвистических работ. В работе «Санскритский язык» (1786 г.) показывается сходство санскрита с латынью и греческим языком, а в статье «О богах Греции, Италии и Индии» автор одним из первых применяет сравнительный метод для мифологии. В языке санскрита отмечаются обширность содержания и поэтическая экспрессивность, свойственная образцовым языкам греческой и латинской культуры, способная отражать архаические стадии развития цивилизаций Древнего Востока: «санскрит стал эталоном, с которым поочередно сравнивались различные языки... <...> ...лингвисты подчеркивали не только свойственные санскриту архаичные черты, но и очевидные инновации» (Волошина, 2019: 81, 83). На Европейский континент попадают первые сведения об индийском эпосе на примерах комплексов «Рамаяны» и «Махабхараты», ставших прототипом античного мировосприятия цикличного времени и основой представления о происхождении индоевропейских языков: «.особое место в духовном мире народов Древнего Индостана занимала цикличная модель времени, которая верифицировалась словом cakra ("колесо")» (Поликарпов, 2018: 195).
В 1808 г. Ф. Шлегель издает книгу «О языке и мудрости индийцев» с видовым разбором древней религии и роли дуализма как системы религиозного мировоззрения: «в ней впервые был подробно изложен и показан на примерах метод сравнения языков. Через нее европейская наука познакомилась с санскритом. Сравнение с ним наглядно показало родство европейских языков между собой.» (Агеева, 2020: 136-137). В 1823 г. А.В. Шлегель публикует труд по переводу «Бхагават-гиты», одной из ключевых книг древнеиндийского эпического комплекса в зарождающемся европейском представлении: «если для мира Запада Гита стала символом Востока с его мудростью, то для самой Индии Гита - символ живой традиции, способной к обновлению и динамическому развитию» (Шевчук, 2008: 127). Ф. Шеллинг выдвигает в центр понимания природы мифа понятие символа, противопоставляя символический язык мифа схеме аллегории, которую в поисках сокрытого смысла невозможно прочитать напрямую: «Шеллинг стремится понять мифологию не схематически, не аллегорически, а символически: "схематическое" и "аллегорическое" синтезируются способностью воображения в символе» (Будюкин, Иванов, 2017: 34).
Вслед за понятием мифологии с опорой на представление о символе предлагается натурфилософское понимание. Начальная стадия мифотворчества не содержит в основе границы объективной реальности и сознательного взаимодействия, а производится коллективным бессознательным: «К.Г. Юнг, в отличие от З. Фрейда, опирался в своем учении на символическое толкование мифов и коллективные представления» (Марулис, 2018: 158). Новоявленные представления начинают сталкиваться с человеческой способностью порождать архетипы, относя мифологическое состояние к сновидческому сознанию, «в первую очередь они проявляются в сновидениях» (Марулис, 2018: 158). Теперь доминантой умопостигаемого становится представление о традиции, восходящей к одному религиозному мировоззрению: «.из культового прамифа как архетипического представления о дионисической жертве произошли религиозные обряды. <.> Именно глагольное сказуемое, представляя субъект прамифа как суждения. составляет зерно будущего мифического повествования» (Титаренко, 2012: 131, 132).
Филолог Г.Ф. Крейцер в труде «Символика и мифология древних народов, в особенности греков» «стремился показать, что древняя традиция определялась двусоставностью символа и мифа.» (Науменко, 1988: 50). Новые методологические установки по раскрытию мифа обнаружили
несводимость к единоличному творчеству, мифотворчество рождается в результате процесса, проистекающего из нескольких природных характеристик человека как такового. Логика фантасмагории мифа обусловлена стремлением человека к выражению фундаментальных смыслов своего бытия в социокультурном контексте: «роль и функции мифа для общества незаменимы...», позволяя «влиять на образование культур, цивилизаций, эпох.» (Ставицкий, 2019: 48, 49).
Подобно грамматике в языке, глоссономия образов мифа обнаруживает себя в пластах символического подтекста: «историческое развитие форм мифа приводит к превращению его в символическую форму, к появлению символической реальности как таковой» (Воеводина, 2011: 40). Первоначальное порождение мифологической структуры мыслится сообразно внутренней потребности индивида соизмерять природные отношения со своим собственным устройством, что является для древнего человека фундаментальной константой способа понимания устройства мира. В основе мифологии лежат иные смысловые единицы с последующей спецификой порождения ими исходного мышления и дальнейшей способностью истолкования его через символ: «символы, в свою очередь, являются носителями представления об объектах; символы непосредственно "означают" не вещи, а именно представление о них» (Шюц, 2003: 28).
Поиск параллельных путей движения от первоисточника, минуя античную культуру, порождает интерес к собственному языку как к другому. Понимание происходящего с культурой побуждает нас, сродни палеонтологу, способному отобразить облик и эволюцию исчезнувших организмов по сохранившимся фрагментам, провести параллели и обнаружить аналогии между цивилиза-ционными жизнями интересующих культур. Фольклорные мотивы приобретают высокое осознание посредством интуитивного мировосприятия уникальности мира каждой личностью, нежелание подчиниться строго установленным академическим законам приводит к разнообразию культурных форм еще не выраженного литературного наследия. Но такой подход отнюдь не был революцией, а выступал постепенным и естественным движением вперед, вызревающим в недрах предшествующего столетия. В 1806-1808 гг. А. Арним и К. Брентано опубликовали «Волшебный рог мальчика», ставший одним из первых собраний на основе фольклорного материала. Они целенаправленно начали собирать народные песни, поскольку мифическая традиция воспринималась как устное наследие: «.обращались с исходным фольклорным материалом, что подразумеваемая устной традицией имплицитная вариативность эксплицировалась ими согласно собственным художественно-поэтическим творческим принципам» (Есаулов, 2007: 172). В их творчестве ясно прослеживается еще одна характерная черта романтизма - интерес к народному сказанию, хотя до этого момента фольклор воспринимался как бытовая потребность и бродячий сюжет, тем не менее через авторскую интерпретацию он приобретал поэтизацию жанра и свое настроение.
Древние мифические образы не сообщают, а имеют перформативную природу, в этом смысле говорящий и говоримое не различаются: «сходство образа с объектом воспринимается как тождество» (Соколов, 1998: 57). В исходном коде формирующая способность находит выражение в высших выражениях - символах. В первоначальном образе нет ясной модальности выражения, словесное и изобразительное наслаиваются в нем пластами. В последовательно расположенном материале становится наглядно видно, что за образами древнеиндийских и античных богов проступают прообразы, и на этом материале «Юнг констатирует наличие в любой мифологической системе пласта образов, названного им архетипическим или слоем первообразов» (Рязанова, 2012: 7).
Ранее обнародованная теория Г.Ф. Крейцера с последующим теоретическим обоснованием бессознательного К. Юнга породила научный дискурс о прошлом европейской культуры и ее зависимости от древнеиндийской и ближневосточной (арийской или семитской) традиций. Однако от частных проявлений историческая динамика приобретала все большую политическую модальность: «прочная сцепка "знание - власть" была ключом к пониманию формирования, развития и современного состояния новоевропейского дискурса о Востоке. связывалась им с колониальными и позже неоколониальными интересами западных держав»1 (Возчиков, 2020: 31).
Архетип К. Юнга достигает глубинного уровня вневременной истории, в этом отношении люди взаимосвязаны коллективным бессознательным. Заложенная изначально в европейской истории перспектива приобретает линейный характер развития, хотя символы зрелых культур разнятся между собой, но на базовом уровне восходят к одним и тем же вечно сосуществующим архетипам. О. Шпенглер развивает затронутую ранее концепцию в собственной системе координат, где прасимвол не предполагает параллельного сосуществования культур и эволюцию диалога между ними, а угасает по мере умирания культуры, давая нам возможность лишь по косвенным предметам письменного наследия и памятникам архитектуры воспринять их смысловое значение из мира покоящихся цивилизаций.
1 Возчиков Д.В. Образ Востока в средневековой европейской культуре : учеб. пособ. для студентов вуза, обучающихся по направлению подготовки 41.03.03 «Востоковедение и африканистика». Екатеринбург, 2020. С. 31.
Форма круга очерчивает радиус мифологического времени, возникшего из ниоткуда и повторяющегося бесчисленное количество раз. Спиралевидная модель является более поздней вариацией первоначального образа, она использовалась греками в хронологической модели меры времени - олимпиадах. Однако из-за блуждающей ориентации в календарной системе координат такая форма изначально не может быть пережита фаустовским человеком. В произведении дидактического жанра «Труды и дни» (VIII в. до н. э.) Гесиод вводит понятие золотого века и закладывает спиралевидную модель развития истории. Изложенная в статье И. Гете «Эпохи духа» (1817 г.) потенциальная логика культурного процесса - предвремя (Vorzeit), раннее время (Frühzeit), позднее время (Spätzeit) и цивилизация (Zivilisation) - спустя столетие диктует перспективу развития уже нового мыслителя. Поскольку исторический взгляд западной культуры сфокусирован на себе, то из-за исторической отдаленности культуры Древней Греции и Индии остаются неосознанными: «из всей картины миростановления, как его воспринимает фаустовское зрение, мы рассматриваем только малое морфологическое целое, истории высшего человечества, охватывающей немногим более 6 000 лет, и не касаемся глубокой проблемы симметрии всех этих образований» (Шпенглер, 1998: 181).
Неспособность считывать физиогномику в общей картине мирового становления формирует картину европейского рационального знания, не принимая во внимание совокупную динамику исторического ландшафта. Прасимвол для О. Шпенглера выступает причиной образа мира, каждая новоявленная культура имеет дело с образами, и потому природа всегда возникает в сознании определенного представителя культуры. В таком прочтении природа мыслится каждый раз как произведение чуждой культуры, понимание внешнего восприятия первоосновы возможно лишь через постижение прасимвола инородной культуры, и потому нет ничего естественного для носителя, неизменно смотрящего через призму собственной культуры.
Метафорическим выражением одиночества выступают сумерки для фаустовского человека, аполлоновский человек воспринимает полдень явлением полноты сияния жизни, заставляя античного человека воспринимать цикличность времени дефиницией вечного возвращения на круги своя. Существование мифологического времени убирает люфт свободы случиться новому и делает возможным для однажды произошедшего события повторяться бесконечное число раз. О. Шпенглер использует Вальхаллу1 и Олимп как аналогию двух мифологических центров притяжения германо-скандинавской и античной мифологии, если в первом случае небесный чертог олицетворяет своей сущностью постоянные сумерки, скрывающие в глубине пространства очертания предметов, то дневной образ Олимпа отсылает к полноте проявленности границ. Р. Вагнер в «Сумерках богов» (четвертая часть тетралогии «Кольцо нибелунга») синхронно с О. Шпенглером растворяет последние достижения современной цивилизации в забвении кабинета Фауста, тем самым предрекает неминуемую гибель небесного оплота вкупе с индивидуализмом западноевропейской культуры: «Валгалла не привязана к определенному месту. Потерянная где-то в беспредельности со своими нелюдимыми богами и богатырями, она представляется огромным символом одиночества» (Шпенглер, 1998: 280). Отныне протяженность фаустовской эпохи утрачивает перспективу развития, и оперная партия для «солирующего дуэта» О. Шпенглера и Р. Вагнера сливается в унисон для каждого индивида западноевропейской истории: «Зигфрид, Парсифаль, Тристан, Гамлет, Фауст - это самые одинокие герои всех культур» (Шпенглер, 1998: 280), поскольку «у Вагнера идея гибели индивидуалистической культуры проходит через все его сочинения.» (Хренов, 2021: 264).
Стремление воссоздать аутентичную атмосферу Древней Греции, но уже на романтических канонах современности приводит архитектора Л. фон Кленце к концепции «баварского эллинизма» и заложения Вальхаллы близ Регенсбурга, соответствующей замыслу баварского короля Людвига I в искомом для всего народа скрепляющем символе под сводами последнего оплота германских героев. Географическая идентичность выносит на поверхность суждение о Мюнхене как о новых Афинах на Изаре, архитектура Вальхаллы воспроизводится по античным образцам древнегреческого стиля, в фаустовском прочтении Берлинский университет и Остров музеев2 возводятся на исторический пьедестал наравне с Афинами3. Хотя временная параллель, безусловно, ставит Вальхаллу и Парфенон по разные стороны аполлонической и фаустовской культуры, общегерманский пантеон героев стремится выразить романтический симбиоз пифагорейского воззрения и гомеровского эпоса.
Представления о мифологической традиции и сюжетах во многом дали важнейший импульс для формирования романтического мироощущения с последующими изменениями восприятия мифа не как исторического прошлого, а как доминанты творчества байронической личности.
1 Вальхалла (нем. Walhalla) - небесный чертог павших героев согласно скандинавской и германской мифологии.
2 Музейный остров - ансамбль берлинских музеев на острове Шпреинзель.
3 Афины на Шпрее - так называли Берлин благодаря Музейному острову и шедеврам древнегреческого искусства в XIX в.
Потребность соотнесения мифологических фантасмагорий с важнейшими конфессиональными принципами поликультурного мира сыграли ключевую роль в обращении представителей романтической эпохи к собственной устной традиции и поиску источника вдохновения в архаических пластах народных сказаний. Заложенная внутри романтической эпохи мифологема воспринималась через единство словесных и визуальных элементов, которые значительно повлияли на неоромантическое прочтение мифологической традиции в ХХ в.
Список источников:
Агеева В.Е. Монография Фридриха Шлегеля «О языке и мудрости индийцев» и ее влияние на лингвистические исследования в XIX в. // Stephanos. 2020. № 5 (43). С. 136-141. https://doi.org/10.24249/2309-9917-2020-43-5-136-141.
Будюкин Д.А., Иванов А.Г. Реабилитация мифа в эпоху романтизма // Вестник Челябинского государственного университета. 2017. № 1 (397). С. 31-36.
Вагнер Р. Начала поэзии. Эпос: Гомер и Гесиод // Баумгартен Ф., Поланд Ф., Вагнер Р. Эллинская культура. Минск; М., 2000. С. 160-189.
Вестбрук Ф. Дионис и дионисийская трагедия. Вячеслав Иванов: филологические и философские идеи о дионисий-стве. Мюнхен, 2009. 312 с.
Воеводина Л.Н. Миф как символическая система // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2011. № 6 (44). С. 39-44.
Волошина О.А. Роль санскрита в становлении лингвистической теории Ф.Ф. Фортунатова // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2019. № 3 (180). С. 81-88. https://doi.org/10.15393/uchz.art.2019.313.
Есаулов А.И. Рецепция народного текста у Арнима и Брентано: возникновение субъекта речи как элемента романтического варианта продолжения традиции // Новый филологический вестник. 2007. № 2 (5). С. 172-177.
Лосев А.Ф. Диалектика мифа / тост., подгот. текста, общ. ред. А.А. Тахо-Годи, В.П. Троицкого. М., 2001. 558 с. Марулис Д. История определения античной греческой мифологии // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. 2: Филология и искусствоведение. 2018. № 1 (212). С. 151-162.
Матвейчев О.А. Аполлоническое и дионисийское: жизнь и судьба одной известной метафоры // История философии. 2021. Т. 26, № 1. С. 53-61. https://doi.org/10.21146/2074-5869-2021-26-1-53-61.
Науменко А. Второе открытие гриммовских сказок // Гримм Я., Гримм В. Сказки. Эленбергская рукопись / пер., вступ. ст. А. Науменко. М., 1988. С. 9-95.
Поликарпов С.С. Направленность времени в «картине мира» древних индийцев (по эпосу «Махабхарата» и «Рамаяна») // Верхневолжский филологический вестник. 2018. № 2. С. 191-198.
Рязанова С.В. Роль теории архетипов в анализе мифа // Вестник Пермского университета. История. 2012. № 3 (20). С. 7-16.
Соколов В.В. Мировоззренческие константы древнейших мифологий // Философия и общество. 1998. № 5. С. 50-103. Ставицкий А.В. Роль мифа в современном обществе // Ценности и смыслы. 2019. № 3 (61). С. 47-60. https://doi.org/10.24411 /2071 -6427-2019-10068.
Титаренко С.Д. «Фауст нашего века»: мифопоэтика Вячеслава Иванова. СПб., 2012. 654 с.
Хренов Н.А. Бетховен и Вагнер как две стадии в становлении культуры идеационального типа // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2021. Т. 22, № 1. С. 253-266. https://doi.org/10.25991/VRHGA.2021.22.1.016. Черничкина А.А. Философия культуры Фридриха Шлегеля // Философские науки. 2016. № 1. С. 108-121. Шевчук М.А. Взаимодействие социокультурных систем на примере судьбы священного текста Бхагавад-Гиты // Вестник Томского государственного университета. История. 2008. № 1 (2). С. 110-128.
Шпенглер О. Закат Европы / вступ. ст. и коммент. Г.В. Драча, Т.В. Веселой, В.Е. Котляровой. Ростов н/Д., 1998. 637 с. Шюц А. Символ, реальность и общество // Культурология. 2003. № 1 (24). С. 25-86.
References:
Ageeva, V.E. (2020) Monograph by Friedrich Schlegel "On the language and wisdom of Indians" and its influence on linguistic research in the 19th century. Stephanos. (5), 136-141. Available from: doi:10.24249/2309-9917-2020-43-5-136-141. (In Russian) Budiukin, D.A. & Ivanov, A.G. (2017) The rehabilitation of myth in the epoch of Romanticism. Bulletin of Chelyabinsk State University. (1), 31-36. (In Russian)
Chernichkina, A.A. (2016) Friedrich Schlegel's philosophy of culture. Russian Journal of Philosophical Sciences. (1), 108-121. (In Russian)
Esaulov, A.I. (2007) Reception of the folk text by Arnim and Brentano: the emergence of the subject of speech as an element of the romantic version of the continuation of tradition. The New Philological Bulletin. (2), 172-177. (In Russian)
Khrenov, N.A. (2021) Beethoven and Wagner as two stages in the development of ideational culture. Review of the Russian Christian Academy for the Humanities. 22 (1), 253-266. Available from: doi:10.25991/VRHGA.2021.22.1.016. (In Russian) Losev, A.F. (2001) Dialectics of myth. Moscow, Mysl. (In Russian)
Maroulis, D. (2018) Interpretations of the ancient Greek mythology. Vestnik Adygeiskogo Gosudarstvennogo Universiteta. Ser. 2: Filologiya i Iskusstvovedenie. (1), 151-162. (In Russian)
Matveychev, O.A. (2021) Apollonian and Dionysian: The life and fate of a famous metaphor. History of Philosophy. 26 (1), 53-61. Available from: doi:10.21146/2074-5869-2021-26-1-53-61. (In Russian)
Naumenko, A. (1988) The second discovery of Grimm's fairy tales. In: Grimm, J. & Grimm, W. Fairy tales. Elenberg manuscript. Moscow, Kniga, 9-95. (In Russian)
Polikarpov, S.S. (2018) Time focus in "the World Picture" of Ancient Indians (According to the epos "Mahabharata" and "Ramayana"). Verhnevolzhski Philological Bulletin. (2), 191-198. (In Russian)
Ryazanova, S.V. (2012) The theory of archetypes' role in myth's analysis. Perm University Herald. History. (3), 7-16. (In Russian) Schutz, A. (2003) Symbol, reality and society. Culturology. (1), 25-86. (In Russian)
Shevtchook, M.A. (2008) Interaction the social-cultural systems by the example of destiny of sacred text of "Bhagavat-Gita". Tomsk State University Journal of History. (1), 110-128. (In Russian)
Sokolov, V.V. (1998) Worldview constants of ancient mythologies. Philosophy and Society. (5), 50-103. (In Russian) Spengler, O. (1998) The Decline of the West. Rostov-on-Don, Fenix. (In Russian)
Stavitskiy, A.V. (2019) The role of myth in modern society. Values and Meanings. (3), 47-60. Available from: doi:10.24411/2071-6427-2019-10068. (In Russian)
Titarenko, S.D. (2012) "Faust of our century": Mythopoetics of Vyacheslav Ivanov. Saint Petersburg, Petropolis. (In Russian) Voevodina, L.N. (2011) Myth as a symbolic system. The Bulletin of Moscow State University of Culture and Arts. (6), 39-44. (In Russian)
Voloshina, O.A. (2019) The role of Sanskrit in the development of F.F. Fortunatov's linguistic theory. Proceedings of Petrozavodsk State University. (3), 81-88. Available from: doi:10.15393/uchz.art.2019.313. (In Russian)
Wagner, R. (2000) The beginnings of poetry. Epic: Homer and Hesiod. In: Baumgarten, F., Poland, F. & Wagner, R. Hellenic culture. Minsk, Harvest; Moscow, AST, 160-189. (In Russian)
Westbrook, F. (2009) Dionysus and Dionysian tragedy. Vyacheslav Ivanov: Philological and philosophical ideas about Dio-nysianism. Munich, Sagner. (In Russian)
Информация об авторе В.С. Давыдкин - аспирант кафедры философии им. А.Ф. Шишкина, Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД Российской Федерации, Москва, Россия.
Конфликт интересов:
автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author V.S. Davydkin - PhD student, A.F. Shishkin Department of Philosophy, Moscow State Institute of International Relations (University) of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation, Moscow, Russia.
Conflicts of interests:
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию / The article was submitted 27.11.2023; Одобрена после рецензирования / Approved after reviewing 25.12.2023; Принята к публикации / Accepted for publication 23.01.2024.
Автором окончательный вариант рукописи одобрен.
