CC BY
98МИФЫ
Археология на службе национальной идее (на примере археологических находок в Семиречье)*
Ребекка Бирдмор
Ключевые слова: артефакты, герб, «золотой человек» из Есика, казахи, материальная культура, национализм, национальная идентичность, петроглифы Тамгалы, саки, символы, удревление казахской государственности, этничность.
Не каждый сегодня сможет ответить на такой, казалось бы, простой вопрос: «Ктоже мы такие — казахстанцы?» Требуется время и определённое историческое развитие, чтобы решить проблему самоидентификации.
Нурсултан Назарбаев1
Не освободительная борьба поместила республику Казахстан на политической карте мира, не идеалам отцов-основателей она обязана своим существованием. При распаде СССР независимость свалилась на руководство страны, как снег на голову. Перед правящей элитой и её лидером, президентом Н. Назарбаевым, стала задача построения государства, способного ответить на экономические и
Ребекка Бирдмор (Rebecca Beardmore), магистр археологии. Университет Сент-Эндрюс (Шотландия, Великобритания).
* Материалы данного исследования были первоначально представлены в докладе на конференции «Центральная Азия и Кавказ: полевые исследования» (“Central Asia and the Caucasus: Explorations from the Field”), проходившей 10—11 ноября 2006 года в Университете Сент-Эндрюс. Пользуюсь случаем поблагодарить за поддержку и содействие в публикации статьи на русском языке Юлию Гужвенко (Барнаульский государственный педагогический университет).
политические вызовы современного мира, — задача, не утратившая актуальности и сегодня. Среди первоочередных направлений государственной политики были создание жизнеспособной конституции, обеспечивавшей бы бесперебойное функционирование правовой, политической и дипломатической структур, а также экономические реформы, привлечение инвестиций, развитие торговли и сферы услуг. Можно много спорить об эффективности этой политики, но факт остается фактом: бывшая КазССР с её условными внутрисоюзными границами стала суверенным государством, получившим международное признание, а 15 млн человек, проживающих на этой территории, — его гражданами. Но существует ли «казахстанская идентичность»? И если да, то кем и для кого она создавалась / создается?
Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо понять и механизм становления казахстанской государственности, и то, как руководство страны формирует национальную идентичность её граждан. Последние могут принимать или игнорировать навязываемый им «сверху» проект, выстраивая сходные или же совершенно иные идентичности.
На общегосударственном уровне важную роль в конструировании идентичности играет археология, то есть материальная культура прошлого. Сами артефакты немы, и поэтому от их лица говорят наши современники, используя данные об их происхождении и культурной принадлежности в своих идеологических баталиях. Для правящих элит археология служит мощнейшим аргументом в пользу культурной гомогенности подвластных им территорий — свидетельством того, что Э. Геллнер называл «высокой культурой»2. Политическая подоплека археологии была вскрыта, например, Э. Шерраттом на материале выставки 1980 года в Австрии, где галлыптатская культура (железный век) была подана как «ранняя форма европейского единства»3. Шерратт подчеркивает, что на восприятие материальной культуры широкой публикой влияют не столько археологи, сколько те, кто организует и оплачивает выставки — чему Казахстан служит отличным примером. Однако государство не может безраздельно контролировать интерпретацию археологических данных и полностью подчинять их собственным политическим задачам. На поле археологии действуют и другие акторы: политические партии, общественные группы, наконец, сами учёные. Борьба за толкование научных данных, идущая между этими силами, играет ключевую роль в дебатах о национальной идентичности в Казахстане. От отношений между ними непосредственно зависит то, чем является и чем может стать археология как наука. И сказанное относится не только к Казахстану.
Задача настоящей работы — обозначить место археологии в политике идентичностей в Казахстане, в частности, показать, как правительство, действуя в весьма сложной демографической ситуации, использует памятники материальной культуры и археологическую символику для пропаганды национального единства. Наше исследование основывается на материалах, собранных в Семиречье (юго-во-сток Казахстана), регионе с богатым культурным и природным наследием (рис. 1). Здесь на территории в 235 680 км2 соседствуют альпийские луга, хвойные леса, степи, полупустыни и пустыни. В Семиречье представлены самые разные археологические культуры, кочевые и осёдлые, от палеолита до наших дней. Там же находится Алматы (Алма-Ата), бывшая столица и самый крупный город страны, а в нём располагаются Национальный институт археологии и большинство национальных и международных организаций, работающих с культурным наследием. Таким образом, Семиречье представляет собой плодотворную почву для археологии в самых разных её аспектах — чисто академическом, политическом и практическом.
Рис. 1. Центральная часть Семиречья.
Источник: http://mtermapsite.narod.nl/kazalistan/kazalistan5_4.html
Что такое нация? (взгляд из Казахстана)
Э. Геллнер обратил внимание на то, что появление национализма не обязательно присуще процессу образования национального государства (nation-state)4. И, хотя националистические чувства действительно рождают нацию, национализм не описывается автоматически в тех же терминах, как и национальное государство. Национализм, утверждает он, есть политический принцип, согласно которому политическая целостность должна совпадать с целостностью национальной, этнические границы не должны пересекаться с политическими5. В Казахстане, как мы увидим ниже, это националистическое кредо было грубо нарушено: на момент образования государства титульная нация составляла в нём меньшинство населения. Развивая геллнеровскую концепцию национализма как политического принципа, Дж. Брёйи идёт дальше: национализм сам по себе форма политики, а вовсе не состояние сознания. Нет никакой «национальной идентичности», а есть потребность в политическом суверенитете в рамках национального государства, окружённого другими такими же государствами, — вот с ёё-то появлением и становится первостепенным вопрос о том, что нация должна быть независимой, отличной от соседей и состоявшейся как отдельная политическая единица6. Каждое национальное государство определено географически, в пространстве, и в рамках этого пространства действует политическая система, единолично контролирующая экономические, культурные и социальные аспекты жизни. Идея «воображаемого сообщества» нации (Б. Андерсен) помогает государству управлять своими гражданами и укреплять политическое единство подвластных земель. Чтобы понять, как этот механизм работает и воспринимается в Казахстане, нам нужно сначала обратиться к историческим корням и концептуальной специфике того, что в Казахстане называют нацией.
Каждое современное (modern) государство имеет дело с идеей нации, но по-своему. Более того, представлять себе нацию как однородную группу граждан, в дружном порыве ощутивших себя единым целым 7, было бы слишком большим упрощением. Последнее особенно касается Казахстана, немалая часть населения которого оказалась на его территории вынужденно, в результате сталинских депортаций. Казахстанское гражданство не обязательно предполагает осознанный выбор места проживания или культурной идентичности. В результате постсоветских пертурбаций многие жители страны остро переживают свою потерянность, чувствуют себя лишёнными родины, что
выразилось в массовой миграции многих этнических групп после 1991 года.
В следующей части статьи я дам краткий обзор истории становления казахстанской нации, а также советских представлений об эт-ничности и национализме.
Политическая история казахстанской нации. В истории Казахстана до 1991 года природная среда и род занятий её обитателей — земледелие или скотоводство — играли роль несравнимо большую, чем четкие политические границы или национальное самосознание. Вплоть до вхождения казахстанских земель в состав России населявшие их кочевники делились на три группы, занимавшие очень различающиеся по природным условиям юг, центр и запад будущего Казахстана. То были соответственно Старший, Средний и Младший жузы8. На той же территории обитали немногочисленные земледельцы. Достаточно аморфные жузы состояли из более чётких родоплеменных структур. Во главе родов стояли и ханы, избиравшиеся из членов рода, и султаны (или тюре), возводившие свою генеалогию к Чингисхану. Они не были частью родоплеменной системы — род символически «принадлежал» им. В 1845 году институт ханской власти был ликвидирован, территория Казахстана стала застраиваться городскими поселениями, началась русификация местного населения. Правда, при царском режиме этот процесс ограничивался обрусением казахской элиты и не предполагал массового оседания кочевников, характерного для советских времен. В тот же период сформировались основные политические течения среди казахов, до сих пор не утратившие своей актуальности. Ш. Акинер назвала три наиболее значимых движения «просветителями», «консерваторами» и «буржуазными националистами»9. Все они рекрутировали своих сторонников среди первого поколения казахской элиты, получившего образование на русском языке. Первые верили в прогрессивную роль русской культуры для Казахстана, вторые воспевали ушедший «золотой век» вольной и славной кочевой жизни, третьи же в исламе видели определяющую черту заново определяющейся этнической группы, охватывающей всех кочевников на территории будущего Казахстана.
Советский период, когда Казахстан стал сначала автономной, потом союзной республикой, ознаменовался более жёсткой политикой культурной и политической унификации. Из казахов делали оседлых земледельцев, а мощные образовательные программы были призваны воспитать их «правильными» гражданами единого СССР. Советская «национальная идея» окончательно оформилась в годы Великой Отечественной войны: верность государству важнее верно-
сти роду, а региональные различия — ничто по сравнению с чувством принадлежности к советской Родине. Эта идея проявила себя не только в ходе войны (см. специальную экспозицию в Центральном государственном музее Республики Казахстан в Алма-Ате, посвящённую павшим в боях), но и в массовыхдепортациях и переселениях 1940-х — 1960-х годов. Сотни тысяч людей перемещались туда, где, как предполагалось, они могли принести наибольшую пользу союзной экономике, как было, например, при освоении целинных земель. Не имело никакого значения, откуда прибывали целинники — важны были лишь их советское гражданство и задача, которую перед ними ставили партия и правительство.
Старт демократизации в Казахстане был дан в 1986 году, когда первый секретарь республиканской компартии казах Д. Кунаев был смещён и на его место назначили русского Г. Колбина. Последовавшая за этим студенческая демонстрация переросла в беспорядки. В итоге в 1989 году на пост первого секретаря снова поставили казаха — Н. Назарбаева. Тогда же были заложены предпосылки для создания независимого и де-юре демократического государства, появились оппозиционные КПСС партии, например, «Азат» (Свобода) и «Алаш» (названная в честь легендарного прародителя казахов). 16 декабря 1991 года, получив почти 100 % голосов избирателей, Н. Назарбаев становится президентом Казахстана, каковым он и остаётся до сегодняшнего дня.
Этничность в СССР. Новая советская идентичность не ограничивалась лояльностью к союзной «Родине». Нельзя забывать и о графе «национальность». Административное разделение всего населения (и, частично, территории) страны по национальному признаку — одно из возможных решений проблемы, с которой сталкиваются все правители очень больших государств. Какие полномочия делегировать местной («туземной» по происхождению) власти, чтобы облегчить бремя центральной администрации и при этом избежать распада страны? В Римской империи, например, самоуправляющиеся муниципалитеты получали «мандат» на власть от Рима и таким образом становились элементом имперской системы. Царская администрация, интегрируя кочевые общества в общеимперскую политическую систему (ликвидация ханств), в то же время опиралась на существующие родоплеменные структуры; сходным образом действовали англичане в Африке. Категория национальности впервые вводится в конце XIX века: по итогам переписи 1897 года все подданные царя были распределены по 146 национальностям. При этом решающим критерием был родной язык респондентов. С этой даты начинается
обсуждение и осмысление этногенеза кочевых народов Центральной Азии.
При советской власти категория «национальность» претерпела существенную эволюцию. В 1905—1917 годах Ленин противопоставлял русских как господствующую группу и другие, подчинённые ей, народности империи и настаивал, что последние имеют право на полное национальное самоопределение, вплоть до создания собственного государства. Наиболее свободная, то есть до известных пределов позволявшая индивидам самим определять свою этническую идентичность, советская перепись 1926 года выявила 194 национальности; основанием классификации, как и прежде, был родной язык10. В СССР, в отличие от Российской империи, этничность стала одним из ключевых критериев административно-территориального деления страны, а идея «этноса» — политической силой. Надо заметить, что в советской «национальности» смешивались гражданская идентичность и этническая в западном её понимании, но этническая стояла на втором месте после союзной.
Сталинское определение нации добавило к родному языку дополнительные критерии — общность территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры11. Однако ни одна из этих характеристик не является определяющей: например, казах мог считаться казахом, даже если он проживал за пределами Казахстана. Самое главное в сталинском определении — его телеологичность: элементы национальной / этнической идентичности по определению самовоспроизводятся. После войны Сталин заставил целые народы нести ответственность за измену родине, в результате помимо политического измерения «национальность» приобрела моральное и социологическое измерения, а в позднесоветские годы добавилась ещё и идеализация «народной» культуры и искусства. С начальственной точки зрения это казалось хорошим решением: каждая национальность гармонично развивается, одновременно обогащая культурную и экономическую жизнь Союза. Однако укрепление национальных границ открыло дорогу их политизации в будущем. Ю. Андропов осознавал эту проблему, однако серьезно заняться её решением ему уже не довелось. Смещение Д. Кунаева и назначение Г. Колбина показывают, что М. Горбачев попытался продолжить андроповскую линию, но без особого успеха, так как на республиканском уровне национализм стал силой, с которой уже нельзя было не считаться.
Этничность и национальная идентичность в современном Казахстане: понятийная схема. Важно подчеркнуть, что автономия союз-
ныхреспублик — «национальныхгосударств» внутри СССР — допускалась лишь при условии неослабного идеологического и политического контроля со стороны Центра. Хотя отдельная «национальность» считалась социальным и моральным целым со своим особым «лицом» и «характером», каждый конкретный советский гражданин, в какой бы точке Союза он ни находился и к какой национальности бы ни принадлежал, должен был строить светлое коммунистическое будущее. Эти противоречия советского подхода к рассматриваемым проблемам частично сохраняются и в современной национальной политике Казахстана, и следствием их является излишне идеологизированное видение демографической и культурной ситуаций в стране.
В советский период Казахстан определялся этнически как «на-ция-государство» с правом самоуправления, но политически контролируемое Центром. Развитие казахской культуры и этнической идентичности было в интересах союзных властей, так как способствовало политической сплоченности республики, а значит, и СССР в целом. Способствовало оно и росту этнического самосознания среди казахской интеллигенции. Однако население Казахстана никогда не было моноэтничным — напротив, в результате послевоенных депортаций и приезда целинников оно стало фантастически пестрым. После 1991 года национальные границы совпали с политическими. Таким образом, следует различать два значения слова «Казахстан»: с одной стороны, это географическая, историческая и этническая родина казахского народа, с другой — политическое образование, все обитатели которого являются гражданами, членами казахстанской нации независимо от их этнической принадлежности. В рамках одной административноправовой системы действуют и национальный, и этнический принципы, идеологически и политически совершенно различные. Ярким образом этой ситуации можно считать казахстанский паспорт с его отдельными графами для гражданства и национальности.
Язык, фольклор и материальная культура как инструменты национального строительства: политика и реальность
Идентичности конструируются с помощью инструментов культуры, которые, в свою очередь, меняются под влиянием ими же творимых идентичностей. В аналитических целях выделим три таких инструмента: язык, фольклор и материальную культуру. Ключевую роль языка не устают подчёркивать и Андерсон, и Геллнер, когда они размышляют о том, как создаются национальные чувства и националь-
ное сознание12. Геллнер также утверждает, что национализм «наступает под знаменем народной культуры»13, но на деле навязывает обществу не её, а «высокую культуру». Идеализированная версия некой «исконной» культуры получает официальную поддержку государства, стремящегося создать у своих граждан чувство приобщённости к ней, даже если образ жизни (обычно сельский), ассоциируемый с этой культурой, имеет мало общего с реальным образом жизни большинства приобщаемых. В Казахстане мы имеем дело с идеализацией кочевничества.
Когда же дело касается материальной культуры, очень важна как раз роль археологии. Ведь этнические символы — это материальные объекты, извлечённые из практического мира14, вырванные из исторического и культурного контекста. В их представление и интерпретацию — например, в Центральном государственном музее Казахстана — включены и другие культурные формы, тот же язык. Так, родословная казахского народа описывается только по-казахски, тогда как таблички к остальным экспонатам двуязычные.
Правительство Казахстана стремится создать нацию, ощущающую себя единым целым, с устойчивой политической и экономической системами — суверенную нацию, способную на равных взаимодействовать с другими подобными образованиями. Поэтому официально территориальная общность и гражданская лояльность считаются более важными, чем этническая принадлежность. Однако на поверку в действиях правительства явно просматривается стратегия «казахизации». Е. Карин и А. Чеботарёв определяют последнюю как продвижение властями, на словах поддерживающими идею многонационального Казахстана, этнической казахской культуры в качестве господствующей модели национальной идентичности15. При изучении процесса «строительства» нации нужно смотреть не только на действия властей, но и на реакцию населения. Пусть большинство граждан не связано с ка-кой-либо политической программой, они всё же представляют себе политическую ситуацию в стране и не менее активно, чем власть, реализуют альтернативные проекты идентичности, не обязательно националистические. С другой стороны, хотя власть в Казахстане не обладает монополией на создание и интерпретацию культурных символов и маркёров идентичности, она имеет возможность наиболее ярко представлять те и другие в публичном пространстве внутри страны и за рубежом. Чей это символ? Элементом какого проекта он является? Какие народы представлены в официальной версии казахстанской нации? Кто показан в искажённом виде или вообще исключён? Об этих вопросах никогда нельзя забывать.
Ещё одно важное измерение национального строительства в Центральной Азии, игнорируемое большинством исследователей, — это гендер. Н. Мегоран справедливо замечает, что конструирование национальной идентичности всегда гендерно окрашено16. Так, недостаточно просто констатировать факт массового переименования улиц в постсоветском городе Алматы; надо обращать внимание и на то, чьими именами заполняется топография города, а это в большинстве своём имена мужчин-казахов. Вообще в новейшей истории региона гендер играет очень важную роль: женская эмансипация и равенство полов — прежде всего в праве на образование17 — считались одним из важнейших достижений советской власти. Возрождение ислама после 1991 года поставило эту политику под вопрос: вчастно-сти, в Казахстане на официальном уровне обсуждается легализация многожёнства, запрещённого в СССР18.
Ещё раз подчеркнём: Казахстан очень и очень далёк от идеала моноэтнического государства. Даже если не учитывать мельчайшие меньшинства, насчитывавшие, согласно данным первой национальной переписи, 166 342 человека (плюс ещё один человек, вообще отказавшийся указать свою этническую принадлежность)19, то и тогда население страны распределялось в 1999 году на 25 этнических групп, и на долю казахов приходилось лишь немногим более половины всего населения (табл. 1).
Столь же сильно казахстанцы различаются по формам деятельности: с одной стороны, горожане, занятые в промышленности и сфере услуг, с другой, оседлое сельское население, сконцентрированное в основном в секторе мелких крестьянских хозяйств и, особо, скотоводы, сезонно перемещающиеся между летними и зимними пастбищами. Советская политика обобществления скота и принудительного оседания кочевников сильно сократила поголовье скота, но разведение овец, лошадей и крупного рогатого скота всё равно остается достаточно прибыльным занятием.
Таблица 1
Этнический состав населения Казахстана в 1999 году
Этническая группа Численность (чел.) Численность б процентах
1 2 3
Казахи 7 985 039 53,40
Русские 4 479 618 29,95
Украинцы 547 052 3,65
Окончание табл. 1
1 2 3
Узбеки 370 663 2,47
Немцы 353 441 2,36
Т атары 248 952 1,66
Уйгуры 210 339 1,40
Белорусы 111 926 0,74
Корейцы 99 657 0,66
Азербайджанцы 78 295 0,52
Поляки 47 297 0,31
Дунгане 36 945 0,24
Курды 32 764 0,21
Чеченцы 31 799 0,21
Т аджики 25 657 0,17
Башкиры 23 224 0,15
Молдаване 19 458 0,13
Ингуши 16 893 0,11
Мордва 16 147 0,10
Армяне 14 758 0,09
Греки 12 703 0,08
Кыргызы 10 896 0,07
Болгары 6915 0,04
Лезгины 4616 0,03
Туркмены 1 729 0,01
Всё население 14 953 126 100,0
Составлено по: Masanov N. Perceptions of Ethnic and All-National Identity in Kazakhstan // N. Oka (ed.). The Nationalities Question in Post-Soviet Kazakhstan / Institute of Developing Economies, Japan External Trade Organization, 2002. P. 19
Многие улицы Алматы названы именами казахских музыкантов, артистов, писателей, в городе воздвигнуты памятники выдающимся деятелям казахской народной культуры. Новые «красные дни календаря» посвящены событиям и персонажам казахской истории20, государство финансирует празднества в их честь. В первую очередь нынешним правительством страны пропагандируются те, кого можно назвать фолк-героями казахов. На эту роль выдвигаются не столько именитые ученые или политики, сколько образцовые носители «тра-
диционного» образа жизни, призванные подавать пример верности «исконным» культурным нормам. Что и как есть, как ставить юрту, как танцевать или одеваться — соответствующие казахские традиции активно восстанавливаются или изобретаются21, причем в отличие от того, как их преподносят, они вовсе не составляют внутреннюю, глубинную и естественную, часть культурной жизни группы. Они адресованы вовне — сознательно используются для того, чтобы показать, что значит быть членом данной этнической группы, выразить связь с другими в группе и «презентироваться» перед не входящим в группу.
Изучавший греческих фольклористов-националистов М. Херц-фельд выдвигает на первый план в фольклоре его политическую сторону22. По мнению Херцфельда, представление об идеальном порядке прошлого и «структурная ностальгия» по нему — это реакция на «суровый опыт беспокойного настоящего». Трения между различными группами приводят к тому, что каждая из них стремится утвердить и укрепить свою идентичность; тогда в случае открытого конфликта у неё больше шансов отстоять свою цельность и самостоятельность. На самом же деле, пишет М. Херцфельд, этнические группы тысячами нитей связаны друг с другом, люди создают свои идентичности в свете восприятия их «другим» и в ответ на такое восприятие. Традиции же можно считать практическим выражением фольклора: с их помощью проект идентичности, легитимированный отсылками к истории, разыгрывается в физических действиях.
Сама идея «корней» и исторической преемственности играет огромную роль в успешном конструировании национальной и этнической идентичности. Традиции и обычаи скорее получают признание, когда возводятся к столь отдалённым временам, что могут быть представлены вечными. Тогда, соблюдая их, люди будут думать, что в точности повторяют действия своих предков из «золотого века». Логика здесь проста: если некий обычай донесён до нас через века в неизменном виде, значит, он и вправду принадлежит к изначальной, первозданной культуре народа, пережившей исторические испытания (в случае Казахстана — напор советской цивилизации), и может выступать опорой групповой идентичности и солидарности.
Государство предоставляет помещения, где можно собираться на встречи, и некоторые денежные средства официальным представителям всех этнических групп, проживающих в Казахстане, в целях сохранения и развития их культуры23. Однако делается это скорее для проформы, а реальную поддержку получают лишь казахские этнические проекты. В качестве примера можно привести скачки в Тал-дыкоргане (Семиречье) в июле 2002 года. Весь день на городском
ипподроме джигиты соревновались в традиционных видах конного спорта. Милицейская охрана, У1Р-юрта из белого войлока, декорированная казахским орнаментом, — всё показывало официальный характер мероприятия.
«Действенность этнической идентичности зависит как от фактов прошлого, так и от запросов, возникающих в контексте структур современности»24. Иными словами, этничность создается в рамках современной ситуации, но обосновывается она и обретает силу благодаря успешному использованию социальных и культурных фактов прошлого. Они подаются таким образом, что казахи предстают исторически преемственной и потому легитимной этнической группой, по своему происхождению намного дольше связанной с территорией Казахстана, чем любые её завоеватели, любые приходившие на неё внешние силы. Фольклор и традиции изображаются «сильными» элементами казахской культуры: они выстояли против советского натиска, следовательно, должны служить основой национальной идентичности, идеологически цементирующей нацию. Неказахов всё это задевает, и у них создаётся впечатление, что правительство хочет сделать казахскую культуру господствующей в стране, предоставить казахам преимущество как единственным законным её обитателям.
Археология: образы и интерпретации
Когда традиционный образ жизни уходит, претензии на преемственность и историческую непрерывность культуры становятся весьма шаткими25. Материальные объекты позволяют затормозить этот процесс, перекинуть мостик в прошлое: даже если группа уже не живет по традиционным нормам и практикам, она может выражать свою этническую идентичность с помощью вещей, а также их стилизованных образов в виде символов и узоров. В Казахстане археологические объекты используются наравне с современными, что демонстрирует нам как сильную идеологическую привязанность к прошлому, так и желание уравнять, через этническую идентичность, прошлое и настоящее. Однако вещи, кому-то представляющиеся бесспорными доказательствами вековой преемственности казахской культуры, другими группами могут прочитываться совсем в ином ключе. Это значит, что противоречия в интерпретации памятников материальной культуры существуют не только между властями, профессиональным археологическим сообществом и широкой публикой, но и между социальными и этническими группами, каждая из которых может
совершенно игнорировать чужие интерпретации, не вписывающиеся в её собственные идеологические построения.
Материальная культура может существовать в форме многозначных символов. К примеру, в христианстве крест означает как христианина, так и некоторые культурные практики, связанные с данной религией. Символ прочитывается правильно, если человек обладает нужным объёмом знаний о культуре в целом, то есть сам скорее всего принадлежит к ней. Не принадлежащему же необходимо приложить серьезные усилия, чтобы расшифровать «послание» чужой культуры. В национальных символах эта двойная направленность выражена особенно явно: символы усиливают солидарность внутри группы, члены которой прочитывают их одинаково, и одновременно представляют цельный образ культуры вовне, посторонним наблюдателям.
Герб Казахстана (рис. 2) — хороший пример того, как в государственных символах через отсылку к фольклору и традиционному образу жизни утверждается казахская этническая культура.
Рис. 2. Герб Казахстана.
Источник: http://www.akorda.kz/page.php7page_icH 170&1а1^=2
Помещённый в центр герба круг с крестом в нём — это шанырак, ключевой конструктивный элемент юрты. На шанырак опираются перекладины, образующие остов крыши, что непосредственно влияет на устойчивость сооружения, в шаныраке главное (а в плохую погоду, когда двери закрыты, и единственное) отверстие для притока свежего воздуха и выхода дыма. Размещение шанырака в центре государственного герба можно истолковать двояко — и как выражение тоски по сильной опоре, способной удержать вместе разрозненные
структурные элементы современного Казахстана, и как утверждение первостепенной важности казахской культуры в ходе строительства казахстанской нации. В пользу второй интерпретации говорит также присутствие на гербе легендарных крылатых коней из казахского фольклора.
Конструирование идентичности едва ли возможно без помощи материальных объектов, так как отношения между людьми создаются и поддерживаются с помощью вещей. Простой пример: правильное обращение с предметами, четко отсылающими к определённой культуре (вроде палочек для еды), предполагает хорошее знакомство с ней. Аналогично, пользуясь вещами, имеющими археологическое происхождение, мы словно присваиваем их, включаем их в современную культуру.
Формы использования археологического наследия в национальном строительстве мы рассмотрим подробнее на примере петроглифов, которые можно найти по всей территории Центральной Азии, от Кыргызстана до Южной Сибири и Монголии. Скальные породы Казахстана представляют собой особо благодатный материал для петроглифов, так как солнце оставляет на поверхности камня блестящий налет, который потом можно срезать, обнажая матовое скальное покрытие (matte rock surface). Самые известные казахстанские петроглифы сосредоточены в Семиречье в долине Тамгалы, расположенной в 163 км к северо-западу от Алматы в горном массиве Анра-хай, являющемся частью невысоких Чу-Илийских гор (ближайшие населённые пункты — пос. Карабастау и ст. Копа). Сама долина открывает взору целый археологический комплекс: не только сотни петроглифов на обнажённых породах, но и многочисленные захоронения бронзового века у входа в неё. Что касается собственно петроглифов, то чаще всего встречаются изображения лошадей, коз, быков и человеческих фигур. Считается, что древнейшие петроглифы тоже восходят к бронзовому веку.
Для археологов Тамгалы — ценнейшее хранилище наскальной живописи и вообще первобытной культуры. Долина занесена ЮНЕСКО в список мирового культурного наследия и охраняется международным правом. Она ценна и тем, что там ученые могут демонстрировать свои открытия туристам, поскольку долина легко доступна для автобусов из Алматы. Археологи уже проложили дорожки между различными скоплениями петроглифов, повесили указатели и протянули защитные веревочные ограждения. Власти, довольные притоком туристов, всячески поддерживают эту деятельность. Сами петроглифы воспринимаются как символ вековой древности казахского куль-
турного наследия: тиражируются на картинах, тканях и сувенирах, на обложках националистических изданий (включая книжки для детей), на офисных зданиях и визитных карточках. Помимо этого, как сообщает К. Лимер26, тамгалинские находки стали объектом паломничества, святым местом. Так, куст напротив самой «густонаселенной» скалы весь увешан тряпочками, по распространённому в Центральной Азии обычаю оставляемыми пилигримами. Многие посетители оставляют также собственные «автографы» на скалах. С помощью этих надписей и картинок (например, изображения самолета) люди, находящиеся под впечатлением от увиденного, преобразуют его, наполняя таинственные петроглифы своими интерпретациями, личными и религиозными.
Датировать наскальные рисунки сложно, многие сюжеты остаются загадкой для ученых. Однако отношение простых людей к петроглифам показывает нам, что они вполне способны наделить смыслом вещи из прошлого, и профессиональные археологи не являются здесь монополистами.
Ещё один памятник, ставший основой для конструирования идентичности, находится в часе езды от Алматы. По всему Казахстану после 1991 года власти ставят мраморные и гранитные статуи казахским героям местного значения, неизбежно приковывающие взор путешествующих по степным и полупустынным районам страны. Один из таких памятников, сделанный из полированного черного гранита, возведен на холме у дороги возле аула Унгуртас. С тех пор как местная шаманка Би Фатима нарекла холм священным, статуя стала популярным местом поклонения. Би Фатима, во-первых, разметила холм тропинками и ступеньками, обозначив особый маршрут очищения и исцеления, двигаясь по которому, можно увидеть и отпечаток руки Христа, и площадку, куда Мухаммед клал Коран. Во-вто-рых, она приписывает способность исцелять как самому памятнику, так и многочисленным расщелинам холма, на котором тот стоит. Перед восхождением паломникам рекомендуется положить руку на поверхность холма, чтобы «зарядиться» его лечебной силой. Восхождению также предшествуют ритуальное вкушение бешбармака и молитва шаманки, возносимая Аллаху, после чего все участники церемонии совершают мусульманский жест омовения лица. Многочисленные паломники принадлежат к самым разным национальностям — мы видим, что многие низовые проекты идентичности равнодушны к этническим различиям, столь важным для властей.
Последний образец материальной культуры, о котором мне хотелось бы здесь сказать, — это знаменитый «золотой человек», чья одежда
была просто усыпана золотыми украшениями: нетронутое захоронение молодого мужчины, найденное в 1969 году в кургане в Иссыке (ныне г. Есик), в 30 км к востоку от Алматы. Оно отнесено учёными к сакс кой культуре, близкородственной, если не тождественной, культуре кочевых ираноязычных племён Северного Причерноморья, известных античным авторам под именем скифов. Во всяком случае, и сама форма кургана, и его содержимое в точности соответствуют описанию Геродота, да и украшения выполнены в скифском «зверином стиле».
Значение этой находки вышло далеко за академические рамки. Во-первых, большинство курганов были разграблены ещё в древности, поэтому, когда был обнаружен курган с необыкновенно богатым захоронением, это сильно повысило шансы археологов на щедрое государственное финансирование. Во-вторых, «золотой человек», поначалу увезённый в Москву и вернувшийся в Казахстан лишь после получение страной независимости, стал национальным символом. В свете претензий казахов на родство с саками история с захоронением повествует об узурпации национального наследия советской властью и о возвращении этого наследия законным хозяевам. Копии «золотого человека», водруженной на пьедестал-столп напротив президентского дворца, приданы казахские черты лица. Его изображения продают в виде статуэток, кукол, брелков и т. п.
Фиксация культуры в письменных текстах, неважно, научных, политических или публицистических, открывает дорогу для множественности интерпретаций, для манипуляции смыслами в интересах самых разных групп27. Нельзя сказать, что такое невозможно с устными текстами, однако очевидная устойчивость «написанного пером» позволяет снова и снова прочитывать его по-новому. При этом открывается возможность предлагать «правильные» тексты, на основе критического анализа всех предыдущих прочтений претендующие на «истинное» понимание прошлого28. В странах со свободой печати и дискуссий различные группы и институты конкурируют с государством за право провозглашать «истину», создавая собственные интерпретации истории и донося их до широкой публики. В Казахстане инициатором переписывания истории выступило правительство, объясняя, что в советские времена «богатейшее культурное и историческое наследие казахского народа, а также роль кочевой цивилизации в мировой истории недооценивались»29. В результате появление на исторической сцене казахов как единого народа отодвигается весьма далеко от XIX века: процитированный выше официозный учебник начинается с эпохи палеолита и заканчивается историей суверенного Казахстана. Его текст любопытен не только временным раз-
махом, но и содержанием и стилем; в нём по данным «легенд и документов» повествуется о великих героях казахского народа. В большинстве своем эти герои — зрелые мужи, либо стяжавшие воинскую славу, когда они защищали народ от внешних врагов, либо писатели и поэты, творившие на казахском языке. Письменные источники, народные предания, данные археологии — всё призвано утвердить величие казахского народа, воплощаемое, впрочем, довольно узким кругом героев. История становится материалом для «нового национального мифа» (термин Акинер), удревляющего казахскую государственность, ибо согласно ему образовавшееся в XV веке Казахское ханство в своих основах восходит к сакам-скифам (VIII век до н. э. — первые века н. э.).
В целом интерпретация материальной культуры, в частности, археологических объектов, тесно связана с конструированием различных идентичностей: национальных, этнических, религиозных и других. Вместе с тем, хотя наиболее сильные рычаги держат в своих руках власть имущие, мобилизующие все возможные символы на службу национальной идентичности, одновременно на территории Казахстана реализуются и другие проекты меньшего масштаба.
Археологическая наука в Казахстане
Археологическими исследованиями в стране занимаются много институтов, в той или иной степени взаимодействующих друг с другом. Немалая их часть связана с государством, например, Институт археологии Национальной академии наук или работающий в тесном контакте с ЮНЕСКО Казахский научно-исследовательский институт по проблемам культурного наследия номадов, организованный на основе бывшего Научно-исследовательского и проектного института памятников материальной культуры (именно он занимался тамгалинскими петроглифами). Многие вузы страны могут похвастаться приписанными к историческим факультетам кафедрами археологии. Помимо этого, раскопки нередко финансируют зарубежные структуры, прежде всего американские университеты. Им, впрочем, приходится сотрудничать с местными учёными, так как только Институт археологии выдает разрешение на раскопки на территории Казахстана.
Финансирование. Как и в других странах, финансирование исследований — вечно «больной вопрос» для учёных Казахстана. Директор Института археологии контролирует денежные средства, проходящие через его учреждение, и решает, сколько денег выделить каждому
конкретному проекту. ЮНЕСКО также участвует во многих проектах. Финансирование раскопок, ведущихся за счет частных спонсоров из-за рубежа, идёт автономно от института. Множество проектов как местных, так и зарубежных существует на деньги волонтёров, оплачивающих своё участие в полевых археологических школах. Наконец, недавно правительство пообещало выдать на нужды археологии 500 млн тенге (около 3 млн евро) в течение ближайших десяти лет, или 300 тыс. евро в год. Для сравнения: ЮНЕСКО на охрану петроглифов Тамгалы предполагало выделять 29 тыс. евро в год. Главные практические задачи на сегодняшний день — это продуктивное использование отпущенных средств (чтобы они не разворовывались), адекватная организация исследовательских проектов и стандартизация документации.
Основные проблемы казахстанской археологии. Проблема номер один — это, безусловно, разграбление и разрушение археологических памятников, неизбежное, увы, следствие популяризации таких находок, как «золотой человек» из Есика. Всё больше жадных глаз обращается к курганам, и вопрос об их охране встает с небывалой остротой. Тиражирование петроглифических образов высоким искусством наравне с массовой культурой повлекло за собой взлёт цен на петроглифы на чёрном арт-рынке, так что уже зафиксировано несколько случаев скалывания изображений с тамгалинских камней. Что уж тут говорить о разграблении могил — оно не прекращалось с сакских времен... Нельзя не упомянуть и о новом порядке землепользования, вводимом в Казахстане: общественную землю близлежащие города берут в десятилетнюю аренду под летние пастбища. Ходят слухи, что готовится закон, по которому владелец земли будет иметь полные права на всё археологическое содержимое её недр. Ученым, таким образом, придется куда больше внимания отдавать картографическому и правовому «оснащению» своих экспедиций.
Опасения за сохранность археологических памятников заставляют исследователей быть крайне осторожными с публикациями: полностью положить научные результаты раскопок под сукно нельзя, но опасно и слишком популяризировать их, так как государство не имеет возможности охранять памятники. Его, собственно, интересуют только извлечённые из них предметы. Например, в том же Есике археолог Б. Нурмуханберов поставил две юрты; в одной он живет, а в другой поместился импровизированный «Есикский музей под открытым небом»: несколько артефактов из кургана, таблички на английском, русском и казахском языках и план-проект «Музея древней истории», который можно было бы здесь открыть. Юрта обшита пластмассой,
музейные витрины и экспонаты практически открыты всем ветрам. Хотя «золотой человек» стал, по сути, государственным символом, на сохранение кургана, откуда его извлекли, не отпускается ни тенге. Музей держался только на энтузиазме Нурмуханберова и закрылся в 2005 году.
Еще одна сложная проблема — язык научной публикации. У текстов на русском и казахском совершенно различная аудитория; более того, выбор одного из этихязыков сразу же сигнализирует об идеологической позиции ученого. А то, что результаты работы зарубежных археологов, копающих в Казахстане, публикуются на их родине, ещё больше затрудняет научное общение. Есть и исключения: например, К. Чанг (Свит Брайар Колледж, Виргиния, США), работавшая в 1994—2001 годах вместе с учёными из Института археологии, представила свои результаты не только в западной периодике, но и в книге, вышедшей в Алматы30. Но обычно в условиях хронического недофинансирования науки дополнительные средства на книгоиздание найти крайне сложно. Количество и масштабы раскопок очень сократились по сравнению с советской эпохой31, что не могло не отразиться на публикациях, зато значительно расширился диапазон возможных интерпретаций археологических данных.
Археология и национальная идентичность
Говоря о роли археологии в конструировании национальной идентичности, мы не можем игнорировать контексты её существования. Ещё раз подчеркнем: казахстанские власти стремятся совместить национальную культуру с этнической казахской, хотя и признают, что на территории республики проживает много других этнических групп. Создающееся в этой связи концептуальное обрамление работы археологов пусть неявно, но подталкивает их к представлению, будто этнические группы передают из поколения в поколение и свои биологические свойства, и культурные (пример — зал физической антропологии в Центральном государственном музее Казахстана). И что эти две стороны можно отделить одну от другой вследствие коренного различия между ними. Адалее, говоря словами М. Роуленде, следуют «объективация национального духа и признание народа или расы воплощением этого духа», причём опять-таки то и другое «принимает форму устойчивого акцента на долговременную преемственность»32.
Использование археологических объектов в качестве национальных символов идеологически укрепляет национальные проекты,
и те начинают восприниматься как нечто очевидное и безусловно легитимное. Как бы ни старались отдельные ученые держаться «в стороне», тот факт, что археология зависит от государства (финансирование, разрешения на раскопки, возможность печататься), помещает её в вышеописанный идеологический контекст, так что любая научная публикация будет прочитываться в свете официальной версии этнической и политической истории страны. У казахстанской археологии, по сути, два лица: ограниченный набор широко популяризируемых памятников материальной культуры, официально толкуемых в духе «благородной древности» казахского народа, и растущее число исторических данных, дающих, даже при беглом взгляде на них, далеко не столь однозначную картину прошлого.
Как известно, связь исследования и презентации его результатов стала актуальной для археологии с тех пор, как в XVIII веке музеи распахнули свои двери перед широкой публикой. Музей — это та арена, где археология представляет себя «простому человеку»; его планировка и состав экспонатов зависят прежде всего от того, какие идеи кураторы хотят донести до «народа». И Центральный государственный музей Республики Казахстан, и Национальный музей в Астане могут похвастаться богатыми археологическими экспозициями. Шире всего представлены реконструкции быта различных народов Степи. При этом в Астане ювелирные украшения саков и казахов экспонируются в одном зале. И разным группам населения музеи адресуют разные сообщения, например, экспозиция по физической антропологии, как уже отмечалось, выполнена только на казахском языке.
Впрочем, на состояние археологической науки влияет не только опёка со стороны государства, но и интерес публики. По данным внут-римузейной статистики, из трех основных музеев Алма-Аты (Центральный государственный, изящных искусств и археологический) последний33 посещается значительно реже двух других. Ежедневное число его посетителей порой составляет менее десяти человек в день, поэтому освещение в нём включается только при их появлении. Общественный интерес к археологии, как видно, невысок. Однако энтузиазм Б. Нурмуханберова, построившего свой музей под открытым небом специально для жителей Есика, прежде всего для детей и юношества, и регулярные школьные экскурсии к тамгалинским раскопам убеждают, что дела обстоят не так уж плохо. Несмотря на то, что самые яркие находки увезены в музеи Алматы и Астаны, археологи стремятся популяризировать свою науку, переводя внимание публи-
ки от роскошных украшений к более «приземлённым» артефактам и ландшафтам, частью которых те являлись.
Правительство заинтересовано в археологии как в инструменте для легитимации собственного национального проекта, для подтверждения великого прошлого казахского народа как опоры государства. Однако экономическая ситуация в стране держит науку буквально на голодном пайке. Государство финансирует исключительно выгодные ему проекты, а раскопки, спонсируемые из-за рубежа, вызывают массу вопросов (насколько их результаты становятся частью научной дискуссии , имеет ли к ним доступ национальное академическое сообщество и широкая публика и т. п.). Хотя после 1991 года казахстанским ученым стало несравненно легче общаться и сотрудничать с западными коллегами, Центральная Азия все ещё остается маргинальным регионом в мировой науке, в которую она, тем не менее, могла внести бы огромный вклад в плане и теоретических дискуссий, и практического опыта.
* *
*
Мы попытались показать, как казахстанская археология вовлекается в конструирование национальной идентичности под эгидой правительства. Памятники материальной культуры служат одним из ключевых идеологических аргументов в пользу первенства казахов и казахской культуры в стране и её истории. В этом нет ничего необычного: археология всегда подвергалась давлению со стороны групп и идеологий, далёких от чистой науки. Важно представлять, каким образом внешние воздействия переводятся во внутренние структуры науки — начиная от направлений исследования и заканчивая музейными экспозициями. Археологическим данным можно подобрать самые разные исторические интерпретации, которые практически всегда служат аргументами в пользу какой-либо идеологической или политической позиции. Поскольку раскопки проводятся на территории, «принадлежащей» национальным государствам, неизбежно встаёт вопрос о связи древних культур с её современным населением. Модерный идеал национальной идентичности предполагает примат географического единства над этническими и прочими лояльностями — и государство претендует на владение не только настоящим, но и всем прошлым «содержимым» своей территории. Правда, при этом люди «пристраивают» археологические артефакты к своим собственным проектам при полном равнодушии к претензиям государства. В этой связи на учёного ложится большая ответственность: крити-
чески анализировать, как государство в целях кристаллизации господствующей идентичности использует материальную культуру и зло-употребляет ею. Главный вывод моего исследования звучит так: знать, каким образом предметы материальной культуры используются в настоящем, для археолога не менее важно, чем знать, как они использовались в прошлом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Казахстан-2030: Процветание, безопасность и улучшение благосостояния всех ка-захстанцев. Послание Президента страны народу Казахстана (10 октября 1997 года) // Казахстанская правда, 11 октября 1997 года.
2 GellnerE. Nations and Nationalism. Oxford, Blackwell, 1983. P. 57
SherrattA. The Relativity of Theory // N. Yoffee and A. Sherratt (eds.). Archaeological Theory: Who Sets the Agenda? Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1993. P. 119—131.
4 GellnerE. Op. cit. P. 6.
5 Ibid. P. 2.
6 Breuilly J. Nationalism and the State. Manchester, Manchester Univ. Press, 1993.
P. 3.
7 GellnerE. Op. cit. P. 55.
8 Akiner Sh. The Formation of Kazakh Identity from Tribe to Nation-state. London, Royal Institute of International Affairs, 1995.
” 9 Ibid. P. 62.
10 Masanov N. Perceptions of Ethnic and All-National Identity in Kazakhstan // N. Oka (ed.). The Nationalities Question in Post-Soviet Kazakhstan / Institute of Developing Economies, Japan External Trade Organization, 2002. P. 8. Available at: http://www.ide.go.jp/ English/Publish/Mes/ 51 .html.
11 Cm.: Masanov N. Op. cit. P. 7.
12 Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London, Verso, 1993, P. 37; GellnerE. Op. cit., P. 35.
13 GellnerE. Op. cit. P. 57.
14 Jones S. The Archaeology of Ethnicity. London, Routledge, 1997. P. 98.
15 Karin E. and Chebotarev A. The Policy of Kazakhization in State and Government Institutions in Kazakhstan // The Nationalities Question... P. 71.
16 Megoran N. Theorizing Gender, Ethnicity and the Nation-State in Central Asia // Central Asian Survey,1999. No. 18. P. 108.
17 Ibid. P. 110.
18 Sarsembayev A. Imagined Communities: Kazak Nationalism and Kazakification in the 1990s // Ibid. P. 340.
19 Masanov N. Perceptions of Ethnic and All-National Identity in Kazakhstan... P. 19.
20 Karin E. and Chebotarev A. Op. cit. P. 72.
21 И делается это испытанными способами, описанными в ставшей уже классической работе. См.: Е. Hobsbawm, Т. Ranger (eds.). The Invention of Tradition. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1983.
22 Herzfeld М. Segmentation and Politics in the European Nation-State // K. Hastrup (ed.). Other Histories. London, Routledge, 1992. P. 79.
23 Schatz E. The Politics of Multiple Identities: Lineage and Ethnicity in Kazakhstan // Europe-Asia Studies, 2000. Vol. 52, No. 3. P. 492.
24 Peel J. The Cultural Work of Yoruba Etlmogenesis // History and Ethnicity. E. Tonkin, M. McDonald and M. Chapman (eds.). London, Routledge, 1989. P. 199.
25 Muiray T. Communication and the importance of disciplinary communities: who owns the past? //Archaeological Theory... P. 110.
26 В выступлении 20 июня 2003 года “Holy Site Pilgrimage and Rock Art in the Republic of Kazakhstan” на семинаре Оксфордского общества по изучению каспийского региона и Центральной Азии.
27 Goody J. and Walt I. The Consequences of Literacy // J. Goody (ed.). Literacy in Traditional Societies. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1968. P. 44.
28 Anderson B. Op. cit. P. 14.
29 Цитата приводится по англоязычной версии, см.: Akhmetov, А. К. and М. К. Ко-zybaev, 1998: History of Kazakhstan / Ministry of Science. Almaty, Gylym, 1998. P. 7.
30 Cm.: ChangC., Touiiellotte P. A., Baipakov К. M. and Grigoriev F. P. The Evolution of Steppe Communities from the Bronze Age through Medieval Periods in Southeastern Kazakhstan (Zhetysu). Almaty — Sweet Briar, 2002.
31 ChangC. el at. Op. cit. P. 160.
32 Rowlands M. The Politics of Identity in Archaeology // C. Bond and A. Gilliam (eds.). Social Constructions of the Past: Representation as Power. London, Routledge, 1994. P. 136.
33 Археологический музей находится в Институте археологии. Хотя число отобранных для музея экспонатов невелико, временной разброс очень широк — от палеолита до Средневековья.
Перевод с английского Артёма Космарского
