CC BY
108
ИСТОРИЯ РОССИИ
УДК 03.23.25
А. В. Соболевский
АРХАИЗИРУЮЩАЯ И МОДЕРНИЗИРУЮЩАЯ ТЕНДЕНЦИИ В ТРАНСФОРМАЦИИ УКЛАДА СЕКСУАЛЬНОЙ ЖИЗНИ РУССКОГО ОБЩЕСТВА В XVI ВЕКЕ
Целью данной статьи является изучение особенностей трансформации уклада сексуальной жизни в русском обществе в XVI в. Автор выявляет две тенденции в этом процессе: архаизирующую (авторитарную) и модернизирующую (гуманистическую).
Ключевые слова: Российское государство, трансформация бытовой сферы, сексуальная жизнь, XVI век.
В истории России XVI в. во многих отношениях занимает особое место. Предшествующее ему столетие было свидетелем стремительного по историческим меркам и триумфального завершения объединения Руси в военно-политическом отношении в единое государство. Однако подлинная централизация как в социально-экономическом, так и в социально-культурном плане представляла собой гораздо более длительный процесс. Утвердившееся в стране единодержавие не только требовало рождения новых форм государственной идеологии и национального самосознания, но и стимулировало процессы эрозии привычного уклада частной жизни, появления «ростков нового» во многих ее областях. В российской истории подобные резкие политические сдвиги, влекущие за собой медленные, но неизбежные перемены ментальности ее населения, повторятся еще не раз. В этой связи представляется актуальной задачей осмысление конкретного механизма этих перемен, особенно на раннем их этапе, поскольку именно он является обычно ключевым для прояснения их генезиса. Неотъемлемой составляющей каждого общества является специфика бытования и восприятия в нем сексуальности, однако именно эта сфера в силу ряда причин является до настоящего времени изученной далеко не достаточно. Поскольку источники, датируемые XVI в., впервые позволяют ясно различить значимые перемены в данной области, именно это столетие было выбрано для анализа особенностей начального этапа трансформации вышеупомянутой сферы частной жизни русского общества.
Слабая разработанность данной темы в отечественной историографии объясняется своеобразием методологической позиции русских и советских историков. В дореволюционное время на исследователей оказывала совокупное воздействие общепринятая этика, в соответствии с которой тематика этого рода представлялась маргинальной и неудоб-
ной для публичного обсуждения, а также парадигма позитивизма, в соответствии с которой в иерархии исследовательских приоритетов частная жизнь находилась на одной из самых низших позиций. Лишь время от времени она затрагивается в трудах некоторых ученых под рубрикой «быт и нравы», а предметом подробного рассмотрения становится лишь в связи с изучением истории нравственного богословия христианской церкви. Среди немногочисленных работ на эту тему, непосредственно затрагивающих XVI столетие, заслуживают упоминания труды А. И. Алмазова [1], В. С. Иконникова [2], В. Жмакина [3].
Если на Западе позитивистское пренебрежение к частному и субъективному в истории человечества было разрушено благодаря деятельности школы «Анналов», то в Советском Союзе оно лишь усилилось благодаря безраздельному господству марксистской методологии, в рамках которой в еще большей степени изучению объективных процессов развития общества приносилось в жертву все «постороннее». Разумеется, в трудах крупных отечественных специалистов по русскому средневековью можно встретить свидетельства знакомства их с соответствующим материалом, но специально посвятить свой труд этой теме рискнул лишь Б. А. Романов (книга его посвящена домонгольской Руси) [4], и даже в 80-е гг. XX в., по свидетельству Н. Л. Пуш-карёвой, еще было трудно обосновать научный характер данной сферы исследований [5, с. 166].
В настоящее время ведущим специалистом по данной проблематике продолжает оставаться упомянутая Н. Л. Пушкарёва. Библиография ее работ о частной жизни русского традиционного общества, в том числе и сексуальной, насчитывает уже сотни наименований, в то время как другие имена представлены в этой области скромнее [6, 7]. К сожалению, основное внимание современных исследователей обращено либо на Древнюю Русь, либо на XVII столетие, что объясняется невыгодным по-
ложением позднего русского средневековья в плане обеспеченности источниками. Особенно большие трудности по ряду причин стоят как раз перед исследователем XVI столетия. Но именно поэтому внимательное изучение данного периода может претендовать на научную новизну.
Целью данной работы является изучение особенностей трансформации уклада сексуальной жизни, т. е. ее бытования и восприятия в русском обществе XVI в. Для достижения цели необходимо выявить структурные элементы данного уклада и понять причины изменения их соотношения по сравнению с предшествующим временем.
В рассматриваемый период летописание теряет характер основного источника по интересующей нас тематике. Оно сначала приобретает официальный характер, а во второй половине столетия и вовсе исчерпывает себя. Документальные источники, напротив, становятся массовыми, но в них крайне редко отражается частная жизнь общества, а такие виды источников, как частная переписка и художественная литература, практически и вовсе отсутствуют. К счастью, в нашем распоряжении имеется светская и церковная публицистика, которой была особенно богата первая половина столетия и которая среди прочих вопросов поднимала и те, что были связаны с различными проблемами нравственности, а также свидетельства иностранцев, скептическое отношение к которым, распространенное в отечественной историографии, на наш взгляд, является неоправданным. Таким образом, два вышеупомянутых типа источников являются основными для раскрытия настоящей темы.
Данная работа исходит из гипотезы, что в обстановке ослабления авторитета традиционной христианской аскетической доктрины наметились два направления эволюции сексуального уклада: актуализация элементов архаической, языческой модели поведения и появление ростков новой, близкой к европейской, гуманистической.
Есть основания полагать, что до принятия христианства в русском обществе господствовала та самая архаическая модель сексуальности, которая хорошо изучена как на этнографическом материале, так и на примере античного и различных варварских обществ. Как справедливо отмечает И. Ю. Николаева, «античность дает возможность более или менее прозрачно обозначить образы бытования... власти мужчины. как сексуально-доминирующего субъекта во всех сферах приватной, интимной жизни» [8, с. 9]. «Фаллическое господство прочно ассоциировалось с властным» [9, с. 94].
В варварском обществе Западной и Восточной Европы мы сталкиваемся со сходной моделью поведения. При этом интересно, что в русских летописях элементы архаического гендерного кода вос-
точных славян отражены, пожалуй, даже более непосредственно и ярко, чем в германских и скандинавских источниках. Среди них первенствующее место занимает описание «гарема Владимира», включавшего якобы, помимо пяти названных основных жен, 800 наложниц, причем летописец подчеркивает, что князь был этим «не сыт» и проводил к себе на ложе замужних жен и девиц [10, с. 137]. Еще более показателен рассказ о Рогнеде, которая не только была взята им в жены с боя, но и была принуждена к сексуальному контакту с ним на глазах матери и отца перед убиением последних [11, стб. 300]. Сообщение Ибн Фадлана (начало X в.) о том, что «царь Русов» и его приближенные время от времени публично совокупляются с одной из присутствующих наложниц [12, с. 280] трудно расценить иначе, чем как стремление к наглядной демонстрации своих физических возможностей, а следовательно, и харизмы. Сохраненное былинами прозвище князя Владимира «Красно Солнышко», как представляется, отражает ожидание от правителя витальной силы, ведь солнце во многих архаических культурах является символом активного, мужского, оплодотворяющего начала [13, с. 130], а эпитет «красный», по мнению лингвистов, изначально был связан с такими понятиями, как «кресало» (инструмент для высекания огня) и «кресить» (оживлять, оживотворять) [14, с. 214]. Тот же летописец отмечал у большинства славянских языческих племен отсутствие постоянного брака, инцестуальную неразборчивость (видимо, как следствие несдержанности, недаром она характерно сравнивается со «зверским», животным поведением) и какой-то вид брака умыканием [10, с. 11].
Христианизация Руси, хотя и не сразу, повлекла за собой выработку нового отношения к сексуальности. Начиная приблизительно с XIV в. утверждается монашеский тип святости, и всякая сексуальность рассматривается, по крайней мере в текстах, как нечистая и, следовательно, либо табуированная, либо суетная и неохотно допускаемая для мирских людей, не ищущих совершенства. Подобное отношение отразилось не только в житиях, но и в епитимийных сборниках, где вопросы, касающиеся сексуальных прегрешений, порой составляли до двух третей всего текста и были необычайно детализированы, хотя и беспорядочно перемешаны с иными [15, с. 35]. Наблюдающаяся и в XVI в. практика снимать с себя нательный крест, занавешивать иконы во время соответствующих действий [16, с. 114] говорит об утверждении негативного отношения к сексуальности не менее красноречиво, чем систематическое прямое отождествление ее в текстах с бесовским наваждением [17, с. 644;
18, с. 222].
Тем не менее в ХУ-ХУІ вв., в обстановке кризиса традиционного мировоззрения, мы вновь сталкиваемся с ростом упоминаний в источниках о тех же необузданных сексуальных практиках. Богатую коллекцию подобного рода фактов предоставляют нам писания Ивана Грозного и свидетельства о его жизни. Источники, помимо называемых по имени восьми жен царя (с православной точки зрения, уже четвертый брак законным быть не может), отмечают, что царь после смерти первой жены начал быть «яр и прелюбодействен зело» [19, с. 208]. Здесь мы имеем возможность получить подтверждение из уст самого царя: «А и з женою вы меня про что разлучили? <.. .> А будет молвиш, что яз о том не терпел и чистоты не сохранил, -ино всиес мы человецы» [20, с. 104]. Наиболее распространенным толкованием слов Первого послания Курбского, на которые отвечает здесь царь, является указание на содомитские (гомосексуальные) контакты между царем и его приближенными. Если это действительно так (а на такого рода прегрешения Ивана есть указания и других источников) [21, с. 121-123], это заставляет вспомнить определение известного психолога К. Хорни: «У некоторых людей недостаток разборчивости будет проявляться в отношении пола потенциального партнера; они будут активно искать отношений с обоими полами. Основополагающим мотивом является не столько потребность в любви, сколько стремление подчинять себе или, точнее, подавлять и покорять других» [22, с. 116-117].
Нашла отражение сексуальная несдержанность царя и в покаянных строчках его собственного завещания [23, с. 426]. Хорошо известен рассказ А. Поссевино о том, что причиной фатальной травмы, нанесенной отцом старшему сыну, была попытка последнего заступиться за жену, осмелившуюся из-за беременности предстать перед свекром в одной нижней рубашке и подвергшуюся побоям за подобную «нескромность» [24, с. 50]. Зная характер Ивана, нетрудно понять, что ярость царя в этом случае вызвало не нарушение этикета, а ощущаемый им самим соблазн. Известно, что первые две жены наследника были пострижены по приказу царя, и к этому можно добавить, что и выбирал для сына, по крайней мере, первую жену сам отец. Снохачество, как печальный побочный результат всевластия домохозяина в большой патриархальной семье, хорошо известно по материалам XIX в. [25, с. 270-272]. Сказанное делается тем более вероятным в свете глухих, но настойчивых показаний источников о том, что наследник по каким-то причинам казался отцу соперником (есть версия, что именно оно вылилось в марионеточное царствование Симеона Бекбулатовича) [26]. Политическое и эротическое соперничество труд-
но отделить друг от друга в рамках архаической ментальности.
Из 50 женщин, сопровождавших царя в его разгроме владений И. П. Фёдорова, «которая переставала нравиться, ту приказывал бросить в реку» [27, с. 37]. Казнь через утопление нередко применялась царем по отношению к его политическим противникам; А. Л. Юрганов видит в воде символ неверия, следовательно, данная участь закономерна для изменников и вероотступников [28, с. 360]. Способ казни заставляет видеть в нем наказание за какое-то противодействие, что вновь подтверждает неотделимость для носителя архаической ментальности сексуального наслаждения от полного подчинения партнера.
Не пренебрегал Иван и таким известным с глубокой древности способом унижения и подавления провинившегося, как наказание через сексуальное насилие его самого, если это была женщина, или его жены. Как сообщает Шлихтинг, «если. у него есть решение убить мужа этой женщины, то он тотчас велит утопить ее в реке», в противном случае она может быть возвращена мужу [27, с. 38]. Данный алгоритм еще раз показывает приоритет нефизиологических функций секса не только для больной личности царя, но и для архаической модели половых отношений вообще. Проявлялась у Ивана IV и такая специфическая черта архаической сексуальности, как стремление похвастаться своими «подвигами», выставить их напоказ. Об этом свидетельствует Дж. Горсей: «...он сам хвастал тем, что растлил тысячу дев» [29, с. 85].
Все эти свидетельства показывают, что под влиянием благоприятных внешних обстоятельств (отсутствия эффективных инструментов контроля над его поведением) царь проявлял архаическую модель сексуального поведения в практически чистом виде, и единственным принципиальным отличием от древних языческих правителей выглядит избыточность жестокости, вероятно, бывшая индивидуальной особенностью: следствием заложенных в раннем детстве травматических изменений в психике.
Иван Грозный - далеко не единственный представитель «сильных мира сего» XV-XVI вв., считавший возможным распространять свое доминирование над более слабыми на сферу интимной жизни. «Повесть об Иулиании Вяземской» рассказывает о причине бегства «к Москве» в 1407 г. последнего независимого смоленского князя Юрия: оказывается, он насильно забрал у подчиненного ему мелкого удельного вяземского князя жену, а когда она совершила на него покушение, была вместе с мужем жестоко казнена [30, с. 171-172]. «Повесть о тверском Отроче монастыре» дошла до нас от XVII в., но действие ее происходит в XIII в.
Факты свидетельствуют о том, что князь отобрал красивую невесту у своего отрока (т. е. дружинника), а конкретная их обработка в художественном тексте показывает уверенное, безапелляционное приказание вышестоящего «дать место князю своему», отсутствие активного протеста со стороны униженного (он лишь постригается в монахи), а главное, авторская ремарка не оставляет сомнений, что согласие самой невесты на повышение социального статуса такой ценой - вполне нормальный и даже мудрый поступок [16, с. 19]. Уделом слабейшей стороны в архаической модели сексуальности является подчинение.
Все это отдельные, хотя и показательные эксцессы. В более общем плане характеризует русскую действительность отношений мужчины и женщины XVI в. Герберштейн, который повествует о том, что русская жена одного кузнеца-немца однажды обратилась к нему с просьбой доказать свою любовь к ней побоями, что закончилось для нее печально [31, с. 112]. Этот рассказ находит параллели и в более поздних свидетельствах, вплоть до XIX в. В крестьянской среде фиксируется повсеместная распространенность побоев жены, часто «профилактических», с целью утверждения над ней своей власти, невмешательство соседей и органов власти, за исключением случаев нанесения серьезных повреждений, и соответствующие пословицы и поговорки, представляющие данное явление как норму [32, с. 116]. Проникло упоминание повседневного насилия мужа над женой и в источники нормативного-поучительного характера. «Домострой», как известно, именно этим стяжал себе позднее нарицательную славу, хотя основной пафос данного текста направлен на ограничение семейного насилия, введения его в известные рамки [33, с. 69].
Итак, модель реализации сексуальности в русском обществе XVI в. вполне определенно и более явно, чем в предшествующие века, демонстрировала такие архаические черты, как подчиняющий, нередко насильственный характер, а также избыточность и демонстративность.
Однако обозначенная тенденция не была единственной. Наряду с ней мы можем заметить факты противоположного характера, свидетельствующие о появлении на русской почве невиданных прежде элементов более мягкого отношения к сексуальности, открывающих дорогу к более гуманистическому способу ее реализации.
Рассмотрим эти изменения более подробно. Такой известный церковный публицист, как Максим Грек, утверждая принципиальную возможность спасения в миру, цитирует апостола Павла о том, что «брак честен и ложе нескверно, егда кто мерою потребует их» [34, с. 238, 240]. Вполне естествен-
но, что на вопрос о возможности ухода в монастырь при условии оставления жены и детей Максим отвечает резко отрицательно, посвящая этому особое небольшое сочинение [34, с. 231-241].
Митрополит Даниил, другой крупнейший публицист эпохи, менее последовательно касается этого вопроса, но его позицию приходится признать не менее, если не более, новаторской. Признавая сексуальное влечение как таковое труднопреодолимым и в силу этого едва ли не заслуживающим снисхождения («велико огнь юностный угасити») [3, Приложение, с. 31], митрополит Даниил, вполне понятно, не находит слов осуждения для половой жизни в браке. Напротив, он призывает: «...жены своя любите, и нежелай чюжия, и не глаголи, яко оного сице жена добролепна, и ового премудра. моя же не сицева, но безумна и ненавистна ми есть. Не буди тако ты к ней клеветник тяжек, не повелевает бо тебе сиа апостол Павел, ибо жене, рече, муж длъжную любовь да въздает» [3, Приложение, с. 33]. Таким образом, позитивное отношение к браку выражено у него сильнее, чем у Максима.
Все это можно было бы рассматривать лишь как первые шаги на пути к оправданию супружества, если бы не существовало синхронного примера позитивного наполнения концепта мирской этики благого супружества. Имеется в виду «Повесть о Петре и Февронии», принадлежащая перу Ермо-лая-Еразма. Она, безусловно, одобряет личный выбор спутника жизни, прославляет супружескую верность и, наконец, наделяет супругу князя, помимо традиционных для женщины достоинств, значительными элементами самостоятельности. Индивидуальная любовь двух личностей получает в конце повести зримое воплощение (и одобрение) в чудесном посмертном воссоединении их тел [17, с. 644]. Характерно, что в повести отсутствует идея сохранения брачного целомудрия, традиционная для житийного жанра.
Как же обстояло дело с сексуальностью внебрачной? Возможно, и она считалась достаточно обыденной, что подтверждается и сообщениями иностранных путешественников XVI-XVII вв. [35, с. 138], и более поздним материалом, в соответствии с которым деревенская девушка, доказавшая свою способность к деторождению еще до брака, могла рассматриваться в качестве более выгодной партии [16, с. 171].
Нелегитимный секс, по мнению церковных писателей XVI в., является однозначным отклонением от истинного пути - недаром по отношению к нему наиболее частыми терминами являются «блуд» (т. е. заблуждение), «похоть» (т. е. следование своему хотению в нарушение сакрального миропорядка), «лесть» (т. е. обман) [36, с. 215], - од-
нако уже два последних термина сами по себе характерны. «Лесть» (бесовский обман или самообман) возможна именно потому, что для природы человека нормально стремление «обнять красно и мягко тело» (по выражению митрополита Даниила). Если сочинения Максима Грека изобилуют определениями типа «скотолепный», «скоротлею-щий» и другими словами с однозначно негативной семантикой [34, с. 121], то у Даниила мы часто находим выражения, содержащие эпитет «красный» (красивый) [3, Приложение, с. 19, 20, 29]. Безусловная привлекательность для человека сферы телесного не просто признается духовным главой русской церкви, но и в какой-то степени легитимизируется выбором соответствующей лексики.
Зиновий Отенский, публицист второй половины XVI в., полемизируя с еретиками-антитринита-риями, утверждает, что Бог «рукама своима» непосредственно создал Адама и Еву с абсолютно всеми частями их тела, и поэтому для Него не могло быть осквернением воплощение в женской утробе [37, с. 287]. Эти рассуждения прямо противоречат иррационально брезгливому отношению к телесному низу как оскверняющему.
Такое приятие сексуальности как данности подтверждается еще одним примером. Исключительное в практике православия постановление о запрещении в служении вдовых попов, принятое в начале XVI в. и вызвавшее дошедшее до нас гневное полемическое сочинение одного из пострадавших от этого законоположения, священника Геор-
гия Скрипицы [38, с. 45-54], с поразительной ясностью показывает, что церковные власти этого времени не считали сколько-нибудь вероятным, что человек способен к самоограничению в сексуальной сфере (запрет был призван предотвратить массовое ритуальное осквернение богослужения недостойными пастырями).
Все это не могло не идти рука об руку с более терпимым отношением к индивидуальным предпочтениям в матримониальной сфере. Один из ранних примеров такого рода, относящийся как раз к XVI в., был проанализирован Н. Л. Пушкарёвой: нежелание девушки идти замуж за нелюбимого вело к серьезному материальному ущербу для ее семьи, и все же «слез ее ради» родственники решились на этот шаг [39, с. 268-284].
Таким образом, можно констатировать, что в XVI в. в восприятии сексуальности на Руси и формах ее реализации наблюдаются несомненные изменения, однако они происходят по двум различным направлениям. С одной стороны, укрепляется архаичная, авторитарная модель взаимоотношений, направленная на демонстративное доминирование, подчинение партнера, с другой же, появляется более индивидуализированное и терпимое восприятие сексуальности, которое в перспективе вело к складыванию новой, более равноправной и гуманистически ориентированной модели отношений в этой сфере жизни. Сосуществование, взаимодействие и последующая эволюция этих тенденций могут и должны стать предметом дальнейшего изучения.
Список литературы
1. Алмазов А. И. Тайная исповедь в Православной восточной церкви. Опыт внешней истории. Одесса, 1894. Т. 1, 596 с.; Т. 2, 354 с.; Т. 3, 296 с.
2. Иконников В. С. Максим Грек и его время. Киев: Типогр. Императорского ун-та Св. Владимира, 1915. 641 с.
3. Жмакин В. Митрополит Даниил и его сочинения. М., 1881. 890 с.
4. Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М.: Наука, 1966. 240 с.
5. Пушкарёва Н. Л. Историческая феминология в России: состояние и перспективы // Общественные науки и современность. 2003. № 6. С. 164-172.
6. Белякова Е. В., Белякова Н. А., Емченко Е. Б. Женщина в православии: церковное право и российская практика. М.: Кучково поле, 2011. 704 с.
7. Гурова Е. Н., Климова С. М. «Бегущая ложа многодаровитая матерь художеств». Образ женщины в итальянской и русской культурах XIV-XVI веков // Человек. 2010. № 4. С. 54-65.
8. Николаева И. Ю. Истоки и особенности европейского гендерного культурного кода // Гендерная идентичность в контексте разных историко-культурных типов: стратегии и методики гендерного образования. Мат-лы I и II семинаров. Томск: Изд-во ТГУ, 2003. 60 с.
9. Николаева И. Ю. Архаика и гендерные коды культуры в свете исследования сферы бессознательного // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2006. Вып. 1 (52). C. 92-98.
10. Повесть временных лет / подгот. текста Д. С. Лихачева; под ред. В. П. Адриановой-Перетц. 2-е изд. СПб.: Наука, 1996. 670 с.
11. Лаврентьевская летопись. (Полное собрание русских летописей. Том первый). 2-е изд. М.: Языки слав. к-ры, 2001. 496 с.
12. Ковалевский А. П. О степени достоверности Ибн Фадлана // Исторические записки. Т. 35. М.: Изд-во АН СССР, 1950. 305 с.
13. Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения / перев. с англ. М.: Ладомир, 1999. 488 с.
14. Пименова М. В. Красотою украси: выражение эстетической оценки в древнерусском тексте. Владимир: Отдел оперативной полиграфии ВПГУ, 2009. 416 с.
15. Корогодина М. В. Исповедь в России в XIV-XIX вв. Исследования и тексты. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2006. 584 с.
16. Пушкарёва Н. Л. Частная жизнь женщины в доиндустриальной России. X - начало XIX в. Невеста, жена, любовница. М.: Ладомир, 1997. 381 с.
17. Повесть о Петре и Февронии Муромских // Памятники литературы Древней Руси. Конец XV - первая половина XVI в. / сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. М.: Худож. лит., 1984. 768 с.
18. Сочинения преподобного Максима Грека. Казань, 1897. Ч. 3. 240 с.
19. Скрынников Р. Г. Иван Грозный. М., 1983. 250 с.
20. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / подгот. текста Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыков; АН СССР. Л.: Наука, Ленингр. отд-е, 1979. 431 с.
21. Николаева И. Ю. Проблема методологического синтеза и верификации в истории в свете современных концепций бессознательного. Томск: Изд-во ТГУ, 2005. 301 с.
22. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. СПб.: Питер, 2002. 224 с.
23. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 585 с.
24. Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М.: Изд-во МГУ, 1983. 272 с.
25. Николаева И. Ю. Полидисциплинарный синтез и верификация в истории. Томск: Изд-во ТГУ, 2010. 410 с.
26. Соболевский А. В. К вопросу о причинах объявления Симеона Бекбулатовича великим князем Московским // III Исторические чтения Томского гос. пед. ун-та: мат-лы междунар. науч. конф. 11-12 ноября 2010 г. Томск: Изд-во ТГПУ, 2011. С. 395-399.
27. Новое известие о России времени Ивана Грозного. «Сказание» Альберта Шлихтинга / пер. А. И. Малеина. Л.: Изд-во АН СССР, 1934. 64 с.
28. Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры. М.: МИРОС, 1998. 447 с.
29. Джером Горсей. Записки о России XVI - начала XVII. М.: Изд-во МГУ, 1991. 288 с.
30. Скрипиль М. О. Литературная история «Повести об Иулиании Вяземской» // Тр. Отд. древнерусской литературы / АН СССР. Институт литературы / ред. А. С. Орлов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940. Т. 4. С. 159-175.
31. Герберштейн С. Записки о Московии. М.: Изд-во МГУ, 1988. 430 с.
32. Лещенко В. Ю. Русская семья (XI-XIX вв.). СПб.: СПГУТД, 2004. 608 с.
33. Домострой / сост., вступ. ст., пер. и коммент. В. В. Колесова. М.: Советская Россия, 1990. 304 с.
34. Сочинения преподобного Максима Грека. Казань, 1860. Ч. 2. 460 с.
35. Флетчер Дж. О государстве русском // Проезжая по Московии (Россия XVI-XVII вв. глазами дипломатов). М.: Междунар. отношения, 1991. 368 с.
36. Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 8. Крада - Лящина. М.: Наука, 1981. 352 с.
37. Истины показание к вопросившим о новом учении. Сочинение инока Зиновия. Казань, в университетской типографии, 1863. 1006 с.
38. Написание вдового попа, Георгия Скрипицы, из Ростова града о вдовствующих попах // Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1848, год 3-й. № 6, отд. 4. С. 45-54.
39. Пушкарёва Н. Л. «Слез ее ради»: Опыт микроанализа эмоциональных отношений семьи «новых русских» XVI столетия // Социальная история. Ежегодник. 2000. М., 2000. С. 268-284.
Соболевский А. В., ст. преподаватель.
Томский государственный педагогический университет.
Ул. Киевская, 60, Томск, Россия, 634061.
E-mail: alexios76@inbox.ru
Материал поступил в редакцию 08.04.2013.
A. V. Sobolevskij
ARCHAIZING AND MODERNIZING TENDENCIES IN THE TRANSFORMATION OF THE RUSSIAN SOCIETY SEXUAL WAY OF
LIFE IN THE 16TH CENTURY
The aim of this article is the research of transformation's peculiarities of the Russian society sexual way of life in the 16th century. The author singles out two tendencies in this process: archaizing (authoritarian) and modernizing (humanistic).
Key words: State of Russia, history, 16th century.
Tomsk State Pedagogical University.
Ul. Kievskaya, 60, Tomsk, Russia, 634061.
E-mail: alexios76@inbox.ru
