Архаическое в отношении к деторождению Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Кислое А. Г. Архаическое в отношении к деторождению / А. Г. Кислов // Научный диалог. — 2015. — № 4 (40). — С. 19—30.

УДК 304.3:314.372.23

Архаическое

*

в отношении к деторождению

© Кислов Александр Геннадьевич (2015), доктор философских наук, профессор, декан факультета социологии и права, ФГАОУ ВПО «Российский государственный профессионально-педагогический университет» (Екатеринбург), akislov2005@yandex.ru.

Рассматривается наиболее распространенная модель отношения современного социума к зачатию, беременности, родам, детству. Главное внимание уделяется пронизанности этого отношения сформировавшимися в доисторической древности оценками и представлениями о мире и месте в нем человека. Изложены некоторые результаты сопоставительного анализа древнейших моделей отношения с современными, обнаруживающими в себе преимущественно архаические черты. Поднимается вопрос о доминировании архаических стереотипов в мироощущении и мировоззрении современного человека. Особое внимание уделяется мистификации зачатия, беременности, родов, детства. Новизна исследования видится в том, что даже в новомодном течении «чайлдфри» вскрывается все та же архаическая мировоззренческая подоплека. Актуальность исследования обусловлена необходимостью преодоления нарастающего осложнения демографической ситуации в России, а также предотвращения неоправданного увлечения части молодежи идеями и практикой «чайлдфри», поскольку широкое распространение этого явления может усугубить демографические трудности. Автор останавливается на выводах, сделанных на основе анализа этнографического материала, доказывает не-

Подготовлено в рамках проекта проведения научных исследований № 14-13-66014 (региональный конкурс РГНФ) «Чайлдфри (childfree) в контексте ценностей современной молодежи Свердловской области».

обходимость культуркомпаративистских изысканий, позволяющих дистанцироваться от повсеместной архаической инерции мистификации важнейших сторон жизни человечества.

Ключевые слова: архаика; мистификация; коитус; зачатие; беременность; роды; детство.

Идентификация (и самоидентификация) социума имеет одну пусть гипотетическую, но универсальную точку отсчета — степень архаичности этого социума, сохранения в нем исходного, буквально, из-началь-ного. И хотя первую точку исхода реконструировать не представляется возможным (ср. с версиями Большого Взрыва в физике, теориями самозарождения жизни и т. п. полезными фантазиями генезиса), и слишком много для эпистемологических оптимистов правды в подмеченном Ж. Деррида о подлинном начале, которое случается отнюдь не в № 1 (ибо первое ещё не даёт ряда), а разве что в № 2 (ибо тут уже какой-то вектор, какой-то — первичный — ряд), нам не обязательно (пусть мысленно) присутствовать в точке рождения «чего-то из ничего», в точке, где «вот этого» еще совсем не было и вдруг «вот это» объявилось. Скромно и поэтому честно мы можем обратиться к ранним, а если повезет, очень ранним стадиям становления интересующего нас феномена. В данном случае нам интересен смысл отношения людей, запечатленный, прежде всего, в культурных образцах (примерах, которым надлежит следовать), к деторождению. Интересны, повторим, не примеры — их сегодня уже довольно просто обобщить, типологизировать, во многих случаях свести к одному знаменателю, — а транслируемые ими смыслы.

Сразу отметим — этнографам удалось зафиксировать несколько принимаемых за деторождение моментов — «точек отсчета» «начала» отдельной человеческой жизни, что ещё раз подчеркивает принципиальную относительность всякого начала, в том числе человеческого, в том числе индивидуального. Так, началом отдельного человека признаются и момент его рождения, то есть телесного от-

деления ребенка от матери (как в господствующей ныне во всем мире европейской культуре), хотя и тут питание материнским молоком эту границу может долго лишать «математической» точности, и обряд инициации, который в иных случаях имеет место даже в возрасте полового созревания (то есть на значительном по времени удалении от зачатия и рождения), и момент зачатия (оплодотворения), и момент признания беременной матерью готовности выносить и родить уже физиологически существующего в ней ребенка, и даже момент (обряд) магического (не физиологического) осеменения женщины неким духом, богом, «силой», а то и вовсе — сочетание, комбинация тех или иных светил на небосводе... А ведь есть ещё версии вечного круговорота, реинкарнации, метемпсихоза.

Так что изначальный образ жизни наших предков тоже не может предстать перед нами в «незамутненной изначальности». Но в ней нет и фатальной научной необходимости: накоплен достаточный массив свидетельств, сопровожденных вполне убедительными интерпретациями, позволяющими представить довольно древний, практически «изначальный» образ жизни наших предков, позволивший, очевидно, выжить нашему биологическому виду и уже только поэтому довольно цепко воспроизводящийся несмотря на кажущееся множество версий его идейных и эмоциональных оправданий. Привычка (тоже, кстати, архаическая) полагать, что истина обязательно одна, а там, где их множество, её либо нет, либо она все равно одна, затеняет другую истину — что эта множественность тоже послужила и продолжает служить воспроизводству архаичных культурных образцов («архетипов»), ценностей и оценок, моделей поведения, всего образа жизни. Так что наш кажущийся нам разрыв с архаикой («первобытностью», «древностью», «дикостью» — как будто мы сами давно не «первобытные», «новенькие», «культурные-цивильные-возвышенные») остаётся для нас проблемой, даже в Европе, а отнюдь не только для «азиопов»-россиян. Пост-., в том числе постархаичность, себя самонадеянно провозглашает, но никак не наступит,

и похоже, что её ненаступление говорит о неупраздняемой укоренённости рода человеческого в архаике — в своей доисторической из-начальности: беременная человечеством мать-природа так и не стала «постбеременной» (может, нас еще и нет вовсе?!!), а связующая нас - современных - с нею пуповина продолжает функционировать, и возможно ли человечество, у которой она пересохнет, — вопрос серьёзный, а ответ, похоже, отрицательный. Потому архаическое обнаруживает себя повсеместно, в том числе в моделях отношения к зачатию, беременности, деторождению, детству — и это не только теоретическая, но и практически актуальная проблема, видимо, вечная для человечества.

Знакомство с этими моделями быстро разрушает всё ещё распространённый благодушный предрассудок Просвещения о якобы инстинктивной любви к детям, о любви к ним как предкультурной норме, с которой всякая культура так или иначе сверяет себя, ориентируется на нее и воспроизводит. Стоит напомнить хотя бы о работах Л. де Моза (Демоза) и последовавших за ним психоисториков, аргументированно поставивших детство, способы воспитания в ряд существеннейших детерминант всемирно-исторического процесса: «Вместо деятельности главным образом взрослых мужчин вы увидите, что история определяется прежде всего в семьях женщинами и детьми» [Демоз, 2000, с. 11].

Большой интерес вызывает их попытка включить в культурно-историческую детерминацию и фетальный, дородовой период развития ребенка, время которого в научной литературе по сложившемуся несправедливому стереотипу чаще всего оценивается как лишенное какой-либо динамики: «Вопреки представлению о матке как об уютном и безопасном пристанище, куда нам всем хочется вернуться, жизнь в ней опасна и часто мучительна» [Демоз, 2000, с. 335], «матка на самом деле — очень шумное, изменчивое, очень подвижное место, жизнь в котором полна событий и эмоций, как приятных, так и болезненных» [Там же, с. 333], и «психическая жизнь начинает-

ся в чреве с фетальной драмы, которая припоминается и развивается в дальнейших событиях детства... Фетальная драма является основой истории и культуры всех эпох» [Там же, с. 321].

Небесспорная, но весьма эвристичная и методологически грамотно отрефлексированная позиция Л. де Моза позволяет пролить дополнительный, можно сказать, беспощадный свет на положение детства, материнства, беременности, всех демографических практик в истории культур, на часто нетерпимое их положение: «История детства — это кошмар, от которого мы только недавно стали пробуждаться. Чем глубже в историю — тем меньше заботы о детях и тем больше у ребенка вероятность быть убитым, брошенным, избитым, терроризированным и сексуально оскорбленным» [Демоз, 2000, с. 14]. Нет прямой, однозначной корреляции отношений к зачатию, беременности, деторождению, детству, материнству. Но непрямая корреляция очевидна. Реконструировать её — благодарная задача исследователя, проливающая дополнительный свет на то сокровенное, из чего и благодаря чему все мы есть и есть такие, какие есть.

Человеческий младенец, который еще не успел как следует войти в мир живых, тем более эмбрион, а значит и беременная им женщина, и коитус еще полны тем, откуда младенец, откуда сама жизнь, т. е. в младенце, тем более эмбрионе ещё много хтонического, теллурического, потустороннего, через которое докатилась в плоти и крови эманация Первоначала (мистифицированного «Архе»), неотличимого, впрочем, при даже минимальной рефлексии от Первоничто. Батаки (сев. Суматра), например, называют этот импульс Первона-чала-Первоничто тонди: «Разным людям ниспослано разное количество тонди: самая высокая концентрация жизненной силы у жрецов, вождей и многодетных родителей... Даже у одного человека не все органы тела содержат одинаковое количество этой жизненной силы. Больше всего ее в сердце, печени, желудке, мозге, глазах. Тонди — синоним дыхания. насыщенны жизненной энергией части человеческого тела, способные возрождаться (ногти, волосы, зубы),

а также выделения — слюна, пот, кровь, слезы, экскременты, отошедшие во время родов воды, пуповина, плацента» [Этнографи..., 1988, с. 40]. И еще одно относящееся к делу наблюдение: «Ребенок, особенно малолетний, а точнее его "душа", или "жизненная сила", считается хранителем домашнего благополучия. Пупук — особая масса, приготовленная из сердца, мозга и печени умершего ребенка, закладывается в жреческие жезлы как бы для защиты всей общины от врагов» [Там же, с. 39]. В сравнении со взрослым сущность ребенка содержит в себе больше первоначального-первоничтойного-пер-воничтожного. И, несомненно, особое положение, занимает среди взрослых беременная женщина: она тоже буквально наполнена пер-воначальным-первоничтойным. Как правило, ничтожное-ничтойное, а значит, изначальное опять возрастает в старцах, поэтому, например, у малайцев «священными мыслятся состояния новорожденного и умирающего» [Этногафи..., 1983, с. 185]. И в Европе «изменение статуса человека в похоронной, свадебной и родильной поэзии получило одинаковое символическое выражение» в виде перехода через воду (реку, море) или гибели в ней. «Переходный» период для умершего и новорожденного очень часто отмерен одним и тем же, например сорокадневным, сроком [Еремина, 1991, с. 161]. По сию пору широко представлена архаическая вера в «возвращение» умершего через рождение младенца-родственника, с чем, в частности, связан распространенный запрет именовать новорожденного так, как зовут его старшего живого родича, дабы один из них прежде времени не умер (как «лишний» носитель того же имени).

Онтологическая близость новорожденного и умершего проявляется в феномене магической «нечистоты», их окружающей некоторое время. «Нечистота» умершего распространялась на его жилище, на родственников, на всех участников похорон, из чего проистекали ограничения траура. В родильной обрядности, соответственно, суровому остракизму подвергались родители новорожденного. Если мать целиком и полностью разделяла участь своего ребенка в период его

«нечистоты», то с отцом дело обстояло несколько сложнее и не всегда однозначно. Весьма характерно: «У горных арапешей любое ровное место — "хорошее", обрывистые — "плохие" <...> эти плохие места окружают каждую деревню. На них располагаются хлева для свиней, уборные. Здесь ставят хижины, куда удаляются женщины во время менструаций и родов. Опасная кровь этих женщин может принести вред деревне» [Еремина, 1991, с. 236]. Согласно их мифологии отец не должен присутствовать при родах [Там же, с. 253], так как это магически опасно.

Необходимость прежде всего магического «очищения» новорожденного и всего, что и особенно кто с ним непосредственно связаны, в частности роженицы, свидетельствует, что младенец — еще не нечто, принадлежащее нашему миру, хотя уже и не ничто в отношении его. Еще в большей степени ничтожность присуща эмбриону. Как пишет в своей классической «Истории эмбриологии» Дж. Нидхэм, «неразвитый зародыш, будь то в яйце или в матке, несомненно, был связан в представлении древних с чем-то непристойным в буквальном смысле этого слова» [Нидхэм, 1947, с. 23]. Напрямую связанная с эмбрионом беременная им женщина, таким образом, является полухто-ническим существом, пребывающим на границе бытия с небытием, внутри этой границы. Потому отношение к ней весьма напряжённое, не просто внимательное, но подозрительное, закованное в панцирь множества предписаний, табу, ритуалов, существующих в культуре на уровне «само собой очевидных» предрассудков.

В Австралии «только что появившийся ребенок, по понятиям аборигенов, — еще не человек» [Этнография., 1992, с. 20-21], — и «у тай нет полной уверенности в том, что беременная женщина разрешится от бремени именно человеческим существом; опасаются появления на свет неведомого существа» [Этнография., 1988, с. 65], — т. е. вдруг женщина родит «не то сына, не то дочь; не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку» — видимо, и нашим предкам такие опасения были не чужды. В полной мере эта онтологи-

ческая, а потому и магическая неблагонадёжность распространяется в архаических представлениях на беременную женщину. Потому сама беременность может быть воспринимаема и благоговейно (хотя это благоговение не перед самой беременностью и не перед будущим младенцем, а перед Силами Первоначала-Первоничто), и — по той же причине — с ужасом либо с брезгливостью. Эмоциональная окраска может быть разной, ритуалы варьируются, но в их основе лежит одна и та же архаическая модель отношения к зачатию, беременности, деторождению как состоянию, вмещающему в себя, «перепутывающему» собой посю- и потустороннее, живое и хтоническое, обыденное и чудесное-чудовищное.

Потому коитус, беременность, роды нередко скрывают как можно дольше, и «лишние» вопросы как самой беременной, так и о её беременности задавать нельзя, а о «новостях» говорить не стоит, и отказывать беременной нельзя, а лучше и вовсе задабривать её, в том числе подношениями, см.: [Цареградская, 2005].

Любопытное и чудовищное свидетельство сообщает К. Леви-Строс. Чудовищное не только с точки зрения нашей, все же, видимо, удаляющейся кое-где от архаики нравственной шкалы, а прежде всего с позиций самой архаической онтологии. Речь идет о южноамериканских индейцах мбайя. «Это общество относилось весьма неприязненно к тем чувствам, которые мы считаем естественными; оно испытывало, например, отвращение к воспроизведению потомства. Аборты и детоубийство считались почти обычным делом, так что воспроизведение группы происходило главным образом за счет усыновления, а не рождения. Поэтому одной из целей военных походов была добыча детей» [Леви-Строс, 1984, с. 80]. С точки зрения мбайя, нет ничего зазорного в том, что, убив дитя, его возвращают тем, кому оно по-настоящему и принадлежит, — хтоническим силам, олицетворяемым архаическим сознанием в образе чудовищ. Так что убиение младенца чудовищно, но не в нравственном фигуральном смысле, а буквально, потому что это возвращение младенца хтониче-

ским чудовищам — подлинным его хозяевам. И потому они чудовища, что главное в них — чудо, выходимость за пределы бытия, непосредственная причастность к Первоначалу-Первоничто. Последнему во многом принадлежит и беременная женщина, она пронизана им. Потому в зависимости от варианта выстраивания всегда непростых отношений с Ним выстраиваются и варианты отношения к беременной женщине и обращения с нею. Но за всеми этими вариантами всегда одна и та же модель: беременность, вызвавший ее коитус, роды есть состояния взаимопроникновения границ нашего, посюстороннего мира и мира потустороннего. Потому это состояние и мистифицируется, воспринимается магически. Даже поэтизация беременности — дань все тому же архаическому к ней отношению. Спокойное приятие беременности, родов как чего-то обыденного, повсеместно уместного в человеческой жизни редко встретишь за пределами сообществ медицинских работников и биологов, у которых тоже немало своих фантазий, так или иначе восходящих всё к той же архаике.

Архаичность обнаруживает себя и в до сих пор повсеместной мистификации коитуса и даже сексуальных ухаживаний как очень и очень потенциально относящихся к деторождению, не говоря уж о зачатии (оплодотворении), беременности и деторождении. Множественные ритуализация, табуирование, сакрализация создают в социуме высокое напряжение относительно деторождения, по многим трактовкам, стимулирующее либидо и без того сексуально активного хомо сапиенса. Впрочем, эта дополнительная стимуляция срабатывает только при условии архаической мистификации.

И даже сознательный отказ от деторождения некоторыми нашими «очень» цивилизованными, «передовыми» современниками вполне находит себе опоры, в том числе идейные, все в той же архаике. Так, сознательный отказ от рождения (идея «чайлдфри»), а потому и зачатия собственного ребенка — это вариант тяги к «Архе=Ничто» на грани суицида, только перенесенного с себя на возможное свое потомство. Весьма выразительным в связи с этим выступает фено-

мен скопчества (см., напр.: [Панченко, 2002]), идейного иссечения репродуктивных органов: плотский грех якобы уводит от Истины, от Архе, привязывает к неверному миру сему, а оскопление -важное условие ангело- и даже богоуподобления, акт «высокого» духовного значения. Той же логике следует и пропагандирующая идею и практику чайлдфри (наряду с другими «благодеяниями») современная «Церковь эвтаназии» (см.: [Church of Euthanasia.]), и пропаганда асексуальности, в том числе в «Движении за добровольное исчезновение человечества», так называемом антинатализ-ме (см.: [Antinatalism...]).

Жить в социуме, дистанцируясь, прежде всего, от его настоящего (быть может, погружаясь в грезах в будущее, точнее, Вечное, но имея альтернативой только прошлое, которое ведь даже Пред-Вечное), — вот социокультурный тренд, который лишь выражается среди прочих его симптомов якобы исключительно современным феноменом чайлдфри. И в благодушном умилении от зачатия, беременности, родов, детства, и в их поношении просвечивает легко обнаруживаемая архаическая мистификация, не отпускающая нас ни в нашем мироощущении, ни в представлениях и оценках, ни в делах наших. И только легкость ее обнаружения позволяет думать о появившемся зазоре между нами и ею.

Литература

1. Демоз Л. Психоистория / Л. Демоз. — Ростов-на-Дону : Феникс, 2000. — 512 с.

2. Еремина В. И. Ритуал и фольклор / В. И. Еремина. — Ленинград : Наука, 1991. — 208 с.

3. Леви-Строс К. Печальные тропики / К. Леви-Строс. — Москва : Мысль, 1984. — 220 с.

4. Нидхэм Дж. История эмбриологии / Дж. Нидхэм. — Москва : Гос. изд-во иностранной литературы, 1947. — 360 с.

5. Панченко А. А. Христовщина и скопчество : фольклор и традиционная культура русских мистических сект [Электронный ресурс] / А. А. Панченко. — Москва : ОГИ, 2002. — 543 с. — Режим доступа : http://royallib.

ru/read/panchenko_aleksandr/hristovshchina_i_skopchestvo_folklor_i_ traditsionnaya_kultura_russkih_misticheskih_sekt.html#0.

6. Цареградская Ж. В. Ребенок от зачатия до года [Электронный ресурс] / Ж. В. Цареградская. — Москва : Астрель : ACT, 2005. — 281 с. — Режим доступа : http://www.mirpozitrva.ru/lib/mama-i-malish/rebenok-ot-zachatiya-do-goda/rebenok-ot-zachatiya-do-goda.html.

7. Этнография детства : традиционные методы воспитания детей у народов Австралии, Океании и Индонезии. — Москва : Наука, 1992. — 191 с.

8. Этнография детства : традиционные формы воспитания детей и подростков у народов Восточной и Юго-Восточной Азии. — Москва : Наука, 1983. — 232 с.

9. Этнография детства : традиционные формы воспитания детей и подростков у народов Южной и Юго-Восточной Азии. — Москва : Наука, 1988. — 191 с.

10. Аntinatalism [Electronic resource]. — Access mode : http://steamcom-munity.com/groups/antinatalism.

11. Church of Еuthanasia [Electronic resource]. — Access mode : http:// www.churchofeuthanasia.org/e-sermons/antihumanism.html.

Archaic in Relation to Childbearing

© Kislov Aleksandr Gennadyevich (2015), Doctor of Philosophy, professor, Dean of Faculty of Sociology and Law, Russian State Vocational Pedagogical University (Yekaterinburg), akislov2005@yandex.ru.

The most widespread model of modern society's attitude to conception, pregnancy, childbirth, childhood is considered. Main attention is paid to permeation of this attitude with assessments and perceptions of the world and man's place in it formed in the prehistoric antiquity. Some results of the comparative analysis of the earliest models of the attitude with the modern, mainly developing archaic features, are presented. The question is raised about the dominance of the archaic stereotypes in attitude and outlook of modern person. Particular attention is paid to the mystification of conception, pregnancy, birth, childhood. The novelty of the research is seen in the fact that even in the modern "childfree" trend the same archaic ideological

background is revealed. The relevance of the study is due to the need to overcome the increasing complications of the demographic situation in Russia, as well as to prevent undue enthusiasm of young people to "childfree" ideas and practices because this phenomenon may exacerbate the demographic challenges. The author dwells on the conclusions based on the analysis of ethnographic material, proves the necessity of comparative culture surveys that allow to distance from the widespread archaic inertia of mystification of most important aspects of human life.

Key words: archaic; mystification; coitus; conception; pregnancy; delivery; childhood.

References

Аntinatalism. Available at: http://steamcommunity.com/groups/antinatalism.

Church of Еuthanasia. Available at: http://www.churchofeuthanasia.org/e-ser-mons/antihumanism.html.

Demoz, L. 2000. Psikhoistoriya. Rostov-na-Donu: Feniks. (In Russ.).

Eremina, V. I. 1991. Ritual i fol'klor. Leningrad: Nauka. (In Russ.).

Etnografiya detstva: traditsionnye metody vospitaniya detey u narodov Avs-tralii, Okeanii i Indonezii. 1992. Moskva: Nauka. (In Russ.).

Etnografiya detstva: traditsionnye formy vospitaniya detey i podrostkov u narodov Vostochnoy i Yugo-Vostochnoy Azii. 1983. Moskva: Nauka. (In Russ.).

Etnografiya detstva: traditsionnye formy vospitaniya detey i podrostkov u narodov Yuzhnoy i Yugo-Vostochnoy Azii. 1988. Moskva: Nauka. (In Russ.).

Levi-Stros, K. 1984. Pechal'nye tropiki. Moskva: Mysl'. (In Russ.).

Nidkhem, Dzh. 1947. Istoriya embriologii. Moskva: Gos. izd-vo inostrannoy literatury. (In Russ.).

Panchenko, A. A. 2002. Khristovshchina i skopchestvo: fol'klor i traditsion-naya kul 'tura russkikh misticheskikh sekt. Moskva: OGI. Available at: http://royallib.ru/read/panchenko_aleksandr/hristovshchina_i_ skopchestvo_folklor_i_traditsionnaya_kultura_russkih_mis-ticheskih_sekt.html#0. (In Russ.).

Tsaregradskaya, Zh. V 2005. Rebenok ot zachatiya do goda. Moskva : Astrel', ACT.

Available at: http://www.mirpozitiva.ru/lib/mama-i-malish/rebenok-ot-zachatiya-do-goda/rebenok-ot-zachatiya-do-goda.html.