CC BY
268
ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ И РИМ. ЭЛЛИНИЗМ
© 2008 г.
Э.Д. Фролов
АРХАИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В АНТИЧНОЙ ГРЕЦИИ (ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ОБЗОР ИННОВАЦИЙ И ПЕРЕМЕН В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ В УШ-У1 вв. до н.э.
Общие контуры исторической жизни греческого народа во 2-й половине II — 1-й половине I тыс. до н.э. определялись наличием двух циклов исторического развития и, соответственно, двух вариантов построения цивилизации древними греками: микенского (во 2-й половине II) и классического (в 1-й половине I тыс. до н.э.). При этом является непростая для разрешения проблема. Споры ведутся, в частности, по поводу характера микенской цивилизации, ее типологической близости передневосточным обществам (в отечественной литературе сторонником такого сближения был Я.А. Ленцман) или обществу античного типа (А.И. Тюменев, С.Я. Лурье), а затем относительно степени разрыва или континуитета между временем микенским и позднейшим, классическим. Вдаваться в обсуждение первой проблемы сейчас было бы, пожалуй, нецелесообразно; что же касается второй, то здесь мы придерживаемся, так сказать, срединной позиции. По нашему убеждению, было бы нелепо отрицать наличие в исторической жизни древних греков разрыва, обусловленного дорийским вторжением и последующим крушением микенской цивилизации. Но столь же очевидно, что от микенского времени греки унаследовали массу важных традиций — технологических навыков обработки земли и материалов, необходимых для занятия ремеслами, искусства мореплавания, богатых религиозных и мифологических представлений, наконец, крепко отложившихся в народной памяти героических преданий (в первую очередь, конечно, о великом совместном предприятии ахейских владык — Троянской войне). Несомненно, весь этот запас ценностей оказался полезен, когда, после относительного застоя в так называемую гомеровскую эпоху или, как еще называют это время, Темные века (с середины XII до середины IX в. до н.э.), началось новое поступательное развитие греческого общества.
Рождение города и формирование городской гражданской общины-полиса стало главным содержанием следующего, архаического, как его традиционно именуют, периода в истории древней Греции (УП—VI вв. до н.э.)1. Те факторы социального прогресса, которые были заложены в структуре древнегреческого общества вопреки — а может быть и благодаря — дорийскому завоеванию, если иметь в виду высвобождение сельских общин от тяжкой опеки дворцовых цен-
тров — теперь, наконец, сказали свое слово, и результатом было рождение новых, гораздо более прогрессивных форм экономических и социально-политических отношений. С распространением железа (в Х1—Х вв. до н.э., по-видимому, из Малой Азии)2 была связана подлинная технологическая революция, повлекшая за собой интенсификацию производства как в земледелии, так и в ремесле. Следствием этого было углубление общественного разделения труда, отделение ремесла от земледелия, равно как и выделение в особый вид занятий торговли, что привело к появлению города в современном смысле слова как центра торгово-промышленной деятельности, противостоящего сельской округе. При этом общий экономический прогресс и особенно развитие торгового дела нашли свое выражение как в важных технических усовершенствованиях в морском деле (изобретение якоря, появление раздельных типов торговых и военных судов), так и в одновременном утверждении единообразных мер веса и объема и в выпуске правильных чеканных металлических денег (в VII—VI вв., сначала в греческих городах Малой Азии Эфесе и Милете, а затем на острове Эгина и в городах Балканской Греции Аргосе, Коринфе и Афинах)3.
Технический и экономический прогресс повлек за собой резкие перемены в области социальных отношений. Интенсификация производства содействовала рентабельности индивидуального хозяйства, что имело следствием решительное утверждение принципа частной собственности. Замечательным подтверждением этого явления может служить описанная в поэме Гесиода «Труды и дни» хозяйственная деятельность зажиточного земледельца, работающего на рынок, осознанно стремящегося к прибыли и видящего высшую цель в скупке чужих наделов (по последнему поводу см., в частности. Hes. Op. et dies, 340-341). Но вместе с тем стало фактом и высвобождение личности из-под общинной опеки, иными словами — торжество индивидуализма. Ярчайшим живым воплощением этого принципа является фигура Архилоха с острова Пароса, авантюриста и поэта, сформулировавшего свое жизненное кредо в следующих замечательных стихах: В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же — / из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье (fr.2 Diehl3, пер. В.В. Вересаева). Вместе с тем началось стремительное развитие и частновладельческого рабства, причем не только в сфере домашнего хозяйства, но и в непосредственном производстве, а главное, за счет захваченных или вывезенных из-за рубежа чужеземцев-варваров. По свидетельству Феопомпа, хиосцы первыми из эллинов стали покупать за деньги рабов-варваров для обработки своих полей (Theopomp. ap. Athen., VI, 88, p.265 b-c = FgrHist 115 F 122 a)4.
Однако на первых порах, как это не раз бывало в истории, экономический прогресс обернулся для греческого народа и некоторыми теневыми сторонами, осложнениями и трудностями, преодоление которых потребовало большого напряжения сил. Естественные в условиях частновладельческого хозяйства рыночная конкуренция и имущественное расслоение имели своим следствием усиление того слоя в общине, который, по традиции оставался главным владетелем земли — родовой знати. Напротив, большая часть рядовых общинни-ков-крестьян, поскольку они не могли выбиться в крепкие хозяева, беднела и разорялась, входила в долги и, ввиду отсутствия в тот период гарантий личной свободы, попадала в долговую кабалу, превращалась в рабов-должников. Для
подтверждения сошлемся еще раз на Гесиода, который в «Трудах и днях» рисует впечатляющую картину царившего в ту пору произвола знати и, в противоположность этому, горестного существования простых сельчан, вечно страшившихся разорения и долговой кабалы.
Недовольство массы общинников социальными тяготами, которые время обрушило на их головы, находило естественное выражение в неприязни к тем, кто оказывался в выигрыше, — к землевладельческой аристократии. Нарастающее социальное недовольство сельчан сомкнулось с недовольством нового сословия горожан, утративших связь с древними родовыми подразделениями и потому не имевших доступа к политической деятельности, к управлению государством.
Складывавшийся против знати общий демократический фронт получал, благодаря объединению сил, большие шансы на победу. К тому же в его пользу действовали еще два очень важных обстоятельства. Во-первых, по мере вытеснения бронзового оружия более прогрессивным и более дешевым железным, возрастала роль вооруженного ополчения простолюдинов, фаланги пехотин-цев-гоплитов, без которых правящая знать не могла уже обойтись в тогдашней, крайне осложнившейся политической обстановке. Ведь в ту пору, в условиях демографического взрыва и обострившейся вследствие этого борьбы за жизненное пространство, защита границ своего отечества стала делом гораздо более трудным, чем в прежние, гомеровские, патриархальные времена5.
Во-вторых, складывавшаяся демократия тем скорее должна была обратиться к решительным действиям, что у нее с самого начала не было недостатка в политически развитых и энергичных лидерах. Ими становились выходцы из среды самой аристократии. В самом деле, верхушка греческого архаического общества также испытывала разъедающее воздействие денежного хозяйства. Естественно, что члены захиревших аристократических родов или обойденные наследством младшие сыновья знатных семей также устремлялись в город, где они задавали тон оппозиционным настроениям и выступлениям. Именно эти отпрыски младших аристократических фамилий, достаточно образованные и предприимчивые, близкие по своему положению и к старой родовой знати, и к новому сословию горожан, с общего ли согласия, по желанию ли демоса, или, наконец, по собственному побуждению становились инициаторами проведения различных мер, имевших в виду преобразовать общественные отношения с позиций разума, в интересах новых прогрессивных групп.
Требованиями демоса в ту пору были сложение долгов и запрещение долговой кабалы, передел земли, установление политического равноправия и фиксация его гарантий в писаных законах. Обычно начинали с последнего — с записи законов, как дела более легкого для осуществления и вместе с тем очень важного для придания политической жизни правильного, упорядоченного характера. Античная традиция донесла до нас имена целого ряда таких ранних законодателей; то были Залевк в Локрах Эпизефирских (в Южной Италии), Ха-ронд в Катане (в Сицилии), Драконт и Солон в Афинах. Вместе с тем проводились и другие реформы, включавшие облегчение положения должников и запрет кабального рабства. В этом отношении показательной была деятельность Солона, запретившего рабство-должничество в своем родном городе и даже
распорядившегося выкупить на волю уже проданных и вывезенных за рубеж бедняков-соотечественников. Этой мерой Солона был оформлен гражданский статус афинянина. По примеру Афин такие же мероприятия были позднее проведены во многих других городах Эллады.
Демократическая реформа была важным, но не единственным средством преобразования архаического общества. Ей сопутствовали и другие способы, а именно колонизация и тирания. Колонизация имела целью освобождение формирующегося полиса от избытка аграрного населения, а вместе с тем и расширение торговых связей и сферы приложения экономической деятельности растущего города. Что касается тирании, то это была античная разновидность бонапартизма, выросшая на волне демократического движения. Тирания обычно истреблением знати предуготовляла окончательное торжество демократии, которая и в самом деле, как правило, являлась ей на смену, но лишь после того, как обществу удавалось скинуть тяжкое ярмо тиранической опеки.
Радикальные сдвиги в фундаментальных сферах социальной жизни естественным образом влекли за собой не менее важные и ощутимые перемены в области культуры. Рассмотрим наиболее значимые инновации в этой сфере.
Первой в этом ряду должна быть названа революция свершившаяся у греков в области письменности. Вообще письменность у древних греков появилась еще в микенскую эпоху, т.е. во второй половине II тыс. до н.э. Мы имеем в виду заимствованное у древних жителей Крита так называемое линейное письмо (Б), представлявшее собой сравнительно примитивную систему слогового письма. Таким образом, уже тогда возникла возможность накопления официальных записей, что давало точку отсчета исторической памяти. Правда, с крушением микенской цивилизации традиция письменной культуры, по-видимому, прервалась, но насколько абсолютно и на сколь долгое время — это вопрос, на который не так-то просто ответить. Новое явление письменности у греков, на этот раз в виде заимствованной у финикийцев более прогрессивной алфавитной системы, может быть датировано достаточно ранним временем — не VIII столетием, как это делают сторонники примитивизирующей концепции (Ч. Старр), а, во всяком случае IX или даже X веком (Г. Бенгтсон)6. Более ранняя датировка выглядит предпочтительнее, тем более что представляется весьма вероятным письменное оформление героического (гомеровского) эпоса на рубеже К—УШ вв. Последнее предположение опирается на ряд общих соображений и подкрепляется надписью на так называемом Кубке Нестора — глиняном сосуде (скифосе), обнаруженном на месте древнего греческого поселения на о-ве Питекуссы (совр. Искья, у входа в Неаполитанский залив). Датируемая серединой УШ в. до н.э., надпись эта содержит прямую аллюзию на гомеровского Нестора, а главное — две строчки гекзаметрического стиха, имитирующего стиль Гомера'. С этого же времени, т.е. с рубежа ГХ—УШ вв., возобновляется и отсчет официального исторического времени, фиксируемого в различных государственных записях.
Вообще были очевидны успехи словесности, облеченной в письменную форму. Здесь имеются в виду прежде всего составление и запись Гомеровских поэм «Илиады» и «Одиссеи», что приходится на самое начало архаического периода; затем, развитие хронографии (начиная со списков эпонимных магистра-
тов и победителей на общегреческих состязаниях) и летописания (городские хроники); наконец, составление различных официальных и, в частности, законодательных актов.
При рассмотрении культурных инноваций должна быть подчеркнута заглавная роль рационалистического начала в общественной жизни древних греков. Носителями его естественно были представители складывавшейся интеллектуальной элиты. В формировании этой социальной группы важную роль сыграло Дельфийское святилище Аполлона8. Этот древнейший религиозный центр Греции был в лице своей жреческой верхушки средоточием народной мудрости, хранителем скрепляющих жизнь нации обычаев и устоев, прибежищем для всех, кто нуждался в совете и поддержке. В период архаической революции Дельфийский оракул вместе с тяготевшими к нему так называемыми мудрецами (аофо'ь) стал своеобразным духовным координатором всех важных начинаний, как личных, так и общественных, везде содействуя разумному соотношению необходимых новаций и традиций. «Ничего сверх меры» (|^8ev ayav) — таково было важное жизненное правило, по преданию, сформулированное кем-то из древних мудрецов и признанное в Дельфах. Это правило древние мудрецы положили и в основу своей общественной деятельности, добиваясь в качестве законодателей и реформаторов утверждения продиктованной долгим опытом и согласной с разумом справедливой меры (цетроу). Простейшим конкретным воплощением этой меры и должен был стать новый полисный закон (v0|og).
Специального разъяснения заслуживает тема древних мудрецов. Складывавшаяся в архаическую эпоху греческая интеллектуальная элита была представлена на первых порах неспецифическими фигурами носителей народной мудрости, за которыми и закрепилось по преимуществу название мудрецов (sofoiv). Позднее систематизирующий ум греков сложил даже канон семи мудрецов. Платон причислял к этой ученой когорте Фалеса Милетского, Бианта Приен-ского, Питтака Митиленского, Солона из Афин, Хилона из Спарты, Клеобула Линдского и Мисона Хенейского (Plat. Protagor., p. 343 a). Диоген Лаэртский, автор важнейшего дошедшего до нас от античности труда по истории греческой философии, указывает на те же имена, только вместо Мисона называет коринфского тирана Периандра. В канон семи мудрецов включали иногда и другого тирана — Писистрата из Афин, и вообще набор персонажей у разных авторов был разный, и лишь четыре имени присутствуют непременно: Фалес, Би-ант, Питтак и Солон9. Активно участвовавшие в политической жизни своего времени, известные как законодатели, реформаторы и правители, эти греческие мудрецы, вникая в вопросы социальной практики, естественно переходили к рассмотрению и более широких проблем устроения и происхождения мира, и в этом случае они становились первыми представителями формирующейся философской мысли.
Архаическая эпоха выдвинула в Греции — нередко из числа так называемых мудрецов — целый ряд замечательных социальных посредников, законодателей и реформаторов, стараниями которых были проведены первые важные преобразования, имевшие в виду превратить хаотически, стихийно возросшие села и посады в правильно организованные полисы. Полулегендарный Ликург в
Спарте, деятельность которого древние относили к началу УШ в. до н.э., позднейшие (от УП—У вв.), исторически вполне достоверные Залевк в Локрах Эпизефирских (Южная Италия), Харонд в Катане (Сицилия), Драконт и Солон в Афинах, Хилон в Спарте, Питтак в Митилене на Лесбосе — вот имена лишь наиболее значительных и известных из этих первых устроителей греческого мира. Все они, как правило, несмотря на нередко приниженный реальный свой статус, были выходцами из старинных, уходящих корнями в микенское время, аристократических семей, стало быть, выступали носителями древнего, устоявшегося социального опыта и мудрости. Нередко они и сами, как было сказано, являлись, по общему признанию, мудрецами ^оЮу). Во всяком случае замечательно, что фигуры этих древних законодателей и реформаторов являются в античной традиции окруженными ореолом мудрости (аоф'ьа). Замечательна также их связь с святилищем и оракулом Аполлона в Дельфах.
Следствием преобразования социально-политического строя и выработки нового правильного законодательства было формирование полисной идеологии. Решающим здесь стало утверждение главных принципов гражданского общежития — свободы и равенства. Духовными устоями греческой гражданской общины был целый комплекс представлений и принципов, среди которых выделяются сознание принадлежности к общей родине, полисный патриотизм, равно как признание неотъемлемого права всех граждан на свободу и равенство (перед законом — исономию, и для выражения собственного мнения — исегорию).
В этом же русле происходило развитие противоположения свободных граждан и рабов, эллинов и варваров. В ряду социально-экономических преобразований, осуществленных в архаический период сначала в Афинах, а затем, по их примеру, и во многих других греческих общинах, особого внимания заслуживает то, которое означало решительный поворот на античный путь развития, именно — запрещение кабального рабства соотечественников, ориентация тем самым дальнейшего социально-экономического развития на рабство экзогенное, существующее за счет ввозимых из-за границы покупных рабов-чужеземцев. С этим было связано и другое — форсированная национальная консолидация греков, насколько, конечно, это допускалось их полисным партикуляризмом.
Первые контуры нового этнокультурного единства греков обнаруживаются уже на исходе гомеровского времени: распространение в IX в. до н.э. из Аттики, а также из Арголиды и других районов юго-восточной Греции на острова Архипелага и, далее, на побережье Малой Азии керамики более или менее единого геометрического стиля свидетельствовало о прогрессирующей унификации греческой культуры, о расширении и укреплении взаимных связей в том лоскутном мире, который был населен греками.
Сильнейшим образом этому способствовало такое важное достижение, как возрождение у греков — примерно в то же время, на рубеже Х—К вв., — письменности, на этот раз, как мы уже упоминали, в форме более прогрессивного, алфавитного письма, в основе своей заимствованного у финикийцев. Усвоенная первоначально, по-видимому, греками Кипра и Малой Азии и быстро распространившаяся затем по всему греческому миру, эта новая письменность, — простая, легкоизучимая, доступная широким слоям общества, в чем заключа-
лось огромное ее преимущество по сравнению с древнейшей, усложненной, доступной очень небольшому кругу избранных слоговой системой письма кри-то-микенского мира, — эта письменность стала мощным фактором культурного прогресса и духовной консолидации греческого мира.
Велико было в этой связи значение состоявшейся довольно скоро, где-то на рубеже К-УШ вв., письменной фиксации гомеровского эпоса. Письменность содействовала более широкому ознакомлению греков с этим, созданным также на малоазийской почве, героическим эпосом, а вместе с тем и приобщению их всех через его посредство к той системе высоких духовных ценностей, которой суждено было стать подлинным фундаментом греческой духовной культуры.
Но особенно крупными успехами процесс национальной консолидации греков ознаменовался в архаическую эпоху (т.е. в XIII—IУ вв. до н.э.), отлившись — именно в эту пору — в особую же диалектически-заостренную форму. Именно утверждение почти повсеместно нового, античного рабовладельческого принципа жизни, одновременно с ростом экономических, политических и культурных связей между греческими городами и воссозданием, в условиях рождавшейся классической цивилизации, древнего этнокультурного единства греческого народа привело к появлению более или менее осознанной оппозиции эллинства и варварства, оппозиции столь же национальной, сколь и социальной10.
В самом деле, свойственная грекам, как впрочем и многим другим народам в пору быстрого возмужания, повышенная открытость к позитивным контактам с соседями (подтверждением может служить практика брачных связей, в частности аристократов), несомненная готовность к заимствованию чужих достижений (напомним о заимствовании с Востока чеканной монеты и алфавитного письма) не исключали достаточно раннего зарождения и укоренения диаметрально-противоположной ценностной установки — осознания своей особенной этнокультурной исключительности. Эта иная позиция нашла яркое выражение в греческой литературной традиции в обозначении и третировании ино-племенников-негреков как варваров. Для суждения о возникновении понятия варваров и формировании его социокультурного смысла в ранней греческой литературе основными опорами служат, во-первых, Гомер, затем в какой-то степени лирическая поэзия и, наконец, первые философы (определенного, тяготеющего к социологии типа).
У Гомера мы впервые сталкиваемся с понятием варварского, а именно при языковой характеристике троянских союзников-карийцев, которые аттестуются как «говорящие наречием варварским» — (Зар(ЗарОфыуо1 (II., II, 867). То, что впервые понятие варварского встречается именно в языковом определении, представляется симптоматичным. Этот факт свидетельствует в пользу высказанного уже в древности и принятого в новое время взгляда, что первоначально слово «варвар» появилось как звукоподражательное для обозначения человека с чужим, грубым говором. Однако, можно утверждать, что у Гомера за языковым определением скрывается и некая более общая тенденция, которую можно оценить как ядро будущей всеохватной оппозиции. В используемом отрывке из «Илиады» не только карийцы в массе своей изъясняются по-варварски (в данном случае неважно — на вовсе чужом наречии или же на греческом с варвариз-
мами), но и вожди их выступают на поле боя в нелепом, с точки зрения поэта, отягощенном золотыми украшениями снаряжении (Il., II, 867-875). В другом месте поэт, описывая выход для боя враждебных армий, подчеркивает — вполне в том духе, как это позднее будет делать Геродот, — стройный порядок и дисциплину греков, грозное движение их молчаливой рати в противовес нестройному многоголосию троянского ополчения, сравниваемого со стадом блеющих овец (Il., IV, 422-438).
Страбон был прав, когда, полемизируя с Фукидидом (ср.: Thuc., I, 3), находил у Гомера достаточно уже ясное обособление эллинов от варваров (см.: Strab., XIV, 2, 28, р. 661). При этом он справедливо ссылался на места в «Одиссее» (I, 344, и XV, 80), где слово «Эллада» определенно обозначает страну греков вообще, в отличие от текста «Илиады» (II, 683-684 — место, которое имел в виду Фукидид), где «Эллада» и «эллины» прилагаются, очевидно в соответствии с древнейшим, изначальным обычаем, лишь к области и жителям Фтиотидской Ахайи (в юго-восточной Фессалии). Заметим также, что Гомеру известно и понятие панэллинов (Il., II, 530), т. е. что ему, во всяком случае, присуще представление о греках как некой общности.
Однажды усвоенные литературной традицией греков понятия Эллады и эллинов (или панэллинов) продолжают жить и в послегомеровском эпосе (у Гесиода в «Трудах и днях»: Эллада — ст. 653, панэллины — ст. 528), и в архаической лирике (у Архилоха: панэллины — fr. 54 Diehl3). И надо думать, что утверждению связанного с этими понятиями представления о греках как некой особенной общности способствовало именно дальнейшее развитие оппозиции эллинов и варваров. Свою лепту здесь должна была внести поэзия архаического времени, времени Великой колонизации, широкой экспансии греков в Средиземноморье и Причерноморье. Недаром у Архилоха, поэта с Пароса, ведшего жизнь свободного авантюриста, участвовавшего также и в выводе паросцами колоний на фракийские земли, мы находим не только красочные подробности этого предприятия, но и выработку характерного стереотипа иноплеменни-ка-дикаря в зоне колонизации (см. fr. 79 a Diehl3, где выразительно обрисованы жестокие в обращении с пленными «чубатые фракийцы» — 0р^ьке? акрОкоцоь) и даже бранливые выходки по адресу этих «дикарей» (см. fr. 51, 48, где брань адресована «фракийским собакам» — кш'ь бреь^ьу).
Столетием-другим спустя развитие оппозиции эллинов и варваров достигает большой остроты. У Гераклита (рубеж VI—V вв.) встречаем характерный пассаж: «Глаза и уши — плохие свидетели у людей, имеющих варварские души ((3ар(3арои? фиха?) (Heracl. ap. Sext. Emp., VII, 128 = DK 22 [12] В 107, пер. А.Ф. Лосева). Здесь понятие варварского употреблено в переносном смысле, но это-то и показательно. Самая метафоричность использованного Гераклитом, этим ранним идеологом полиса, образа «варварские души» предполагает большое реальное основание, широкий спектр социокультурного, по сути классического, восприятия и трактовки мира негреческого, неполисного, — стало быть, по меркам античности, не равняющегося на разум, нецивилизованного, — как мира варварского.
Конечно, окончательно оппозиция эллины-варвары сформируется в ходе Греко-персидских войн, в результате победоносного отражения греками насту-
пления, предпринятого на них восточной деспотией, более же всего — вследствие развернувшейся затем, особенно усилиями афинян, активной империалистической политики в сторону и за счет восточных соседей. У греческих писателей V в. до н.э. — современника войн с персами поэта Эсхила и жившего поколением позже историка Геродота — противопоставление эллинов и варваров является едва ли не основополагающим моментом мировоззрения. Особенно ярко это противопоставление проводится в политической сфере, в трактовке варваров как сугубых носителей деспотизма, а эллинов как защитников царства закона, республиканских и демократических начал (ср. у Эсхила в «Персах», стихи 176-201, 230-245; у Геродота, VII, 102 и 104, 135, 139).
Естественное у греческих писателей убеждение в превосходстве эллинского строя жизни над варварским конкретизируется — в частности, у того же Геродота — в описаниях военных столкновений. Не раз древний историк подчеркивает, насколько выше во всех отношениях оказывались греки по сравнению с персами: и по части личной подготовки и вооружения, и в быстроте и маневренности кораблей, и в рациональной тактике боя (ср. соответствующие реплики Геродота в описаниях сражений: у Фермопил — VII, 211; у Артемисия — VIII, 9-11; у Саламина — VIII, 86 и 89; у Платей — IX, 62-63; у Микале — IX, 90).
Это сознание абсолютного превосходства эллинов над варварами чуть позже, у Эврипида, превращается в конкретную политическую формулу, исполненную агрессивного панэллинского звучания: «Прилично властвовать над варварами эллинам» (Eur. Iphig. Aul., 1400). А в следующем IV столетии философ Аристотель, отражая воззрения зрелого рабовладельческого общества, уже без обиняков заявит, что «варвар и раб по природе своей понятия тождественные» (Aristot. Pol., I, 1, 5, p. 1252 b 9).
Разумеется, это — суждения позднейшего времени, однако бесспорно, что первые основания для выработки такого характерного для античности нацио-нал-империалистского отношения к чужеземцам-негрекам, которых стали называть и третировать как варваров, были заложены еще в архаическую эпоху — постольку именно, поскольку самое формирование рабовладельческого способа производства было осуществлено в древней Греции, так сказать, за чужой счет, за счет других народов.
Завершая этот экскурс, попытаемся определить те главные импульсы, которые обусловили развитие первоначального простейшего, очевидно, по языковому признаку обособления греков от их соседей в исполненную широкого социально-политического и культурного смысла оппозицию эллинов и варваров. Как нам представляется, таких импульсов в век архаики было три.
Во-первых, рано осознанный греками собственный особенный культурный потенциал, диктовавший отношение превосходства ко всему негреческому. Этот потенциал складывается из микенского наследия и нового, найденного к началу архаики, прогрессивного пути развития. Отражение этого раннего ощущения превосходства мы, естественно, находим у Гомера, стоящего в преддверии новой эпохи.
Во-вторых, колонизационная практика, усугубившая это отношение греков к негрекам (карийцам, сикулам, фракийцам), как это видно, в частности, у Архилоха применительно к фракийцам.
Наконец, начавшаяся в последний век архаики общая конфронтация греков с практически единым миром варваров, объединенным под властью персидских царей Ахеменидов. Наверное, не случайно, что с характерным уничижительным перетолкованием понятия варварского, выдававшим глубинную духовную оппозицию, мы сталкиваемся именно у Гераклита, современника этой конфронтации.
Суммируя наши наблюдения над ходом исторического развития античной Греции в раннюю эпоху, мы имеем все основания подчеркнуть решающую роль архаического периода (VIII—VI вв. до н.э.), а более всего того радикального сдвига, свершившегося в это время, который получил название архаической революции. К числу важнейших перемен, составивших содержание этой революции надо отнести прежде всего технологическую революцию связанную с распространением железа, рождение города в собственном смысле слова, как центра ремесла и торговли, противостоящего сельской округе, формирование гражданского общества античного типа, то есть общины граждан, противостоящих рабам и отличающих себя от чужеземцев, наконец становление античной правовой системы и соответственной идеологии. На это же время приходится впечатляющий подъем культуры — распространения алфавитной письменности, дальнейшее развитие поэтического творчества, зарождение высоких форм гуманитарной науки, истории и философии, т.е. формирование всего того, что составило основание последующего расцвета культуры классицизма. Будет вполне справедливо вслед за немецким историком А. Хейсом11 определить время греческой архаики как особую историческую эпоху, ключевую в становлении античной классической цивилизации.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В представлении о революционном характере перехода от позднеродового общества к классовому, античному, мы следуем взгляду, развитому советской наукой еще в 30-е годы в ходе дискуссий в ГАИМК. См.: Ковалев С.И. Проблема социальной революции в античном обществе // Карл Маркс и проблемы истории докапиталистических формаций // ИГАИМК. Вып. 90 / Под ред. Н.Я. Марра, А.Г. Пригожина. М.; Л., 1934. С. 295-328; Тюменев А.И. Разложение родового строя и революция VII-VI вв. в Греции // Там же. С. 329-377. Тезис об архаической революции был затем обоснован и в других, более специальных исторических работах, принадлежавших перу все того же А.И. Тюменева. См. его труды: 1) История античных рабовладельческих обществ // ИГАИМК. Вып. 111. М.; Л., 1935. С. 42-49; 2) Революция VII-VI вв. Афины в VI в. // История Древней Греции. 4.I (История древнего мира / Под ред. С.И. Ковалева. Т. II). М., 1937. С. 171-205. Разумеется, дальнейшие исследования расширили наши знания и уточнили представления об отдельных вехах архаической истории, однако мы не видим оснований для отказа от названного выше принципиального положения. В общей форме революционный характер процесса, приведшего к рождению классической полисной цивилизации, признается также и в западной историографии. Ср.: Heichelheim F.М. The Ancient Economic History. Vol. I. Leiden, 1958. P. 280 ff.; Starr Ch.G. A History of the Ancient World. 3rd ed. New York; Oxford, 1983. P. 205 ff.
2. О появлении и этапах распространения железа в греческом мире см.: Ленц-ман Я.А. Рабство в микенской и гомеровской Греции. С. 195-196; Полякова Г.Ф.
От микенских дворцов к полису. С. 118 и 119 (с критикой и отвержением некогда распространенного взгляда о связи появления железа в Греции с дорийским завоеванием). Более подробно — в специальных работах: Burton-Brown Т. The Coming of Iron to Greece. Winde, 1954; Snodgrass Л.М.: 1) Barbarian Europe and Early Iron Age in Greece // Proceedings of the Prehistoric Society. Vol. XXXI. 1965. P. 229-240; 2) The Dark Age of Greece. Edinburgh, 1971. P. 228 ff.; Pleiner K.R. Iron Working in Ancient Greece. Praha, 1969. P. 7-16; Waldbaum J.C. From Bronze to Iron: the Transition from the Bronze Age to the Iron Age in the Eastern Mediterranean (Studies in Mediterranean Archaeology. Vol. 54). Goteborg, 1978.
3. О начале выпуска греками правильных металлических денег ср. также: Зограф А.Н. Античные монеты // МИА. № 16. М.; Л., 1951. С. 23-24; Seltman Ch. Greek Coins. 2nd. ed. London, 1955. P. 13 ff.; Kraay C.N. Archaic and Classical Greek Coins. Berkeley; Los Angeles, 1976. P. 20 ff.; Starr Ch.G. The Economic and Social Growth of Early Greece, 800-500 B.C. New York, 1977. P. 108 ff. — Для общей оценки ср. также: Heichelheim F.M. The Ancient Economic History. I. P. 212-222.
4. См. далее: Шишова И.А. Рабство на Хиосе // Каллистов Д.П., Нейхардт А.А., Шифман И.Ш., Шишова И.А. Рабство на периферии античного мира. Л., 1968. С. 149-192. О развитии рабства в Греции в архаическую эпоху см. также: Starr. The Economic and Social Growth... P. 90-92, где, однако, роль и значение этого феномена сильно принижены.
5. Относительно перемен в военном деле подробнее см. также: Smdgrass Л. 1) The Hoplite Reform and History // JHS. Vol. 85. 1965. P. 110-122; 2) Archaic Greece. The Age of Experiment. London, 1980. P. 97-107, 223 (библиография); о принципиальной связи фаланги с полисом — Nilssоn М.Р. Die Hoplitentaktik und das Staatswesen // Klio. Bd. XXII. 1929. Н. 3. S. 240-249; Detienne М. La phalange: problemes et con-troverses // Problemes de la guerre en Grece ancienne. Paris; La Haye, 1968. P. 119-142. Для общей оценки ср. также: Яйленко В.П. Архаическая Греция //Античная Греция. Т. I. М., 1983. С. 171-173; Bengtson Н. Griechische Geschichte. 4. Aufl. Munchen, 1969. S. 110-111, 118-119; Jeffery L.H. Archaic Greece. The City-States c. 700-500 B.C. London, 1976. P. 41, 67-68.
6. Подробнее об усвоении греками алфавитного письма см.: Дирингер Д. Алфавит / Пер. с англ. М., 1963. С. 522 слл.; Jeffery L.H.: 1) The Local Scripts of Archaic Greece. Oxford, 1961; 2) Archaic Greece. P. 25-26; Heubeck Л. Schrift (Archaeologia Homerica. Bd. III. Кар. X). Gottingen, 1979. — Для общей оценки ср. также: Bengtson Н. GG4. S. 60-62; Stаrr Ch.G. A History... Р. 201.
7. Meiggs R., Lewis D. A Selection of Greek Historical Inscriptions to the End of the Vth Century B.C. Oxford, (1969) 1971, № 1. В дополнение к литературе, указанной у Р. Мейггса и Д. Льюиса, укажем на работы отечественных антиковедов: Чистякова Н.А. Древнейшая греческая эпиграмма (надпись Нестора из Питекусс) // ВДИ. 1975. № 4. С. 28-40; Зайцев А.И. Лексико-стилистические особенности надписи на «Кубке Нестора» из Питекусс // Язык и стиль памятников античной литературы (Philologia classica. Вып. 3). Л., 1987. C. 59-65.
8. Новейшее исследование о святилище Аполлона в Дельфах: Кулишова О.В. Дельфийский оракул в системе античных межгосударственных отношений (VII-V вв. до н.э.). СПб., 2001.
9. Подробнее о формировании и составе канона семи мудрецов см.: Barkowski. Sieben Weisе // RE. 2. Reihe. Bd II. Hbbd 4. 1923. Sp. 2242-2264; Snell B. Leben und Meinungen der Sieben Weisen. 4. Aufl. Munchen, 1971.
10. О росте национального самосознания греков в век архаики cм.: Bengtson Н.: 1) Hellenen und Barbaren: Gedanken zum Problem des griechischen Nationalbewusstseins
// Unser Geschichtsbild / Hrsg. von K. Rudinger. Munchen, 1954. S. 25 ff.; 2) GG4.
S. 69, 86—88, 100—101; Schaefer Н. Das Problem der griechischen Nationalitat [1955] // Schaefer Н. Probleme der alien Geschichte. Gottingen, 1963. S. 269-306. Специально об оппозиции эллинов и варваров см. также: JUthner J. Hellenen und Barbaren (Das Erbe der Alten. N. F. Н. 8). Leipzig, 1923; Grecs et barbares (Entretiens sur 1’antiquite classique. T. VIII). Geneve, 1962. Для общей оценки ср.: Колобова К.М., Глускина Л.М. Очерки истории древней Греции. Л., 1958. С. 79.
11. Ср.: Heuss Л. Die archaische Zeit Griechenlands als geschichtliche Epoche // Antike und Abendland. Bd.II, Hamburg, 1946. S. 26-62.
THE ARCHAIC REVOLUTION IN ANCIENT GREECE (PRINCIPAL REVIEW OF INNOVATIONS AND CHANGES! IN SOCIAL-POLITICAL AND CULTURAL LIFE OF ANCIENT GREECE IN THE 8th-6th CENTURIES B.C.)
Ed. Frolov
The article deals with the so-called Archaic revolution, i.t. with the radical change in all spheres of the social and cultural life of ancient Greeks, which falls on the archaic period in the history of Ancient Greece (8th — 6th centuries B.C.). The result of this revolution was the birth of ancient classical civilization and, first of all, its nucleus — the polis.
© 2008 г.
Н.Л. Поваляев
ЕЩЕ РАЗ К ВОПРОСУ О МОДЕЛЯХ ГРЕЧЕСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ: АПОЙКИЯ ИЛИ ЭМПОРИЙ. АРХЕОЛОГИЧЕСКОЕ СРАВНЕНИЕ
Изучение характера древнегреческой колонизации, несмотря на приращение источниковой базы и декларируемое в последние десятилетия изменение научных парадигм, продолжает вращаться в основном в рамках двух теорий, аграрной и противопоставляемой ей торговой колонизации. Комбинируя письменные источники классического времени и археологические материалы, многие исследователи приходят к выводу о существовании двух специализированных типов колониальных поселений, аграрного, т.н. апойкии с одной стороны и торгового, т.н. эмпория с другой1.
Апойкия, понимаемая как основанный на новом месте полис, т.е. гражданская община, часто априори идентифицируется с городом. Соответственно такому подходу полагают, что в археологических материалах должен проявляться урбанизированный характер апойкии. Другими словами она обязана была иметь четкое функциональное деление территории, т.е. деление на частный и публичный сектора; в последнем специализированные зоны дла теменоса и
