CC BY
55
С. А. Воробьева
АНТРОПОЦЕНТРИЗМ В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ 40-60-х гг. XIX в.
В 40-60-е гг. Х1Х в. в русской философско-исторической науке начинается активное изучение оснований и детерминирующих факторов всемирно-исторического и национального процессов. Интерес к этой теме был обусловлен поиском теоретических основ исторической науки, а также задачами определения социально-политических идеалов будущего развития России в дискуссиях, развернувшихся между представителями западников и славянофилов в этот период. Понимание проблем культурно-исторического своеобразия России в аспекте теоретической рефлексии неизбежно сопрягалось с проблемой соотношения объективных законов, необходимости и субъективности, духовного начала в истории.
Изучение факторов духовного порядка в отечественной философии истории приходилось на период переосмысления гегелевской философско-исторической традиции. Утвердившаяся в философии истории гегелевская интерпретация исторической закономерности заставляла верить в неизбежность и обязательность закона. «Хитрость разума» предполагала достаточно пассивное участие человека в исторических деяниях: «... Можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти, причем то, что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб и вред. Ибо речь идет об явлении, часть которого ничтожна, а часть положительна. Частное в большинстве случаев мелко в сравнении со всеобщим: индивидуумы приносятся в жертву и обрекаются на гибель»1. Воля субъекта особо не интересует Гегеля; индивидуальное «поглощается» всеобщим. Тем не менее, представления Гегеля о «психической причинности», роли исторической традиции, рассмотрение государства, «народного духа» в качестве субъектов исторического процесса были значительными идеями, которые впоследствии развивались представителями русской мысли.
Для отечественных философов моделирование общественных структур и процессов, объяснение механизмов человеческого общежития только на основе абстрактных закономерностей без учета антропологических составляющих, духовной сферы общества становится весьма затруднительным. Поэтому особенностью русской философии истории становится взаимодействие свободы человеческой активности с историческим детерминизмом; всеобщая характеристика индивидуальных целей человека в истории превращается в специальный предмет исследования. Включение темы личности и общества в социальное познание должно было, по мнению русских мыслителей, преодолеть тотальную рационализацию истории и тем самым дать возможность определить культурно-этнические, духовные основы исторического развития.
Полемизируя с Гегелем, славянофилы А. С. Хомяков и И. В. Киреевский критикуют схематизацию исторической действительности, снижающую значение деятельности человека в истории, и утверждают неправомерность выведения истории только из законов
© С. А. Воробьева, 2008
формальной логики. И. В. Киреевский полагает, что «самостоятельность научного исследования» не могла развиться в рамках «чужеродной стихии» немецкой философии. Немецкий рационализм, по его мнению, «механически двигается в несуществующих формулах, перебирая одни и те же положения»2.
Апологетика субъективного фактора в русской философии истории 40-60-х гг. Х1Х в. во многом была реакцией и на распространение позитивистских идей в России, хотя в раннем западном позитивизме этот вопрос решался неоднозначно. Так, если в социологии Конта не было места для психической причинности, то Милль допускал ее существование, рассматривая влияние человеческих качеств на объективные закономерности общественной жизни.
Другим « фоном», который определил значимость этой проблемы, явилось утверждение в русской мысли представления о воспитательном значении истории. Историк не просто описывает историческую реконструкцию, отлучая человека от смысла и цели истории, но вводит в ткань исторического объяснения убеждение в том, что человек — творец собственной жизни и истории. Так, А. И. Герцен называл представление об инвариантности хода исторических событий не только «бесплодным», но «этически вредным». В контексте гегелевского и позитивистского проектов нравственные составляющие истории практически не действуют. Не идет речи о нравственном выборе личности какого-либо исторического деяния. Идея строгого детерминизма снимает с человека ответственность за исторические решения, подводит историческую реальность под строгие категории отвлеченной науки. Человек уходит из «поля зрения» историка3.
Рассматриваемый период относился к рубежным, переходным в русской истории, роль исторической личности находилась в центре внимания отечественных исследователей. Человек включается в интерпретацию исторического процесса во многом в связи с проблемой нравственного, смыслового подхода к социально-политическим событиям, происходящим в России. Проблема идейного обоснования дальнейшего развития России, выбора стратегий и тактик в реформировании существующего режима вполне отчетливо обозначила ответственность исторической личности, правителя, народа, государства, партии за принципиально важные для страны решения.
Исследование потребностей, мотивов, интересов человека, создающих чувство «сопричастности» человека к истории, должно опираться, по мнению русских мыслителей, на теоретические обобщения. Начинают исследовать закономерности духовной сферы человеческого существования, позволяющие представить общую направленность субъективных составляющих истории: поведения личности, нации, этноса, социальной группы, государства. В связи с этим изучается деятельная сторона человеческой природы с точки зрения ее общих законов, намечаются логические подходы к понятиям «народный характер», «вера», продолжается исследование таких понятий, как «народный дух», «дух племени», обозначаются психологические законы поведения великих личностей в истории.
Антропологический подход к изучению истории наиболее интересно представлен у Хомякова. В истории, по словам Хомякова, «преобладает человек», это «смысл и разум мира земного» или «судьба человечества»4. Учет морфологических особенностей «влияния племени», деления человечества по этническим признакам Хомяков считает начальной посылкой исторического исследования, которая определяет дальнейшее изучение народов в духовном аспекте: «.Деление по племенам также важно в отношении мира духовного, как оно просто и верно в отношении вещественного описания человечества.»5. Хомяков
явно не желает рассматривать человека как «куклу», безвольного исполнителя замыслов Провидения. Все же человеку отводится весьма сомнительная роль в истории. Субъектом истории изначально может выступать общность людей как органическое образование, что принципиально отличает ее от любых искусственно созданных, по мнению мыслителя, союзов, партий и других объединений внешнего значения. Для славянофилов в целом рассмотрение в качестве исторических субъектов «человеческих общностей», а не отдельных личностей является принципиальным.
Необходимость изучения исторического субъекта подчеркивают представители западнической ориентации русской философии истории, но уже с несколько иных позиций. По мнению Т. Н. Грановского, в истории постоянно вступает в права отдельная личность. Закон стоит только «как цель». «Характер, страсти, внутреннее развитие» личности Грановский считает таким же предметом изучения, как и объективные исторические законы. Так, например, он рассматривает причины поступков Генриха VIII, «тщеславие» которого привело к незаконным действиям во взаимоотношениях Папы и Лютера. Лютер в этом споре подал свое мнение как ученый богослов, был не признан, что нанесло глубокую рану его самолюбию, и затем это событие повлекло отрицательное отношение к английской Реформации. Грановский постоянно подчеркивает необходимость скурпулезной оценки людей, на которых лежит «великая ответственность» за историю. В диссертации, посвященной историческому исследованию деятельности аббата Сугерия, он говорит о том, что нельзя устранить роль случая в историческом познании, причем часто этот случай связан с определенными личностями, на которых лежит в связи с этим ответственность за историю6.
Ориентация западничества на либеральные ценности рельефно проявляется в характеристике роли субъективного фактора в истории в контексте реформаторских идей, востребованных обществом в тот или иной период. Поэтому личности царей-преобразователей, таких как Иоанн IV, Петр I, разделенных, по словам Кавелина, «целым веком», «совершенно различных по характеру», но имевших «сходные стремления, направление деятельности», он характеризует как «величайших деятелей в русской истории»7. Кавелин ратует за приоритет «психической», духовной стороны понимания исторической закономерности, дополняющей объективные законы: «Мы совершенно убеждены, что наука имеет все необходимые средства для исследования строго научного определения условий и законов психической жизни»8. «Психическая сторона» человека является разумной причиной истории.
Б. Н. Чичерин уже в социально-политическом смысле подчеркивает приоритет общечеловеческих ценностей в истории, рассматривая их в качестве основы исторического развития, человека — как цель истории. Общественные потребности создают «начала общежития». Право как социальный стабилизатор есть взаимное ограничение свободы в интересах сохранения общественной безопасности и роста общественного благосостояния: «... Необузданная свобода ведет к порабощению слабого сильным; личность, выраженная в преимуществах индивидуальных, ведет к внутреннему порабощению человека. Общественная воля подчиняет себе все воли частные и устанавливает таким образом твердый порядок в обществе»9.
Представители радикального крыла западничества: В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, — в большей степени обозначают практическую направленность субъективного фактора в истории. Белинский вводит в историческое объяснение практические действия человека в мире. Вероятно, это было связано с доминантой идеи
отрицания, которая определяет во второй период его деятельности переход к революционным воззрениям. У него возникают расхождения с Гегелем в вопросе определения роли личности в истории. В письме В. П. Боткину Белинский, критикуя Гегеля, утверждает, что последний «превратил жизнь в мертвые схемы», «из явлений жизни сделал тени», «субъект у него не сам себе цель, но средство для мгновенного выражения общего»10. И далее он подчеркивает значение личности, отрицая абсолютизацию Гегелем всеобщего в ущерб индивидуального: «... Судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира и здравия китайского императора. Что мне в том, что живет общество, когда страдает личность?»11. Идеал нравственной личности, интерес к правам человека и к субъективности как внутреннему содержанию истории приводит Белинского к идее социализма, которая становится для него «вопросом вопросов», «бытием бытия», «альфою и омегою веры и знания».
По мнению А. И. Герцена, своеобразной «формулой» исторического процесса является «нравственно свободное» и «положительно-деятельное» отношение человека к миру: «. Гордиться должны мы тем, что мы не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории. Мы знаем, что эта ткань без нас не шьется.»12. Всеобщее без личного Герцен считает отвлечением, раскрытие личности в практических действиях — основой становления человека и социальности.
Акцент на деятельной стороне человека в истории особенно показателен в социологической концепции Н. Г. Чернышевского. Следуя идеям Л. Фейербаха, он рассматривает человека как своеобразный эталон определения всех жизненных отношений. Историческим развитием движет, по мнению Чернышевского, абстрактный субъект, «человек вообще», который предъявляет определенные требования обществу в процессе реализации своих природных потребностей. В. С. Никоненко, рассматривая роль личности в философии истории представителей демократического направления русской мысли, отмечает, что сложный внутренний мир личности, ее многообразная структура, включающая «физическую, умственную, нравственную и духовную жизнь» существенно дополняют историческую необходимость в концепциях этих мыслителей. В связи с этим критикуется позиция противников Чернышевского и Добролюбова, представляющих последних сторонниками закрепощения личности, строгой регламентации ее действий13.
В целом можно сделать вывод о достаточно своеобразной разработке русскими философами 40-60-х гг. ХК в. представления о роли субъективного фактора в истории. В отличие от философско-исторического подхода Гегеля, сводившего историю к абстрактно-всеобщему началу и определявшего деятельность человека в истории в целом как достаточно пассивную, в русской мысли делается акцент на творческом потенциале исторического субъекта
Уровень социальной активности личности, утверждаемый в славянофильстве, существенно ниже того, который декларируется в западническом течении. Здесь можно говорить об определенной «стадности» общественной жизни. Соборные идеалы славянофильства определяют практически абсолютную степень конформизма. Влияние «союза» людей оценивается как решающий фактор исторического процесса и детерминанта исторического объяснения. Умеренные либералы и представители революционнодемократического направления подчеркивают творческую активность личности в ее активно-преобразовательной исторической роли. Противоположные характеристики свободы личности в истории представителей западничества и славянофильства отмечаются Н. А. Бердяевым. Он противопоставляет свободу личности в истории как «формальный
принцип», свойственный «политическому либерализму» и выражающийся в «формуле: я хочу, чтобы было то, что я хочу», христианской свободе, которая не смешивает свободу с произволом14. Эту основную истину о христианской свободе и защищали славянофилы» в учении о соборности.
Господство идеалов в социальной сфере, отражающих общественные потребности, характерно для представителей практически всех идейных течений этого периода. Творческая активность личности мыслится, в основном, как нравственная деятельность человека, определяемая общепринятыми христианскими ценностями. Но преломление этих ценностей в реальных действиях человека приводит к достаточно конструктивным выводам. Так, рассуждения Чичерина о ценностях гражданской культуры звучат весьма актуально. В западнических вариантах акцент делается уже на изучении реальных потребностей и интересов личности в социуме. Продукты социальной деятельности человека оцениваются в зависимости значимости их для конкретного человека, а роль личности в истории соотносится с преломлением в ее действиях общественных потребностей.
В русской философии истории рассматриваемого периода намечается явная тенденция к более содержательному моделированию общественных структур и процессов, что вызывалось интересом к анализу деятельности реального субъекта в истории. Само понятие «субъект» наделяется разными смыслами: это и отдельная личность, и нация, этнос, народ, общество в целом. В понятиях «коллективного субъекта» формулируется представление
о типичных формах общественной деятельности, сфокусированных в понятиях «народ», «нация», «этнос». Особенно важно то, что аксиологическая проблематика в русской философии истории данного периода не абсолютизировалась: она понималась в связи с объективноисторической закономерностью, являясь ее дополнением и преломлением в субъекте.
А. Я. Гуревич характеризует в этой связи новый «тип» исторической закономерности, который противопоставляет «общесоциологическому закону». Свободная активность человека реализует действие исторических законов, и посредством этого определяется «специфическая природа общественной закономерности»15. Чтобы быть «учителем жизни» «историческая наука должна вселить в человека чувство уверенности в своих силах, знание того, что он не игрушка в руках судьбы, не песчинка, носимая ветром, и не покорный исполнитель предначертанного свыше закона, а творец собственной жизни и истории»16. Становление такого «типа» исторической закономерности происходило в 40-60-х гг. ХГХ в. в отечественной мысли.
1 Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993. С. 84.
2 Киреевский И. В. Обозрение современного состояния литературы // Киреевский И. В. Полн. собр. соч.: В 2 т. М., 1911. Т. 1. С. 132.
3 Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1957. Т. 11. С. 247-248.
4 Хомяков А. С. Записки о всемирной истории // Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1871. Т. 3. С. 4. 5Хомяков А. С. Записки о всемирной истории // Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1871. Т. 3.
С. 10.
6 См.: Грановский Т. Н. Аббат Сугерий // Грановский Т. Н. Полн. собр. соч.: В 2 т. СПб., 1906. Т. 1.
С. 211.
7 Кавелин К. Д. Взгляд на юридический быт древней России // Кавелин К. Д. Наш умственный строй. М., 1989. С. 49.
8 Кавелин К. Д. Взгляд на юридический быт древней России // Кавелин К. Д. Наш умственный строй. М., 1989. С. 525.
9 Чичерин Б. Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 369.
10Белинский В. Г. Письмо к В. П. Боткину 1 марта 1841 г. // Белинский В. Г. Избранные сочинения. М.; Л., 1949. С. 1000.
11 Белинский В. Г. Письмо к В. П. Боткину 1 марта 1841 г. // Белинский В. Г. Избранные сочинения. М.; Л., 1949. С. 1006.
12 Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1957. М. Т. 11. С. 249.
13 См.: Никоненко В. С. Николай Александрович Добролюбов. М., 1985. С. 75.
14Бердяев Н. А. Философия свободы. М., 1989. С. 194.
15 См.: Гуревич А. Я. Об исторической закономерности // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. С. 68-69.
16 Гуревич А. Я. Об исторической закономерности // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. С. 78-79.
