CC BY
14
S.D. Mukhopleva
Manuscript of the Yakut Folk Song Ehe Yryata "Bear Song" as a Unique Document
Scientific novelty. The article for the first time provides a scientific description of the folk song manuscript which was recorded by the folklorist S.I. Bolo during the Vilyui expedition in 1938 and has not yet entered into scientific circulation. A textual description and study of the history of the creation of an archival document is an absolute necessity due to the fact that the text of a song in the folklore system of the peoples of Yakutia is a unique document. The aim of the article is devoted to the development of one textual problem of folklore, in connection with which the author had a specific aim - to show the scientific authenticity of the unique document under study through its scientific description. Because of this, the meaningful part of the handwritten text of Ehe Yryat "Bear Song" is only touched upon by us. The tasks included considering the issues of publishing and researching the songs of anthropomorphic heroes, posing the problems of the genre of the bear song, the uniqueness of the song text in the system of Yakut folklore, determining the need for subsequent immanent analysis of the song text with its parallel study in the ideological and historical contexts, as well as in a comparative typological context aspect. Research methods. The textual description of the folk song manuscript was carried out according to the scheme developed on the basis of the algorithm of scientific description by D.S. Likhachev. The research methodology was first applied in the study of handwritten self-recordings of Olonkho. Differing in the content aspect, the analyzed song text is simultaneously included in the general group of songs of anthropomorphic heroes (folk songs with the marker "I"). This allowed us to consider the text in the context of the history of publication and research of this category of songs.
Results. It has been established that the manuscript of the song is a reliable, well-documented record of the verbal text of the folk song. Ehe Yryata "Bear Song". The song has no analogues in its content in the system of folklore of the peoples of Yakutia, but is of great value for research as a unique text. The song is one of the varieties of "personal" songs of anthropomorphic heroes.
Keywords: reliability of sources, Vilyui Expedition, S.I. Bolo, bear songs, "personal" songs of anthropomorphic heroes, contextual approach, scientific description of manuscripts
А.С. Жулева
DOI: 10.25693/SVGV.2022.40.3.0011 УДК 821.551.1
Антропоморфные образы в творчестве чукотского писателя Юрия Рытхэу
Новизна работы определена выявлением на материале прозы чукотского прозаика Юрия Рытхэу антропоморфизма как формы организации мысли и способа отношения к действительности. Впервые комплексно рассмотрены вопросы, связанные с отражением и трансформацией антропоморфизма в его произведениях.
Цель исследования - на основе углубленного текстуального анализа произведений Юрия Рытхэу выявить специфику антропоморфных образов с привлечением мифо-фольклорных, этнокультурных, философских и психологических знаний о культуре чукчей. Основные задачи: выявить генезис и социально-философское содержание антропоморфных образов в прозе Ю. Рытхэу; осуществить анализ биографического и автобиографического материала, связанного с мировидением и представлениями об антропосе и антропологизме; выявить в прозе Рытхэу степень присутствия и характер художественно-эстетического и бытового (практического) антропоморфизма; определить роль и значимость антропоморфизма в становлении художественности младописьменной литературы.
© Жулева А.С., 2022
Литературные образы, мотивы, сюжеты, проникнутые мифопоэтикой, содержат признаки тотемизма, зооморфизма, в них присутствует оборотничество - животные превращаются в человека, человек - в животное. Отмечено, что обращение к мифологическим образам, в том числе антропоморфным, было характерно для творчества Юрия Рытхэу в разные творческие периоды.
Методы исследования. Для достижения поставленной цели и решения задач использован комплексный подход, включающий в себя системный и структурно-семантический методы, а также методология смежных наук, в частности, этнологии, философии, эстетики и психологии.
Результаты. В ходе исследования выявлено, что в произведениях присутствует значительное количество антропоморфных объектов и персонажей, прежде всего это тотемные животные, птицы-трикстеры, оборотни. Литературные образы, мотивы, сюжеты, проникнутые мифопоэтикой, содержат тотемизм, зооморфизм, обо-ротничество животных и человека. Отмечено, что обращение к мифологическим образам, в том числе антропоморфным, было в разные периоды одним из ключевых приемов творчества чукотского писателя. Созданные разнообразные антропоморфные образы являются результатом сознательного и бессознательного трансформирования автором чукотских мифов, легенд и фольклора, а также обрядов, ритуалов.
Ключевые слова: чукотская литература, Юрий Рытхэу, мифопоэтика, антропоморфные образы, оборотничество, чукотское мировидение
I. Введение. В истории человеческого познания антропоморфизм прошел разные этапы, в частности, вместе с метафизикой он в догматическом марксизме «оттеснялся» в далекое историческое прошлое как архаическое сознание, связанное с мифологией и религией, хотя присутствие его в искусстве, в том числе и в литературе не подвергалось сомнению. Но исследование его не поощрялось.
Антропоморфизм в младописьменных литературах народов Севера не только определен мифологическими воззрениями в далеком прошлом народов, но является «действующим» в различной степени активности, присущим как коллективному сознанию, так и индивидуальному сознанию авторов литературных произведений. Антропос (лат. аnthropos) - человек, ора-вэтльан (чукотское название человек - А.Ж.), по мнению Э. Кассирера (1998) и С. Кьеркегора (1993), - базисная категория, лежащая в основании системы представлений о природе, обществе, культуре, бытии и истине.
Проблемы, связанные с восприятием окружающего мира, спецификой выстроенной человеком картины мира актуальны и значимы как для постижения эволюции духовного первоче-ловека, так и для раскрытия содержания и художественности произведений младописьменной чукотской литературы. Поиск путей решения указанных проблем осуществляют как литературоведы и философы, так и этнологи, фольклористы. В частности, обозначены теоретико-ме-
тодологические принципы исследования мифо-логизма и антропоморфизма в работах российских исследователей А. Афанасьева (1996), В. Богораза (1939), М. Бахтина (1979), А. Весе-ловского (1989), Е. Мелетинского (1998) и зарубежных - Р. Кайуа (2007), Э. Каннети (1998).
В последние годы также наблюдается формирование новой исследовательской парадигмы ми-фологизма и фольклоризма в становлении национальных литератур. Речь идет о том, что исследовательская мысль все больше стремится в глубины неявного, скрытого мифологизма и фолькло-ризма, стремясь уточнить сложность и многообразие их жизни в литературе. Это имеет важное значение в осмыслении процессов становления, истоков формирования образной системы, в раскрытии мировидения автора и героев, в понимании уникальной этнокультуры. Так, о поэтике сопряжения мифологизма и художественного слова пишет К. Султанов в книге «Угол преломления»: «Принцип смысловой многозначности безыскусного слова сказывается во всей системе художественной образности, изобразительных средств» [Султанов, 2019: 15]. Творческому переосмыслению и художественно-смысловой реорганизации фольклорно-мифологических источников в литературах народов Севера посвящена работа Ю.Г. Хазанкович «Эпические традиции в прозе коренных малочисленных народов Арктики». Исследователь приходит к выводу: «именно в фольклоре и мифологии были разработаны зачатки изображения характера, выработан особый стиль
конфликта, которые впоследствии вошли в арсенал зарождающейся литературы северных народов» [Хазанкович, 2019: 109].
Наша работа посвящена решению следующих вопросов на материале раннего и позднего творчества Юрия Рытхэу: каким образом воплощена в текстах своеобычная связь с чукотскими первообразами, отражена взаимозависимость природы и человека, макрокосма и микрокосма, свойственные мифологическому сознанию чукотского народа? как традиционные антропоморфные представления экстраполируются на окружающую среду в процессе создания образов, реализации мотивов и раскрытия тем в художественных произведениях Юрия Рытхэу?
Теоретическая значимость исследования состоит в апробации методики исследования антропоморфизма в новописьменных и младописьменных литературах, постижения специфики художественного антропоморфизма и ми-ровидения автора и героев. Никогда ранее эта проблематика не была объектом изучения. Практическая значимость исследования: полученные результаты могут быть использованы в работах, посвященных изучению как чукотской литературы, так и других литератур народов Севера. Они также могут способствовать ревита-лизации их языков и культур.
II. Материалы и методы. В ходе исследования для достижения поставленной цели и решения задач использован комплексный подход, включающий в себя системный и структурно-семантический методы. В связи с тем что обращение к проблеме антропоморфизма в определенной степени смещает акцент изучения во внетекстовую реальность, обращение к нему требует выход на этнологию, философию, эстетику, психологию. Это позволит выявить глубину содержания и проследить эволюцию художественного сознания, этническую мен-тальность северного народа в произведениях чукотского писателя.
Работа проведена на материале произведений Ю. Рытхэу: повестей (современные легенды) «Когда киты уходят» и «Тэрыкы», романов «Сон в начале тумана», «Последний шаман» и «Скитания Анны Одинцовой», а также очерков и рассказов книги «Дорожный лексикон».
III. Результаты. Творчество Юрия Сергеевича Рытхэу (1930-2008) - животворный источник
мировоззренческих представлений северного народа о себе и мире. Родившийся в чукотском селении Уэлен, где морские зверобои еще в 30-е -начале 40-х гг. ХХ в. жили в основном по законам патриархально-родового сообщества, были верны вековым традициям и обычаям, будущий писатель формировался под влиянием архаической духовной культуры, не без воздействия шаманизма, хорошо знал мифы и фольклор народа.
Этнофилософскими и традиционными чукотскими представлениями о человеке Рытхэу поделился в очерке-размышлении под названием «Человек» в своей последней книге «Дорожный лексикон» (2010). В этом своеобычном по форме и художественному стилю написанном в духе постмодернизма произведении «чукотский писатель» расположил тексты в алфавитном порядке. Оригинальный литературный проект писатель предварил небольшим предисловием, содержащим авторское намерение рассказать о своем народе, о собственном видении большого многообразного мира. Рытхэу его закончил, но не успел подготовить к изданию. Это сделали сотрудники редакции журнала «Звезда», и книга вышла через два года после ухода из жизни автора.
Выстроенные на смешении авторского сознания с сознанием героя-рассказчика, на пересечении настоящего с прошлым, видимого с потаенным рассказы, очерки-портреты в «Дорожном лексиконе» представляют читателю картины жизни чукотского народа в историческом развитии бытия. Автор, выражая собственное отношение к истории, традициям, устному народному творчеству, создал своеобразные литературные образы порой очеркового типа, нередко обращаясь к уже имеющимся в других своих произведениях описаниям, фрагментам.
В своих размышлениях об антропосе Рытхэу обратился к чукотскому языку, в котором человек назван древним словом «оравэтльан», что дословно переводится как «визуально отдельно стоящий». Так, по его мнению, его народ издревле выделил себя из окружающей природы. «Отъединение прежде всего началось с видения себя как бы со стороны, идущим по ровной, снежной пустыне. От остальных живых существ человек отличался тем, что шел прямо, на двух ногах, резко выделяясь именно тем, что что его можно увидеть даже на расстоянии. А когда он прекращал движение, становилось совершенно очевид-
но, что это существо, особое при всей тесной принадлежности к природному миру, уникальное и его невозможно принять за что-нибудь другое, тем более за представителя животного мира арктической тундры» [Рытхэу, 2010: 433]
Размышляя о человеке, Рытхэу выделил чукотское слово «лыгъоравэтльан» (нередко бытует в написании на русском языке луоравэтльан) -таково самоназвание его народа. Добавленный префикс -лыги- означает «истинный», «настоящий». Писатель предположил, что имеющиеся в чукотском фольклоре разнообразные перевоплощения - это способ скрыть сущность «лыги».
«Очеловечивание», антропоморфизм как первоначальная форма мировоззрения, стало одним из способов рождения в сознании человека упорядоченного мира из первобытного Хаоса времен творения. Антропоморфизм, синкретизм человека и природы нашли достойное место в произведениях Рытхэу. У чукчей есть понятие «Наргынен» - это своеобразный символ природы, объединяющий окружающее пространство, являющийся отражением восприятия мира чукчами древнего времени и сохранившийся в сознании современников благодаря традициям, ритуалам и обычаям, фольклору, мифам и преданиям. Рассматривая «затемненный внутренний смысл» древних преданий, мифолог, фольклорист и этнограф А.Н. Афанасьев писал об аналогичных сближениях мифических проявлений, которые отразились и в языке, и в мифе, «ибо тот и другой создавались в одно время». По его мнению, в доисторическую эпоху образования языка все предметы и явления человек называл по тем впечатлениям, какие они возбуждали в его душе своими наиболее наглядными и характеристическими признаками (свойствами и действиями): всякое понятие поэтому пластически обрисовывалось словом как верным и метким эпитетом. Но различные предметы и явления природы легко могут быть сходны по некоторым своим признакам и воздействовать на чувства одинаково. В связи с этим человек «стал сближать их в своих представлениях и даже придавать им одно и то же название, по крайней мере, названия, производные от одного и того же корня» [Афанасьев, 1996: 144].
В сюжет романа «Сон в начале тумана» Рыт-хэу включает целый ряд эпизодов с описанием чукотских обрядов, наполненных мифологиче-
ским материалом, свидетельствующим о единении человека и природы и об антропоморфизме. В одном из них предстает существующий и поныне в жизни чукотского народа способ благодарности за щедрость морскому владыке и извинения перед добытым (убитым) морским зверем.
Жена охотника Токо, одного из героев романа, увидев его приближающимся с добычей, набирает в ковш воды, непременно со льдинкой, и торжественно выходит навстречу мужу. Подойдя к яранге, Токо берет из рук жены ковш и льет воду на морду тюленя, как бы давая ему напиться после долгой и утомительной дороги. И только после этого долго с наслаждением пьет сам. И как бы ему ни хотелось пить, охотник последнюю воду вместе со льдинкой выплескивает в сторону моря в благодарность за его щедрый дар. Автор отмечает перемены в настроении и поведении персонажа: «После этого обряда Токо из важного лица, преисполненного сознанием своей значительности, снова превращался в того, каким он всегда был, и подробно отвечал на вопросы встречавших о состоянии льда, о направлении ветров и течениях в Ледовитом океане». В основе данной ситуации лежит явление, которое философ Р. Кайуа в работе «Игры и люди» [Кайуа, 2007: 254] определил как «миметизм» - способность человека, в данном случае охотника Токо, стать иллюзорным персонажем, который на время забывает, отбрасывает свою собственную личность и притворно приобретает чужую. По мнению Р. Кайуа, так проявляется стремление человека стать неузнанным, а также получить радость от удачного собственного маскарада.
В романе, написанном уже спустя десятилетия, Рытхэу остался верен художественно-эстетическому антропоморфизму, например, представил читателю яркую картину восприятия природы родного края героем, длительное время отсутствовавшим на Чукотке, пребывавшим в дальних краях. Млеткин, герой романа «Последний шаман», вынужденный долго скитаться по странам и континентам, вернулся на Чукотку и тревожится, способен ли он снова ощущать себя неотъемлемой частью этого пространства, появится ли у него как бывшего шамана умение «слышать внутренним слухом волшебную музыку и Голос Свыше, когда слова выстраиваются в звучные строки, складываются в Священные Песнопения». Млеткина раду-
ет, что его вспомнила вещая птица Ворон, не покидающий тундру на зиму: он встречает возвратившегося героя своим карканьем. Герой обращается к окружающему пространству с просьбой-заклинанием: «Пусть снова войдет в душу мою / Все, что вокруг меня / Как часть моя, как суть моя / И милость Высших Сил» [Рытхэу, 2010: 386].
Внутренний восторг и слезы умиления наполняют Млеткина, и он чувствует, «как в него заново входит чувство единения с природой, неведомая сила, с помощью которой он мысленно может облететь огромные пространства родной земли» [Рытхэу, 2010: 389].
Диалог сознаний автора и героев, на котором строится мир произведений Рытхэу, обнаруживает как личностное, так и надличностное содержание, извлеченное из исторического, культурного, национального опыта и традиционных ценностных ориентиров и представленное в виде независимой и вполне самостоятельной точки зрения вымышленных персонажей. В произведениях убедительно показана принадлежность автора миру, сформированному в определенном культурном семиотическом пространстве. Рытхэу и другие чукотские создатели уникальной литературы, пребывая в семиосфе-ре своей культуры, хранящей историческую память и выражающей онтологические универсальные смыслы, постоянно ведут диалог с языком этой культуры и в первую очередь - на ее языке, утверждая свой особый взгляд на вещи. Обосновывая взгляд на литературно-художественное творчество как продукт взаимодействия и результат отношения человека к сложившимся в национальной культуре смыслам и ценностям, к устному народному творчеству, можно сказать, что особенности культуры как памяти наглядно проявляются на примере мифов и фольклора.
Юрий Рытхэу в очерке-рассказе «Кит» из книги «Дорожный лексикон» кратко обозначает, сославшись на чукотскую легенду, роль морского великана в происхождении прибрежных жителей от кита Рэу и первоженщины Нау, родившей сначала китят, которые росли в лагуне, а потом - человеческих детей.
На основе этой древней легенды писатель создал еще в начале творческого пути современную легенду «Когда киты уходят», в которой
представил основанную на космогонических мифах о тотемизме воображаемую историю происхождения чукотских прибрежных жителей, в которой художественно обосновывается запрет на китовую охоту, дифференцированное отношение к этому виду животных-прародителей.
Определяя тотемизм и тотемические запреты, Леви-Стросс писал, ссылаясь на Фортеса, о том, что некоторые из животных образуют промежуточную категорию между сакральными животными или видами животных и тотемами. Запрет же на уничтожение мог быть обоснован географически локализованно и символизировал силу земли, которая может быть благотворной или вредоносной, а также верой в то, что предки и их человеческие потомки и животные объединены территориальной связью. Он предполагал, что географически локализованными по силе воздействия представлялись в прошлом и водные просторы, в которых обитали киты [Леви-Стросс, 2008].
Это предположение словно подтверждают воспоминания Рытхэу о детстве, прошедшем на побережье Ледовитого океана в рассказе очеркового типа «Море» в «Дорожном лексиконе». Автор, размышляя о сложных взаимоотношениях человека и моря, раскрывает зависимость от анкы (моря). От его щедрот и поведения зависела жизнь чукотского и эскимосского народа. Населяя его мысленно духами, обращались к ним за хорошим уловом и добычей морского зверя. Вспоминая собственное участие в обряде «кормления» моря, во время которого он слышал немало заклинаний, Рытхэу рассказывает о собственном удивлении казавшимися ему, ученику Уэленской школы, странными поступками взрослых. Он отмечает, что в детской душе появилось «некое трепетное, боязливое благоговение перед непостижимо могущественными силами, которые таились в морских пучинах» [Рытхэу, 2010: 216]. Запомнился с детских лет и страх перед морем, его таинственными хозяевами из-за традиции не спасать тонущих. Попавший в воду человек и даже несколько людей в пробитой клыками моржей байдаре не могли надеяться на то, что их кто-то бросится спасать, поскольку они стали жертвой Моря, у которого нельзя отбирать добычу. Унесенный на льдине в открытое море и долго отсутствующий человек также постепенно становился жертвой моря,
превращался в оборотня. На основании мифов и легенд об оборотнях Рытхэу написал вторую современную легенду «Тэрыкы». В первой современной легенде «Когда киты уходят» происхождение прибрежных чукчей основано на брачном союзе жившей в одиночестве на морской косе дочери солнца и любовавшегося ею приплывавшего ежедневно кита, который однажды предстал красавцем-мужчиной.
Мотив оборотничества, как известно, соотносится с архаической концепцией «взаимооборачиваемости» всех сторон и проявлений действительности. Для потустороннего (т. е. относящегося к иной, обратной стороне) хтониче-ского, запредельного мира характерна «оборотность - противоположность, начиная от ритма времени (день-ночь). Поворотами отмечается рубеж между мирами. В современной легенде «Тэрыкы» Рытхэу представил драм7, связанную с обратным оборотничеством. Обратное превращение в чукотской мифологии, а также в мифологиях многих народов считается опасным, поскольку делает оборотня неуловимым, владеющим страстью к последующим повторениям. Каннети отметил: «Учащение обратных превращений ведет к редукции мира» [Каннети, 1988: 496]. В связи с этим появился у многих народов запрет и осуждение превращения. Позволительно это таинственное действо было только избранным, у чукчей - шаманам. Строжайший запрет накладывался на обратные превращения, его опасность многообразно подчеркивалась. В повести «Тэрыкы» мотив запрета на обратное превращение заложен в основу развития сюжета. Главный герой, оказавшись на отколовшейся от припая льдине, почти полгода боролся со всеми трудностями выживания в экстремальных условиях. Победив невзгоды, во многом благодаря любви и желанию встретиться с молодой женой, охотник Гойгой оказался на берегу около родного стойбща, но не рискнул появиться в нем, поскольку превратился в звероподобное существо. Он стал оборотнем-жертвой.
В качестве эпиграфа к «Тэрыкы» Юрий Рыт-хэу выбрал слова из старинной чукотской легенды: «И тогда отчаявшийся и измученный, потерявший человеческий облик несчастный, унесенный на льдине в море, превращается в тэры-кы - покрытого шерстью оборотня» [Рыт-хэу,1983: 516].
Писатель создал собственный вариант превращения охотника в оборотня. Больше того, творчески воссоздал продолжение: герою-оборотню удалось вернуться в свое стойбище. Старинная легенда о тэрыкы пришла к молодому охотнику Гойгою, главному персонажу произведения Рытхэу, во время длинных зимних «пуржистых» вечеров и ночей, когда слушал сказителей и певцов. Герой вспоминает, что слышал немало ночных сказаний, в которых звери и птицы ведут человеческий образ жизни. Гойгоя с детства поразил до глубины души сказ о тэры-кы (оборотнях), бывших людях, превратившихся в волосатых звероподобных чудовищ. Воздействие на него этой сказки, в которой было много страшных подробностей, оказалось настолько впечатляющим, что он стал видеть оборотня в сновидениях и даже на охоте лахтак (тюлень) порой казался ему человеком.
Оборотничество стало лейтмотивом произведения, его движущим началом. Оно постоянно присутствует в мыслях и разговорах как ожидающих возвращения с охоты Гойгоя братьев и его молодой жены Тин-Тин, так и в размышлениях борющегося за жизнь на льдине с весны до осенних заморозков Гойгоя. Как основной структурный элемент текста оно повторяется и создает интонацию предчувствия трагических событий, является способом характеристики персонажей, содержанием их переживаний. Оно варьируется и видоизменяется, становится для писателя лейтмотивом.
Само произведение «Тэрыкы» написано в духе чукотских устных народных произведений, в которых нередко сочетаются проза и стихи. В устной традиции народного художественного творчества чукчей, как и многих других народов Севера, взаимодействовали, перемежаясь, пение и рассказ, но превалировало и было изначальным пение, которое богато «поэтическими формулами», «нервными узлами» (А. Веселовский) и пробуждает ряды определенных образов. Устное творчество, являясь богатейшим историческим памятником, вдохновляло Рытхэу на использование мифологических и фольклорных мотивов и образов. Следует отметить, что в чукотских мифах и сказках присутствует антропоморфное обратное и прямое оборотничество не только представителей животного мира, но и небесных светил и явлений, стихий, а также воображаемых
сущностей. Так, в сказке «Шаман Кыкват» из записей В.Г. Богораза 1900 года в человеческом облике предстает кэле, злой дух, приносящий людям болезни. Он оборачивается добрым путником, который обманным путем насылает болезнь, съедает в первую очередь душу. Страх кэле испытывает только перед шаманом, который может распознать оборотня. Используя хитрость и фантазию, шаман Кыкват спасает селение от кэле и помогает тем, кто заболел, попав в сети злодея, но сумел сохранить душу.
Опираясь на мифологические и фольклорные образцы традиционной этнической антропоморфности в своих произведениях, Рытхэу не фетешизирует «естество» животных, не преклоняется перед ними, он открывает себе и другим забытую тесную связь, требующую возрождения, пробуждения самого себя. Благодаря сопричастности с иным существованием получает новую емкость в его произведениях и образ человека, литературного персонажа. Неслучайно Кас-сирер писал, что непрерывность и феномен человека подчиняется тем же законам, которым подчиняется общий процесс органической жизни», то есть эволюция человека продолжает закономерные процессы развития природного мира. Определяя качества антропоса-человека, исследователь утверждал, что поскольку способности и инстинкты свойственны и животному миру, то определять основы человеческого бытия можно через деятельность. По мнению Кассирера, от всех других живых существ человека отличает уникальная способность создавать символы.
Мистикой и символами наполнены в произведениях Рытхэу описания ритуальных праздников, связанных с добычей тотемных животных кита и белого медведя. Присутствующие и активно участвующие в этих действиях исполнены веры в мистическое воздействие своих слов и поступков, танцевальных движений. Эти своеобразные праздники наполнены радостью и надеждой. И эти радость и надежда сохранялись в памяти, укрепляя порядок, нравственные установки, благоприобретенные в период дружественного взаимодействия во время ритуалов, состязаний, праздников.
В очерке-рассказе «Медведь» об умке (белом медведе) из «Дорожного лексикона» писатель делится воспоминаниями о своем детстве. Герой-подросток ранним утром «задолго до насту-
пления зимней утренней зари» обходит яранги, чтобы передать приглашение на встречу с важным гостем. В заученных мальчиком словах звучит благоговейное отношение к этому гостю: «Дядя Кмоль приглашает на встречу с могущественным морским владыкой-умкой» [Рытхэу, 2010: 323]. Добывший на охоте спасительного от голода во время жестоких холодов медведя Кмоль приглашал односельчан, чтобы угостить мясом и поделиться добычей, но главное - рассказать об охоте, во время которой находчивость и силу проявил не только охотник, но и белый медведь. Автор описывает ситуацию охоты, во время которой белый медведь предстает как умелый охотник на нерпу. Действия умки, его хитрость, терпение, выбор места, с которого он подползал к проруби, по мнению подростка, наблюдателя и слушателя, совпадали с человеческим способом охоты на нерпу. Удивляет маленького героя то, что многое в рассказе об охоте Кмоля было известно приглашенным, поскольку они сами не раз добывали умку, но все слушали с затаенным вниманием. Причиной же является то, что рассказ предназначался не только присутствующим. Он посвящался духу пострадавшего, убитого охотником белого медведя.
Обряд «встречи желанного гостя» продолжился на следующее утро, когда охотник вместе с подростком отправились вознести хвалу умке и передать угощение его духу. Кусочки вяленого охотничьего мяса, желтого сала были развеяны в сторону востока в сопровождении песнопения-заклинания. Добытчик Кмоль возносил хвалу и благодарение: «О, хозяин ледяных просторов, / Сильнейший среди сильных, / Быстрейший среди быстрых! / Осчастливил ты своим посещением / Мою ярангу / Благодарность тебе возглашаю / И в знак отдаю тебе / Священные дары!» [Рытхэу, 2010: 327].
Благоговейное отношение к белому медведю как к владыке, тотемному зверю задано традициями, сказками, в которых он как персонаж обладает невероятной силой и способностью к оборотничеству. Согласно полевым записям Бо-гораза, чукчи верили, что у белых медведей есть свои поселки на льду в открытом море. Там они занимаются охотой на тюленей и моржей, строят снежные дома, которые освещают жировыми лампами. Их жизнь во всем подобна человеческой. Так, в сказке «Белая медведица» охотника,
оставшегося на оторванной льдине, спасает женщина, которая оказывается позднее белой медведицей. Юноша женится на женщине-оборотне, у которой рождаются мальчик и девочка, которая тоже владеет таинством оборотниче-ства. Позднее и сам охотник, выполняя во время соревнований непосильное задание, сумел превратиться временно в утку.
Особое внимание в целом ряде произведений Рытхэу уделено антропоморфному образу таинственной с его точки зрения птицы - вороны. Он искал разгадку этого сакрального и профан-ного в чукотском мировидении образа с детских лет, судя по воспоминаниям в книге «Дорожный лексикон». Привлекало его в первую очередь то, что эта птица вела себя противоречиво и необъяснимо, вызывала у окружающих двойственное отношение.
В очерке-портрете «Ворон» писатель прежде всего выделяет сакральную роль птицы в сотворении мира. Согласно чукотской космологии, Ворон не был создателем мирового океана, а выполняя волю «хозяина небес», участвовал в создании земли, заполнении земного пространства, в добывании света. Используя космогонические мифы, легенды и сказки, писатель словами автора-рассказчика кратко излагает ситуацию появления первых солнечных лучей. Автор представил вариант первого жертвоприношения ради сотворения и благоденствия окружающего мира, взятый из жизнеутверждающих мифов. И Пуночка, и Ворон, уподобленные мыслящим и исполняющим добрые дела людям, вошли в число первых чукотских мифологических героев, принесших Рассвет и Солнце. Неслучайно бытует в устной и письменной поэзии чукчей, а также эскимосов метафора, определяющая эти народы, - «Люди Рассвета».
Отмечено, что антропоморфность, двойственность природы ворона, орла, пуночки и других птиц, участвовавших, согласно мифам, в сотворении мира, первоначально проявлялась не в облике, а в поведении. При этом грань между ипостасями человека и животного подчас трудноуловима.
В чукотских сказках ворон изображен в разных ипостасях, его поведение весьма неоднозначно, порой парадоксально. Называемый нередко в мифах, в волшебно-мифологических сказках именем Тэнантомгын (создатель), в
сказках о животных, бытовых сказках эта птица предстает под именами Куркыль (Кутх, Кукки) - хитрец, обманщик, плут. Так, в сказке «Лиса и Ворон» жертвой обмана становится сама хитрая обманщица-лиса.
Судя по фольклору, превратившему в трик-стера мифологического сакрального ворона, он стал у чукотского народа не только предметом насмешек, но и вызывающим страх персонажем, который способен поражать неожиданным исчезновением у всех на глазах, злоумышленным поведением, нападением. О пугающих превращениях ворона-трикстера у чукчей есть только сказки, а у североамериканских индейцев, например, имеется и множество мифов. В мифах, преданиях, сказках у четырехсот двадцати народов мира ворон выступает то как демиург, то как мудрый учитель и предсказатель, но нередко и как злодей. И хотя мудрость Ворона отмечается широко, в том числе и в античной традиции, проявляется она «преимущественно зловещим образом», в отличие от народов Камчатки, Чукотки и Аляски, в фольклоре которых он еще и трикстер и культурный герой. Рассматривая обширный мифологический «вороний» цикл у этих народов, Е. Мелетинский отметил, что в нем представлен «не только первопредок и демиург, но и «универсальный» медиатор, наделенный чертами культурного героя. Эта всеядная птица, летающая в небе и роющаяся в земле, медиатор между небом и землей, верхом и низом, неперелетная птица - между зимой и летом. В результате дальнейшей мифологизации Ворон оказался «между умом и глупостью (как трик-стер - хитрец и шут), между мужским и женским началом (как шаман превращенного пола), между природой и культурой, как всякий культурный герой [Мелетинский, 1998: 185-186].
Обнаруженный Рытхэу удивлявший его раскол, двойственное представление народа о Вороне как мифологическом герое, где он обладает сакральной силой создателей земли и ее обитателей, и фольклорном персонаже - трикстере можно, с одной стороны, объяснить расширением простора человеческой души, уходом от абсолютизации родовых представлений, от резкой разграничительной черты между добром и злом. А с другой - раздвоение оценки Ворона, появление трикстера, возможно, произошло благодаря желанию избавиться от страха. Оборотничество
Ворона, его непредсказуемость, склонность приносить беды нередко наводит страх на героев произведений Рытхэу. Они пытаются найти путь к взаимодействию с ним, не будучи уверенными в положительном исходе. Представляется, что образ Ворона-трикстера прежде всего результат психологической защиты чукчей от «грозного царя» Ворона-первопредка, решение проблемы борьбы со страхом перед суровой птицей. Об этом явлении в первобытном обществе писал Мирча Элиаде. Ворон-трикстер в чукотских сказках - игровое проявление завуалированной борьбы со страхом перед сакральным образом, проявляющимся угрожающе и в реальной жизни. Этот страх, вероятно, и мог стать причиной превращения птицы в трикстера, над которым можно посмеяться, чтобы убрать превалирующий в восприятии тайный страх.
Появившийся в процессе эволюции человека страх оказал значительное влияние на мировоззрение, на формирование целостного восприятия себя и мира. Суть страха рассматривал оказавший значительное влияние на философскую антропологию датский ученый Сёрен Кьерке-гор. В работе «Страх и трепет», размышляя о понятии «страх», он разграничил его с понятием «боязнь». По его мнению, страх возник позднее боязни. Страх - это мучительная тревожность, чувство, которое зарождается при появлении догадки о существовании некой силы, обладающей совершенно неведомыми возможностями, а боязнь - это «чувство, испытываемое перед тем, чему мы можем найти конкретную причину» [Кьеркегор, 1993: 9].
Вызывала страх не только сакральность Ворона, но и, как было отмечено, оборотничество, самоуправство, его таинственные действия. В романе «Скитания Анны Одинцовой» шаман Ринто предупреждает об опасности Ворона и о том, что он пребывает в странной дружбе со злыми и опасными подземными духами. По его мнению, подземный хозяин злых духов у озера Элелылы, приходя на поверхность тундры, принимает облик ворона. И его важно распознать, попытаться с ним подружиться, чтобы избежать бед. В другом романе Рытхэу «Сон в начале тумана» шаманка Келена называет воронов «мудрым народом».
Размышления о Вороне автор-рассказчик в книге «Дорожный лексикон» заканчивает своеобразным завуалированным обращением к по-
томкам продолжить поиск: «Он часто встречается мне в текстах сказаний, его изображения в избытке присутствуют в картинах древних и современных художников, и его именем часто называют новорожденных в тайной надежде, что они унаследуют мудрость этой черной, по-своему красивой птицы» [Рытхэу, 2010: 335].
Таким образом, разнообразные антропоморфные образы - от белого медведя, оборотня до кита, ворона, - пришедшие из чукотских легенд в произведения чукотского писателя Юрия Рытхэу, сохраняют генетическую связь с героем-первообразом, не утрачивают мифологического содержания, но получают авторское художественное переосмысление в контексте сакрального и профанного в культуре аборигенного народа Чукотки.
IV. Обсуждение. Представленная в статье тема трансформации антропоморфизма в творчестве Рытхэу и связанное с ней мировидение авторов и героев в чукотской литературе ранее не была исследована в критике и литературоведении. Исключением являются обсуждения темы в рамках авторских сообщений А.С. Жу-левой «Историзм в творчестве чукотского писателя Юрия Рытхэу», «Концептуальная и языковая картины мира в литературах народов Севера». Наша статья одна из первых посвящена такой непростой теме и открывает перспективы ее изучения на материале других литератур народов Севера России.
V. В заключение можно сказать, что, моделируя эстетическую реальность в своих произведениях при поддержке мифологических представлений чукотского народа об антропосе, антропоморфизме и оборотничестве как его разновидности, Рытхэу выстраивал с их помощью новые поэтические стратегии и выбирал своеобразные приемы формирования дискурса, которые внесли значительный вклад в процесс становления чукотской литературы.
Обращение к мифологическим образам, в том числе антропоморфным, стало одним из ключевых в творчестве чукотского писателя. Он нередко раскрывал свои философские воззрения на связь человека с природой. Рытхэу относится к авторам, которые сумели высветить, художественно представить синкретизм человека и природы, эволюционный процесс, жизнепо-рождающую мудрость чукотского народа.
Проведенное исследование представляет собой один из этапов исследования антропоморфизма в прозе чукотского писателя. Результаты могут быть использованы как для последующих исследований его творчества, так и для изучения антропоморфизма в других новописьменных и младописьменных литературах.
Список литературы:
Афанасьев А.Н. Происхождение мифа. Статьи по фольклору, этнографии и мифологии [Сост., подготовка текста, статья, комментарии А.Л. Топоркова]. М.: Индрик, 1996. 640 с.
Кайуа Р. Дух сект // Игры и люди. Статьи и эссе по социологии культуры. М.: ОГИ, 2007. С. 252-290.
Каннети Э. Превращение. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии. М.: Прогресс, 1988. С. 483-503.
Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. 109 с.
Леви-Стросс К. Неприрученная мысль / Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль [Пер. с франц.]. М.: Академический проект, 2008. С. 145-502.
Мелетинский Е. М. Палеоазиатский эпос о Вороне и проблема отношений Северо-Восточной Азии и Северо-Западной Америки в области фольклора / Избранные статьи. Воспоминания. М., 1998. С. 170-191.
Рытхэу Ю. Дорожный лексикон. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2010. 520 с.
Рытхэу Ю. С. Тэрыкы // Полярный круг. Л.: Советский писатель, 1983. С. 516-591.
Султанов К.К. Угол преломления. М.: ИМЛИ РАН, 2019. 352 с.
Хазанкович Ю.Г. Эпические традиции в прозе коренных малочисленных народов Арктики: Монография. М.: ФЛИНТА, 2019. 416 с.
References:
Afanas'ev A.N. Proishozhdenie mifa. Stat'i po fol'kloru, jetnografii i mifologii. Sostavitel', podgotovka teksta, stat'ja, kommentarii A.L. Toporkova [The
origin of the myth. Articles on folklore, ethnography and mythology. Compiled, text preparation, article, comments by A.L. Toporkova]. Moscow: "Indrik" Publ., 1996. 640p. (In Russian)
Hazankovich Ju.G. Jepicheskie tradicii v proze korennyh malochislennyh narodov Arktiki: Monografija [Epic traditions in the prose of indigenous peoples of the Arctic: Monograph]. Moscow: FLINTA Press, 2019. 416 p. (In Russian)
Kajua R. Duh sekt. Igry i ljudi. Stat'i i jesse po sociologii kultury [Spirit of sects. Games and people. Articles and essays on the sociology of culture]. Moscow: United Humanitarian Publ., 2007. Pp. 252290. (In Russian)
Kanneti Je. Prevrashhenie. Osnovnye fenomeny chelovecheskogo bytija [Transformation. Basic phenomena of human existence]. Problema cheloveka v zapadnoj filosofii [The problem of man in western philosophy]. Moscow: Progress Publ., 1988. Pp. 483503. (In Russian)
K'erkegor S. Strah i trepet [Fear and awe]. Moscow: Republic Press, 1993. (In Russian)
Levi-Stross K. Nepriruchennaja mysl' [Untamed thought]. Totemizm segodnja. Nepriruchennaja mysl' [Untamed thought. Totemism today.]. Moscow: Academic Project Press, 2008. Pp. 145-502. (In Russian) Meletinskij E.M. Paleoaziatskij jepos o Vorone i problema otnoshenij Severo-Vostochnoj Azii i Severo-Zapadnoj Ameriki v oblasti fol'klora [The Paleoasiatic epic about the Raven and the problem of relations between Northeast Asia and Northwest America in the field of folklore]. Izbrannye stat'i. Vospominanija [Selected articles. Memories]. Moscow, 1998. Pp. 170191. (In Russian)
Rythjeu Ju. Dorozhnyj leksikon [Road vocabulary]. St. Petersburg: Publ. of the magazine "Zvezda", 2010. 520p. (In Russian)
Rythjeu Ju.S. Tjeryky [Teryky]. Poljarnyj krug [Polar Circle]. Leningrad: Soviet Writer, 1983. Pp. 516591. (In Russian)
Sultanov K.K. Ugol prelomlenija [Angle of refraction]. Moscow: Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, 2019. 352p. (In Russian)
A.S. Zhuleva
Anthropomorphic Images in the Works of the Chukchi Writer Yury Rytkheu
Scientific novelty of the work is determined by the formulation and solution of the tasks of determining the role and significance of anthropologism as a form of thought organization and a way of relating to reality in the formation of the artistry of young literature. For the first time, issues related to the sub-conceptosphere of Yuri Rytkheu's creativity with
the reflection and transformation of anthropomorphism in his works are considered in a comprehensive manner. The aim of the study is to identify the specifics of anthropomorphic images based on an in-depth textual analysis of the works of Yuri Rytkheu with the involvement of mytho-folklore, ethno-cultural, philosophical and psychological knowledge about the culture of the Chukchi. The main tasks: to reveal the genesis and socio-philosophical content of anthropomorphic images in Yu. Rytkheu's prose; to carry out an analysis of biographical and autobiographical material related to worldview and ideas about anthropos and anthropologism; to reveal in Rytkheu's prose the degree of presence and nature of artistic, aesthetic and everyday (practical) anthropomorphism; determine the role and significance of anthropomorphism in the development of the artistry of young literature. Research methods. To achieve the set goal and solve problems, an integrated approach was used, including systemic and structural-semantic methods, as well as the methodology of related sciences, in particular, the descriptive method of ethnology, philosophy, aesthetics, and psychology.
Results. The study revealed that the works contain a significant number of anthropomorphic objects and characters. Literary images, motifs, plots imbued with mythopoetics contain totemism, zoomorphism, werewolves of animals turning into humans and humans turning into animals. It is noted that the appeal to mythological images, including anthropomorphic ones, was one of the key concepts of the Chukchi writer's work in different periods. The various anthropomorphic images created are the result of the conscious and unconscious transformation of Chukchi myths, legends and folklore, as well as rites, rituals, traditions acquired by Rytkheu in the process of life experience.
Keywords: Chukchi literature, Yuri Rytkheu, mythopoetics, anthropomorphic images, werewolves, Chukchi world-view
А.С. Ларионова
DOI: 10.25693/SVGV2022.40.3.0012 УДК 398.8(=512.157)
Ритмические формы дэгэрэн ырыа (на материале олонхо В.О. Каратаева «Могучий Эр Соготох»)
Актуальность исследования связана с тем, что якутскими этномузыковедами в некоторой степени изучены ритмические начала якутской традиционной песенности. Тем не менее вплоть до настоящего времени не исследованы ритмика напевов и связи слова и музыки на основе слогоритмической структуры словесного текста с ритмической организацией мелодии песенной традиции народа саха. Совершенно отсутствуют труды по изучению квантитативной ритмической организации напевов дэгэрэн ырыа в олонхо в связи со слоговой структурой вербальной части песни.
Научная новизна исследования связана с тем, что впервые изучаются квантитативная ритмика дэгэрэн ырыа в олонхо в сравнении со слоговой ритмикой словесной части песен, выявлены ритмические формулы и стабильные параметры структуры напева.
Цель работы. На основе анализа квантитативной ритмики традиционных якутских напевов в олонхо В.О. Каратаева «Могучий Эр Соготох» выявляются формы ритмической организации песенных разделов в стиле пения дэгэрэн ырыа. На основе цели в статье формируются следующие задачи: изучить дэгэрэн ырыа в якутском героическом сказании вилюйской традиции; проанализировать соотношение структуры вербальной части и квантитативной ритмики напева в дэгэрэн ырыа олонхо В.О. Каратаева со слогоритмических позиций; выявить ритмическую формулу квантитативной ритмики напевов; определить стабильные параметры структуры квантитативной ритмики напевов.
© Ларионова А.С., 2022
