CC BY
87
УДК 821.512.31
© ИВ. Булгутова
Антропоморфизм как натурфилософский принцип в бурятской поэзии
Выявляется роль антропоморфизма в создании мифопоэтической модели мира в бурятской поэзии, определяется своеобразие художественных средств.
Ключевые слова: мифопоэтика, миф, антропоморфизм, микрокосм, макрокосм, изоморфизм, олицетворение, символ.
I.V. Bulgutova
Anthropomorphism as a principal of natural philosophy in the Buryat poetry
The role of antrhopomorphism is revealed in creating a mythopoetical world model in Buryat poetry. The originality of artisitic means is determined.
Keywords: mythopoetics, myth, anthropomorphism, microcosm, macrocosm, isomorphism, personification, symbol.
Философичность как черта художественного мышления прослеживается на различных этапах развития бурятской литературы, но жанровое свое выражение она получает во второй половине ХХ в., когда, в частности, в поэзии начинает прослеживаться устойчивая философская линия. Философские размышления о мире и человеке, об устройстве природы и Вселенной, жизни и смерти появляются в бурятской поэзии на этапе 1960-1970-х гг., когда поэтически оформляется новая тенденция - «погруженность в мир окружающий, переход от внешней описательности к внутренней созерцательности» [Очирова, c. 51]. Она отчетливо прослеживается в лирике Д. Улзытуева, Л. Тапхаева, Б. Сыренова и др. Бурятская философская лирика разнообразна по спектру охватываемых тем и проблем, так, например, осмысление человеческой жизни происходит в сплетении мифопоэтической традиции и буддийской философии.
В рамках статьи рассмотрим натурфилософию бурятской поэзии, художественные принципы при освоении мира природы и космоса, в частности, принцип антропоморфизма. Натурфилософия, как известно, основывается на космогонии, сохраняя в себе черты мифологического мышления.
Своеобразие модели природного мира в бурятской литературе определяется сохранностью архаического мифопоэтического сознания, для которого характерно «внелогическое» постижение «всеединства», в основе которого - «представление о кровном родстве всех форм жизни» [Кассирер, с.536]. Так, эта идея выражена и закреплена в бурятском языке, где, например, образный характер многих названий растений отсылает к зооморфизму и антропоморфизму. Идея всеединства природного мира последовательно реализуется в применении принципа антропоморфизма, в уподоблении и отождествлении природы как макрокосма с человеком как микрокосмом.
П.А. Флоренский писал: «Мир как большой Человек - это представление одно из самых распространенных мифологем человечества во все времена» [Флоренский, с. 172]. Это мифологическое представление о взаимосвязи человека и космоса, тождества человека и природы в бурятской поэзии основано на постижении народной философии. «Мысль о человеке как микрокосме бесчисленное множество раз встречается во всевозможных памятниках религии, народной поэзии, в естественнонаучных и философских воззрениях древности. Она же один из основных мотивов поэзии всех стран и народов, и, во всяком случае, коренная предпосылка лирики» [Флоренский, с. 168].
Философская идея взаимосвязи всего сущего, свойственная национальной традиции, проявляется в функционировании различных принципов. Антропоморфизм в бурятской поэзии может быть реализован как литературный прием персонификации - это олицетворение, «присущее мифологическому сознанию, свойство перенесения на неодушевленные предметы и явления черт живых существ (антропоморфизм) или животных (зооморфизм), а также наделение животных качествами человека» [Токарев, с. 252]. При этом существуют различные способы такого переноса, персонификация может строиться на основании четкого разграничения и размежевания как живого мира, так и неодушевленных предметов. Другим же случаем становится олицетворение, перерастающее в символический образ, в бесконечной множественности смыслов которого реализуется принцип единства природы.
Рассмотрим случаи олицетворения земного ландшафта в бурятской литературе. Так, в лирическом отступлении из романа Д. Батожабая «Похищенное счастье» предстает масштабное видение родных просторов в образе человека как авторский прием.
Монголой тала Yнэхooрooшье Yльгэр туухын Yлгы, талын зоной hYлдэ ха юм даа. Хойто талада
Саяан уулые дэрлэжэ, зуун гараараа Ехэ Хангайгаа тэбэрижэ, баруун гараараа Алтайн адагые, Хэнтэй уулатайнь хузуудээд, Иньшэнь уулын хаяагай хамха буутар урагшань удъхэлжэ кажакан захагуй ургэн талада баатаршье хубууд турэдэгшье байгаа, адуун hyрэгтэнь хулэгшье морин инса-гаалдаг байгаа. Хухэ сэнхир Хэрлэн алтан Онон хоёр мурэнввр жолоо хэжэ татаад, ута hайхан Сэ-лэнгээрээ гэзэгэ гурэжэ, хойшонь хиисхуулкэн монголой талын баялиг уудалха дуратай этэгэдууд энэ дайдын эзэн - монгол арадые шара самсанаар мунхаруулаад байкан уень ха юм [Батожабай, с. 436]. Монгольская степь - край сказаний и преданий, душа степного народа. С северной стороны, опираясь на Саянские горы, левой обнимая великую тайгу, правой рукой доставая до подножий Алтая, обнявшись с Хэнтэйской вершиной, ногами может она обрушить стены Хинганских гор. На этих дремлющих бескрайних степях рождались и богатыри, в табунах резвились и скакуны. Сделав поводьями голубой Керулен и золотой Онон и натянув их, сплетая длинную косу из прекрасной Селенги, летящие, разметавши ее назад, племена грабили хозяев этих мест - монгольский народ, дурманя его желтой верой.
Идея единства пространства монгольской степи через призму авторского сознания выражается в скрытом сопоставлении с образами и частями человеческого тела: у степи есть «руки» и «ноги», и в то же время она включает в себя и богатырей, и скакунов. Нападающая же сторона метафорически передается в образе воинственного всадника. Следует отметить в этом примере масштабность проводимой автором персонификации.
В бурятской поэзии также есть примеры персонификации степи:
Альган мэтэ тэгшэхэн хизааргуй сээжэ дээрэ / Амидаралай улгы болоод, тумэн амитаниие тэ-жээжэ, / Азин тэгэндэ сэсэг ногоогоор бушхажа байhан /Атар газар бэлэй лэ агуу Монголой бэлшэ-эри [Тапхаев, 2007, с. 15]. На груди земной бесконечности, ровной, как ладонь, /Стала колыбелью жизни, вскормив тысячи живых существ, / Посредине Азии, раскинувшись цветами и травами, / расположилась великая монгольская степь.
В приведенном отрывке образ степи раскрывается в сравнениях с колыбелью и ладонью, а сама планета, на которой раскинулась степь, мыслится подобной человеку, лирический герой ощущает себя как «Я-планета», о чем говорит сопоставление земной «груди» (сээжэ) с ладонью человека. Следует отметить здесь цепь взаимосвязанных олицетворений, на основе которых вырастает символической смысл: земля мыслится живой, подобной человеку (у нее есть грудь - «сээжэ»), а степь же видится частью огромного организма - ладонью человека. Таким образом проявляется антропорфизм планетарного масштаба. «Как один из главных мотивов, который пронизывает всю образную систему Тапхаева, звучит мотив неделимости мира» [Очирова, с. 59-60] Олицетворения в творческой системе Л. Тапхаева приобретают значение символического обобщения жизни, так как именно символ подспудно содержит в себе и выражает идею всеединства сущего.
К стихотворению Л. Тапхаева «Альган-тала» эпиграфом взята бурятская народная пословица Таникан хун талын зэргэ, /Таняагуй хун альганай зэргэ [Тапхаев, 1984, с. 68]. Знакомый человек подобен степи, незнакомый человек подобен ладони. Здесь же значения слов «степь» и «ладонь» противопоставлены в контексте обнаружения мифологической оппозиции «своего» и «чужого» (знакомого и незнакомого). Поэтическая мысль развивается в процессе «снятия» выявленного противоречия, раскрывается через постижение образности народной мудрости, и в результате вырастает символическое значение степи, простора как безграничности тепла и энергии человеческой души. Талын зэргэ дэлгэр сэдьхэл /Таникан зонкоо ходо хулеэнэлби./ Абаха юумэеэ абаарайт гэжэл /Альгаяа тала бол-гожо дэлгээнэлби [Тапхаев, 1984, с. 68] Подобной степи широкой души /От знакомых людей всегда жду. /Берите все, что вам нужно, /Ладонь свою расстилаю степью.
Как известно, «миросозерцательным фундаментом исторически ранней мифологии являлось мышление сопрягающее» [Хализев, с. 16]. В стихотворении Тапхаева сопряжение возникает путем перехода от видения макрокосма как внешнего по отношению к человеку мира - к микрокосму как миру индивида, при этом обнаруживается сходство «устройства» макрокосма и микрокосма. Древний принцип мифосознания - антропоморфизм таким образом становится способом выражения идеи изначального единства, когда лирический герой не отделяет себя от планеты. Контекстный смысл символического высказывания «ладонь свою расстилаю степью» - в расширении межличностых границ в общении.
Идея изоморфизма человека и планетарного устройства проводится и раскрывается Л. Тапхаевым в стихотворении «^зээн нуур» (Озеро Гузэн) через постижение народной философии. Включение лирического героя в контекст народного опыта происходит благодаря названию озера. Дело в том,
что буквальный смысл слова «^зээн» - брюшина, рубец (живот), переносное же значение - глубина, глубь, недра. «Стон озера», слышимый лирическим героем, и народное предание о глубинной подземной связи этого горного озера и другого - Хубсугула ведет к символическому познанию окружающего природного мира через его уподобление телу живого существа, телу человека: «ХYнтэй адляар ёолодог» Гу.зээн нуур /ХYндввр уухилжа, hанаа алдажа байгаа» [Тапхаев, 1981, с. 21] Озеро Сычуг, которое стонет, подобно человеку, / Тяжело дышало и вздыхало. Не случайно рефреном в стихотворении становятся слова, интонационно звучащие как человеческий вздох: «Ай, Гу.зээн нуур, ай, Гузээн нуур!». Их, как клятву и молитву, повторяют и герой-проводник, и лирический герой. И это не только олицетворение, поскольку благодаря самой последовательности проводимого ряда: озеро - нутро, а глубинные потоки под землей, связывающие его с другим озером, - пуповина, - вырастает именно символический смысл планеты как живого организма.
Пуповина, как известно, один из ключевых образов в бурятской литературе, тоонто - место, где зарывали пуповину новорожденного, символическое обозначение неразрывной связи человека с родной землей. ХYрэхэдвв тэрэш хун шэнгеэр ёолодог.../ ХYбсэгэл далай баhа тиигэдэг юм шуу./ ХYйhвврвв доогуур холбоотой юм гэжэ тоолодог ^бгэдэй зугаа Yндэhэтэй байгаа бэшэ гY? [Тапхаев, 1981, с. 21]. Когда оно замерзает, то стонет, как человек.../ Такое же бывает и с озером Хубсу-гул. /Наверное, справедливы слова стариков / Об их пуповинной связи под землей?
Раздумья лирического героя связаны прежде всего с осознанием себя как человека; отсветом костра в глубине озера приходит к нему ответ о собственном истинном внутреннем устройстве, о своем призвании-предопределении поэта как выразителя сущности духовной жизни родного народа, с которым он также устанавливает «пуповинную» глубинную связь, подобно подземной связи этих озер. Таким образом, антропоморфизм как глубинный принцип, заложенный на уровне языкового сознания, проявляется в тождественности явлений человеческой и природной жизни. ХYрэхэдэнь XYрэхэ, шэргэхэдэнь шэргэхэ далаймни /ХYйhввр холбоотой тYрэл арадни бэшэ аал? [Тапхаев, 1981, с. 21]. Озеро мое, вместе с которым замерзаю и испаряюсь /разве не есть мой народ, с которым я связан пуповиной? Не случайно здесь возникает (в сознании лирического героя) образ кончика веревки (ар-гамжын YЗYYPтэл), сопоставимый с пуповиной. Это еще одно из значений символа, которое возникает после длительного созерцания героем самого ландшафта как продолговатых и вытянутых, подобно человеческим внутренностям, берегов: Гунзэгы удхатай таабари тааха гэжэ, /Гузээндли жоймогор эрьедэнь хэды hуугааабиб? [Тапхаев, 1981, с.21]. Чтобы разгадать эту загадку с глубоким смыслом / Сколько я просидел возле вытянутых брюшиной берегов.
Образ планеты как живого существа становится, таким образом, основой натурфилософии в поэтической системе Л. Тапхаева. Так, символический смысл от созерцания природы возникает в его стихотворении «Хабсагайн ээм» (Плечо скалы). Созерцание гладких, обкатанных волной речных камней заставляет лирического героя осознать все испытания будущей судьбы, которые так же способны «обкатать» человека, созерцание же скал, прижатых друг к другу, воскрешает в сознании образ человеческой дружбы. Залгаа хабсагайн ээм шэртэхэдэм, / Залуугайм нухэсэл hанагдана [Тапхаев, 1964, с. 66]. Когда я вижу плечи скал, мне вспоминается дружба прежних лет. Здесь наблюдается реализация двух вариантов метафоризации: перенос признаков внешнего мира на человека (человек, подобно камню, может быть «обкатанным») и перенос признаков человека на ландшафт земли (плечи скал). Таким образом, ландшафт земной поверхности через призму авторского видения обретает символическую многозначность образного ряда.
Такая образность бурятской поэзии восходит к самой языковой модели, таков, например, символический образ выражения внутреннего мира человека, не только с помощью сердца - ЗYрхэн, но и печени - эльгэн, есть устойчивое словосочетание эльгэ ЗYрхэн, обозначающее душу человека, или ураг эльгэн - т.е. родственники и т.д. В бурятско-русском словаре К.М. Черемисова приводится значение, основанное на антропоморфизме: «эльгэн - ...5) поэт. лоно ; энэ манай дэлхэйн эльгэн дээрэ болоЬон ушар гэлэй фольк. сказывают, произошло это на лоне земли-матушки нашей» [Черемисов, с. 764] Человек моделирует и осознает устройство мира через самопостижение - такова древняя установка поэтической мысли, где человек сознается микрокосмом, а Вселенная - макрокосмом. «Различными путями мысль приходит к одному и тому же признанию: идеального сродства мира и человека, их взаимообусловленности, их пронизанности друг другом, их существенной связанности между собой» [Флоренский, с. 166]
Бурятская поэзия раскрывает идею гармонии как человека и природы, так человека и космоса. Например, Д. Улзытуев, рисуя картины первотворения и возникновения самой планеты, проводит со-
поставление-отождествление космических явлений и биологической жизни: Балай хоокон юртэмсын / Галай тоокон хулгввн соо / наранай нангин хэлтэрхэй, / шуканай заахан сэсэрхэй / галзуу дулввр амилкаар / Газар болон ерээ гээ [Улзытуев, с. 230-231]. Из пустоты Вселенной / В огненной клубящейся пыли / осколок священного солнца, / отбрызг крови, / пламенем буйным дыша, / Землей обратившись, явился - как сказано. Обломок солнца как космический объект не просто сопоставляется с капелькой крови - эти явления тождественно равнозначны в контексте генетического объяснения. Мифомышление проявляется как в уподоблении планеты живому существу (уураг бурма уушханиинь - лавой клокочущие легкие), так и в употреблении традиционных мифообразов матери и отца для характеристики субстанциональных начал планеты: агаар-эхэнь (атмосфера-мать), эсэгэ-наран (отец-солнце). Данный пример очень органичен для раскрытия истоков натурфилософии, космогонии тем, что и на этом уровне в создании символической картины мира так же употребляются образы человеческого тела. Так, здесь образ крови выступает как носитель «генетической» информации.
Символическое значение взаимосвязей в окружающем мире выражается в бурятской поэзии через предметный план образа кровеносных артерий - кудакан. Так, в стихотворении Б. Сыренова «вспышкой» сознания постигается время, причем «единицей» счета становится лирическое чувство героя-автора, пронизывающее разные уровни и планы бытия. Шагнан куунабБетховеной хугжэм.../Дэлхэй агууехэ кудакандаа / Намай шэнгээкэн мэтэ./Бишье бака дэлхэйе /Алаг зурхэндвв шэнгээкэн мэтэб [Сыренов, с. 7]. Слушаю музыку Бетховена... / И кажется, что вся планета /В могучих токах своих меня растворяет. / И я в многоцветие сердца / Вбираю весь мир. В пяти строках этого стихотворения раскрывается момент слияния человека с Вселенной, когда он одномоментно ощущает себя частицей и единицей целого, беспредельного (каплей крови, текущей по «артериям») и в тот же самый миг возникает ощущение общности ритма, но уже в обратном (зеркальном) движении - в сердце самого человека, и по его «венам» входит огромная Вселенная, раздробившись на множество красок и цветов. Не случайно центральным образом является музыка, ее звуковая волна пронизывает материально плотный мир, тут есть момент перехода, грань, когда «единое» «целостное» дробится, а «множественное» становится неделимым целым человеческой души. Можно здесь услышать и теологическую мысль о создании человека по образу и подобию божьему, которая может означать мистический миг божественного откровения, восторга, претворения человека в боге и бога в нем. Так раскрывается изоморфизм устройства микрокосма и макрокосма.
В бурятской поэзии предстает не просто перенос признаков человека на окружающий мир природы, космоса, Вселенной, персонификация не является только частным приемом. В последовательности ее реализации прослеживаются моменты взаимоперехода разноуровневых явлений. Следует также отметить наличие метафоризации и в обратном направлении, когда через признаки природы объясняется устройство человека. Так, стихотворение Л. Тапхаева «Алтан Yндэhэн» (Золотой корень) состоит из двух частей: в первой дается описание растения, во второй, философско-символической части, раскрываются «золотые корни» человеческого рода. Тэрэ yндэhэн, еерымни алтан yндэhэн - / Тэнхээ, hyлдэ, бэе намда yгэhэн / Таагдашагуй гунзэгъшее hалааmан yндэhэлhэн / Таhаршагyй изагуу-райм шуhа дамжаhан уенууд лэ [Тапхаев, 1981, с. 4]. Тот корень, мой золотой корень, /Который дал мне энергию, душу, тело, / Из неразгаданной глубины раскинувшиеся разлаписто / Поколения моих предков, передающаяся по крови связь... Метафорический смысл как бы воссоздает архаическое мышление, характеризируя которое, О.М. Фрейденберг отмечает: «... именно потому, что человек и природа одно и то же и что человек и есть природа - его жизнь есть жизнь природы: жизнь неба, солнца, воды, земли» [Фрейденберг, с. 52].
Истоки натурфилософии бурятской поэзии кроются в народном мировоззрении, в самой языковой картине мира, в которой усматривается реализация древнейшего представления о мире как о человеке. Антропоморфизм мышления, раскрывающийся в поэтических текстах бурятской литературы, позволяет актуализировать на основе поэтического материала гуманистическую идею единства всего человечества, если выявлять ее не только на природном и космическом уровне, но и на социальном. Специфика антропоморфизма в бурятской поэзии определяется не только в последовательности приемов персонификации, но и в масштабности выявляемых сопоставлений планетарного уровня, в прослеживании космогонии, в четком выявлении изоморфизма - тождества и подобия малого и большого, микрокосма и макрокосма, человека и Вселенной, а также в создании целостной философии всеединства.
Литература
1. Очирова Т. Постоянство или цена устойчивости и бунта // Земли моей молодые голоса. - Улан-Удэ, 1981.
2. Кассирер Э.Избранное. Опыт о человеке. - М., 1998.
3. Флоренский П.А. У водоразделов мысли. - Новосибирск, 1991.
4. Токарев С.А. Олицетворение // Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. - М.: Рос. энциклопедия, 1994. - Т. 2.
5. Батожабай Д. ТееригдэИэн хуби заяан. - Улаан-Удэ, 1985.
6. Тапхаев Л. Шэб шэнэ дэбтэр нээбэб. - Улаан-Удэ, 2007.
7. Тапхаев Л. Гол харгы. - Улан-Удэ, 1984.
8. Хализев В.Е. Мифология XIX-XX веков и литература // Вестнки Моск. гос. ун-та. Сер. 9: Филология. - 2002. - № 3.
9. Тапхаев Л. Алтан Yндэhэн. - Улан-Удэ, 1981.
10. Черемисов К.М. Буряад-ород словарь. Бурятско-русский словарь. - М., 1973.
11. Улзытуев Д. Ая гангын орон. - Улан-Удэ, 1974.
12. Сыренов Б. Эрмэлзэл. - Улан-Удэ, 1977.
13. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М., 1997.
Булгутова Ирина Владимировна, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Бурятского госуниверситета, кандидат филологических наук.
Bulgutova Irina Vladimirovna, associate professor of the department of Russian and Foreign literature, Buryat State University, candidate of philological sciences. E-mail: [email protected]
УДК 821.512.31
© Л.Ц. Халхарова
Национальные концепты в поэзии бурятского зарубежья
Рассматривается современное состояние поэзии бурятского зарубежья, выявляются национальные концепты в произведениях бурятских поэтов Монголии, такие как «родина», «род-народ», «степь» и другие.
Ключевые слова: бурятское зарубежье, поэзия, картина мира, концепт, концептосфера.
L.Ts. Khalkharova
National concepts in the Buryat abroad poetry
In the аrticle the current state of the Buryat abroad poetry is considered, the national concepts are identified in the works of Buryat poets in Mongolia, such as "homeland," "race-people", "step" etc.
Keywords: Buryat people abroad, poetry, picture of the world, concept, concept sphere.
Художественное наследие бурятского зарубежья еще не стало объектом изучения. Буряты, волею судеб оказавшиеся за пределами этнической Бурятии, всегда стремились к сохранению своего языка, культуры, национальных духовных ценностей. Они ничуть не утратили любви к исторической родине. С 1990-х гг., с началом демократических преобразований в Монголии, началось возрождение бурятской культуры, которая долгие годы замалчивалась в силу исторических причин. Национальные меньшинства получили права для реализации своих этнокультурных и художественно-эстетических потребностей. В Монголии были созданы национальные культурно-благотворительные и образовательные фонды, в том числе и Фонд развития бурятской культуры. С этого времени возобновились давно прерванные связи бурят Монголии и России. Данные обстоятельства во многом способствовали оживлению и укреплению национального самосознания этнических бурят, восприятию ими себя как представителей всебурятской общности.
За пределами РФ буряты проживают и в Китае, есть немногочисленные диаспоры в Европе и Америке. Самая большая диаспора - в Монголии. Эмиграция бурят в Монголию имеет свою историю. Она была обусловлена различными причинами, связанными с жестокими притеснениями царской администрации, мобилизацией на тыловые работы во время Первой мировой войны 1914 года, событиями революции 1917 г., гражданской войны, коллективизации. В 1924 г. было подписано соглашение между правительствами Монголии и РСФСР, которое подтверждало принятие бурятами монгольского подданства. «Для предоставления земель бурятским переселенцам на севере страны, особенно в районе Хэнтэйской горы, были выделены значительные территории, с которых халхаское население было переведено в другое место, благодаря чему первые получили благородные земли... Правительством было решено освободить бурят на первые три года от повинностей и мобилизации уртонной службе и др.» [Оюунтунгалаг, с. 166].
В рамках политики коренизации бурят в Монголии в 1920-е гг. и в начале 1930-х гг. были созданы условия для их поддержания. Однако в середине 1930-х гг. эти процессы были прерваны в связи с
