CC BY
153
УДК 168.53 Шестерикова Ольга Авенировна
соискатель кафедры культурологии Санкт-Петербургского государственного университета
АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС БЕЗУМИЯ В КУЛЬТУРЕ И ЗАРОЖДЕНИЕ ПСИХИАТРИИ
Shesterikova Olga Avenirovna
PhD applicant, Cultural Science Department, Saint Petersburg State University
ANTHROPOLOGIC STATUS OF INSANITY AND ESTABLISHMENT OF
PSYCHIATRY
Аннотация:
В статье рассматривается проблема становления психиатрии в качестве легитимной области медицинского профессионального дискурса с XVII по XIX в. Достаточно долго причины душевных заболеваний видятся не в самом человеке, а в сверхъестественном вмешательстве, что препятствует получению безумием «антропологического статуса» и почти на два века замедляет переход в пространство медицинского дискурса проблемы душевных расстройств.
Ключевые слова:
медицинский дискурс, безумие, одержимость, антропологический статус, эпоха Просвещения, Новое время, становление психиатрии.
Summary:
The article deals with formation of psychiatry as a legitimate field of the medical professional discourse from 17th till 19th centuries. For a long time the reasons of mental diseases were considered to be the supernatural intrusion which impeded with explaining the insanity by anthropological reasons. Thus, the transition of the mental disorders to the medical discourse field was delayed for almost two centuries.
Keywords:
medical discourse, insanity, obsession, anthropological status, the Age of the Enlightenment, Modern Times, formation of psychiatry.
Согласно формам научного мышления, сложившимся в XVII в. и существующим в современной медицинской науке, человек рассматривается в качестве объекта, помещенного в математическую систему координат. Такой подход предполагает определенность в решении конкретных задач на основе визуализации процессов, происходящих в организме. О необходимости визуализации истины гласит следующий пассаж основателя европейской парадигмы научного мышления Декарта: «Касательно обсуждаемых предметов следует отыскивать <...> то, что мы можем ясно и очевидно усмотреть.» [1, с. 82]. Заданная философом модель изучения человеческого тела дает импульс развитию патологической анатомии, утверждавшей «господство взгляда», что стимулирует развитие клинической медицины, так как обогащает эмпирическими данными медицинское знание. Однако по той же причине задерживается получение безумием, по выражению Мишеля Фуко, «антропологического статуса», то есть статуса, согласно которому безумие имеет причины в естественных процессах, проходящих в организме. Достаточно долго причина безумия видится не в самом человеке, а в сверхъестественном вмешательстве, что почти на два века замедляет переход в пространство медицинского дискурса проблемы душевных расстройств.
Анатомический способ мышления в медицину XVIII в. ввел Джиованни Баттиста Морга-ньи, который указывал необходимость изучения проявлений болезни на столе патологоанатома. Его современник, Франсуа Ксавье Биша, который в настоящее время считается первым представителем «новейшей медицины», обладал поистине «анатомическим мировоззрением». Известно его выражение: «Если исключить некоторые лихорадочные и нервные состояния, то все остальное принадлежит к области патологической анатомии» [2, с. 79]. Подобный взгляд делал душевные болезни сомнительным и ускользающим объектом для изучения, несмотря на отдельные попытки описания качества мозговой ткани больных тяжелыми душевными недугами, зафиксированные в медицинских текстах. Но при данных описаниях душевная болезнь как таковая ускользала от взгляда врача в силу недоказательности и неопределенности ее природы. Другими словами: ввиду того, что у психиатрии не было объекта исследования, - не было психиатрии как науки в пространстве профессионального медицинского дискурса.
Процесс поиска объекта идет достаточно долго и весь XVII в. и частично XVIII в. содержит примеры как прогрессивных, так и реакционных учений о душевных заболеваниях. Модель классического медицинского дискурса, формирующаяся на базе общего развития естественных наук, предполагает позицию исследователя, сопоставляющего результаты наблюдений с накопленным опытом и их систематизацию. Но из-за отсутствия объекта в области лечения душевных заболеваний систематизация, при достаточно обширных, но разрозненных, зафиксированных в медицинских текстах наблюдениях за душевнобольными, является невозможной.
Объект ускользает от исследователя ввиду своего расположения между областью духовной и телесной. Духовная область подразумевает включение заболеваний психики в ведение религии, в то время как телесная - напрашивается в ведение патологической анатомии. Противоречие остается неразрешимым в большинстве случаев до конца XVIII в. Согласно замечанию Ю. Каннабиха, «такова была особенность этого амбивалентного века, двуликого Януса, смотревшего и вперед, и назад: разрешавшего одновременно и ставить медицинские эксперименты по точным предписаниям индуктивного метода и вместе с тем придумывать различные “сущности”, давно уже изгнанные из физики и химии» [3, с. 95-96].
Согласно представлениям XVII в., душевнобольной или безумный человек - это человек такой же «одержимый», нуждающийся в изоляции, как в античности и в средневековье. Серьезной оговоркой, приоткрывающей тенденцию к рациональному осмыслению феномена безумия, является признание того, что одержимый человек не рассматривается, как подчиненный темной силе безраздельно. Тем не менее, дуализм в представлении о человеческом существе, постулированный Декартом, подводит к выводу о том, что, имея различную природу, тело и душа имеют различные болезни и способы их лечения. Соответственно такому представлению, болезни духа (души) оказываются вне компетенции медиков и попадают под юрисдикцию церкви или карательных органов, обеспечивающих изоляцию больных психическими заболеваниями. Тем не менее, идет постепенное обретение феноменом психических расстройств, следуя терминологии Фуко, «антропологического статуса», то есть постепенно складывается представление о том, что источники душевных недугов следует искать внутри человека - в сбое органических процессов, наличии травмирующих жизненных обстоятельств, приведших к душевному заболеванию, или наследственности. Постепенный сдвиг в сторону поиска «антропологических» оснований можно проиллюстрировать высказыванием Ж. Сурина, представителя ордена иезуитов, одного из самых известных экзорцистов XVII века: «Сущность одержимости состоит в союзе дьявола с душой, в результате чего он обретает право действовать так, как если бы являлся душой человека, которой он обладает. Но человеческая природа ограничивает его активность, останавливает его ярость, неистовство и лукавство, так же как солнечный луч рассеивается, проходя через кристалл и через сферу, которые останавливают его могущество, не препятствуя самому процессу» [4, с. 173]. Таким образом, культура начинает движение в сторону возвышения «человечности», которая способна играть роль сдерживающего фактора развития дьявольской силы. Эти изменения маркируют определенное движение от духовного к телесному в понимании безумия и, соответственно, открывают возможность влияния, психотерапевтического или медикаментозного, на ту сторону человеческого существа, от которой зависит сила сдерживающего фактора.
В своем становлении психиатрия прошла тот же путь, что и клиническая медицина - от поиска универсальной причины болезни, сопоставления теорий и эмпирических данных к систематизации накопленного опыта. На раннем этапе представляется актуальным поиск панацеи, вещества, способного исцелить человека в его целостности, что связано с представлением о человеке как микрокосме, характерном для эпохи Возрождения и актуальным далее, вплоть до XVIII в. Целостность человека подразумевает единый порядок работы внутренних органов в согласии с душевным состоянием, восходивших к одному источнику. В качестве панацеи предлагался опий, который, согласно известному в XVII в. врачу Филиппу Эке, «лечит благодаря свойству своей природы, что в нем есть некая тайна, позволяющая ему непосредственно сообщаться с источниками жизни» [5]. Как пишет Фуко, в это время «мир лечения болезней в основном пребывает в пространстве всеобщности» [6].
Клиническая медицина в это время обнаруживает массу тонких связей и соответствий между недугом и целостным организмом. Болезнь в понимании клинической медицины к XVII в. имеет тенденцию пониматься как обособленное явление, благодаря нозологии, собирающей и описывающей свойства различных ее проявлений. Но безумие, благодаря своему особенному статусу и духовному окрасу, еще долго будет искать выход в старых способах лечения, каким, например, являлось использование веществ символического значения. Фуко пишет: «Некоторые сугубо символические системы сохранились в незыблемом виде вплоть до конца классической эпохи; и в них отчетливее, чем в рецептах или в тайных приемах врачевания, запечатлелись смутные образы и символы, восходящие к незапамятным временам грез» [7]. В качестве одного из примеров рецепта эликсира целомудрия из серьезной «Фармакопеи» Лемери приводится следующее: «Взять камфоры, лакрицы, косточек винограда и белены, сохраненных в патоке из цветков кувшинки, и самой патоки из кувшинок. <...> Принимать по утрам, по две-три драхмы, запивая стаканом простокваши, в которой погасили раскаленный кусок железа» [8]. Данный рецепт иллюстрирует отсутствие единого метода и систематизации и напоминает скорее Средневековые алхимические изыскания, чем попытку рационального осмысления проблемы на основе эмпирии.
Исследуя феномен безумия в европейской культуре, предстоит проследить достаточно большой путь, прежде чем он приведет в область медицины. Для XVII и отчасти XVIII вв., по словам Фуко, «безумие есть феномен телесный и духовный, это сугубо человеческое клеймо, граничащее с грехом, признак падшей природы, но одновременно и напоминание о своем падении, а потому излечить его можно лишь с помощью человека и его грешной, смертной оболочки» [9]. В разговоре о безумии «стягиваются» вопросы о человеческом существе в целом: натурфилософские, этические вопросы. Чем более материалистических концепций способна породить культура во взгляде на причины возникновения душевных расстройств, тем больше получает шансов для рождения клиническая психиатрия.
Материалистические и эмпирические концепции Нового времени оказали большое влияние на становление психиатрии, перенеся ее из сферы умозрительных догадок и средневековой метафизики в сферу опыта. Исследуя процесс познавательной деятельности, Томас Гоббс указывает на наличие ощущения как связующего звена между душой и телом, образующего понятия на основе чувственного опыта. Механизм формирования данных понятий основан на ограниченности памяти и необходимости объединять множественность вещей в классы. Постулированный Гоббсом детерминизм показывает зависимость поведения человека от его телесной организации Согласно Гоббсу, аффекты, или волнения (движения) души происходят при соприкосновении с вещами [10, с. 219-270]. Так происходит открытие внутренней механики человеческого существа с включением в эту картину психической составляющей, движения внутри которой строго детерминированы, а значит, поддаются объяснению и, возможно, коррекции, закладывая основы сенсуалистической психологии.
Младший современник Гоббса Джон Локк в «Опыте о человеческом разумении» развивает сенсуализм и предлагает тонкую картину внутреннего механистического устройства человеческого восприятия окружающего мира. По Локку, «всякая находящаяся в душе идея есть или наличное восприятие, или, будучи раньше наличным восприятием, находится в душе таким образом, что при помощи памяти может вновь стать наличным восприятием. Когда наличное восприятие идеи получается без содействия памяти, она представляется разуму совершенно новой и до того времени неизвестной. Когда память делает идею предметом наличного восприятия, появляется сознание, что она была раньше в душе и не совершенно чужда ей. Так ли это, предоставляю решить наблюдательности каждого» [11, с. 146]. Предлагая посредством наблюдения определить, как складываются впечатления от окружающего мира в сознании, Локк открывает большие перспективы для изучения душевных свойств естественными науками. Указывая на пассивную роль сознания в запечатлении восприятий, учение Локка указывает на зависимость содержания сознания от приобретенного опыта, а, следовательно, - на перспективу регуляции его содержания через внешнее воздействие.
Наряду с теоретическим осмыслением, одной из главных тенденцией развития психиатрии XVII в. являлось накопление эмпирического материала, сначала в виде разрозненных описаний интересных клинических случаев и неожиданных выздоровлений, принимающих вид психиатрических анекдотов. Например, Закутус Лузитанус являет следующие примеры психиатрического лечения - больного, мечтающего об огне, чтобы вылечиться от смертельного холода, зашивают в шубу, которую потом поджигают; к больному, боящемуся ада, направляют человека, наряженного ангелом, и тот посылает ему отпущение грехов [12]. Выбор метода лечения говорит о понимании связи сознания с внешними впечатлениями и воздействия на сознание через них же, не апеллируя к сверхъестественным объяснениям и экзоцизмам. Тогда же, в середине XVII в. появляются сочинения Павла Заккиаса, в которых он учит наблюдать за мимикой и жестами больного, за манерой держать себя, сопоставлять состояние больного с его прошлой жизни и не жалеть на это время. Кроме этого, что является едва ли не самым главным утверждением для современника Бэкона, согласно Заккиасу, необходимо изучать соматическое состояние больного в связи с очевидностью связи между некоторыми внутренними заболеваниями и душевными расстройствами. Одновременно с данными утверждениями создаются классификации и таблицы душевных расстройств, чаще всего многословные и подробные. Трезвый голос эпохи рацио задает тон осмысления феномена безумия вне этической составляющей и направляет мысль современников на поиски объективных причин возникновения душевных расстройств и методов их лечения.
Первые общественные лечебные учреждения сыграли существенную роль в накоплении эмпирического материала для развития медицины. Несмотря на очевидные недостатки, связанные с постановкой диагноза и лечением в условиях большого скопления больных в замкнутом помещении, с возможностью присоединения других заболеваний, в том числе инфекционных, в условиях клиники было удобнее вести наблюдения, сравнивать проявления болезни, течение и возможный исход. В отличие от клинических общественных заведений психиатрические
изоляторы не могли дать хоть сколько-нибудь близкую к действительности картину болезни из-за ужасающих условий содержания.
Эпоха рациональности, как определяют исследователи эпоху Нового времени и Просвещения, или классическую эпоху, мало думала о боли. Боль как симптом, боль как знак или даже боль как ощущение вследствие нарушения функций органа или фантомные боли ввиду его отсутствия - таких примеров множество, но никогда - боль как переживание. Разговор о «переживании» предполагает «со-переживание», но субъектно-объектные отношения устанавливают дистанцию между исследователем и исследуемым, в данном случае - больным. «Взгляд-калькулятор» беспристрастен, он исключает эмпатию, сопереживание, могущее затуманить зоркость взгляда, ввиду того, что субъективность, которая заложена изначально в трактовке чужих переживаний, не вписывается в упорядоченную схему картины мира. Человеческие переживания получают легитимность только в эпоху романтизма, от которой исследователи ведут начало деформации (или трансформации) классических научных систем или систем искусства. Тем более это касается душевных заболеваний или «душевной боли», не получившей освидетельствование патологической анатомией.
Условия содержания в психиатрических изоляторах в классическую эпоху искажали картину болезни и тормозили сбор эмпирических данных. На состояние больных наслаивалось озлобление от нечеловеческого обращения, страх, моральное и физическое истощение, что исключало возможность наблюдения подлинной картины психозов. Сохранилось множество свидетельств очевидцев об условиях содержания душевнобольных в крупных европейских городах XVII-XVIII вв. Герцог Лорошфуко-Лианкур представил в 1791 г. Учредительному собранию следующий отчет: «Посмотрим на заведения Бисетр и Сальпетриер, мы увидим там тысячи жертв в общем гнезде всяческого разврата, страданий и смерти. Вот несчастные, лишенные рассудка, в одной куче с эпилептиками и преступниками, а там, по приказу сторожа, заключенных, которых он пожелает наказать сажают в конуры, где люди самого маленького роста принуждены сидеть скорчившись; закованными и обремененными цепями их бросают в подземные и тесные казематы, куда воздух и свет доходят только через дыры, пробитые зигзагообразно и вдоль в толстых каменных стенах. Сюда, по приказу заведующего сажают и мужчин, и женщин и забывают их тут на несколько месяцев, а иногда и на несколько лет. <...> Я знаю некоторых, проведших таким образом по 12-15 лет» [13]. В Англии в такие заведения пускали посетителей за символическую плату. Картина XVIII в. художника Гогарта демонстрирует одно из таких посещений дома умалишенных парой любопытных дам [14].
Проблема душевных больных видится в потере разумности, главного признака, отличающего человека от других природных существ. Эпоха, почитающая наличие разума и познание мира высшей целью человеческого существа критически относится к невежеству, неразумию и сумасшествию. Стоит вспомнить пассаж Ламетри о том, что он предпочитает душу, «сделанную из грязи», но способную к познанию, душе «глупой и тупой», хотя бы и сделанной из самых драгоценных элементов [15, с. 194]. Такое понимание проблемы тормозит развитие психиатрии, но мышление, склонное к систематизации результатов эмпирии, остается верным себе.
Идеи социальных концепций эпохи Просвещения проникают в анализ душевных болезней. Кабанис, врач-материалист эпохи Великой французской революции высказывает идею о зависимости душевного состояния от социального окружения, витающую в воздухе со времени Локка: «Есть еще одна причина душевных болезней, а именно - общественная установка, при которой живет и работает человеческий мозг. Когда социальная жизнь построена уродливо и жестоко, мозговая деятельность часто уклоняется от правильного пути» [16]. Из этого заявления следует, что карательными методами и неподобающим содержанием в изоляторе можно только усугубить состояние больного.
Истолкование безумия в моральном и религиозном аспекте открывало возможность вмешательства с социальных позиций, при этом интересы человека понимались как интересы большинства, которым представляют угрозу элементы, не способные к социализации. То, что культура «увидела» в душевнобольном страдающего человека, нуждающегося в помощи и лечении, имеет в себе переломный момент. Отдельные голоса приверженцев гуманного отношения к больным о необходимости изучения психозов с позиции клинической медицины звучали достаточно давно, едва ли не всю новую историю, но они оставались не услышанными, культура оказывалась не готова к реализации таких гуманистических проектов. Только на рубеже XVIII-XIX вв. становится возможным появление фигуры Пинеля, который снимает оковы с душевнобольных, рекомендует трудотерапию для излечения душевных расстройств и утверждает за изоляторами статус лечебных клиник.
Одной из непререкаемых заслуг Пинеля перед наукой явилось составление классификации причин душевных заболеваний, которые делились на предрасполагающие и производящие.
В предрасполагающие факторы была включена наследственность: «Трудно не признать наследственной передачи мании, когда видишь всюду, в нескольких последовательных поколениях, целые семейства, пораженные этой болезнью» [17], в то время как производящие были включены неблагоприятные условия жизни, моральные потрясения, возраст и физическая конституция.
Период Нового времени и эпохи Просвещения подготовил почву для встраивания представлений о душевных процессах в общую систему медицинского дискурса, проведя период отбора, классификацию на основе эмпирического материала и выработав методы диагностики и лечения. Только на рубеже XVIII и XIX вв. европейская культура оказалась способна впустить в медицинский дискурс проблемы душевных заболеваний и основать клиническую психиатрию.
Культура данного периода, как можно наблюдать из философских идей эпохи Нового времени и Просвещения, предлагает материалистическое понимание человека. Это ведет к идеям детерминированности поведения и возможной его коррекции. Таким образом, медицина «впускает» в дискурсивную область психиатрию, но на этом пути обнаруживаются особенные задачи, связанные с трудностями диагностики и методами лечения с применением насилия, связанные с проблемами социализации медицины.
Ссылки:
Ї. Декарт Р. Правила для руководства ума // Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 19S9. С. 77НБЭ.
2. Мейер-Штейнег Т. Медицина XVII—XIX вв. / пер. с нем. М., 2007.
3. Каннабих Ю.В. История психиатрии. М.; Минск, 2002.
4. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / пер. с фр. М., 2009.
б. Там же. С. Зб6-Эб7.
6. Там же. С. Зб7.
7. Там же. С. 360.
В. Там же. С. 362.
9. Там же. С. 357-Э58.
Ї0. Гоббс Т. Сочинение в 2-х т. Т. 1. О человеке. М., 19S9.
ЇЇ. Локк Д. Опыт о человеческом разумении // Соч. в 3-х т. Т. 1. М., 19S5.
Ї2. Каннабих Ю.В. Указ. соч. С. 91.
^. Там же. С. 11S.
Ї4. Там же. С. 137.
Їб. Ламетри Ж.О. Человек-машина // Соч. М., 1976. С. 1S3-244.
Ї6. Каннабих Ю.В. Указ. соч. С. 146.
Ї7. Там же.
