CC BY
92Антиномии времени у Александра Введенского
Татьяна Резвых
Татьяна Резвых. Кандидат философских наук, доцент кафедры новых технологий в гуманитарном обучении Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.
Адрес: 109651, Москва, ул. Иловайская, 9, стр. 2.
E-mail: hamster-70@mail.ru.
Ключевые слова: время, вечность, сознание, длительность, антиномия.
Проблема времени является ключевой в творчестве Введенского. Уникальность позиции поэта состоит в том, что, решая ее, он следует традиции ученого незнания (docta ignorantia). Время оказывается фундаментальной онтологической характеристикой, и именно непонимание времени становится ключом к непониманию всего существующего. Новый язык, созданный поэтами-обэриутами, может и должен раскрыть суть времени, но раскрытие станет его окончательным непониманием. Стремясь оставить понятие времени неопределенным, поэт демонстрирует диаметрально противоположные к нему подходы, формулируя антиномии. Время текуче и дробно, реально и иллюзорно, конечно и бесконечно. Введенский предлагает несколько разных «лестниц» к понятию времени, для того чтобы в итоге отбросить как тезисы, так и антитезисы и выйти к «широкому непониманию».
ALEXANDER VVEDENSKY'S ANTINOMY OF TIME Tatyana Rezvikh. PhD in Philosophy, Associate Professor at the Department of Advanced Further Education of the St. Tikhon's Ortodox University. Address: Bldg 2, 9 Ilovayskaya str., 109651 Moscow, Russia. E-mail: hamster-70@mail.ru.
Keywords: time, eternity, consciousness, duration, antinomy.
The problem of time is an essential topic in Vvedensky's work. The uniqueness of the poet's approach to the problem of time follows the tradition of learned ignorance (docta ignorantia). Time appears as a fundamental ontological characteristic, and misunderstanding of time becomes the key to misunderstanding all that exists. The modern language created by OBERIU poets can and has to open up the essence of time, but its disclosure becomes its final misunderstanding. Seeking to leave the essence of time undefined, the poet exhibits opposite approaches to it, formulating antinomy. Time is fluid and fractional, real and illusory, finite and infinite. Vvedensky offers several different "ladders" to the concept of time in order to finally reject all theses and antithesises and to come closer to "broad misunderstanding." Thus, connecting antinomy does not bring about an understanding of time, and time remains essentially incomprehensible.
ЩЩ РОБЛЕМА времени у А. И. Введенского исследовалась llllljl в ряде книг и статей1. Кроме того, в литературе специально ШО отмечались параллели между Введенским, с одной стороны, и А. Бергсоном, У Джемсом, А. Уайтхедом, Н. О. Лосским, М. Хай-деггером — с другой2. Из данного списка Введенский мог быть знаком с идеями первых двух, и для этого ему было не обязательно читать их работы. Введенский, Липавский и Друскин вместе учи-
1. Ревзина О. Г. Качественная и функциональная характеристика времени в поэзии А. И. Введенского // Russian Literature. Октябрь 1978. VI-4; Токарев Д. В. Курс на худшее: Абсурд как категория текста у Д. Хармса и С. Бек-кета. М.: Новое литературное обозрение, 2002; Колеватых Г. Поэтика времени у В. Хлебникова и А. Введенского // Александр Введенский и русский авангард. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А. Введенского. СПб.: ИПЦ СПГУДТ, 2004; Лу-карелли Д. Г. Александр Введенский. Самоубийство как «бегство к Богу» // Там же; Она же. «Оглянись, мир мерцает». А. Введенский и кинематографическое изображение раздробленности времени // Там же; Вестстейн В. Г. Абсурд, смерть и Бог. Несколько замечаний о пьесе А. И. Введенского «Елка у Ивановых» // Там же; Кувшинов Ф. Мотив музыки в творчестве А. И. Введенского // Там же; Сабо Б. «Гость на коне» А. Введенского // Там же.
2. Кобринский А. Система организации пространства в поэме Александра Введенского «Кругом возможно Бог» // Театр. 1991. № 11; Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб.: Академический проект, 1995; Валиева Ю. М. Языковая картина мира у А. Введенского // Филологические записки. Воронеж, 1998. Вып. 10; Шевченко Е. С. «Елка у Ивановых» А. Введенского: «буффонное» vs. «трагедийное» // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия: Философия. Филология. 2011. № 2 (10); Жаккар Ж.-Ф. Кризис «текучести» в конце Серебряного века (О Леониде Липавском и его поколении) // Жаккар Ж.-Ф. Литература как таковая. От Набокова к Пушкину: Избранные работы о русской словесности. М.: Новое литературное обозрение, 2011.
лись в гимназии Л. Д. Лентовской, где с 1918 года преподавал психологию С. А. Аскольдов3. В 1922 и 1923 годах соответственно Дру-скин и Липавский окончили ФОН Петроградского университета4, где наряду с Аскольдовым преподавали Э. Л. Радлов и Н. О. Лосский. Историкам философии хорошо известно, что Лосский был одним из тех, кто не только внимательно прочел, но и творчески переработал идеи Бергсона. То же самое можно сказать и об Асколь-дове, чья концепция времени несет на себе сильнейшее влияние Бергсона5. Роль последнего в философской культуре России рубежа Х1Х-ХХ веков сопоставима лишь со значимостью идей Джемса, прочтенного в России практически всеми, серьезно интересовавшимися философией. Обсуждение идей Джемса приняло характер бурной дискуссии на страницах «Русской Мысли»6.
Друскин писал, что учеба в университете не оказала на него и Липавского никакого влияния, поскольку они не ходили на лекции. Однако сохранилось письмо Лосского Радлову от 14 июля 1922 года, из которого видно, что Липавский произвел благоприятное впечатление на Лосского:
Глубокоуважаемый Эрнест Львович, вчера я попытался присесть за составление отзыва о Липавском, но оказалось, что у меня нет материалов для этого и даже нет его адреса. Пожалуйста, если увидите его, направьте его ко мне, чтобы он сообщил, сколько лет учился, у каких профессоров занимался и какие доклады писал.
Я бы отметил [в] особенности свойственную ему остроту анализа и способность давать точные определения и отчетливую7 постановку вопросов8.
Если бы Липавский не бывал на занятиях, Лосский вряд ли мог дать его способностям столь высокую оценку. Мы знаем и о том,
3. «...Сборище друзей, оставленных судьбою»: А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «Чинари» в текстах, документах и исследованиях: в 2 т. / Отв. ред. В. Н. Сажин. М.: Ладомир, 2000. Т. 1. С. 8.
4. См.: Там же. Т. 1.
5. Аскольдов С. А. Время и его религиозный смысл // Вопросы философии и психологии. 1913. Кн. 117; Он же. Сознание как целое. Психологическое понятие личности. М.: Товарищество типографии А. И. Мамонтова, 1918; Он же. Время и его преодоление // Мысль. 1922. № 3.
6. В дискуссии принимали участие Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. А. Кот-ляревский, Л. М. Лопатин, С. В. Лурье, М. М. Рубинштейн, П. Б. Струве, А. К. Топорков, кн. Е. Н. Трубецкой, С. Л. Франк, В. М. Хвостов. См.: Спор о прагматизме // Русская мысль. М., 1910. Кн. V. С. 121-156.
7. Ранний вариант: точную.
8. ОР ИРЛИ. Ф. 252. Оп. 2. Ед. хр. 933. Л. 55.
что Хармс знал основные работы Бергсона9 и в целом был достаточно начитан в философской литературе. Интенсивное чтение философских тексов Друскиным в 1920-1930-е годы очевидно из «Разговоров» чинарей (записи вел Липавский в 1933-1934 годах) и его собственных текстов. Итак, неверно отрицать осведомленность круга чинарей в области истории философии.
Однако концепция времени Введенского не является иллюстрацией к тому, как русский поэт отразил в своем творчестве тогдашний мейнстрим европейской философии. Ключ к ней нужно искать в обэриутской идее чистоты языка, согласно которой искусство есть способ упорядочения мира, внесения в него целесообразности, означающего его обновление, или даже новое творение. Эта задача осуществляется путем создания языка, постигающего мир непостижением. Так, у Хармса стихотворение «Хню» (1931) завершается словами:
всегда наивысшая чистота категорий пребывает в полном неведении окружающего и это, признаться, мне страшно нравится10.
В «Серой тетради» (написанной между 1932 и 1933 годами) Введенский говорит о том, что он «почувствовал и впервые не понял время в тюрьме»". Мысль эта выражена у него предельно ясно:
Все, что я здесь пытаюсь написать о времени, является, строго говоря, неверным. Причин тому две. (1) Всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее. (2) Наша человеческая логика и наш язык не соответствуют времени ни в каком — ни в элементарном, ни в сложном — его понимании. Наша логика и наш язык скользят по поверхности времени.
Тем не менее, может быть, что-нибудь можно попробовать и написать если и не о времени, не по поводу непонимания времени, то хотя бы попробовать установить те некоторые положе-
9. Хармс Д. Полн. собр. соч. Записные книжки. Дневник: В 2 кн. / Под ред. Ж.-Ф. Жаккара, В. Н. Сажина. СПб.: Академический проект, 2002. Кн. 1. С. 23. В качестве книг, взятых в библиотеке, упоминаются «Материя и память», «Непосредственные данные сознания», «Творческая эволюция», «Смех в жизни и на сцене».
10. Хармс Д. Дней катыбр / Сост. М. Мейлах. М.: Кайенна, Гилея, 1999. С. 201.
11. Введенский А. Полн. собр. произв.: В 2 т. / Вступ. ст. и прим. М. Мейлаха, сост. и подг. текста М. Мейлаха, Вл. Эрля. М.: Гилея, 1993. Т. 2. С. 83. Все ссылки на стихи Введенского даются по этому изданию без указания страниц для сокращения числа сносок.
ния нашего поверхностного ощущения времени, а на их основании нам может стать ясным путь в Смерть и в сумрак, в Широкое непонимание12.
Через несколько лет эти слова фактически повторит С. Л. Франк: «Все философы, мнящие в системе охватить все и все привести в порядок — „понять", „объяснить" и, значит, привести в порядок,— или лгуны, или дураки (чаще и то и другое вместе)»". Подобно Франку, Введенский следует традиции ученого незнания (docta ignorantia), однако уникальность его позиции в том, что именно непонимание времени становится ключом к непониманию всего существующего. Стремясь оставить понятие времени неопределенным, поэт демонстрирует диаметрально противоположные подходы к нему, формулируя антиномии. Введенский предлагает несколько разных «лестниц» к понятию времени, но лишь для того, чтобы в итоге отбросить как тезисы, так и антитезисы и выйти к «широкому непониманию». Даже сложив эти пути вместе, мы не поймем, что такое время.
ТЕКУЧЕСТЬ ВРЕМЕНИ
Во втором фрагменте «Серой тетради» Введенский писал:
Нельзя сравнить три прожитых месяца с тремя вновь выросшими деревьями. Деревья присутствуют и тускло сверкают листьями. О месяцах мы с уверенностью сказать того же не можем. Названия минут, секунд, часов, недель и месяцев отвлекают нас даже от нашего поверхностного понимания времени. Все эти названия аналогичны либо предметам, либо понятиям и исчислениям пространства. Поэтому прожитая неделя лежит перед нами как убитый олень. Это было бы так, если бы время только помогало счету пространства, если бы это была двойная бухгалтерия, если бы время было зеркальным изображением предметов. На самом деле предметы — это слабое зеркальное изображение времени. Предметов нет".
Говоря о выросших, то есть изменивших свою форму и размеры, деревьях, Введенский имеет в виду изменения с точки зрения эвклидова пространства — однородного, бесконечного, изотропно-
12. Там же. С. 79.
13. Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб.: Наука, 1996. С. 89.
14. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 80.
го и трехмерного". Время как изменение с точки зрения эвклидова пространства есть аристотелевское «число движения в отношении к предыдущему и последующему»". Вывод из этого фрагмента вытекает тот, что изменение во времени нельзя понимать по аналогии с перемещением в эвклидовом пространстве, а необходимо выявить его собственный смысл. Поэт предлагает не время ставить в зависимость от пространства, а пространство координировать со временем. По словам Друскина, «расстояние в пространстве измеряют временем, сказал Введенский»»1'
Время же, в свою очередь, течет сквозь сознание человека. Более того, оно есть «единственное, что вне нас не существует» 18. Об этом писал и Хармс: «Пиво есть напиток, текущий в пространстве, я же есть напиток, текущий во времени» («Пять неоконченных повествований»)". Мысль отсылает к Бергсону, основная интуиция которого как раз и состоит в противопоставлении времени как потока становления, характеризующего жизнь сознания, пространству и числу как конститутивным признакам внешнего мира. При этом время у Бергсона есть не только творческий поток, но и целостное единство. Бергсон признает «два рода множественности: множественность материальных объектов, непосредственно образующая число, и множественность фактов сознания, способная принять вид числа только посредством какого-нибудь символического представления, в которое непременно входят пространственные элементы»20. Первый род множественности связан с пространством и числом, то есть с материальными вещами. Число получается путем проецирования «наших психических состояний в пространство, производимое с целью обра? 1
зовать из них раздельную множественность» , то есть во внеш-
15. См. анализ эвклидова пространства в работе: Флоренский П. А. Анализ про-странственности и времени в художественно-изобразительных произведениях // Флоренский П. А., священник. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М.: Мысль, 2000.
16. Аристотель. Физика. 229а 25 // Аристотель. Соч.: В 4 т. / Пер. В. П. Карпова. М.: Мысль, 1975-1984. Т. 3. С. 150.
17. Друскин Я. С. О счастливой жизни. 1933 — июль 1934 // Друскин Я. С. Дневники / Сост., подг. текста, прим. Л. С. Друскиной. М.: Академический проект, 1999. С. 50.
18. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 78.
19. Хармс Д. Случаи и вещи / Сост. и прим. А. Дмитренко, В. Эрля, подг. текстов В. Эрля. СПб.: Вита Нова, 2003. С. 99.
20. Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память / Пер. Б. С. Бычковско-го. Минск: Харвест, 1999. С. 740.
21. Там же. С. 742.
ний мир. Число — это рядоположение в пространстве отдельных точек, не связанных единством; вневременное и неподвижное, оно совпадает с раздробленностью и множественностью и относится к сфере деятельности интеллекта. Число относится к внешним материальным объектам и познается интеллектом, который, подобно кинематографу, выхватывает из потока становления отдельные моменты. Но эта деятельность интеллекта никогда не достигает истины, она носит сугубо практический характер. Душевные же состояния не даны в пространстве и неизмеримы при помощи числа, им присуща чистая длительность. Тем самым время противопоставляется числу: «в нашем „я" существует последовательность без взаимной внеположности, а вне „я" существует взаимная внеположность без последовательности — взаимная вне-положность»22. Душевная жизнь интеллекту недоступна, поэтому время постигается только интуицией.
ВРЕМЯ,ЧИСЛО И ПРОСТРАНСТВО
У Введенского, как и у Бергсона, время противопоставляется не только пространству, но и числу. В шестом фрагменте «Серой тетради» поэт затрагивает тему измерения времени месяцами, сутками и часами, то есть числом. Вследствие этого при наступлении следующих суток счет времени начинается снова, как будто бы это были те же самые сутки. Зафиксированная периодически повторяющимся числом уникальность каждого момента времени стирается, линейность времени, неуклонно идущего к концу, затушевывается. «Наш календарь устроен так, что мы не ощущаем новизны каждой секунды»23. Поэт предлагает «отменить хотя бы дни, недели и месяцы»24 и либо называть каждый час или минуту уникальным именем, либо дать всему времени одно имя, предлагая назвать его «седьмым часом». Сходный мотив есть и в стихотворении Хармса «Разрушение» (1929). В нем речь идет о прекращении седмичного временного цикла. В августе 1929 года освященная религией (и астрологией; Хармс в дневниках часто прибегал для обозначения дней недели к астрологическим знакам) неделя (седмица) сменилась пятидневкой (четыре рабочих дня, пятый — выходной). Хармс обращает внимание, что за основу цикла была взята пятерка, то есть человеческая ладонь:
22. Там же. С. 757.
23. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 83.
24. Там же. С. 84.
Так мы строим время счет по закону наших тел. Время заново течет для удобства наших дел25.
Подчиненное человеческому разуму время стало течь быстрее, но при этом изменился ритм, в котором жил человек. После такого уничтожения привычных временных циклов можно «приступать к следующему разрушению»^.
В языке противоположность пространства и времени отражена в дистинкции существительных и глаголов:
Я думал о том, почему лишь глаголы подвержены часу, минуте и году, а дом, лес и небо, как будто монголы, от времени вдруг получили свободу2'.
Характеризуя глаголы в третьем фрагменте «Серой тетради», Введенский говорит, что, благодаря своей текучести, именно глаголы похожи на «что-то подлинно существующее»^. Итак, мы видим, что время в противоположность пространству и числу есть нечто текучее и связанное с нашим сознанием, именно поэтому оно обладает подлинным существованием.
ДРОБНОСТЬ ВРЕМЕНИ
Но было бы ошибкой считать, что Введенский воспроизводит модель времени Бергсона. Время у Введенского, несмотря на то что оно есть важнейшая черта сознания, не только текуче, но и дробно. Есть поразительный фрагмент, в котором поэт попытался выразить одновременно длительность, единство времени и его «дробность», фрагментарность. «Мне невмоготу. Кому? мне. Что? невмоготу. Я один как свеча. Я семь минут пятого один 8 минут пятого, как девять минут пятого свеча 10 минут пятого. Мгновения как не бывало. Четырех часов тоже. Окна тоже. Но все то же самое»29. Наступает всеобщее «сто пятьдесят пять»зо. Кроме того, что перед
25. Хармс Д. Дней катыбр. С. 136.
26. Там же.
27. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 77.
28. Там же. С. 81.
29. Там же. Т. 2. С. 78.
30. Там же.
нами явная антиномия текучести и дробности, итог фрагмента несет в себе новую антиномию. В трех последних предложениях говорится о гибели времени, но остается непонятным, наступает ли после гибели окончательная пустота или время превращается во что-то иное, в какое-то «не-время». У Введенского мы найдем развитие как тезиса, так и антитезиса.
ВРЕМЯ И ЯЗЫК
Буквально в следующем предложении третьего фрагмента «Серой тетради» появляется новая антиномия: «Время — единственное, что вне нас не существует. Оно поглощает все существующее вне нас»3\ Как правило, в тех концепциях, где время связывается с жизнью сознания, ему придается положительный смысл способа совершенствования личности (Шеллинг, Флоренский, Аскольдов, Карсавин). У Введенского же разрушительная деятельность времени не противоречит его характеру как способу существования сознания. Кроме того, время саморазрушительно. Наступление смерти времени связывается поэтом с гибелью старого и появлением нового, чинарного языка. Именно в момент его рождения бег времени прекращается, возникает пустое свободное пространство, свободное от времени. Поэтому, пишет Введенский, «те действия, которые есть в моих стихах, нелогичны и бесполезны, их нельзя уже назвать действиями»^. Это указание на связь времени и языка сделано всего через несколько лет после выхода в свет «Бытия и времени» (1927), в котором впервые была высказана мысль о временности речи33. Однако Введенский, в отличие от Хайдег-гера, отказывается идти дальше указания на эту связь: «Тут наступает ночь ума. Время восходит над нами как звезда... Глядите, оно стало видимым. Оно восходит над нами, как ноль. Оно все превращает в ноль. Христос Воскресе — последняя надежда»^. Гибель глаголов означает гибель времени, а гибель всего старого языка — смерть всех вещей. Последний, седьмой фрагмент «Серой тетради» обрывается, наглядно показывая, как «время поедает мир». Что происходит со временем и вещами при прекращении времени, все-таки остается неясным. С одной стороны, при приближе-
31. Там же.
32. Там же. Т. 2. С. 81.
33. Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. В. В. Бибихина. М.: ЛЛ Ма^теш, 1997.
С. 349.
34. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 81.
нии к концу время становится видимым; с другой стороны, в этот момент оно окончательно исчезает. Ответ здесь может быть только таким: новый язык может и должен раскрыть нам суть времени, но раскрытие станет его окончательным непониманием.
«МЕРЦАНИЕ»
Итак, время должно погибнуть, на что нам указывает смерть глаголов. Она тесно связана с иероглифом «мерцания», который появляется во втором фрагменте «Серой тетради»:
Пускай бегает мышь по камню. Считай только каждый ее шаг. Забудь только слово «каждый», забудь только слово «шаг». Тогда каждый ее шаг покажется новым движением. Потом, так как у тебя справедливо исчезло восприятие ряда движений как чего-то целого, что ты называл ошибочно шагом (ты путал движение и время с пространством, ты неверно накладывал их друг на друга), то движение у тебя начнет дробиться, оно придет почти к нулю. Начнется мерцание. Мышь начнет мерцать. Оглянись: мир мерцает (как мышь)35.
Здесь время, очевидно, рассматривается как нечто дробное, как «число движения», но как бесконечное число. Введенский говорит, что эта бесконечность почти равна нулю, то есть воспроизводит аргумент Зенона против движения. «Мышь», а значит, и весь мир покоится. Неопределенность этого иероглифа очевидна — покой мира может означать: (1) превращение времени в мгновение, совпадающее с вечностью; (2) уничтожение времени.
«МЕРЦАНИЕ»: ВЕЧНОСТЬ, МГНОВЕНИЕ И СМЕРТЬ
Если мы примем в качестве исходного первое предположение, то это будет означать, что при «мерцании» предмет из временного превращается в вечный, переходит в иную реальность: каждый миг несет в себе вечность. Эта мысль была уже у Кьеркегора: «Мгновение — это, собственно, не атом времени, но атом вечности. Оно есть первое отражение вечности во времени, ее первая попыт-
35. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 80-81.
ка как бы остановить время»з6. Если мир состоит из одинаковых моментов «теперь» (шагов мыши), он везде одинаков, неизменен. Эту версию «мерцания» разделял Друскин в трактате «Существуют ли другие люди помимо меня» (1929).
Мир существовал и будет существовать вечно, как вечно сверхчувственное и его моменты и нераздельность этих моментов. И это не какая-нибудь вечность эволюции или развития. Мир существовал и будет существовать именно в той форме, в какой он мне является, и как мое представление в такой-то определенный год и день или просто сейчас. То есть мир вечно существовал и будет существовать как являющийся мне сейчас — эмпирически определенному субъекту и в определенное время. Но в то же время мир есть только один момент и как один момент он не существует, но в действительности есть только целое — само не являющееся сверхчувственнымЗ'
Этот мотив был подробно проанализирован и ЛипавскимЗ®. Так, умерший ложной смертью Фомин превращается в «число или понятие» и входит в «камин» (указание на мировой пожар) «с числом» («Кругом возможно Бог»).
Но в «мерцании» вечность свернута в одно мгновение. Сравним у Друскина:
Как я представляю себе мир? В виде какого-то мерцания. В одном только мерцании, не в нескольких, только в одном мгновении39.
История не в перечислении событий, но в обремененности настоящего прошлым. Всегда есть только сейчас. Но это сейчас или есть сейчас, как было, или сейчас, как будет, и второе — в Евангелии: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который придет Сын Человеческий». Два сейчас: вспоминать или ожидать40.
«Мерцание» Введенского Друскин связывает с целостностью времени: настоящее связано с прошлым и чревато будущим. По словам Друскина,
36. Кьеркегор С. Страх и трепет / Сост. и общ. ред. С. А. Исаев, И. А. Эбаноидзе, пер. и коммент. Н. В. Исаева, С. А. Исаев. М.: Культурная революция, 2010. С. 207.
37. «...Сборище друзей, оставленных судьбою». Т. 1. С. 494.
38. См.: «Рассказ чемпиона», «Исследование ужаса», «Кровь и сон», «<О преобразованиях>» // Там же. Т. I.
39. Друскин Я. С. Дневники. С. 255, 245.
40. Там же. С. 245.
... Введенского характеризует другое изречение: «Бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет Хозяин дома». То есть живите всегда сейчас, так как прошлого уже нет, а будущего еще нет, поэтому думайте о настоящем — о сейчас, за которое вы отвечаете, несете ответственность за то, что сейчас совершаете".
В трактовке Друскина «мерцание», кроме указания на близость конца времен, оказывается очень близко тиллиховскому «кайро-су»". Именно в смерти собрана вся жизнь человека как целое, поэтому у Введенского «по-настоящему совершившееся — это смерть. Все остальное не есть совершившееся. Оно не есть даже совершающееся. Оно пупок, оно тень листа, она скольжение по поверхно-сти»43. В «Четырех описаниях» мы видим точную формулировку того, что Тиллих называл кайросом:
Так значит нет уверенности в часе, и час не есть подробность места. Час есть судьба.
Поэтому, чтобы по-настоящему быть, нужно быть во времени, «присутствовать», готовиться к смерти. Параллель с Хайдеггером очевидна, однако понимание смерти у Введенского имеет важное отличие. Для Хайдеггера смерть абсолютно неотменима, а многочисленные ложные смерти у Введенского указывают на отмену смерти, чудо воскресения. Такой надеждой завершается последнее произведение Введенского «Где. Когда» (1941). Итак, «мерцание» указывает на то, что время есть длительность, свернутая в точку «теперь», «мерцание» — это миг перед смертью, в котором собрано все время. В таком контексте говорится о «мерцании» в произведении «Заболевание сифилисом, отрезанная нога, выдернутый зуб» (1931-1932). Страшное, меняющее жизнь событие (заболевание сифилисом, пребывание в Доме предварительного заключения) можно обозначить числом «один» (в других случаях был «ноль», «седьмой час»).
А один, по-моему, это целая жизнь одного человека от начала до конца, и нормально это, один мы должны бы чувствовать только в последний миг. А тут это входит внутри жизни. Это ничем не поправимая беда. Выдернутый зуб. Тут совпадение внешнего события с временем. Ты сел в кресло. И вот пока он варит щипцы и потом достает их, на тебя начинает надвигаться время, время, время, и наступает слово «вдруг» и наступает наполненное по-
41. «...Сборище друзей, оставленных судьбою». Т. 2. С. 54.
42. Тиллих П. Избранное. Теология культуры. М.: Юрист, 1995.
43. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 80.
сторонним содержанием событие. И зуб исчез. Все это меня пугает. Тут входит слово «никогда»44.
Время в момент своей смерти превращается не в вечность, а в ничто, не во «всегда», а в «никогда». Разрушительная деятельность времени опустошает и мир:
ну вот лежу убитый гляжу на берег еле видный читаю плесканье копыт
а сам мерцаю от тоски («Минин и Пожарский»).
ВРЕМЯ КАК ИЛЛЮЗИЯ
Но, с другой стороны, само время есть только иллюзия: в нем ничего не происходит. Вспомним слова из «Серой тетради»: «Мгновенья как не бывало. Четырех часов тоже. Окна тоже. Но все то же самое»45. Время состоит из моментов, совокупности мгновений: «Как же нам и не плакать, когда мы они взойдут на ступеньку, посидят-поседеют, они взойдут на другую ступеньку, еще посидят — еще поседеют. Все кудри повылезут—черепа блестеть станут» («Минин и Пожарский»). Но поскольку время состоит из бесконечного числа моментов «теперь» («нуль»), оно пусто и как целое. Поэтому его псевдотечение есть не жизнь вещей, а их поглощение. Совокупность состояний покоя дает нечто застывшее, мертвый покой, убийственный для вещей. Умирающие глаголы губят реальность:
Я думал и понял. Мы все это знаем, что действие стало бессонным китаем, что умерли действия, лежат мертвецами, и мы их теперь украшаем венками. Подвижность их ложь, их плотность обман, и их неживой поглощает туман («Серая тетрадь»).
море время сон одно скажем падая на дно.
мы утопленников рать
мы с числом пятнадцать споря
будем бегать и сгорать («Значенье моря»).
звезды праздные толпятся люди скучные дымятся
44. Там же. С. 85.
45. Там же. С. 78.
Все печально и бесцельно Боже что за торжество Прямо смерти рождество
(«Человек веселый Франц...», 1929-1930).
Итак, время, будучи пустым, все уничтожает. Но и на этом поэт не останавливается.
ВРЕМЯ И «ПРЕВРАЩЕНИЕ». ЭСХАТОЛОГИЯ
Во многих произведениях Введенского присутствует идея «превращения», которое производит время с живыми существами и предметами. Слова превращаются в предметы («Две птички, горе, лев и ночь»), человек превращается в зверя («Зеркало и музыкант»), дуэль превращается в лес, воздух — в маленькую рыбку, ночь — в вазу, стул — в победу.
И в нашем посмертном вращении спасенье одно в превращении
(«Кругом возможно Бог»).
Поэтому так часто Введенский говорит об устремленности времени к концу. Временное движение телеологично, точнее, эсхатоло-гично. Чем ближе к концу, тем быстрее скорость времени: «Я бегаю, чтобы поскорей кончиться» («Некоторое количество разговоров»), «На столике свеча дымится, / в непостижимое стремится» («Четыре описания»).
Мне все чаще и чаще кажется странным,
что время еще движется,
что оно еще дышит.
Неужели время сильнее смерти,
возможно что мы черти.
Прощай дорогая лиственница Наташа.
Восходит солнце мощное как свет.
Я больше ничего не понимаю («Куприянов и Наташа»).
Мир гибнет: «все живут предметы / лишь недолгий век», «весь рассыпался мир», «у земли невысокая стоимость», «мир накаляется Богом», «лежит в столовой на столе труп мира в виде крем-брюле». Гераклитовская тема мирового пожара у Введенского очевидна. Пустоту истории должно восполнить преображение, «превращение» мира: «иное сейчас наступает царство», «тема этого событья / Бог посетивший предметы» («кругом возможно Бог»), «из состоя-
ния нагого / я перейду в огонь одежд» («Куприянов и Наташа»). Но остается неясным, окончательна ли эта гибель или с появлением нового языка искусства (или новых языков) мир возродится. Введенский не дает ответа на вопрос, линейно время или циклично.
«ГОСТЬ НА КОНЕ»
В сжатой форме метафизика времени содержится в стихотворении «Гость на коне» (1931-1934), где и «гость на коне», и «конь» есть время.
Стремительное движение коня указывает на эсхатологическое устремление времени к своему концу и его внезапное исчезновение:
Конь степной
бежит устало
пена каплет с конских губ.
Гость ночной
тебя не стало,
вдруг исчез ты на бегу.
Затем повторяется мотив из «Серой тетради», где говорится о том, что время становится видным только при наступлении ночи («время восходит над нами как звезда»):
Вечер был. Не помню твердо, было все черно и гордо.
Мы помним, что непонимание времени — ключ к непониманию и предметов. Поэтому, увидев и не поняв время, автор перестает понимать и окружающее:
Я забыл
существованье
слов, зверей, воды и звезд.
Далее появляется мотив превращения предметов посредством времени:
Я услышал конский топот и не понял этот шепот, я решил, что это опыт превращения предмета из железа в слово, в ропот в сон, в несчастье, в каплю света.
Затем происходит и само превращение: время, мчавшееся, как конь, внезапно останавливается, «окостеневает». Рифма «гость-кость» у Введенского указывает на одну из антиномий времени:
Дверь открылась входит гость. Боль мою пронзила кость.
Образ «кости» почти всегда связан у Введенского с остановкой и превращением, смертью или с эсхатологией, как в финале стихотворения «Факт, теория и Бог». «Кость» отсылает к застылости, прекращению времени, «седьмому часу» («нолю»). Тема «обрат-ности», «зеркальности» также связана с превращением движения в покой, с остановкой, смертью:
Человек из человека наклоняется ко мне на меня глядит как эхо, он с медалью на спине. Он обратною рукою показал мне над рекой рыба бегала во мгле отражаясь как в стекле.
Есть и другие случаи, где «кость» и «зеркальность» оказываются тесно связанными:
Важнее всех искусств Я полагаю музыкальное Лишь в нем мы видим кости чувств Оно стеклянное, зеркальное
(«Кругом возможно Бог»).
Остановка времени («кость»), как мы помним, позволяет освободить предмет от времени, точнее, увидеть тот «час времени» («седьмой час», «ноль»), который и есть настоящее время. Параллель к этому месту «Гостя на коне» содержится в стихотворении «Очевидец и крыса», где описано, как мчавшийся всадник внезапно останавливается:
На коня глядит волчица Пасть облитую слюной. лежебока, бедный всадник мчится в тройке как лакей. входит в темный палисадник кость сжимая в кулаке.
Затем в «Госте на коне» возникает эсхатологическая тема:
Я услышал дверь и шкап сказали ясно конский храп. Я сидел и я пошел как растение на стол как понятье неживое, как пушинка или жук,
на собранье мировое насекомых и наук.
Ясно выражен тот же аспект темпоральности в поэме «Кругом возможно Бог»:
Собранье пламенных гостей Их столкновение костей.
Насекомые у Введенского знают, что такое время, поэтому они его не боятся. Так, точки времени «садятся на листья», но «радуют жуков» («Серая тетрадь»). Жук постигает время непостижением, причем ему для этого не требуется усилий: «вы бы врали бы жуку / жук совсем не постигает / что время может быть течет» («Пять или шесть»). «Мне страшно что я двигаюсь / не так как жуки жуки» («Мне жалко, что я не зверь»). Перед концом света «жуки выползают из клеток своих» («Кругом возможно Бог»)4б.
Смерть дает герою возможность приблизиться к краю времени:
Гость я рад, я счастлив очень, я увидел край коня.
Оказывается, что «гость» очень прост, он и есть «собранья председатель»: образ, близкий хайдеггеровскому времени как «предте-канию» к «краю», к смерти.
Приближение к пониманию времени заставляет отказаться от разума:
Я решил, я согрешил,
значит, Бог меня лишил воли, тела и ума.
46. Свободе живого от времени целиком посвящено стихотворение «Мне жалко что я не зверь» (1933-1934).
Отказ от разума приводит героя к признанию противоречивости, а значит, алогичности мироздания. Прежде всего алогизм связывается с возможностью обратного течения времени, а затем распространяется на воду, предметы и животных:
Ко мне вернулся день вчерашний.
В кипятке
была зима
в ручейке
была тюрьма
был в цвете
болезней сбор,
был в жуке
ненужный спор.
Ни в чем я не увидел смысла
Бог Ты может быть отсутствуешь?
Однако, как только происходит осознание беспомощности рассудка, появляется понимание:
Нет я все увидел сразу, поднял дня немую вазу, я сказал смешную фразу — чудо любит пятки греть.
Речь идет о создании нового языка, преодолевающего «немоту». Но как только возникли слова нового языка, наступил конец:
Свет возник, слова возникли Мир поник, орлы притихли; Человек стал бес и покуда будто чудо через час исчез.
Последние строки стихотворения говорят о смерти времени. И либо мир опять видится по законам эвклидовой геометрии, либо речь идет о том «часе», когда при исчезновении времени появилось «что-то целое, что-то остановившееся, это как бы пространство, мир, комната или сад освободившиеся от времени. Их можно пощупать^7:
Я забыл существованье,
я созерцал
вновь
расстоянье.
47. Введенский А. Указ. соч. Т. 2. С. 81.
Время отождествляется с миром, а пространство — ем мира и времени.
с уничтожени-
ЭКСПЕРИМЕНТЫ СО ВРЕМЕНЕМ
В творчестве Введенского мы найдем целый ряд экспериментов с различными формами времени, целью которых является наглядная демонстрация антиномизма, а следовательно, непостижимости времени. В середине поэмы «Кругом возможно Бог» (1930 или 1931) содержится вставной фрагмент «Беседа часов», в котором каждый из двадцати четырех часов говорит что-то следующему за ним. Время, устанавливаемое при помощи часов,—это аристотелевское время, измеряющее пройденное движение, механически разделенное на одинаковые промежутки, отмеченное «ложными названиями»^ чисел. Но то, что говорят эти часы, все же обнаруживает «тихое туловище времени»^. В большей части высказываний часов мы видим явные антиномии.
Первый час: «я пустынник». Второй час: «я пучина». Время сверхвременно, это молитва к Богу, и одновременно оно есть поток, в котором все исчезает безвозвратно, как в пучине. Третий говорит четвертому: «одень утро». Четвертый час: «сбегают звезды». Слово третьего часа отсылают к образу псалма, посвященного творению мира:
Благослови, душе моя, Господа, Господи Боже мой, возвеличился еси зело, во исповедание и в велелепоту облеклся еси. Одеяй-ся светом яко ризою, простираяй небо яко кожу. Покрываяй водами превыспренняя своя, полагаяй облаки на восхождение свое, ходяй на крилу ветреню (Пс. 103).
Время одевает утро, то есть создает, формирует утро, начало мира. Слова же четвертого часа отсылают к Апокалипсису. Следовательно, слова второго, третьего и четвертого часов говорят о связи эсхатологии и творения, имеющей характер цикла: за кончиной мира последует новое творение. Существование этой связи подтверждается другими местами у Введенского, где «пучина» отождествляется с «причиной», то есть конец мира—с его началом и источником:
и все рассыпается в прах и все рассыпается в прах пред нами пучина
48. Там же. С. 8о.
49. Там же.
пред нами причина где корень
где аист вещей («Птицы», 1928). ГОЛОС
все сюда явитесь
и зажгите ваши свечи
демон овощ дождь и витязь
нынче к нам идут на вечер
море берег и звезда
мы устроим пир огромный
вылетает ангел темный
из пучины из гнезда («Кончина моря», 1930).
О наступлении нового конца после начала говорится и в стихотворении «Значенье моря»:
конь шагает идеальный наконец приходит в лес мы испуганно глядим думая что это дым лес рычит поднявши руки лес волнуется от скуки шепчет вяло я фантом буду может быть потом50.
Пятый час: «мы опоздали». Шестой час: «и звери те же часы». Седьмой час: «ты приятель рощи». Восьмой час: «перебежка начинается». Слова пятого и восьмого часов указывают на то, что время обязательно связано с измерением, шестого и седьмого — на то, что часы — не время, но только его измеритель, время же имеет качественный характер. Именно звери у Введенского, в отличие от человека, знают сущность смерти и времени.
Девятый час: «мы кости времени». Десятый: «мы может быть гонцы». Здесь антиномия: время стоит («кости») или движется («гонцы»). Одиннадцатый: «подумаем о дорогах». Двенадцатый: «я догоню тебя вечно мчась». Первый: «выпей друг человеческого брому». Второй: «на какой точке тебя можно встретить». Третий: «я кланяюсь тебе как мертвому». Все эти часы говорят об антиномии движения и прекращения времени.
Четвертый: «и мы сокровища земли тьмою объяты». Пятый: «я молюсь миру пустому». Время либо наполняет вещи, либо, напротив, опустошает их. Шестой: «время обеденное идти домой». Седьмой: «мне бы хотелось считать по-другому». Время относительно.
50. Отмеченная взаимосвязь «пучины» и «причины», конца и начала, проясняет мысль Введенского о возможности обратного хода времени.
Восьмой: «ты как Енох на небо взятый». Девятый: «ты подобен ангелу пожаром объятому». Здесь речь идет о конце света. Но праведник Енох был взят на небо живым (указание на время как на сохранение). Слова девятого часа говорят о Суде над грешниками. Ср.: «И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю: и произошли голоса и громы, и молнии, и землетрясение» (Апок. 8:5). Время, следовательно, связано с грехом, с гибелью, смертью, уничтожением.
Десятый: «разучился вдруг что-то двигаться ты» (тема остановки времени). Одиннадцатый: «и все же до нас не добраться уму».
В «Беседе часов» видны несколько антиномий: (1) временной процесс подчиняется причинно-следственным связям и одновременно телеологичен; (2) время стремительно движется и стоит; (3) время завершается превращением, то есть во времени происходит радикальное изменение объекта, но одновременно во времени ничего не происходит, оно пусто.
В произведении «Четыре описания» (1932?) совмещается время как обратное движение от настоящего к прошлому (воспоминание о прошлой смерти) и как предсказание будущего (умершие персонажи описывают свою грядущую смерть и конец света). Эти рассказы ритмично чередуются с остановками, внутри каждой из которых небольшой временной промежуток раздробляется на отдельные моменты. Воспоминание умершего о смерти можно понять и как совмещение покоя (умерший в покое) с движением вспять, то есть как кольцо, цикл.
В стихотворении «Сутки» описано несколько одновременно текущих потоков времени. В течение суток происходит цикл: завершается ночь, «звезда нисходит с небосклона», «понятное над нами всходит утро», «день наступает», «день кончился», «планетами вновь полон небосклон». Однако за время этих суток прошло только три часа. В некоторых «Ответах» со временем происходят самые настоящие временные чудеса:
Жук пробежал. Трава подвинулась на точку за этот час. Ногой ударил муравей упавшую звезду как незначительную точку, и в море плыл корабль, передвигаясь проще простого.
В течение этого же часа:
И рыбак сидящий там где река Незаметно превращается в старика.
Идущее с двумя разными скоростями механическое время часов вновь накладывается на время качественное, во время кото-
рого происходят чудесные трансформации вещей и человеческая смерть.
В произведении «Некоторое количество разговоров» (1936-1937) время то стоит на месте, то бежит вперед, то течет вспять. Короткий момент времени может быть очень долгим: персонаж Первый читает стихи, а Второй тут же говорит, что они давно кончились. Все герои заняты ускорением своего внутреннего времени и для достижения смерти бегают по комнате. Эта беготня заканчивается в пятом «Разговоре о бегстве в комнате» самоубийством Второго. В шестом «Разговоре о непосредственном продолжении» те же герои сидят на крыше, «находятся в полном покое» (это авторское утверждение звучит в общей сложности восемь раз) и одновременно стремительно готовятся к гибели, а Второй вновь оказывается жив. Эпизоды полного покоя чередуются с эпизодами движения, направленного к смерти. Намерение совершить самоубийство (повеситься, застрелиться, утопиться) кинематографически описано как остановка, фиксация мгновения. Наконец, все три персонажа гибнут, после чего оживают и вновь оказываются в полном покое, уже окончательном покое смерти.
Тема седьмого «Разговора о различных действиях» — новые эксперименты со временем. Мы вновь видим чередование действий и остановок, стремительного движения и покоя. Но в этом тексте описания моментов движения («но все-таки они трое ехали на лодке, ежеминутно, ежесекундно обмениваясь веслами, с такой быстротой, с такой широтой, что их дивных рук не было видно») значительно сокращены, свернуты, а описания покоя, точнее, невозможности совершить действие, напротив, развернуты:
ПЕРВЫЙ. Он дунул.
ВТОРОЙ. Он плюнул.
ТРЕТИЙ. Все погасло.
ПЕРВЫЙ. Зажги.
ТРЕТИЙ. Свечу.
ТРЕТИЙ. Снова.
ПЕРВЫЙ. Не получается.
ВТОРОЙ. Гаснет.
ТРЕТИЙ. Свеча снова.
Действие разбито на фрагменты, что создает впечатление дробности, «бессвязности» времени. При разбиении времени на моменты «теперь» из них не удается сложить целостное движение, подобно тому как в апориях Зенона, если мы разбиваем движение на отдельные моменты, нам никогда не удастся охватить его еди-
ным взглядом как целое. «Расстояние измеряется временем. А время бесконечно дробимо. Значит, и расстояний нет. Ведь ничего и ничего нельзя сложить вместе» («Разговоры»)51.
Пьеса «Елка у Ивановых» (1938) начинается с убийства тридцатидвухлетней девочки Сони Островой, а заканчивается судом над нянькой-убийцей и смертью всех остальных детей, родителей, няньки и ее жениха, лесоруба Федора. Перед нами шесть детей в возрасте от 1 до 82 лет. Такая парадоксальная ситуация показывает разные степени сжатия времени. Время может течь и обратно: годовалый мальчик Петя Перов помнит, что было два года назад. То есть от длительности внешнего «пространственного» времени не зависит его наполненность. В пьесе в виде точных датировок каждой картины присутствует механическое время, но все действие пьесы телеологически направлено к смерти как к единственному «совершившемуся». Тем самым в пьесе движутся навстречу друг другу два временных потока: причинный и телеологический. Последняя временная отметка в пьесе — «на часах слева от двери семь часов вечера» — отсылает к «седьмому часу» «Серой тетради», соединяя оба временных движения в одно.
ВЫВОДЫ
Антиномии времени, воздвигнутые Введенским, имеют одну цель: показать его непостижимость. Постичь время можно только ученым незнанием. Подтверждение этому мы находим у Друскина, у которого один из двух поздних текстов, посвященный чинарям («Чинари. Авторитет бессмыслицы» (1960-1970-е годы)), начинается со списка мыслителей, интересовавшихся абсурдом и заявленных в качестве предшественников чинарей: «Гераклит, Зенон — апории, Платон в позднейших диалогах, Николай Кузанский — docta ignorantia, Кант, Фихте, Гегель, Кьеркегор и многие другие»52.
При этом Введенский ни Кьеркегора, ни Николая Кузанского не знал53. Однако Кант был ключевой фигурой для чинарей. Вспомним слова Введенского о «поэтической критике разума». В. Н. Са-жин комментирует их как доказательство «антикантианства» чи-
о о 54
нарей — «широкую тему, достойную специального исследования» .
51. «...Сборище друзей, оставленных судьбою». Т. 1. С. 222.
52. Там же. С. 46.
53. Там же. С. 335.
54. Там же. С. 770.
Мы бы сказали, что темой исследования могло бы стать, скорее, необычное, оригинальное кантианство чинарей. А. Кобринский, анализируя четыре произведения Хармса, где, с его точки зрения, анализируется Кант и так или иначе обсуждаются кантовские идеи («О явлениях и существованиях» № 1 и 2 (1934), «Оптический обман» (1934), «Был один рыжий человек...» (1937)), склоняется к тому, что Хармс пародирует Канта:
По сравнению с символистами, которые либо искали в ней рассыпанные искры «реальнейшего», обэриуты попросту уничтожили реальность в ее обыденном, бытовом понимании, объявив ее «оптическим обманом», а свои тексты — актом самого настоящего мимесиса. Поэтому, пародируя Канта, Хармс избирает объектом этой пародии вовсе не онтологические его представления, а лишь направления и методы, с помощью которых Кант проводил свою «критику чистого разума»55.
Однако представляется, что чинари относились к Канту вполне серьезно, иначе бы Хармс не ставил себе задачей прочитать «Критику способности суждения»^6.
Антикантианцем никак нельзя назвать самого Друскина, у которого, несмотря на отдельные критические высказывания о Канте (касающиеся прежде всего кантовской этики57), речь идет все же не о критике, а об особой интерпретации Канта. Так, в тексте «О понимании» (1936) Друскин размышляет о связи знака и обозначаемого им предмета. Эта связь такова, что существующее обязано своим существованием обозначению, существующее для того, чтобы существовать, обязательно должно быть названо. Если реальность обозначаема, то и знак реален. То, что может быть обозначено (а значит, и познано), Друскин называет субстанцией:
О границах понимания. Я не понимаю существование без знака, но я необходимо должен предположить его, также я думаю, что кто-либо понимает его, но дальше я ничего не предполагаю. Как происходит обозначение? Существует ли субстанция обозначаемого? Субстанцией я называю то, что должно быть обозначено. Так делал Аристотель, Кант же считал, что субстанция — это первый знак. Но и он выходил за границы понимания5®.
55. Кобринский А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда. Ч. 1 // Ученые записки Московского культурологического лицея № 1310. Серия: Филология. 1999. № 3 (9). С. 92.
56. Хармс Д. Полн. собр. соч. Кн. 2. С. 56.
57. «...Сборище друзей, оставленных судьбою». Т. 1. С. 231.
58. Там же. С. 614.
По Канту, категория субстанции может применяться только для объяснения чувственно воспринимаемых вещей, то есть относится к сфере природы. Но за пределами природы находится сфера вещей в себе, непостижимая рассудком. 11 ноября 1944 года Дру-скин делает такую запись в дневнике: «Некоторое освобождение от чувств — вот общая задача и моя, и В<веденского>. Это условие для некоторого понимания. Освобождение Бога от чувств или извлечение Бога из чувств. Еще Кант: очистить место для веры»59. Когда Друскин утверждает, что за пределами чувственной сферы (природы) лежит другая область, он следует именно Канту. Сущ ествующее должно быть названо, но это не значит, что неназванное не существует. Не все возможно «обозначить», то есть за пределами любой философской системы всегда остается «остаток», указывающий на то, что не может быть познано. «Существование — это обозначение, то есть определенное существование, но существующее шире определенного существования, оно шире существования вообще»б0. Все существующее имеет корнем несуществующее, то, что нельзя обозначить, вышеименное (Друскин чаще говорит об «этом» и «том»). Фактически Друскин стремится сблизить свое понятие существующего, субстанции с кантовской сферой явлений, а понятие необозначаемого, «несуществующего» — с Богом как вещью в себе. Правда, если для Канта Бог есть только понятие, если у него «разум предписывает нам рассматривать все связи в мире согласно принципам систематического единства, стало быть, так, как если бы все они возникали из одной-единствен-ной всеохватывающей сущности как высшей и вседовлеющей при-чины»^1 то для Друскина здесь речь идет не о понятии, а о Живом Личном Боге, «пространство» для которого высвобождается путем формулирования антиномий. Друскин понимает Канта в духе идеи ученого незнания Николая Кузанского, одна из формулировок которого такова: «В самом деле, мы ясно видим теперь, что находим Бога путем отстранения причастных ему вещей: все сущее причастно его бытию; если отнять это приобщение к нему всего сущего, останется простейшее бытие, единая сущность всего»б2. Заметим, что философ был не одинок в такой интерпретации Канта. Ее можно найти, например, у С. Н. Булгаковаб3.
59. Друскин Я. Дневники. С. 189. Ср.: Там же. С. 220.
60. «.Сборище друзей, оставленных судьбою». Т. 1. С. 610.
61. Кант И. Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1963-1966. Т. 3. С. 581.
62. Кузанский Н. Об ученом незнании // Кузанский Н. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1979-1980. Т. 1. С. 76.
63. Булгаков С. Н. Свет Невечерний. Созерцания и умозрения // Булгаков С. Н.
В свою очередь, ученое незнание Николая Кузанского восходит к Плотину и Дионисию Ареопагиту, опиравшимся на классическую формулировку апофатического и катафатического богословия в диалоге Платона «Парменид». Поэтому в списке Друскина и содержится указание на «позднейшие диалоги Платона», из которых первым по времени был создан «Парменид». Главная мысль диалога состоит в том, что всякое «одно» непременно предполагает «иное», поэтому «одно» и «иное» тождественны и различны. Именно эта идея влечет за собой принцип совпадения противоположностей, сформулированный Кузанским. У Введенского есть фрагмент, в котором эта платоновская идея четко сформулирована:
Мне страшно что я при взгляде на две одинаковые вещи не замечаю что они различны, что каждая живет однажды. Мне страшно что я при взгляде на две одинаковые вещи не вижу что они усердно стараются быть похожими
(«Мне жалко, что я не зверь»).
Концепция времени у Введенского состоит в своеобразном применении ко времени катафатического и апофатического подходов, но остается неизвестным, примиримы ли антиномии в высшем отрицании. Как бы то ни было, формулирование антиномий позволяет понять время как непостижимую реальность, то есть оба пути богопознания применяются Введенским к миру.
REFERENCES
"...Sborishche druzei, ostavlennykh sud'boiu": A. Vvedensky, L. Lipawski, Ia. Druskin, D. Kharms, N. Oleynikov: "Chinari" v tekstakh, dokumentakh i issledovaniiakh: v 2 t. ["...Bunch of friends destiny abandoned": A. Vvedensky, L. Lipawski, Ia. Druskin, D. Kharms, N. Oleynikov. "Chinari" in the texts, documents and studies: in 2 vols] (ed. V. N. Sazhin), Moscow, Ladomir, 2000, vol. 1. Aristotel. The Physics. Sochineniia: v 4 t. [Works in 4 vols], Moscow, Mysl', 1981, vol. 3. Askol'dov S. A. Soznanie kak tseloe. Psikhologicheskoeponiatie lichnosti [Consciousness as a whole. Psychological concept of personality], Moscow, Tovarishchestvo tipo-grafii A. I. Mamontova, 1918. Askol'dov S. A. Vremia i ego preodolenie [Time and its negotiation]. Mysl', 1922, no. 3.
Первообраз и образ. Соч.: В 2 т. М.: Искусство, СПб.: ИНАПРЕСС, 1999. Т. 1. С. 139-140.
Askol'dov S. A. Vremia i ego religioznyi smysl [Time and its religious meaning]. Vo-prosy filosofii ipsikhologii [Questions of Philosophy and Psychology], 1913, vol. 117.
Bergson H. Tvorcheskaia evoliutsiia. Materiia i pamiat' [L'Évolution créatrice. Matière et mémoire] (trans. B. S. Bychkovskii), Minsk, Kharvest, 1999.
Bulgakov S. N. Svet Nevechernii. Sozertsaniia i umozreniia [Unfading Light. Contemplation and speculation]. Pervoobraz i obraz. Sochineniia: v 2 t. [Foretype and type. Works in 2 vols], Moscow, Iskusstvo, Saint Petersburg, INAPRESS, 1999, vol. 1.
Druskin Ia. O schastlivoi zhizni. 1933 — iiul' 1934 [On happy life. 1933 — July 1934]. Dnevniki [Diaries] (ed. L. S. Druskina), Moscow, Akademicheskii proekt, 1999.
Florensky P. Analiz prostranstvennosti i vremeni v khudozhestvenno-izobrazitel'nykh proizvedeniiakh [Analysis of spacetime in the visual works]. Stat'i i issledovani-ia po istorii i filosofii iskusstva i arkheologii [Articles and research on the history and philosophy of art and archeology], Moscow, Mysl', 2000.
Frank S. Russkoe mirovozzrenie [Russian worldview], Saint Petersburg, Nauka, 1996.
Heidegger M. Bytie i vremia [Sein und Zeit] (trans. V. V. Bibikhin), Moscow, Ad Mar-ginem, 1997.
Jaccard J.-Ph. Daniil Kharms i konets russkogo avangarda [Daniil Harms et la fin de l'avant-garde russe], Moscow, Akademicheskii proekt, 1995.
Jaccard J.-Ph. Krizis "tekuchesti" v kontse Serebrianogo veka (O Leonide Lipavskom i ego pokolenii) [Crisis of "fluidity" at the end of the Silver Age (On Leonid Lipawsky and his generation)]. Literatura kak takovaia. Ot Nabokova k Push-kinu: Izbrannye raboty o russkoi slovesnosti [Literature as such. From Nabokov to Pushkin: Selected works on Russian literature], Moscow, Novoe literaturn-oe obozrenie, 2011.
Kant I. Sochineniia: v 6 t. [Works in 6 vols], Moscow, Mysl', 1963-1966, vol. 3.
Kharms D. Dnei katybr [Katybr of days] (ed. M. Meilakh), Moscow, Kaienna, Gile-ia, 1999.
Kharms D. Polnoe sobranie sochinenii. Zapisnye knizhki. Dnevnik: v 2 kn. [Complete Works. Notebooks. Diary: in 2 vols] (eds J.-Ph. Jaccard, V. N. Sazhin), Saint Petersburg, Akademicheskii proekt, 2002, vol. 1.
Kharms D. Sluchai i veshchi [Cases and things] (eds A. Dmitrenko, V. Erl'), Saint Petersburg, Vita Nova, 2003.
Kierkegaard S. Strakh i trepet [Fear and Trembling] (eds S. A. Isaev, I. A. Ebanoidze), Moscow, Kul'turnaia revoliutsiia, 2010.
Kobrinskii A. Poetika "OBERIU" v kontekste russkogo literaturnogo avangarda. Ch. 1 [Poetics of "OBERIU" in the context of Russian literary avant-garde]. Uchenye za-piski Moskovskogo kul'turologicheskogo litseia № 1310. Seriia: Filologiia [Proceedings of the Moscow Lyceum of cultural studies no. 1310. Series: Philology], 1999, no. 3 (9).
Kobrinskii A. Sistema organizatsii prostranstva v poeme Aleksandra Vvedenskogo "Krugom vozmozhno Bog" [System of organization of space in the poem of Alexander Vvedensky "Perhaps God is All Around"]. Teatr [Theater], 1991, no. 11.
Kolevatykh G. Poetika vremeni u V. Khlebnikova i A. Vvedenskogo [Poetics of time of V. Khlebnikov and A Vvedensky]. Aleksandr Vvedensky i russkii avangard. Materi-aly mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii, posviashchennoi 100-letiiu so dnia rozh-deniia A. Vvedenskogo [Alexander Vvedensky and Russian Avant-garde. Proceedings of the international scientific conference devoted to the 100th anniversary of the birth of A. Vvedensky], Saint Petersburg, PTs SPGUDT, 2004.
Kuvshinov F. Motiv muzyki v tvorchestve A. I. Vvedenskogo [Music motif in the work of A. I. Vvedensky]. Aleksandr Vvedensky i russkii avangard. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii, posviashchennoi 100-letiiu so dnia rozhdeniia A. Vvedenskogo [Alexander Vvedensky and Russian avant-garde. Proceedings of the in-
ternational scientific conference devoted to the 100th anniversary of the birth of A. Vvedensky], Saint Petersburg, PTs SPGUDT, 2004.
Lucarelli G. G. "Oglianis', mir mertsaet". A. Vvedensky i kinematograficheskoe izo-brazhenie razdroblennosti vremeni ["Look back, the world twinkls". A. Vvedensky and cinematic representation of fragmentation of time]. Aleksandr Vvedensky i russkii avangard. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii, posviash-chennoi 100-letiiu so dnia rozhdeniia A. Vvedenskogo [Alexander Vvedensky and Russian avant-garde. Proceedings of the international scientific conference devoted to the 100th anniversary of the birth of A. Vvedensky], Saint Petersburg, PTs SPGUDT, 2004.
Lucarelli G. G. Aleksandr Vvedensky. Samoubiistvo kak "begstvo k Bogu" [Aleksandr Vvedensky. Suicide as a "flight to God"]. Aleksandr Vvedensky i russkii avangard. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii, posviashchennoi 100-leti-iu so dnia rozhdeniia A. Vvedenskogo [Alexander Vvedensky and Russian avantgarde. Proceedings of the international scientific conference devoted to the 100th anniversary of the birth of A. Vvedensky], Saint Petersburg, PTs SPGUDT, 2004.
Nicholas of Cusa. Ob uchenom neznanii [On Learned Ignorance]. Sochineniia: v 2 t. [Works in 2 vols], Moscow, Mysl', 1979-1980, vol. 1.
Revzina O. G. Kachestvennaia i funktsional'naia kharakteristika vremeni v poezii A. I. Vvedenskogo [Qualitative and functional characteristics of the time in poetry of A. I. Vvedensky]. Russian Literature, 1978, vol. VI, no. 4.
Sabo B. "Gost' na kone" A. Vvedenskogo ["Guest on a horse" by A. Vvedensky]. Aleksandr Vvedensky i russkii avangard. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii, posviashchennoi 100-letiiu so dnia rozhdeniia A. Vvedenskogo [Alexander Vvedensky and Russian avant-garde. Proceedings of the international scientific conference devoted to the 100th anniversary of the birth of A. Vvedensky], Saint Petersburg, PTs SPGUDT, 2004.
Shevchenko E. S. "Elka u Ivanovykh" A. Vvedenskogo: "buffonnoe" vs. "tragediinoe" [A. Vvedensky's "New Year's Eve at Ivanov's": "buffoon" vs. "tragic"]. Vestnik Sa-marskoi gumanitarnoi akademii. Seriia: Filosofiia. Filologiia [Bulletin of the Samara Academy of Humanities. Series: Philosophy. Philology], 2011, no. 2 (10).
Spor o pragmatizme [Debates on the Pragmatism]. Russkaia mysl' [Russian thought], 1910, vol. V, pp. 121-156.
Tillich P. Izbrannoe. Teologiia kul'tury [Selected Works. Theology of Culture], Moscow, Iurist, 1995.
Tokarev D. V. Kurs na khudshee: Absurd kak kategoriia teksta u D. Kharmsa i S. Bekke-ta [Course on worst: Absurd as a category of text in D. Kharms and S. Beckett], Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2002.
Valieva Iu. M. Iazykovaia kartina mira u A. Vvedenskogo [A. Vvedensky's linguistic worldimage]. Filologicheskie zapiski [Philological notes], Voronezh, 1998, iss. 10.
Veststein V. G. Absurd, smert' i Bog. Neskol'ko zamechanii o p'ese A. I. Vvedenskogo "Elka u Ivanovykh" [Absurd, death and God. Some remarks on the Alexander Vvedensky's play "New Year's Eve at Ivanov's"]. Aleksandr Vvedensky i russkii avangard. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii, posviashchennoi 100-letiiu so dnia rozhdeniia A. Vvedenskogo [Alexander Vvedensky and Russian avant-garde. Proceedings of the international scientific conference devoted to the 100th anniversary of the birth of A. Vvedensky], Saint Petersburg, PTs SPGUDT, 2004.
Vvedensky A. Polnoe sobranie proizvedenii: v 2 t. [Complete works in 2 vols] (eds M. Meilakh, Vl. Erl'), Moscow, Gileia, 1993, vol. 2.
