CC BY
147
Notes
1. CHekhovA. P. Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. T. 19 [Complete works: 30 vol. Vol. 19]. M. Nauka. 1974-1986.
2. Guzhanov S. I. Frazeologicheskie edinicy kak sredstvo sozdaniya komicheskogo v rannej publicistike A. P. CHekhova [Phraseological units as a means of creating the comic in the early journalism of A. P. Chekhov] // Vestnik ZHitomirskogo gosudarstvennogo universiteta im. I. Franko - Herald of Zhytomyr state University n.a. I. Franko. Zhitomir. 2004. Iss. 18. Pp. 103-107.
3. EfimovA. I. Ob izuchenii yazyka hudozhestvennyh proizvedenij [On the study of poetic language]. M. 1952. P. 63.
4. Bulahovskij L. A. Vvedenie v yazykoznanie [Introduction to linguistics]. Part 2. M. 1953. P. 33.
5. Ozhegov S. I. O strukture frazeologii (v svyazi s proektom frazeologicheskogo slovarya russkogo yazyka) [On the structure of phraseology (in connection with the draft phraseological dictionary of Russian language)] // Leksikologiya. Leksikografiya. Kul'tura rechi - Lexicology. Lexicography. Culture of speech. M. 1974. P. 192.
УДК 81'371
Л. М. Ахметзянова
Специфика идиостиля А. Введенского в рамках литературы абсурда
Статья посвящена рассмотрению особенностей идиостиля русского поэта-авангардиста А. И. Введенского. Александр Введенский известен российскому читателю как поэт, проповедовавший три основные темы: Бог, время, смерть, которые оказываются тесно связанными. Он ощущал основу своего творчества трагической. Своеобразным результатом его творческих и жизненных исканий стало обращение к категории абсурда, и именно эта категория определяется как основополагающая при построении текстового пространства, как один из способов репрезентации авторской мировоззренческой концепции. В связи с этим в статье анализируются важные составляющие лингвопоэтики Введенского - слова-иероглифы, лекси-ко-семантический синкретизм, диссоциация. На основе проведенного анализа делается вывод о специфике идиостиля Введенского: автор посредством деструкции и алогизма осуществляет попытку разрушения логических связей между означающим и означаемым, в то же время создавая новые коммуникативные правила, новый «иероглифический» язык.
The article considers the peculiarities of idiostyle of Russian avant-garde poet A. Vvedensky. Alexander Vve-densky is known to Russian readers as a preacher of three main themes: God, time, death, which are closely related. He felt the foundation of his work as tragic. A specific result of his creative and life pursuit was an appeal to the absurd category and this category is defined as fundamental in the construction of the text area, as one of the ways of representation of the author's ideological concept. In this regard, the article analyzes the important components of Vvedensky's poetics - word-characters, lexical-semantic syncretism, dissociation. The analysis helps us to make the conclusion about the specifics of Vvedensky's idiostyle: the author through destruction and alogism attempts to fracture the logical connections between the signifier and the signified, at the same time creating new communication rules, a new "hieroglyphic" language.
Ключевые слова: поэтическая бессмыслица; категория абсурда; слова-иероглифы; графическая игра; диссоциация.
Keywords: poetic nonsense; category of the absurd; word-characters; graphical game; dissociation.
Александр Иванович Введенский (1904-1941), крупнейший поэт, драматург, философ русского авангарда, являлся одним из организаторов и активным участником литературно-театральной группы ОБЭРИУ (Объединение реального искусства). В ОБЭРИУ вошли, в частности, Д. Хармс (Ювачев), И. Бахтерев, К. Вагинов (Вагенгейм), Н. Заболоцкий, Б. Левин и некоторые другие. Поэты-обэриуты обращались к поэтике абсурда, зауми, наполнив свои тексты гротескностью, алогизмом, реальность искусства они видели, прежде всего, в игре со звуками, словами, образами, смыслами. В игровой речи обэриутов слова раскрывают множество неожиданных оттенков значения, а нормы здравого смысла постоянно подвергаются испытаниям на прочность в самых противоречивых ситуациях. Понятие абсурда играет важную роль в творчестве Введенского.
Можно говорить о двух литературных периодах поэта - взрослом и детском. И если взрослые тексты нагружены мотивами безысходности, неотвратимости беды, трагизмом, то детская поэзия легка, полна жизнелюбия и света. При жизни в основном публиковались детские стихотворения. Известна активная сотрудническая деятельность Введенского с детскими издательствами, в том числе с популярными журналами «Еж» и «Чиж».
© Ахметзянова Л. М., 2017
Введенский принадлежал к тому типу писателей, чье творчество как будто бы не связано непосредственно с их личной жизнью. Он намеренно отделял свою жизнь от своей поэзии. Искусство и действительная реальность - две параллельные составляющие мировоззрения автора, пересекаемые, но не здесь и не сейчас, а в бесконечности. «Звезда бессмыслицы» - вот сокровенный образ поэта: «Горит бессмыслицы звезда, // она одна без дна, // Вбегает мертвый господин // и молча удаляет время» [1]. Введенский создает уникальный мир - разобщенный, обреченный, в котором соседствуют живые и мертвые, мир застывший, требующий размышлений о сущности жизни и смерти: «Я посягнул на понятие, на исходные обобщения, что до меня никто не делал. Этим я провел как бы поэтическую критику разума - более основательную, чем та, отвлеченная. Я усомнился, что, например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием здание. Может быть, плечо надо связать с четыре. Я делал это на практике, в поэзии, и тем доказывал. И я убедился в ложности прежних связей, но не могу сказать, какие должны быть новые. Я даже не знаю, должна ли быть одна система связей или их много. И у меня основное ощущение бессвязности мира и раздробленности времени. А так как это противоречит разуму, то, значит, разум не понимает мира» [2]. Абсурд для Введенского - это не отсутствие логики, не отсутствие смысла, напротив, новый путь постижения мира, поиск новых связей между словами. Так, ключевыми темами в его творчестве являются Бог, время, смерть.
Для поиска правильного типа связей на уровне текста Введенский прибегает к использованию особого художественного знака - иероглифа (термин впервые ввел Л. Липавский). Иероглиф - это то, что «нельзя услышать ушами, увидеть глазами, понять умом» [3]. Например, слово «море» у Введенского, с одной стороны, сохраняет свой характер знака, обозначающего объект, а с другой стороны, «море» - это граница между миром живых и миром мертвых - пространство иной реальности, оно перестает быть просто знаком, и его значение словно расширяется - слово становится иероглифом, как, например, в следующем стихотворении:
Мы подумав будто трупы показали небу крупы море время сон одно скажем падая на дно захватили инструменты души ноги порошки и расставив монументы засветив свои горшки мы на дне глубоком моря мы утопленников рать мы с числом пятнадцать споря будем бегать и сгорать... [4]
Слова-иероглифы являются основой поэтики «бессмыслицы» Введенского. Поэтическая бессмыслица Введенского заведомо разрушает не только основное, денотативное значение слова, но и всю его коннотативную сферу. Словесный смысл диссоциируется по линии означающее -означаемое таким образом, что конвенциональность, т. е. общепризнанность этой связи, ставится под сомнение. Сомнение в правильности логико-семантических связей слов и есть в таком случае основная тема поэта Введенского. Соответствие языка и мира, проблема согласования слов языка и обозначаемых ими вещей - вот что является предметом его поэтического творчества [5]. Иначе говоря, Александр Введенский стремился создать новый «иероглифический» язык путем глубокой деструкции литературного языка.
Характерной чертой произведений Введенского является синкретизм жанровый - объединение в рамках одного произведения прозы, стихотворной речи и драмы, и синкретизм семантический - синтез в слове-иероглифе собственного (как материального явления) и несобственного (субъективного) значений. Так, жанровый синкретизм проявляется, к примеру, в «диалогостихе» «Священный полет цветов», в котором диалоги трансформируются в стихотворения, ремарки перерастают в прозаическое описание:
Г о л о с.
Метеорит.
С т и р к о б р е е в.
Небесное тело?
Г о л о с.
Да, у меня к вам дело.
Я, как известно, среди планет игрушка.
Но я слыхал, что у вас будет сегодня пирушка.
Можно прийти?
С т и р к о б р е е в.
Прилетайте (вешает трубку).
Горжусь, горжусь, кусок небесный
находит это интересным,
собранье пламенных гостей,
их столкновение костей.
Не то сломался позвонок,
Не то ещё один звонок.
Кто это? Пётр Ильич?
Г о л о с.
Нет, Стиркобреев, это я. Паралич. С т и р к о б р е е в.
А, здрасьте. (В стороны). Вот так несчастье. Что вам надо. Г о л о с.
Шипенье слышишь ада вонючий Стиркобреев? Зачем тебе помада, ответь, ответь скорее. [6]
Поэт использует речевой художественный прием лексико-семантического синкретизма с целью создания или отражения особой модели художественной реальности.
Введенский создает коммуникативные модели, принципиальным образом отходящие от исходных семантически правильных высказываний. Тем самым возникает семантическая замкнутость моделей бессмыслицы, имеющая в его творчестве концептуальное значение. Сочетание семантических единиц без прямой связи в плане содержания обращает на себя внимание в стихотворении «Ночь каменеет на мосту.»:
Ночь каменеет на мосту, Холодный снег и сух и прост. Послушайте, трактир мой пуст, Где звёзды лошадиный хвост. У загнанного неба мало Глядят глаза на нас, когда Влетают в яркие вокзалы Глухонемые поезда; Где до утра
Ревут кондуктора. [7]
Или, к примеру, в следующем тексте:
Звали первую светло А вторую помело Третьей прозвище Татьяна Так как дочка капитана... [8]
Прослеживается попытка объяснить бессмысленное событие или факт, но его объяснение еще более бессмысленно, чем сам бессмысленный факт. Эффект усиливается вследствие включения в ряд однородных членов имен, которые не сталкиваются при «нормальном» использовании языковых элементов: светло, помело. Стирается граница между именами собственными и нарицательными.
Следующее произведение чрезвычайно интересно в плане словесного и звукового эксперимента:
ДВА фонаря стоят доска досочка дощечка дошка дощечкА дошка дашка доска досченчик досочек
ЧТО ЕСТЬ ДРОВА КОТОРЫЕ ГОРЯТ ТАКУШТО каК ШИНКИЛЬ в карнафейку «ЕСТЬ ЗОЛОТОБОРОДЫЕ ПУпсы» в карнафейку
есть хитрые дома и шинкари забуженные в старах лесах
потому что для них кистень с надписью А есть слишком
долгая тюремная подпись ВОДЯная волна при К. С.
семечки емей ей е АТТОТТЫ емечки и е ай и яички и а - ы-ы-ы ко запры
лента лента лентатя НАСЕКОМОЕ летит насекомое КУВЫРКАЕТСЯ зядА
ГАННА твоя корзинка полна
песочными сугробами
полна широких сковородок
хвостами полнели нелли по КРАМАНАМ...
[9]
Звукосмысловая игра слов выражается здесь в каламбурной рифме, с целью создания особой атмосферы нарочито грубоватого балагурного шутовства, в повторах - одинаковые синтаксические позиции членят текст на относительно соизмеримые ритмические отрезки, в использовании новых, с неопределенной семантикой, слов (такушто как шинкиль, в карнафейку, забуженные и др.), в употреблении отдельных буквенных сочетаний, не поддающихся осмыслению (семечки емей ей е АТТОТТЫ емечки и е ай и яички и а - ы-ы-ы ко запры), в использовании в одной лексеме строчных и прописных букв - смене шрифта (дощечкА, каК, Пупсы, ВОДЯная, зядА и др.) и пр. В связи с этим обращает на себя внимание ненормативная пунктуация, например полное отсутствие запятых при перечислении однородных членов предложения, отсутствие точек и т. п. Графическая игра - манипулирование буквами, знаками препинания, приемами сокращения слов, использование прописных букв, отступов - служит средством выделения приема языковой игры, средством создания иронии, комической или абсурдной ситуации.
Исходя из вышесказанного, можно говорить о важном структурообразующем принципе в поэтике Введенского - диссоциации - принцип, характеризующий отсутствие присутствия смысла или принцип «столкновения словесных смыслов» посредством необычного сочетания слов (Н. А. Заболоцкий). Как отмечает философ-обэриут Яков Друскин, «слово в поэзии Введенского выполняет функцию пустого, чистого знака. Оно не собирает в пучок семантические признаки мира (как, например, у Хлебникова, Мандельштама и др.), а как бы «вырезает» эти признаки из мира, оставляя на их месте зияющую прореху. Принцип ассоциативности здесь не действует: слова соединяются друг с другом не посредством ассоциации, а посредством диссоциации, т. е. разложения, разобщения значений» [10].
Анализируя тексты Введенского, следует означить прием деформации отношений «означающее - означаемое», при котором происходит утеря словом основной номинативной функции. Поэт оперирует трансформациями, создавая мир, не поддающийся объяснению и логике. В поэтическом языке Введенского слова, обозначающие предметы, теряют свои семантические и синтаксические различительные признаки. Иначе говоря, становится возможным «все назвать всем». Вот несколько примеров:
Ходит в гости тьма коленей летний штык тягучий ад гром гляди каспийский пашет хоры резвые посмешищ небо грозное кидает взоры птичьи на Кронштадт гордой дудкой мчатся волны мел играет мёртвой стенкой в даль кидает как водичку спит пунцовая соломка. [11] Весьма печальна и темна непостижима для меня умна смотри - в могильном коридоре глухое воет море и лодка скачет как блоха конечности болят у лодки
о лодка лодка ты плоха
ты вся больна от ног до глотки [12]
В кипятке
была зима,
в ручейке
была тюрьма,
был в цветке
болезней сбор,
был в жуке
ненужный спор.
Ни в чем я не увидел смысла.
Бог Ты может быть отсутствуешь? [13]
Все сказанное выше позволяет выявить закономерность - важную роль в творчестве Введенского играет категория абсурда, однако для Введенского абсурд - не бессмыслица, а, напротив, способ постижения божественного откровения, при помощи которого угадываются и восстанавливаются утраченные межпредметные связи.
Примечания
1. Введенский А. И. Полное собрание произведений: в 2 т. / сост.: М. Мейлах, В. Эрль. М.: Гилея, 1993. Т. 1. С. 152.
2. ЛипавскийЛ. С. Разговоры // Логос. 1993. № 4. С. 16.
3. Друскин Я. С. Звезда бессмыслицы // Сборище друзей, оставленных судьбою: А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «чинари» в текстах, документах и исследованиях: в 2 т. Т. 1. М.: Ладомир, 2000. С. 324.
4. Введенский А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 116.
5. Шукуров Д. Л. Иероглифическое слово в дискурсе ОБЭРИУ // Эстетика: Вчера. Сегодня. Всегда. Вып. 3. М.: Изд-во «ИФ РАН», 2008. С. 142.
6. Введенский А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 131.
7. Введенский А. И. Указ. соч. Т. 2. С. 106.
8. Введенский А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 71.
9. Введенский А. И. Указ. соч. Т. 2. С. 113.
10. Фещенко В. В. Мнимости в семантике (о некоторых особенностях чинарского языка Александра Введенского и Якова Друскина) // Александр Введенский и русский авангард: материалы междунар. науч. конф. / под ред. А. Кобринского. СПб.: ИПЦ СПГУТД, 2004. С. 146.
11. Введенский А. И. Полное собрание произведений. Т. 1. С. 43.
12. Там же. С. 94.
13. Там же. С. 162.
Notes
1. Vvedenskij A. I. Polnoe sobranie proizvedenij: v 2 t. [Complete collection of works: in 2 vol.] / comp.: M. Me-jlah, V. Erl. M. Gileya. 1993. Vol. 1. P. 152.
2. Lipavskij L. S. Razgovory [Talks] // Logos - Logos. 1993, No. 4, p. 16.
3. Druskin YA. S. Zvezda bessmyslicy [Star of nonsense] // Sborishche druzej, ostavlennyh sud'boyu: A. Vvedenskij, L. Lipavskij, YA. Druskin, D. Harms, N. Olejnikov: "chinari" v tekstah, dokumentah i issledovaniyah: v 2 t. T. 1. - Bunch of friends, left by their fate: A. Vvedensky, L. Lipavsky, J. Druskin, D. Kharms, N. Oleinikov: "Chinari" in texts, documents and studies: in 2 vol. Vol. 1. M. Ladomir. 2000. P. 324.
4. Vvedenskij A. I. Op. cit. Vol. 1. P. 116.
5. SHukurov D. L. Ieroglificheskoe slovo v diskurse OBEHRIU [Hieroglyphic word in the discourse of OBERIU] // EHstetika: Vchera. Segodnya. Vsegda.- Aesthetics: Yesterday. Today. Always. Iss. 3. M. Publishing house "Iph RAS". 2008. P.142.
6. Vvedenskij A. I. Op. cit. vol. 1. P. 131.
7. Vvedenskij A. I. Op. cit. Vol. 2. P. 106.
8. Vvedenskij A. I. Op. cit. Vol. 1. P. 71.
9. Vvedenskij A. I. Op. cit. Vol. 2. P. 113.
10. Feshchenko V. V. Mnimosti v semantike (o nekotoryh osobennostyah chinarskogo yazyka Aleksandra Vvedenskogo i YAkova Druskina) [Imaginaries in the semantics (on some features of the Chinar language of Alexander Vvedensky and Yakov Druskin)] // Aleksandr Vvedenskij i russkij avangard: materialy mezhdunar. nauch. konf. - Alexander Vvedensky and Russian avant-garde: proceedings of the international scientific conf. / ed A. Ko-brinskiy. SPb. CPI SPGUTD. 2004. P.146.
11. Vvedenskij A. I. Polnoe sobranie proizvedenij... T. 1 [Complete collection of works of...] Vol. 1. P. 43.
12. Ibid. P. 94.
13. Ibid. P. 162.
