CC BY
207
Л.Л. Дроботова, Т.В. Лыкова АНТИНОМИИ В СТИХОТВОРЕНИИ А. БЛОКА «РОССИЯ»
В субъективном, неожиданном, порой парадоксальном столкновении лексем в стихотворении «Россия» (1908), выражающем личностные, почти интимные переживания А.Блока о судьбе своей Родины, создается объективный образ России, очень близкий и узнаваемый. Произведение строится на противоречивом чувстве любви поэта к Родине, которое можно выразить классическим оксюмороном горькая любовь. Это общее отношение эксплицируется в антонимичных оппозициях, антитезах, оксюморонных рисунках словосочетаний, простых и сложных предложений.
Начинается стихотворение с описания русской дороги (три стертых треплются шлеи, вязнут спицы ... в расхлябанные колеи), которое, вопреки архаизмам (шлеи, спицы), производит ошеломляющее впечатление именно отсутствием темпоральной детерминации. Сопоставляемые временные периоды опять (в двадцатом веке) - как в годы золотые (до двадцатого века) в языковом сознании читателя без труда находят актуализирующие их субституты: в двадцать первом веке -как и в прошлом. Конструирование глобального смыслового континуума, формируемое редкой сопрягаемостью в тексте стихотворения конкретного и абстрактного, временного и вневременного, высочайшей гражданственности и пронзительной лиричности, воплощенных в индивидуальной, высоко художественной форме, вызывает чувство сопричастности с признаниями поэта у любого русского человека.
Первое четверостишье - ситуативная преамбула, как бы невзначай подсмотренная картина, конкретная и в то же время предельно обобщенная: дорога, по которой трудно двигаться и на которой легко завязнуть. Русская распутица - вечная проблема, как будто конкретная и в то же время (в отличие от пушкинской констатации Теперь у нас дороги плохи...) получающая в контексте стиха широкое значение благодаря радиально расходящейся метонимии: колея - дорога - путь -судьба:
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи...
[2, 3, 254]
Обобщенное содержание, широкое по замыслу и выразительное по способу выражения, становится афористичным, что формируется в главных антиномиях предложения: 1) опять (сейчас, в настоящее время, в годы зрелости, покоя, рассудка) - в годы золотые (тогда, в прошлом, в годы молодые, яркие, эмоциональные); 2) стертые шлеи, расхлябанные колеи - спицы расписные. При этом темпоральная антиномия (опять - как в годы золотые), включающая в себя и противопоставление характера видения, восприятия лирического героя (молодого - зрелого), выражает, по сути, катастрофическое безвременье в неизменности наблюдаемого им российского бездорожья. Миновало столетие со времени написания «России», исчезли из жизни россиян три стертые шлеи и спицы расписные, но остались все те же расхлябанные колеи.
В формировании антонимического рисунка четверостишья значительна роль эпитетов, характеризующих движущийся предмет. Они формируют антонимию в двух аспектах. Один из них связан с несовместимостью оценок творческого начала в его изображении (расписные) и отрицательной степени изношенности созданного (стертые, расхлябанные). Второй - с предельно контрастной цветовой антонимией: яркие (расписные) - серые (стертые).
Три стертых треплются шлеи вызывает несколько аллюзий: 1) ремня, кнута, не дающего свободы (шлея), 2) долготерпения, связанного с изношенностью изрядно послуживших стертых шлей, 3) хрупкости равновесия в России, ассоциативно вызываемого фразеологизмом шлея под хвост попала, и в то же время христианского смирения, связанного с сакральным числом три,
исчисляющим стертые шлеи. Предикат треплются реализует здесь значение 'раскачиваются', однако в контексте стихотворения (стертые шлеи) у него актуализируется и ассоциативно-деривационный смысл, связанный с производным значением глагола: 'приходят в негодность, становятся потертыми, ветхими'. Вторая предикативная часть Вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи тоже антонимична по своей внутренней семантике, чему способствует столкновение в одной предикации адъективных слов расписные - расхлябанные. Признак первого прилагательного отражает стремление русского народа к красоте, к творчеству: расписные - 'узорные, разрисованные красками', значение второго - расхлябанные - дает представление о дорогах, в которых вязнет ('гибнет') рукотворная, с умением и любовью созданная человеком красота. Феномен этой созидательно-разрушительной силы свого народа пытается понять и передать поэт.
Второе четверостишье показывает глубокое и сложное чувство любви А. Блока к России. Его стихи складываются как будто в ситуации абсолютного бездорожья, когда есть время оглядеться, увидеть далеко до горизонта, подумать. Метафорическое обращение, олицетворяющее Россию, подчеркивает доверительное, на ты, отношение к ней поэта. Его интимная беседа вызвана мучительной сердечной болью и одновременно любовью к ней. Блоковское обращение имеет две функции: звательную, называющую того, к кому обращаются с речью, и акцентирующую, подчеркивающую тему высказывания, что характерно для вокативов, выраженных неодушевленными именами существительными. В стихотворении Блока эти функции неразрывны: Россия не только предмет глубоких, пронзительных переживаний поэта, но и собеседница, что, конечно, рождает метонимию 'страна —> народ, в ней живущий'. Однако заметим, что нигде на протяжении всего стиха поэт не вербализует её, в чем, как кажется, таится глубокий смысл, связанный с мистическим отношением поэта к судьбе своей Родины, необъятной, талантливой людьми и в то же время нищей.
Патриотическое чувство поэта, гордость и восхищение своей страной нельзя назвать простыми. Коль скоро она для него нечто одушевленное, далекое от понятия государства, а может, даже противоположное ему, то он её любит тоже странною любовью, как и другой русский поэт, но сложнее и мучительнее, чем он. У Блока нет такой предметной ясности, за что любить и не любить, как у Лермонтова, и его точно не умиляют пляски с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков. Чувство Блока возвышенное, высокого любовного накала, хотя и не лишенное горечи, что выразительно передано оксюмороном как слезы первые любви, который и задает тон исповедальным строчкам поэта:
Тебя жалеть я не умею И крест свой бережно несу... Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, -Не пропадешь, не сгинешь ты, И лишь заботой затуманит Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одной заботой боле -Одной слезой река шумней, А ты всё та же - лес, да поле, Да плат узорный до бровей...
[2, 3, 254]
Блок остро чувствует свое мессианство по отношению к Родине. Он не унижает её жалостью, веря в её спасение крестом. Крест, с одной стороны, чародей, разбойная краса - с другой, -это та мистическая антиномия, которая представляет, как считает поэт, основные противоборствующие силы России. В семантической антитезе крест - чародей ('колдун') и в синонимической
фонетико-лексической парадигме чародей - 'асмодей' отрицательный член оппозиции ещё более утверждается, получая дополнительный информативный смысл - 'дьявол', 'сатана'. «Всегда борются Бог и диавол», - заметит двадцатидвухлетний поэт [2, 7, 23]. В «России» он утверждает победу Креста. Контекстуальные антонимы заманит, обманет - не пропадешь, не сгинешь ('не обманешься') в границах уступительного сложноподчиненного предложения, где придаточная часть выражает значение возможности обмана, а главная - победоносное противостояние ему, символизируют, тем не менее, вечную схватку добра и зла, видимо слишком поглощающую силы России.
Поэт верит в победу над чародеем: «одной заботой боле - одной слезой река шумней, а ты всё та же - лес да поле, да плат узорный до бровей». Афористично емкое сопоставление в антони-мичной оппозиции единичности, мизерности, с одной стороны, и неисчислимого множества одна слеза - река - с другой, выражает силу России, её могучесть, крепость не только в вере, но и в своей огромности, великости, бесконечности.
Апофеозом загадочной антиномии являются заключительные строки «России»:
И невозможное возможно, Дорога долгая легка, Когда блеснет в дали дорожной Мгновенный взор из-под платка, Когда звенит тоской острожной Глухая песня ямщика!..
[2, 3, 254]
Вся парадоксальность русского бытия завершается модальным оксюмороном и невозможное возможно. Его мотивировка дорога долгая легка тоже содержит взаимоисключающие семы. Между атрибутом долгая, формирующим предикацию, и предикатом легка устанавливаются уступительно-противительные отношения: дорога хоть и долгая, но легкая. Благодаря 1) характеру определяемого дорога, имеющего символическое значение, 2) семантико-синтаксическому соположению определения долгая в контексте предложения и всего произведения, 3) возможно, не без помощи тезаурусной парадигмы, связанной с пушкинскими долгими песнями ямщика и (или) со способностью русского человека главное откладывать в долгий ящик, семема долгая обретает содержательную емкость и глубину. Создается эффект преобладания смысла над значением, в результате атрибут долгая (дорога), кроме значения 'длящаяся во времени и пространстве', приобретает дополнительную сему непростая, тернистая, самобытная.
Последнее четверостишье завершает антиномии произведения. В нем поэт пытается объяснить, почему долгий путь все же лёгок. Разделяя слова Достоевского о том, что красота спасет мир, он верит в спасение России, подчеркивая характер спасительной красоты - женская (когда блеснет в дали дорожной мгновенный взор из-под платка). Последняя строчка стихотворения когда звенит тоской острожной глухая песня ямщика тоже, видимо, как-то мотивирует возможность невозможного. В чем эта связь, сказать трудно. Песня ямщика очень сложна по тональности: она и звонкая, и глухая одновременно. Оксюморон активизирует в тоске острожной важный и необычный для неё признак, воплощенный в лексеме звенит. Несовместимые характеристики как будто имплицируют высокую ноту тоски и одновременно затаенного недовольства, в любой момент готового напомнить о себе. Острожная тоска глухой песни звенит если не угрожающе, то, во всяком случае, предупреждающе. При этом лексема звенеть (звон) имеет и сакральную значимость на Руси. Звон больше чем просто звук, - это звучание колокола. В таком контексте глухая песня ямщика, которая звенит тоской острожной, и песни ветровые - подлинные звуки России. В них, однако, есть и здоровая доля оптимизма, потому что если в стране есть песни, даже ветровые и острожные, то с ней всё будет хорошо. Понимая музыку широко, как творческое проявление души, Блок напишет в одном из своих писем: «.. .Чего не сделает в наши дни никакая политика, ни наука, то может сделать музыка. Только музыка способна остановить кровопролитие, которое становится тоскливой пошлостью.» [2, 6, 92].
Стихотворение заканчивается на радостной, светлой, обнадеживающей ноте: дорога легка, блеснет ... мгновенный взор. Значительно позже, в 1918 году, Блок напишет: «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и - по-новому -великой» [2, 6, 9]. Так или иначе, но значимость острожной тоски в судьбе нашей Родины сейчас, по истечении ста лет с тех пор, как поэт прозорливо предугадал ее будущее, не кажется непонятной.
В первопечатном варианте стихотворения сравнение России с женщиной было более конкретным и развернутым:
Она пред встречным опускает Глаза лукавые свои, Едва дрожа, плечо качает На коромысле две бадьи. Ручей бежит, бурля и пенясь, Взглянула - взором обожгла, Мы поравнялись, - подбоченясь, Как лебедь, плавно прочь пошла...
[2, 3, 590]
В набросках седьмой-восьмой строф есть еще одна строфа, переходящая в изложенный прозой план судьбы России-женщины:
Нейдешь ты замуж, не стареешь, В прекрасном рубище стоишь, О днях протекших не жалеешь, Легко в грядущее глядишь, Зимуешь ... в хате чадной...
[2, 3, 591].
Прозаический текст наброска: «А летом рвет загорелыми ногами злаки. О том, как жених её сосватал, как долго не давалась она жениху. Как сыпала звезды в осенние ночи, как ветром гуляла по хлябям болот. Но как полюбивший её приколдовал ее, смирил, прижил с ней сына - и таинственный сын растет. А «Россия» смиренно ждет, что скажет сын, и всю свою свободу вложила в него. Ждет у колыбели. А сын растет, просыпается» [2, 3, 591].
В дополнениях к основному тексту стихотворения множатся блоковские антиномии: смирение (она пред встречным опускает глаза...) - лукавство (глаза лукавые свои), страстность (взглянула - взором обожгла) - такова блоковская Россия-невеста. Она и работница, и смиренница, и испепеляющая страстью женщина, она не ищет скорого жениха и не стареет, хотя живет в хате чадной. Ее бытие, как видим, не определяется бытом. Но чем? В прозаической части набросков Россия становится женой и матерью. Таким образом, путь ее определяется: невеста - жена - мать. Прозаическую часть блоковских набросков анализировать с точки зрения формы бессмысленно -это наглядный пример той глубокой пропасти, которая лежит между эстетически выраженной мыслью и мыслью вообще, даже если она принадлежит великому поэту. Но концептуальный вывод из этого наброска всё же можно сделать: сын, в которого Россия вложила всю свою мечту о свободе, - это ее надежда, ее будущее, в которое верит поэт.
Языковой анализ поэтической строки приближает к пониманию произведения, а главное, к тайне создания прекрасного, лаконичным воплощением которого становятся всем известные афоризмы. Об избранничестве России говорят не только поэты, но в народной памяти остаются именно их слова: Взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна... (Пушкин); Умом России не понять, аршином общим не измерить: у ней особенная стать - в Россию можно только верить. (Тютчев); Люблю Отчизну я, но странною любовью... (Лермонтов); Ты и
убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, - матушка Русь! (Некрасов); И невозможное возможно (Блок); Не надо рая - дайте Родину мою (Есенин).
В бравурной поэме «Хорошо!», тоже воспевающей Родину, В.В. Маяковский иронизирует по поводу горьких слов А. Блока: «"Пишут. из деревни. сожгли. у меня. библиотеку в усадьбе"» [4, 8, 266]. Оптимистическая эйфория помешает поэту революции предвидеть, что скоро начнут сжигать всё, что не укладывается в стандарт коммунистических ценностей. Он поймет А. Блока позже, почти через десятилетие после его смерти, в пору своего трагического разочарования. Но как точно, одной антитезой определит Блок трагедию Маяковского, как тонко и прозорливо увидит катастрофическое несоответствие его внутреннего состояния внешнему изъявлению. Вспоминая об одном из телефонных разговоров с ним, Блок даст меткую характеристику его речи: «с обычной ужимкой, но за ней - кажется, подлинное (то же, что мне до сих пор казалось)» [1, 409].
«Время - вещь необычайно длинная.» - это истина, но оно парадоксально, непредсказуемо, с невероятной мощью, с нарушением всех законов ускорения движения повернуло вспять и если не вернуло нам Россию, то, по крайней мере, создало ситуацию выбора. И опять в планах, проектах, обещаниях замаячило ее прекрасное будущее. Видно, так уж суждено русскому человеку - жить мечтой. Она и объединяет всех прекраснодушных россиян - поэтов и не поэтов. «Подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую ее противоречивость. Тогда русское самосознание освобождается от лживых и фальшивых идеализаций, от отталкивающего бахвальства, равно как и от бесхарактерного космополитического отрицания и иноземного рабства» [3, 9]. Пророческие слова русского философа сейчас являются аксиоматичными, в художественном воплощении они точнее и пронзительнее всего выражены А. Блоком. Сложная картина российского бездорожья, абсолютно реальная, легко совпала с другой референцией поэта - его мироощущением, мировосприятием, его внутренним разломом -и приобрела в его поэзии обобщенно глобальное метафорическое значение («.ни огня, ни звезды, ни пути.» [2, 3, 176], актуальное в дни нашего безвременья.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Блок А. Из дневников и записных книжек /«Я лучшей доли не искал.» / Сост. В.П. Енишерлова.
М.: Правда, 1988.
2. Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.-Л.: Художественная литература, 1960-1963.
3. Бердяев Н. Судьба России. М.: Мысль, 1990.
4. Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Художественная литература, 1961.
Н.В. Ломоносова
РАЗВИТИЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ МЕТАФОРЫ В ПОВЕСТИ «КОТЛОВАН» А. ПЛАТОНОВА:
ОТ «ЯМЫ» К «ПРОПАСТИ»
Проследим формирование в повести «Котлован» семантики дома, последовательное наполнение образа контекстуальными смыслами: от контекста произведения - к контексту эпохи и творчества Платонова - и далее к общекультурному контексту.
Герой повести Вощев - странник поневоле, он насильно вытолкнут из привычной жизни, уволен с «механического завода» и лишен средств к существованию. Он чувствует себя ненужным, становится бездомным нищим. На пути в город, где надеется найти работу, он ночует в овраге, в «теплой яме». Яма - первое пристанище Вощева, его первый «дом». Впоследствии обозначение «яма» будет применяться к котловану: «Прушевский. спустился в начатую яму котлована, где было затишье» [4, 122]. Чиклин считает, что строительство дома целесообразно начать из ямы, оврага: «Проверяя свой ум, Чиклин пошел в овраг и обмерил его привычным шагом, равномерно дыша для счета. Овраг был полностью нужен для котлована, следовало только спланировать откосы и врезать глубину в водоупор» [4, 125]. «Чиклин сказал, что овраг - это более чем пополам го-
