CC BY
415
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2015. №2(40)
УДК 882
ТРОЙКА КАК СИМВОЛ ИСТОРИЧЕСКОГО ПУТИ РОССИИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ХХ ВЕКА
© В.В.Мароши
В статье анализируются неотменимая амбивалентность смысла символа «тройки» Гоголя, ставшего одним из важных знаков, которые представляют Россию, и ее путь в истории. Символ рассматривается в связи с изменением социокультурного контекста в различных жанрах и направлениях русской литературы и в различных модусах повествования от лирико-героического до сатирического. К концу ХХ в. текстуальные смыслы тройки становятся все более синкретичными, объединяющими наиболее значимые образы тройки в русской литературе, прежде всего пушкинский и гоголевский.
Ключевые слова: гоголевский, тройка, символ, амбивалентность, лирика, сатира.
Русская тройка - один из самых известных неофициальных символов России. Само слово непереводимо на иностранные языки и требует от иноязычной аудитории серьезной компетенции в русской культуре и истории. Культурные коннотации, связанные с тройкой, на Западе известны, в основном, славистам. Она осознается как национальная эмблема прежде всего внутри самой России.
Мало кому из нас довелось видеть тройку и проехать на ней, зато финал поэмы «Мертвые души» давно стал отдельно существующим сверхтекстом, который подпитывает мессианские установки коллективной русской идентичности. Слово «тройка», по материалам Русского ассоциативного словаря, вызывает устойчивые ассоциации именно с лошадьми (43 из 103 реакций) или общеизвестными особенностями тройки («бубенцы», «мчится» - 6) и «русскостью», где реакция «русская» (3) поддерживается «водкой» (3) [1]. Тем не менее, несмотря на традицию обязательного заучивания наизусть финального фрагмента поэмы в советской и российской школе, гоголевская «птица-тройка» (1) уступает пушкинской «борзой тройке» из «Зимней дороги» (2) [1]. Из итогов опроса следует, что для среднестатистического русского студента «тройка» явно не «птица-тройка», символизирующая собой всю Россию. Однако нужно учитывать, что материалы к «Ассоциативному словарю» Ю.Н.Караулова собирались в 1986-1997 гг., когда гордость за свою страну россиянам и русским не была свойственна в массовом масштабе. Если бы такой опрос проводился сразу после Сочинской олимпиады, где тройка представляла страну на церемонии открытия, или после успешного и быстрого присоединения Крыма, результаты могли бы быть иными. В любом случае, этот символ страны не вошел в массовое созна-
ние, оставаясь уделом мыслей и чувств интеллектуалов, что свидетельствует, кстати, о высоком уровне здравого смысла нашего народа.
Если проигнорировать обилие троек в русской прозе, то в отечественной лирической поэзии тройка связана с лирической ситуацией религиозно-философского и философского плана («Бесы» А.С.Пушкина), аллегорией «жизненного пути», экзистенциальной ситуацией «пограни-чья» (тройки В.Высоцкого), социальной драмой («Тройка» Некрасова), но больше всего - с любовной лирикой (многочисленные русские элегии и романсы первой трети XIX в., лирика А.Блока). Тройку с национальным колоритом до Гоголя связал впервые П.А.Вяземский («Еще тройка», 1834 г.): «Русской степи, ночи темной/ Поэтическая весть!/ Много в ней и думы томной,/ И раздолья много есть» [2: 244].
Амбивалентность символики гоголевской тройки объясняется прежде всего тем, что, как и многие другие романтические символы, она стала сверхобразом бесконечного становления и героического устремления в даль пространства и в будущее истории национального духа. Лирическое начало в ней переплетено с эпикой «одержимого Богом» героя.
Символ тройки вобрал в себя сказочно-мифологические представления об «огненных конях», волшебной птице, переносящих героя, неоплатонические представления о «колеснице души», славянофильскую идеологию [3], но, главное, стал воплощением романтических представлений о «русской идее» как беспредельности, непознаваемости, неотмирности, предельной динамичности, а в советское время - идеологемы «рывка» и «скачка». Двусмысленность символа позволяет увидеть в нем как негативный, так и позитивный аспект, в зависимости от позиции интерпретатора и прагматики истолкования:
«Подобно солнечному лучу, символ прорезывает все планы бытия и все сферы сознания и знаменует в каждом плане иные сущности, исполняет в каждой сфере иное назначение. Поистине, как все нисходящее из божественного лона, и символ, - по слову Симеона о Младенце Иисусе, -апцеЮг аvxl^8y6цevov, «знак противоречивый», «предмет пререканий» [4: 143].
С другой стороны, смысловая контроверсив-ность этого фрагмента поэмы задана внутри самого гоголевского текста и интратекста - ключевыми мотивами микротекста, немотивированностью перехода от сатиры к лиризму, от брички Чичикова к «птице тройке», межтекстовыми связями этого финала с другими текстами Гоголя (тройки Хлестакова и Поприщина). Роль тройки как средства передвижения, ее функция в мета-текстовом пространстве поэмы, ее соотношение с гоголевским интратекстом была обобщена в недавно написанной диссертации Е.В.Вранчан [5]. Таким образом, и сама нередуцируемая в интерпретации смысловая противоречивость текста, и природа романтического символа создают предпосылки контроверсивности и амбивалентности образа.
Традиция негативно-сатирической интерпретации именно символа Гоголя восходит к спору прокурора и адвоката в 12-й книге романа «Братья Карамазовы». Именно в этих прениях тройка впервые была вполне резонно сопоставлена с бричкой Чичикова («Ибо, если в его тройку впрячь только его же героев, Собакевичей, Ноздревых и Чичиковых, то кого бы ни посадить ямщиком, ни до чего путного на таких конях не доедешь!» [6: 206]) и заподозрена в гибельной одержимости («... роковая тройка наша несется стремглав и, может, к погибели. И давно уже в целой России простирают руки и взывают остановить бешеную, беспардонную скачку. И если сторонятся пока еще другие народы от скачущей сломя голову тройки, то, может быть, вовсе не от почтения к ней, как хотелось поэту, а просто от ужаса - это заметьте» [6: 237]. Персонаж Достоевского лишь эксплицирует те импликации негативного смысла тройки, которые уже содержатся в самом фрагменте и остаются не до конца проясненными в резком переходе от изображения движения брички Чичикова к «птице тройке». Так, страх и ужас вызывает тройка у самого автора («вскрикнул в испуге»; «что-то страшное»; «наводящее ужас»), одержимость бесом, демонические импликации заданы любимой его фразеологией («чорт побери все», «чорт знает на чем») [7: 259-260].
Русская символистская критика начала ХХ века, развивая трактовку персонажа Достоевско-
го, интерпретировала смысловую многозначность тройки в лирическом финале поэмы, соотнеся ее уже не только с бричкой Чичикова, но и другими гоголевскими экипажами (тройки Поприщина, Хлестакова). Д.С.Мережковский усилил негативные коннотации образа: «. эта символическая русская тройка в своем страшном полете в необъятный простор или необъятную пустоту» [8]. На негативности или, по меньшей мере, амбивалентности символа настаивает сейчас и идеологически ангажированная западная или украинская русистика, которая видит в финале противоречие русской «имперской» и «украинской» идентичности Гоголя [9]. В общем, интерпретация этого символа в литературе и литературной критике, а сейчас - и в литературоведении с самого начала ХХ века была обусловлена прежде всего горизонтом конкретной социально-политической ситуации в России и за ее пределами.
Так, А.Блок в разных редакциях стихотворения «Россия» (1908-1910) и других стихах изображал тройку в романсно-элегическом плане, далеком от гоголевского профетизма: «Опять, как в годы золотые,/ Три стертых треплются шлеи,/ И вязнут спицы росписные/ В расхлябанные колеи...» [10: 254].
Однако в его дореволюционной и постреволюционной лирико-публицистической прозе будет доминировать образ именно гоголевской тройки как символ русского народа, стихии, музыки, революции: «. тишина сменяется отдаленным и возрастающим гулом, непохожим на смешанный городской гул.
Тот же Гоголь представлял себе Россию летящей тройкой. «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ». Но ответа нет, только «чудным звоном заливается колокольчик».
Тот гул, который возрастает так быстро, что с каждым годом мы слышим его ясней и ясней, и есть «чудный звон» колокольчика тройки. Что, если тройка, вокруг которой «гремит и становится ветром разорванный воздух», - летит прямо на нас? Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель» [11: 327-328]; «Я говорил о том, что мы любим и ненавидим вместе далекую от нас Россию, набегающую гоголевскую тройку; мне отвечали: «Мы сами - Россия» [11: 353]; «Стихия и культура»; «Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России», слышу я вокруг себя. Но передо мной - Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой» [12: 9]. Все эти пласты смыслов
существуют для поэта не только как сбывшееся историческое пророчество Гоголя и его самого, но и вместе, как «неслиянная нераздельность» символа. В поэзии первой русской эмиграции Блок, тройка, музыка, Россия образуют «поэтический параллелизм»: «Это звон бубенцов издалека,/ Это тройки широкий разбег,/ Это черная музыка Блока/ На сияющий падает снег» [13: 313].
В период «великого перелома» конца 1920-х
- начала 1930-х гг. амбивалентность символа проявилась наиболее ярко в стихах крестьянских поэтов. Именно крестьянская Россия стала трудовым и аграрным ресурсом индустриализации и «экспериментальной площадкой» коллективизации. Гибнущая русская тройка в поэме Н.Клюева «Погорельщина» (1929) изображается с помощью орнаментальной детализации и романсной патетики: «Загибла тройка удалая,/ С уздой татарская шлея,/ И бубенцы - дары Валдая,/ Дуга моздокская лихая, -/ Утеха светлая твоя!/ <...>/ Разбиты писаные сани,/ Издох ретивый коренник,/ И только ворон назаране, /Ширяя клювом в мертвой ране,/ Гнусавый испускает крик!» [14: 524-525].
В стихотворении П.Васильева «Тройка» (1933) крестьянская тройка, напротив, изображена в духе зловещего праздника, опасного разгула. Однако ее злая сила и напор гиперболизированы до вселенских масштабов, выходя за пределы деревенского локуса («деревня сбита», «полРоссии», «полмира»). Именно это позволяет говорить о лирико-эпическом развитии гоголевской версии русской тройки, экспансия которой устремлена не только в пространство, но и в будущее: «Ты медлишь, вдаль вперяя очи,/ Дыша соломой и слюной./ И коренник, как баня, дышит,/ Щекою к поводам припав,/ Он ухом водит, будто слышит,/ Как рядом в горне бьют хозяв;/ Стальными блещет каблуками/ И белозубый скалит рот,/ И харя с красными белками,/ Цыганская, от злобы ржет./ В его глазах костры косые,/ В нем зверья стать и зверья прыть,/ К такому можно пол-России/ Тачанкой гиблой прицепить!/ И пристяжные! Отступая,/ Одна стоит на месте вскачь,/ Другая, рыжая и злая,/ Вся в красный согнута калач/ Одна - из меченых и ражих,/ Другая
- краденая, знать, -/ Татарская княжна да б...., -/ Кто выдумал хмельных лошажьих/ Разгульных девок запрягать?/ Ресниц декабрьское сиянье/ И бабий запах пьяных кож,/ Ведро серебряного ржанья -/ Подставишь к мордам - наберешь/ Но вот сундук в обивке медной/ На сани ставят. Веселей!/ И чьи-то руки в миг последний/ С цепей спускают кобелей/ И коренник, во всю кобенясь,/ Под тенью длинного бича,/ Выходит в поле, под-
боченясь,/ Приплясывая и хохоча. Рванулись/ И
- деревня сбита,/ Пристяжка мечет, а вожак,/ Вонзая в быстроту копыта,/ Полмира тащит на вожжах!» [15: 166-167].
Тем временем тройки стремительно уходили из городского и сельского быта. Одним из последних поэтических ее вариантов стала «Тройка» (1939) И.Уткина, словно продолжающая ярмарочную праздничность тройки П.Васильева: «Мчится тройка, скачет тройка,/ Колокольчик под дугой/ Разговаривает бойко/ Светит месяц молодой/ В кошеве широкой тесно;/ Как на свадьбе, топоча,/ Размахнулась, ходит песня/ От плеча и до плеча!/ <. >/ Мчится тройка, смех игривый/ По обочинам меча/ Пламенеет в конских гривах/ Яркий праздник кумача/ Кто навстречу: волк ли, камень?/ Что косится, как дурной,/ Половецкими белками/ Чистокровный коренной?/ / Нет, не время / нынче волку!/ И, не тронув свежий наст,/ Волк уходит втихомолку,/ Русской песни сторонясь» [16: 197-198].
Несмотря на эпиграф из стихотворения «Еще тройка» Вяземского, «волк» в тексте намекает на пушкинский подтекст тройки («Бесы», «Капитанская дочка»): «Кони стали. Что там в поле?»
- // «Кто их знает? Пень или волк?» [17: 476]; «А бог знает, барин, - сказал он, садясь на свое место: - воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк или человек» [18: 240-241]. Без гоголевского подтекста здесь тоже не обошлось: «русская песня» сразу напоминает лейтмотив финала поэмы («Не в немецких ботфортах ямщик. а привстал, да замахнулся, да затянул песню» [7: 260]; «Заслышали с вышины знакомую песню» [7: 260]). Из статьи А.В.Лычагина, посвященной стихотворению [19], мы узнаем, что поэт убрал из окончательного варианта текста упоминание о «мальчике из Гори» как авторе этой «песни», усилив лиризм концовки и традиционный для тройки поэтический подтекст.
Пушкинские и гоголевские реминисценции позволили автору в определенной степени встроить ситуацию встречи с «волком» «русской песни» и русской тройки в напряженный предвоенный контекст. Оживление в советской идеологии национальной символики «русского», которое начало происходить еще перед войной, сказалось и на этом стихотворении, опубликованном в одной из центральных газет.
В послевоенное время машина окончательно вытеснила из быта и праздничного ритуала тройку, поэтому эстафета носителя лирической рефлексии о ней от крестьянских поэтов перешла к авторам «деревенской прозы». «Совхозный механик» Роман Звягин из рассказа В.М.Шукшина
«Забуксовал» (1971) берет на себя роль «народного мыслителя-критика», посрамляя псевдоинтеллигента, учителя Николая Степановича. Прозрачная аллегория «забуксовавшей» машины советского общества и государства [20] рождается из столкновения элегического настроя героя, страстного любителя литературы («Особенно любил Роман уроки родной литературы. Тут мыслям было раздольно, вольно... Вспоминалась невозвратная молодость» [21]) с внезапным озарением сатирика: «Вдруг - с досады, что ли, со злости ли - Роман подумал: «А кого везут-то? Кони-то? Этого. Чичикова?» <...> Этого хмыря везут, который мертвые души скупал, ездил по краю. Елкина мать!.. вот так троечка!» [21: 241]. Различные аспекты интерпетации самого рассказа рассмотрены в статье О.В.Зубовой [22], но, по-видимому, лирический пласт рассказа, в котором он представляет «альтер эго» критически настроенного автора, остался недооцененным. Реализуя функцию, которую русские формалисты называли «деавтоматизацией» восприятия, герой обращается к давно знакомой аргументации персонажей Достоевского и русской критики, включая и демонизацию героя: « - В тройке оставил-то, вот что меня. это. и заскребло-то. Как же так, едет мошенник, а. Нет, я понимаю, что тут можно объяснить: движение, скорость, удалая езда. Черт его знает, вообще-то!» [21: 242]. Роман противопоставляет Чичикову любимого героя самого Шукшина - Степана Разина « - Да с какого ни зайди, - в тройке-то Чичиков. Ехай там, например. Стенька Разин, - все понятно. А тут - ездил по краю...» [21: 242].
Сложившаяся традиция истолкования этого героя подкреплена в недавно вышедшей биографии писателя, написанной А.Варламовым: «Из воспоминаний сестры Василия Макаровича известно, что еще в середине 50-х годов . Шукшин .говорил: «Я - Стенька Разин!» А я ему: «Так Стенька Разин - бунтарь». - «А я и есть бунтарь, я ищу правду на земле» <.> . Степан Разин с юности сделался шукшинской навязчивой идеей, олицетворением русского человека во всей его полноте и неоднозначности, русского характера, который мучил его, искал выхода и художественного решения в течение многих лет. <.> «В стихах (молодого Шукшина. - В.М.) говорилось о казацкой вольности, смелой удали, о бунте против тирании, против царя». И один из первых шукшинских рассказов, предусмотрительно не принятый к печати в государственни-ческом «Октябре» . назывался не как-нибудь, а «Стенька Разин» [23]. Итак, из-за невозможности воплощения первоначального лирического порыва Руси-тройки со Степаном Разиным у Шук-
шина получается сатира на тему «Русь, ведомая шулерами», которая приписана очередному «герою из народа».
В постсоветское время известный поэт и блестящий переводчик немецкоязычной поэзии В.Куприянов в своем варианте, названном без обиняков «Птица-тройка», постарался собрать все русские литературные тройки на основе четырехстопного хорея пушкинских «Бесов». Летящая вслепую в метели Русь-тройка изображена скорее в сатирическом модусе: «Мчится тройка удалая,/ Подгоняет злое слово,/ Вдоль Кавказа, вдоль Алтая,/ Мимо Гоголя, Толстого,/ Мимо Пушкина и Блока,/ Мимо снега, воя, грома,/ Колокольчик одиноко/ Бьется вдалеке от дома/ Белый снег метет во мраке,/ Седоки пощады просят/ А ямщик поет во фраке:/ Русь, куда тебя заносит?/ Там, за небом ты святая,/ Здесь - ослепшая в метели,/ Мчишься, вечно пролетая/ Мимо сути, мимо цели/ И ямщик, лихой холерик,/ Угадать в метели тщится -/ Где, в которой из Америк/ Тройка-Русь остепенится?» [24: 109].
Очевидно, что к концу ХХ века текстуальные смыслы тройки становятся все более синкретичными, объединяющими наиболее значимые образы в русской литературе. Современная непрофессиональная поэзия движется в том же направлении, совмещая, как правило, в рамках одного и того же текста лирическую и сатирическую версии русской тройки. Изначальная символичность образа и неоднозначность микротекста Гоголя, в конечном счете, привели к напряженному равновесию его романтико-героичес-кого и сатирического потенциалов.
1. Русский ассоциативный словарь. URL: http://tesaurus.ru/dict/dict.php (дата обращения: 10.01.2015).
2. Вяземский П.А. Стихотворения. - Л.: Советский писатель, 1958. - 507 с.
3. Вайскопф М. Птица-тройка и колесница души // Птица-тройка и колесница души: Работы 19782003 годов. Сборник статей. - М.: Новое литературное обозрение, 2003. - С. 197 - 219.
4. Иванов Вяч. Родное и вселенское. - М.: Республика, 1994. - 428 с.
5. Вранчан Е.В. Функции средств передвижения в художественном мире Н.В.Гоголя: дис. ... канд. филол. наук. - Новосибирск: 2011. - 219 с.
6. Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15-ти т. - Л.: Наука, 1991. - Т.10 - 448 с.
7. Гоголь Н.В. Собр. соч. в 6-ти т. - Т. 5. Мертвые души. - М.: Художественная литература, 1959. -575 с.
8. Мережковский Д.С. Не мир, но меч. Гоголь. Творчество, жизнь и религия // Niv.ru: Наследие. Искусство. Величие - виртуальная библиотека,
2000 - 2015. URL: http://merezhkovskiy.lit-info.ru/ merezhkovskiy/kritika-mer/gogol/chast-pervaya-tvorchestvo.htm/ (дата обращения: 10.01.2015).
9. Bojanowska Edyta M. Nikolai Gogol: Between Ukrainian and Russian Nationalism. - Cambridge, Massachussetts: Harvard University Press, 2007. -424 p.
10. Блок А. Собр. соч. в 8-ми т. - Т.3. Стихотворения и поэмы. 1907-1921. - М.-Л.: Гос. изд. худож. литературы, 1960. - 714 с.
11. Блок А. Собр. соч. в 8-ми т. - Т.5. Проза. 19031917. - М.-Л.: Гос. изд. худож. литературы, 1960.
- 556 с.
12. Блок А. Собр. соч. в 8-ми т. - Т.6. Проза.1918-1921. - М.-Л.: Гос. изд. худож. литературы, 1960.
- 799 с.
13. Иванов Г. Собр. соч. в 3-х т. - М.: Согласие, 1994.
- 428 с.
14. Клюев Н. Избранное. - М.: ОГИ, 2009. - 592 с.
15. Васильев П.Н. Весны возвращаются. - М.: Правда, 1991. - 448 с.
16. Уткин И.П. Стихотворения и поэмы. - М.-Л.: Советский писатель, 1966. - 384 с.
17. Пушкин А.С. Сочинения в 3-х т. - Т.1. Стихотворения; Сказки; Руслан и Людмила: Поэма. - М.: Худож. лит., 1985. - 735 с.
18. Пушкин А.С. Сочинения в 3-х т. - Т.3. Проза. -М.: Художественная литература, 1987. - 528 с.
19. Лычагин А.В. Три тройки: стихотворение И.Уткина «Тройка» в контексте русской поэтической традиции // Вестник Новгородского университета. - 2010. - № 56. - С. 44 - 48.
20. Сигов В.К. Русская идея В.М.Шукшина: концепция народного характера и национальной судьбы в прозе. - М.: Интеллект-центр, 1999. - 302 с.
21. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 4-х т. - Т. 4: Рассказы. - М.: Литература; Престиж книга; РИПОЛ классик, 2005. - 544 с.
22. Зубова О.В. Особенности истолкования рассказа В.М.Шукшина «Забуксовал» в литературоведении и кинематографе // Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». - 2014. - № 2. - С. 128 -134.
23. Варламов Алексей. Зашифрованный воин России. Рассказы о Шукшине // Moskvam.ru: Журнал «Москва», 1999-2013. URL: http://www.moskvam.ru/ publications/publication_1237.html. (дата обращения: 10.01.2015).
24. Куприянов В. Лучшие времена. - М.: Молодая гвардия, 2003. - 368 с.
TROIKA AS A SYMBOL OF RUSSIA'S HISTORICAL PATH IN RUSSIAN LITERATURE OF THE TWENTIETH CENTURY
V.V.Maroshi
The article analyzes the ineluctable ambivalence of the meaning which the symbol of Gogol's "troika" has. "Troika" is one of the most important characters, which represents Russia and her path in history. The article considers this symbol in connection with the change of the socio-cultural context, in different genres and trends of Russian literature and in various modes of narrative, from lyric and heroic to satirical. By the end of the twentieth century, textual meanings of the troika get more syncretic incorporating its most significant images in Russian literature, especially Pushkin s and Gogol's troikas.
Key words: Gogol, troika, symbol, ambivalence, lyric, satire.
1. Russkij associativnyj slovar'. URL: http://tesaurus.ru/dict/dict.php (data obrashheniya: 10.01.2015). (in Russian)
2. Vyazemskij P.A. Stixotvoreniya. - L.: Sovetskij pis-atel', 1958. - 507 s. (in Russian)
3. Vajskopf M. Ptica-trojka i kolesnica dushi // Ptica-trojka i kolesnica dushi: Raboty 1978-2003 godov. Sbornik statej. - M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2003. - S. 197 - 219. (in Russian)
4. Ivanov Vyach. Rodnoe i vselenskoe. - M.: Respub-lika, 1994. - 428 s. (In Russian)
5. Vranchan E.V. Funkcii sredstv peredvizheniya v xu-dozhestvennom mire N.V.Gogolya: dis. ... kand. filol. nauk. - Novosibirsk: 2011. - 219 s. (in Russian)
6. Dostoevskij F.M. Sobr. soch. v 15-ti t. - L.: Nau-ka,1991. - T.10 - 448 s. (in Russian)
7. Gogol'N.V. Sobr. soch. v 6-ti t. - T.5. Mertvye dushi. - M.: Xudozhestvennaya literatura, 1959. - 575 s. (in Russian)
8. Merezhkovskij D.S. Ne mir, no mech. Gogol'. Tvor-chestvo, zhizn' i religiya // Niv.ru: Nasledie. Is-kusstvo. Velichie - virtual'naya biblioteka, 2000 -2015. URL: http://merezhkovskiy.lit-info.ru/ me-rezhkovskiy/kritika-mer/gogol/chast-pervaya-tvorchestvo.htm/ (data obrashheniya: 10.01.2015). (in Russian)
9. Bojanowska Edyta M. Nikolai Gogol: Between Ukrainian and Russian Nationalism. - Cambridge, Massachussetts: Harvard University Press, 2007. -424 p. (in English)
10. BlokA. Sobr. soch. v 8-mi t. - T.3. Stixotvoreniya i poe'my. 1907-1921. - M.-L.: Gos. izd. xudozh. litera-tury, 1960. - 714 s. (in Russian)
11. BlokA. Sobr. soch. v 8-mi t. - T.5. Proza. 1903-1917.
- M.-L.: Gos. izd. xudozh. literatury, 1960. - 556 s. (in Russian)
12. Blok A. Sobr. soch. v 8-mi t. - T.6. Proza.1918-1921.
- M.-L.: Gos. izd. xudozh. literatury, 1960. - 799 s. (in Russian)
13. Ivanov G. Sobr. soch. v 3-x t. - M.: Soglasie, 1994. -428 s. (in Russian)
14. Klyuev N. Izbrannoe. - M.: OGI, 2009. - 592 s. (in Russian)
15. Vasil'ev P.N. Vesny vozvrashhayutsya. - M.: Pravda, 1991. - 448 s. (in Russian)
16. Utkin I.P. Stixotvoreniya i poe'my. - M.-L.: Sovetskij pisatel', 1966. - 384 s. (in Russian)
17. Pushkin A.S. Sochineniya v 3-x t. - T.1. Stixotvoreniya; Skazki; Ruslan i Lyudmila: Poe'ma. - M.: Xudozh. lit., 1985. - 735 s. (in Russian)
18. Pushkin A.S. Sochineniya v 3-x t. - T.3. Proza. - M.: Xudozhestvennaya literatura, 1987. - 528 s. (in Russian)
19. Lychagin A.V. Tri trojki: stixotvorenie I.Utkina «Tro-jka» v kontekste russkoj poe'ticheskoj tradicii //
Vestnik Novgorodskogo universiteta. - 2010. - №56. - S. 44 - 48. (in Russian)
20. Sigov V.K. Russkaya ideya V.M.Shukshina: koncep-ciya narodnogo xaraktera i nacional'noj sud'by v proze. - M.: Intellekt-centr, 1999. - 302 s. (in Russian)
21. Shukshin V.M. Sobranie sochinenij: v 4-x t. - T. 4: Rasskazy. - M.: Literatura; Prestizh kniga; RIPOL klassik, 2005. - 544 s. (in Russian)
22. Zubova O.V. Osobennosti istolkovaniya rasskaza V.M.Shukshina «Zabuksoval» v literaturovedenii i kinematografe // Vestnik MGOU. Seriya «Russkaya filologiya». - 2014. - № 2. - S. 128 - 134. (in Russian)
23. Varlamov Aleksej. Zashifrovannyj voin Rossii. Rasskazy o Shukshine // Moskvam.ru: Zhurnal «Moskva», 1999-2013. URL: http://www.moskvam.ru/ publica-tions/publication_1237.html. (data obrashheniya: 10.01.2015). (in Russian)
24. Kupriyanov V. Luchshie vremena. - M.: Molodaya gvardiya, 2003. - 368 s. (in Russian)
Мароши Валерий Владимирович - доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы, теории литературы и методики обучения литературе Новосибирского государственного педагогического университета.
630124, Россия, Новосибирск, ул.Вилюйская, 28. E-mail: [email protected]
Maroshi Valerij Vladimirovich - Doctor of Philology, Professor, Department of Russian Literature, Theory of Literature and Methods of Teaching Literature, Novosibirsk State Pedagogical University.
28 Vilyuiskaya Str., Novosibirsk, 630124, Russia E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 25.03.2015
