CC BY
77
Литературоведение
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2015, №2 (2), с. 185-192
УДК 821.112.2.01
АНТИЧНЫЕ И ВЕТХОЗАВЕТНЫЕ АЛЛЮЗИИ В НЕМЕЦКОМ ЭМИГРАНТСКОМ РОМАНЕ
© 2015 г. А.С. Поршнева
Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б.Н. Ельцина
Поступрла н ридакцрю 04.02.2015
Статья посвящена функционированию античных и ветхозаветных аллюзий в немецком эмигрантском романе 1930-1970-х годов. Изучение материала, в качестве которого выступают произведения Э.М. Ремарка, Л. Фейхтвангера, К. Манна, проводится в соответствии с традициями мифокритического анализа художественного текста. Выявляется связь отсылок к античной и ветхозаветной мифологии, истории, литературе с пространственной, временной и сюжетной организацией образцов жанра эмигрантского романа, роль аллюзий в моделировании особой эмигрантской картины мира. Проведенный анализ позволяет говорить об эмигрантском романе как о жанре реалистического повествования, испытавшем при этом сильное влияние традиций литературного мифотворчества.
Клюииныи слона: эмигрантский роман, Э.М. Ремарк, Л. Фейхтвангер, К. Манн, античные аллюзии, ветхозаветные аллюзии, пространство, сюжет.
Жанр эмигрантского романа сформировался в немецкой литературе в 1930-е годы. Его появление было связано с самой масштабной в истории Германии катастрофой - приходом к власти национал-социалистической партии во главе с Адольфом Гитлером, - что, в свою очередь, привело «к беспрецедентному в истории факту эмиграции не просто отдельных писателей, но едва ли не целой литературы» [1, с. 426]. Результатом литературного осмысления случившегося, художественной обработки немецкими писателями-эмигрантами национальной катастрофы и вызванных ею личных проблем стало в том числе и возникновение изучаемого нами жанра. Он представлен произведениями таких авторов, как Э.М. Ремарк, Л. Фейхтвангер и К. Манн.
В эмигрантских романах этих авторов присутствуют разнообразные отсылки, во-первых, к античной истории, мифологии, литературе, а во-вторых - к событиям Ветхого Завета. Эти отсылки выполняют различные функции, так или иначе связанные с эмигрантской картиной мира. Основными сферами функционирования данных аллюзий, с нашей точки зрения, являются следующие.
1. Задание пространственных параметров. Изучение пространственной организации эмигрантского романа показало, что его художественное пространство в структурном отношении повторяет пространство классических мифологий, выстроенное концентрическими кругами вокруг сакрального центра. В аксиологи-
ческом отношении пространство эмиграции (т.е. пространство, организованное с точки зрения героя-эмигранта) демонстрирует полную инверсию по отношению к пространству мифа, т.к. основано на оппозиции не сакрального центра и профанной и затем враждебной периферии, а враждебного центра - зоны хаоса - и дружественной периферии - зоны порядка [см., например: 2; 3]. Противоположным образом -т.е. так же, как в мифе, - ценностные маркеры расставлены в пространстве наци, развернутом с точки зрения соответствующей группы персонажей - представителей и сторонников нацистского режима. Феномен пространства наци обнаруживается в тех романах, где соответствующие персонажи становятся субъектами сознания, - это «Бегство на север» К. Манна и «Изгнание» Л. Фейхтвангера.
В роли центра - сакрального для наци и враждебного для эмигрантов - в разных ситуациях выступают Мюнхен, Берлин и резиденция Гитлера в Берхтесгадене. Непосредственно прилегающей к центру сакральной/враждебной землей является в романе Третий Рейх; первое «кольцо» вокруг него образуют Финляндия, Венгрия, Швеция, Швейцария - страны, в которых имеет место нацистская экспансия (тайные агенты, похищения неугодных режиму людей) и которые определенно демонстрировали больше понимания методов Третьего Рейха, чем другие народы [4, с. 470] (здесь и далее перевод фрагментов немецкоязычного художественного текста наш - А.П.). Франция, в которой непосред-
ственно разворачивается действие романа, принадлежит ко второму «кольцу» - периферии, куда вытеснен (в глазах наци) остаточный хаос (эмигранты и их пресса).
Обе категории героев для описания своего видения некоторых ситуаций используют параллели с античной историей, мифологией и литературой. Один из таких героев - наци Эрих Визенер, парижский редактор газеты «Вестдой-че Цайтунг», - в течение ряда лет поддерживает связь с Леа де Шассефьер, француженкой с еврейскими корнями, которая в силу этого факта выглядит в его глазах запятнанной [4, с. 195]. На ее благосклонность претендует, помимо Ви-зенера, посланник фюрера во Франции Конрад Хайдебрегг. Оба они - наци, носители той картины мира, в рамках которой Леа - представительница варваров, а сами они выступают носителями цивилизаторского начала. Хайдебрегг не решается пригласить ее в Берлин и размышляет об этом так: Цезарь мог позволить себе привезти Клеопатру в Рим; но у него, Хайдебрегга, ...нет формата диктатора Цезаря [4, с. 740]. Такая аналогия - Хайдебрегг как представитель римской цивилизации (хотя и не имеющий «формата диктатора Цезаря») и Леа как варварка-Клеопатра - логично вытекает из структурного и ценностного подобия пространства наци и мифологического пространства.
Еще одной моделью осмысления отношений с Леа становится для Хайдебрегга следующая мифологическая/литературная параллель: Он был Одиссеем в гостях у нимфы Калипсо [4, с. 491]. Пара Одиссей и Калипсо, как и пара Цезарь и Клеопатра, представляет собой союз носителя культуры, выходца из цивилизованного мира с варваркой из Египта в одном случае и нимфой в другом; нимфы же были существами, персонифицирующими стихийные и неразумные силы природы (море, лес и т.д.). Чтобы определить то место, которое занимают в его картине мира отношения с Леа, герой прибегает к двум разным античным аналогиям, объединенным «цивилизованным» статусом мужского персонажа и «нецивилизованным» статусом женского.
Герои-эмигранты для описания своей оппозиции с наци используют другие параллели с античной историей. Так, например, эмигрант Рингсайс говорит: Тот, кто принял в себя своего Эсхила, ...знает, что цивилизация всегда победит варварство. И мы тоже победим наших персов [4, с. 371]. Гарри Майзель, отвечая Рингсайсу, уточняет, что нацистов правильнее называть не варварами (которые в мифологической модели мира размещаются между центральным культурным и заполненным хаосом
окраинным пространством), а «полуживотными»: Персы - варвары, с которыми имели дело греки, - это были люди, это были полноценные народы с постепенно выросшими, органичными воззрениями и обычаями. Не оскверняйте слова "варвары", ...применяя его к нашим наци. Вы действительно верите, что такой поэт, как Эсхил, всерьез принял бы этих полуживотных...? [4, с. 372]. В мифологическом контексте «полуживотные» - хтонические существа (гиганты, циклопы и пр.), представляющие собой стихийные неразумные силы и остаточный хаос, размещенные на окраинах космоса. Аксиологическая инверсия пространства эмиграции по отношению к мифологическому пространству задается также через параллели с мифологией и литературой Древней Греции.
Э. М. Ремарк для выполнения этой же задачи использует, в первую очередь, ветхозаветные параллели (хотя и у него нацисты именуются «варварами», что отсылает к греческой и римской практике обозначения «чужих» народов). Сюжет эмигрантских перемещений по Европе и за ее пределами многократно сопоставляется у Ремарка с ветхозаветным сюжетом исхода евреев из Египта. В романе «Ночь в Лиссабоне» эмигранты размышляют о себе так: Мы живем, как евреи во времена исхода из Египта. За нами - немецкая армия и гестапо, по обе стороны от нас - море французской и испанской полиции, а перед нами - обетованная земля Португалия с портом в Лиссабоне и дорогой к еще более обетованной земле Америке [5, с. 283284; ср. также 5, с. 288]. В романе «Тени в раю» аллюзия на ветхозаветный сюжет исхода евреев из Египта вводится в связи с появлением в тексте романа города Нью-Йорка: Я позволил нести себя сквозь анонимный город, чей светлый дым поднимался к небу. Мрачный огненный столб ночью и облачный столб днем - разве не указывал бог подобным же образом дорогу через пустыню первому народу эмигрантов? [6, с. 13]. Символическим Египтом в пространстве эмиграции становится Третий Рейх, обетованной землей Израилем - Соединенные Штаты Америки. С учетом того, что Израиль, согласно Ветхому Завету, - это некогда покинутая родина, его функция теоретически могла была быть передана Германии (покинутой родине эмигрантов); однако именно Третий Рейх сопоставляется у Ремарка с Египтом, где евреи, согласно ветхозаветному сюжету, находились в рабстве. Такое решение вносит вклад в оформление соответствующих аксиологических характеристик пространства эмиграции.
Структурная и ценностная дифференциация пространства эмиграции имеет еще одну важ-
ную особенность: пребывание героя в промежуточных «кольцах» (расположенных между «темным» центром, т.е. Германией, и окраинным «кольцом», т.е. США, Мексикой, СССР, Китаем, Палестиной и другими странами за пределами Европы) - это в символическом смысле нахождение в промежуточном состоянии между мертвым и живым [см.: 7]. Перемещение в одну из окраинных стран, получение там гражданства и избавление от статуса эмигранта равносильны переходу из этого промежуточного состояния в мир живых. Эта закономерность находит свое выражение не только в прямых указаниях на то, что в Европе слишком много мертвых [8, с. 319], что она представляет собой мир, живой только наполовину [4, с. 637], и т. п., но и в использовании соответствующих отсылок к античной мифологии. Так, например, эмигранту Равику (Э.М. Ремарк, «Триумфальная арка») парижская Триумфальная арка кажется вратами Аида [9, с. 13], а эпизодическая героиня романа К. Манна «Вулкан» говорит, что Европа населена лемурами [10, с. 161]. Лемуры - образ из римской мифологии, это «вредоносные тени, призраки мертвецов, не получивших должного погребения, преступно убитых, злодеев и т.п., бродящие по ночам и насылающие на людей безумие» [11, с. 48]. Лемуры не находят себе покоя «или вследствие собственной вины, или из-за нанесенного им оскорбления» [12, с. 172]. Для живых людей они представляют опасность, поэтому их пытаются «изгнать или задобрить» [13, с. 303]. С лемурами был связан специфический обряд искупления, который совершался главой семьи в дни так называемых лемуарий, а установление этого обычая имело непосредственное отношение к убийству одного из основателей города -Рема [11, с. 48]. Европа населена «лемурами», мертвецами, - эта характеристика важна для понимания пространственной дифференциации в немецком эмигрантском романе.
Все эти многочисленные отсылки к античным и ветхозаветным образам служат для определения пространственных координат в художественном мире эмигрантского романа.
2. Задание временных параметров. Роль художественного времени в эмигрантском романе в принципе слабее, чем роль пространства (это связано, вероятно, с тем, что эмиграция сама по себе представляет собой пространственный феномен). Тем не менее, в романе Л. Фейхтвангера «Изгнание» актуализирована одна из предлагаемых мифом временных моделей, которая связана со сменой поколений.
Переезд Ганса Траутвайна - сына главного героя - в СССР в сочетании с тем фактом, что
его отец остается в Париже, подталкивает его французского друга папашу Меркле к следующим умозаключениям: Поколение, которое участвовало в империалистической войне, - они больше не могут представить себе жизнь без лжи [4, с. 145]; Это люди, полные предрассудков, у них распыленные идеи, им не дано думать точно и до конца [4, с. 146]. Аналогичные мысли в отношении матери посещают самого Ганса: Мать принадлежала к злополучному поколе -нию, поколению, которое было предопределено к гибели, поколению, которое сотворило бесцеремонную, глупую, империалистическую войну и которое сейчас идет ко дну в страшных искривлениях и судорогах. <...> Сам Ганс не понимает, как можно капитулировать без борьбы. Но принадлежащих к предыдущему поколению, как мать, сложно упрекать, если они дезертируют [4, с. 550].
Эксплицированное в размышлениях и речи персонажей противопоставление поколений позволяет наложить на их модель мира не только пространственную, но и временную мифологическую модель. В античной мифологии есть два сюжета смены поколений. Один из них изложен Гесиодом в поэме «Труды и дни» и представляет собой историю постепенного ухудшения человеческого рода, который проходит стадии золотого, серебряного, медного века, века героев и железного века [14]. Другой сюжет (актуальный для романа «Изгнание») - смена поколений богов: поколение титанов, персонифицирующих стихийные силы природы, сменяются младшим поколением богов-олимпийцев, воплощающих космический порядок и гармонию [15, с. 210-211]. Как отмечает Е.М. Мелетинский, «в космогонических мифах развитых мифологических систем упорядочивающая деятельность богов более ясно и полно осознается как преобразование хаоса, т.е. состояния неупорядоченности, в организованный космос, что составляет в принципе главнейший внутренний смысл всякой мифологии» [15, с. 205]. В сознании Ганса время структурировано именно таким образом: старшее поколение, представителями которого являются его родители, он воспринимает как отжившее и утратившее силу, а сам намерен присоединиться к первым людям третьего тысячелетия [4, с. 641], которые занимаются преобразованием хаоса в порядок, строя свое государство на разумных основаниях. Ганс намерен переехать в Советский Союз именно для того, чтобы делать то, к чему предназначен, - естественное, разумное. <...> Если только мы за это возьмемся, мы устроим все лучше. Это будет мир, в котором никому не устраивают ненужных испыта-
ний... [4, с. 550-551]. Уравнять старшее поколение с силами, персонифицирующими хаос, Гансу и Меркле позволяет в первую очередь факт его участия в глупой, империалистической войне [4, с. 550], которая ввергла в хаос Европу. Себя самого и советских людей Ганс, таким образом, уравнивает с богами-олимпийцами, создающими упорядоченный, космичный мир, естественное, разумное [4, с. 550]. Однако остаточный хаос (злополучное поколение [4, с. 550], прогнивший старый мир [4, с. 550], потерянное поколение [4, с. 551]), который в мифе вытеснен на периферию мира, в мире Ганса помещен в его центр; строительство же разумного мира осуществляется на периферии. То есть для осмысления и временных, и пространственных отношений герои используют модели, предлагаемые классическими формами мифа; однако если пространственная модель подвергается полной аксиологической инверсии, то временная модель (смена поколений богов) берется ими в неизменном виде.
3. Выражение ценностных установок героя. Ряд героев эмигрантского романа поставлен перед необходимостью самоопределения по отношению к пространству, в котором они существуют. Для эмигрантов это выбор того или иного отношения к инвертированной аксиологии пространства эмиграции и происходящим в нем процессам «вытеснения» эмигрантов в периферийные области [см.: 16], который формирует два основных типа героя. К числу первых из них относятся те, кто отказывается перестроить свою собственную систему ценностей в соответствии с «перевернутой» - центробежно ориентированной - ценностной шкалой пространства эмиграции и воспринимает отъезд из Германии исключительно негативно и чьи надежды сосредоточены на возвращении туда (в терминологии Х. Меллера, такие эмигранты жили «лицом к Германии» [17, с. 48]).
К числу таких персонажей относится престарелый эмигрант Рингсайс, который легитимирует свое желание вернуться с помощью мифа об Одиссее: Каким бы неизбежным ни было возвращение Одиссея, многие не могут его дождаться [4, с. 386]. Возвращение необходимо Рингсайсу, чтобы завершить статью, реабилитирующую Ксантиппу, для большого энциклопедического проекта - для него это задача первостепенной важности. Обращенность в прошлое и надежда на возвращение делают Рингсайса слабым героем, который умирает, так и не дописав этот главный труд своей жизни (в то время как Зепп Траутвайн, принимающий центробежную систему ценностей пространства эмиграции, успешно осуществляет свой глав-
ный творческий замысел, симфонию «Зал ожидания») [16]. Рингсайс, обращенный к уже не существующему, мертвому прошлому, в итоге воссоединяется с миром мертвых; миф об Одиссее как модель эмигрантской биографии оказывается несостоятельным в центробежно ориентированном пространстве эмиграции.
Другим героем, использующим в процессе ценностного самоопределения античную параллель, является Рауль де Шассефьер - сын Визе-нера и Леа. Об их отношениях он говорит следующее: В последнее время, моя дорогая, ... когда я вижу тебя вместе с нашим наци, то у меня всегда появляется чувство, как будто ты - дочь патриция в павшем Риме, которая связалась с предводителем варваров [4, с. 205]. Такая оценка прямо противоположна данной Хайдебреггом, в глазах которого Леа была «Клеопатрой» и «Калипсо», а сам он - представителем цивилизованного римского/греческого государства, и свидетельствует о принятии Раулем эмигрантского взгляда на мир (фактически он присоединяется к эмигрантскому сообществу путем отождествления с эмигрантом Гарри Майзелем [подробнее об этом см.: 18]).
Среди героев Э. М. Ремарка также присутствуют эмигранты с центростремительной и центробежной системой ценностей. При этом среди последних выделяются такие, которые пересекают границу между Европой и одной из стран окраинного «кольца» формально: это перемещение не сопровождается никакими пороговыми событиями, и героев, находящихся на окраине пространства эмиграции, продолжают связывать с Европой невыполненные обязательства и психологические травмы. Персонажи этого типа не могут обрести «своего» места в окраинном «кольце» и освободиться от негативной эмигрантской идентичности. Это, в свою очередь, приводит к тому, что метафорическая модель «исход евреев из Египта» для них не действует. К их числу принадлежат, например, герои романа «Тени в раю» Роберт Росс и Гарри Кан, которые предрекают себе следующий сценарий будущего: Самая тяжелая часть нашего цыганского бытия придет только тогда, когда мы узнаем, что в действительности мы ни к чему не принадлежим. Сейчас нас пока еще удерживает иллюзия, что все изменится, когда закончится война, - как магнитное поле, действующее в одном-единственном направлении. Оно распадется, когда дело в действительности до этого дойдет. Только тогда и начнется настоящее странствие [6, с. 354]. В ходе одной из встреч в доме Фрислендера между ним самим (реализовавшим в собственной жизни метафорическую
модель «исхода») и Каном происходит следующий полемический диалог: "Путешествие через пустыню приближается к концу", - объявил он <Фрислендер>. - "Где же обетованная земля?" - с иронией спросил Кан. - "Здесь! -удивленно ответил Фрислендер. - Где же еще?" [6, с. 436-437].
Ирония Кана по отношению к словам Фрис-лендера весьма показательна. Он не является носителем «еврейского» варианта эмигрантского мироощущения и использует (как и ряд других героев) для осмысления своего эмигрантского бытия другую этническую метафору -«цыганскую». У Ремарка отель, в котором проживают актеры-эмигранты, назван удобным цыганским лагерем [6, с. 321]; и сама эмигрантская жизнь обозначается словом Zigeunerdasein 'цыганское бытие' [6, с. 354]. Роберт Хирш («Земля обетованная») говорит об эмигрантах: Мы так и останемся цыганами. Немного грустными, немного циничными и довольно отчаянными цыганами [8, с. 152].
Эта этническая метафора - вторая по порядку появления в творчестве Ремарка: она возникает только в самых поздних его романах «Тани в раю» и «Земля обетованная», в то время как развернутое уподобление эмигрантов древним евреям во времена исхода появляется в романе «Ночь в Лиссабоне». Вследствие этого можно трактовать «цыганские» метафоры как альтернативу ветхозаветным, «цыганский» вариант эмигрантской биографии - как полюс, противоположный «еврейскому».
4. Сопровождение ключевых моментов сюжета. Как уже отмечалось в наших предыдущих публикациях, ключевым событием в эмигрантском романе является переход границы - т.е. перемещение героя-эмигранта из периферийного в окраинное «кольцо», сопровождаемое пороговыми событиями и освобождением от травм прошлого, которые связаны с жизнью в Германии и затем в не-немецкой Европе [7]. В некоторых случаях переход границы сопровождается появлением образов лемуров - уже упоминавшихся преступно убитых и неотомщенных мертвецов из древнеримской мифологии. У Ремарка имплицитные отсылки к лемурам присутствуют в романе «Триумфальная арка», а прямо они упомянуты в романе «Ночь в Лиссабоне». В обоих случаях они появляются в связи с актом мести героя - Равика в одном случае и Йозефа Шварца в другом - нацисту, являющемуся его личным врагом.
Равик принадлежит к числу героев, переходящих границу, и для перехода он должен отомстить нацисту Хааке; это офицер гестапо, который в «немецкий» период жизни Равика до-
прашивал его и отправил в концентрационный лагерь, а его близкую подругу Сибиллу довел до самоубийства. Для Равика гибель Сибиллы -одно из самых травматичных событий «немецкого» периода его жизни, которое составляет препятствующее переходу границы невыполненное обязательство. Только после убийства Хааке отношение Равика к этому фрагменту его прошлого меняется: Он думал о ней, и кольцо, и судорога, и туман внезапно куда-то исчезли. Что-то разрешилось, баррикада была размыта, застывший образ ужаса начала двигаться, он больше не был замерзшей картинкой, как все эти годы. Перекошенный рот начал закрываться, глаза потеряли свою неподвижность, и к белому как мел лицу мягко возвращалась кровь. Оно больше не было застывшей маской ужаса - оно снова стало Сибиллой, которую он знал, которая жила с ним... [9, с. 406]. Образ погибшей Сибиллы, состоявший из набора неподвижных и неживых фрагментов (перекошенный рот, белое как мел лицо и др.), снова обретает целостность и «оживает» в воспоминании героя, которое перестает быть психологическим табу для него. Это описано следующими словами: Внезапно за горизонтом взмывали вверх дни - вечера - как чужое, забытое пламя от зажигалки. Заклинившая, запечатанная, покрытая коркой запекшейся крови дверь в его прошлом вдруг распахнулась легко и беззвучно, и за ней был сад, а не подвал гестапо [9, с. 406]. «Компенсирующий» характер этого события подтверждается и таким символическим жестом: перед тем как закопать тело Хааке, Равик снимает с него то самое кольцо, которое он помнил со времен допросов [9, с. 404].
Мифологический смысл этого события состоит в том, что смерть Хааке становится искупительной жертвой, ценой которой обретает покой погибшая Сибилла: Два глаза, которые много лет были распахнуты и молчаливо и безжалостно требовали и обвиняли, закрылись; на рот снизошел мир, и руки, в ужасе простертые к нему, наконец-то опустились. Смерть Хааке освободила от смерти лицо Сибиллы -одно мгновение оно еще жило, а потом начало терять четкость. Оно наконец-то стало спокойным и начало опускаться обратно; теперь оно никогда больше не придет, тополя и липы дали ему нежное погребение... [9, с. 407; выделено мной. - А.П.].
Мифологические корни образа Сибиллы восходят к римским лемурам, преступно убитым и неотомщенным мертвецам, которые приходит к живым (как Сибилла приходит к Рави-ку) и требует искупить совершившееся преступление - убийство, приведшее мир из состо-
яния космоса в состояние хаоса. Смерть Хааке -плата за это преступление, которая восстанавливает утраченное равновесие и приводит мир в состояние порядка, - причем не столько внешний мир (национал-социализм продолжает существовать и после уничтожения одного из его представителей), сколько психологическое пространство героя. Облик Сибиллы «теряет четкость» и отдаляется от героя, чтобы никогда больше не прийти, - весь этот образный ряд имеет мифологические параллели в представлениях о том, как задобренные лемуры обретают покой и покидают мир живых. Убийство Хааке как раз и позволяет Сибилле обрести покой (ее лицо могло наконец-то стать спокойным) и возвратиться в нижний космос, в мир мертвых: «es sank zurück» - 'она опускалась обратно'.
Прочтение убийства Хааке в мифологическом ключе позволяет возвести это событие к архетипической сюжетной ситуации компенсации местью совершенного преступления. Это событие объясняет и дальнейший выбор Равика в пользу жизни в Америке после окончания войны и краха национал-социализма. Прошлое героя погашено (ausgelöscht) убийством Хааке, месть за Сибиллу осуществилась, она получила возможность вернуться в нижний космос, возвращение в Европу не имеет смысла.
Если в случае Равика, мстящего за Сибиллу, лемуры присутствуют только в подтексте, то убийство Георга Юргенса Йозефом Шварцем сопровождается прямым упоминанием лемуров. Уничтожение Георга - нациста и личного врага Шварца, преследующего его до Марселя, -имеет двухчастную структуру: сначала Шварц убивает его физически, а через несколько часов его жена (и сестра Георга) Хелен проклинает убитого: "Будь он проклят!" - повторила она таким страстным голосом и с такой убежденностью, как будто она заговаривала его в каком-то мистическом ритуале. - "Будь он проклят за его жизнь, навечно..." [5, с. 354-355]. Проклятие выполняет функцию негативного магического воздействия на объект [19, с. 427], и проклятие Хелен, представляющее собой магическое уничтожение Георга, становится продолжением собственно убийства.
В данном случае представляет интерес следующее: убийство Георга само по себе не ликвидирует до конца ту «недостачу», которую он создал в жизни своей сестры и ее мужа. Уже после убийства, оказавшись на свободе, Шварц в лицах эмигрантов узнает неотомщенных мертвецов - «лемуров»: Двери приоткрылись. Показались лица с глазами лемуров [5, с. 353]. Лемуры перестают беспокоить Шварца только после проклятия Хелен, когда Георг уже окон-
чательно уничтожен; соответствующие смыслы вложены в античную образность мифологического происхождения.
Таким образом, в немецком эмигрантском романе и герои-наци, и герои-эмигранты выражают свой взгляд на мир с помощью параллелей из ветхозаветной и античной истории и мифологии. Основной их функцией является формирование бинарных пространственных противопоставлений, которые так или иначе базируются на оппозиции цивилизованного и неокуль-туренного мира, порядка и хаоса. Временная модель смены поколений также укладывается в рамки этой оппозиции, поскольку старшее и младшее поколение противопоставлены по признаку способности/неспособности привести мир в состояние порядка. Структурное подобие как пространства наци, так и пространства эмиграции пространственной модели классического мифа дает толчок активному использованию античных и ветхозаветных аллюзий в текстах романов.
Принято считать, что основной тенденцией развития немецкой литературы в эмиграции стала ее политизация и сближение с публицистикой [см.: 1; 20]. Этот процесс, безусловно, имеет место; однако при этом сформировавшийся в эмиграции жанр эмигрантского романа представляет интерес не только с точки зрения отражения в нем событий немецкой истории, но и с точки зрения связи данной разновидности реалистического повествования с архаическими моделями пространства и сюжета, а также с феноменом литературного мифологизма.
Список литературы
1. Архипов Ю.И. Немецкая литература в изгнании // История немецкой литературы: в 5 т. Т. 5: 1918-1945. М., 1976. С. 426-452.
2. Поршнева А.С. Пространство наци и пространство эмиграции в романе Лиона Фейхтвангера «Изгнание» // Известия Уральского университета. Сер. 2. Гуманитарные науки. 2012. № 3 (105). С. 188-203.
3. Поршнева А.С. Пространство эмиграции в романе Клауса Манна «Вулкан» // Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. Вып. 83. 2013. № 29 (320). С. 115-125.
4. Feuchtwanger L. Exil. Berlin: Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1976. 794 S.
5. Remarque E.M. Die Nacht von Lissabon. СПб.: КАРО, 2005. 384 с.
6. Remarque E.M. Schatten im Paradies. Stuttgart ; Hamburg; München: Deutscher Bücherbund Stuttgart, 1971. 480 S.
7. Поршнева А. С. О типологии героев немецкого эмигрантского романа // Современные коммуни-
кации. Язык. Человек. Общество. Культура: сб. ст. Екатеринбург, 2014. С. 63-72.
8. Remarque E.M. Das gelobte Land. Köln: Kiepenheuer & Witsch, 1998. 442 S.
9. Remarque E.M. Arc de Triomphe. СПб.: КОРОНА принт: КАРО, 2000. 480 с.
10. Mann K. Der Vulkan: Roman unter Emigranten. Reinbek bei Hamburg: Rowohlt Taschenbuch Verlag, 1999. 572 S.
11. Лемуры // Мифы народов мира: Энциклопедия / Глав. ред. С. А. Токарев. Том 2: К-Я. М.: Советская энциклопедия, 1988. С. 48.
12. Ларвы // Иллюстрированный мифологический словарь / М.Н. Ботвинник, М.А. Коган, М.Б. Рабинович, Б.П. Селецкий. СПб.: Северо-Запад, 1994. С. 172-173.
13. Лемуры // Кондрашов А.С. Боги и герои Древней Греции и Рима. М.: Рипол Классик, 2002. С. 303.
14. Гесиод. Полное собрание текстов: Теогония. Труды и дни. Щит Геракла. Фрагменты. М.: Лабиринт, 2001. 256 с.
15. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М.: Восточная литература, 2000. 408 с.
16. Поршнева А. С. Динамика пространства эмиграции в романе Лиона Фейхтвангера «Изгнание» // Вестник ЛГУ. 2012. № 4. Т. 1: Филология. С. 63-74.
17. Möller H. Die Emigration aus dem nationalsozialistischen Deutschland: Ursachen, Phasen und Formen // Markus Behmer (Hrsg.). Deutsche Publizistik im Exil 1933 bis 1945: Personen - Positionen - Perspektiven; Festschrift für Ursula E. Koch. - Münster ; Hamburg ; London, 2000. S. 46-57.
18. Поршнева А.С. Сюжетный комплекс жертвоприношения в романе Лиона Фейхтвангера «Изгнание»: Гарри Майзель и Рауль де Шассефьер // Современные коммуникации. Язык. Человек. Общество. Культура: сб. ст. Екатеринбург, 2012. С. 121129.
19. Виноградова Л.Н. Формулы угроз и проклятий в славянских заговорах // Заговорный текст. Генезис и структура. М., 2005. С. 425-440.
20. Haarmann H. In der Fremde schreiben. Aspekte der Exilpublizistik // Exilforschung. Ein internationales Jahrbuch. Band 7: Publizistik im Exil und andere Themen. München, 1989. S. 11-20.
CLASSICAL AND OLD TESTAMENT ALLUSIONS IN GERMAN EXILE NOVEL
A.S. Porshneva
The paper is devoted to the functions of classical and Old Testament allusions in German exile novel. It observes the writings of E.M. Remarque, L. Feuchtwanger and K. Mann. The research is performed in accordance with the best practices of mythocritic analysis. The connection is established between allusions on classical and Old Testament mythology, history and literature on the one hand and space, time and plot structure of the several exile novel samples on the other hand. It is also noticed how the former takes part in constructing the specific "exile POV" world. This research allows us to mind exile novel as a realistic genre under the strong influence of the mythogenesis traditions.
Keywords: exile novel, E.M. Remarque, L. Feuchtwanger, K. Mann, classical allusions, Old Testament allusions, space, plot.
References
1. Arkhipov Yu.I. Nemetskaya literatura v izgnanii // Istoriya nemetskoy literatury: v 5 t. T. 5: 1918-1945. M., 1976. S. 426-452.
2. Porshneva A.S. Prostranstvo natsi i prostranstvo emigratsii v romane Liona Feykhtvangera «Izgnanie» // Izvestiya Ural'skogo universiteta. Ser. 2. Gumanitarnye nauki. 2012. № 3 (105). S. 188-203.
3. Porshneva A.S. Prostranstvo emigratsii v romane Klausa Manna «Vulkan» // Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. Is-kusstvovedenie. Vyp. 83. 2013. № 29 (320). S. 115-125.
4. Feuchtwanger L. Exil. Berlin: Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1976. 794 S.
5. Remarque E.M. Die Nacht von Lissabon. SPb.: KARO, 2005. 384 s.
6. Remarque E.M. Schatten im Paradies. Stuttgart ; Hamburg; München: Deutscher Bücherbund Stuttgart, 1971. 480 S.
7. Porshneva A.S. O tipologii geroev nemetskogo emigrantskogo romana // Sovremennye kommunikatsii. Yazyk. Chelovek. Obshchestvo. Kul'tura: sb. st. Ekaterinburg, 2014. S. 63-72.
8. Remarque E.M. Das gelobte Land. Köln: Kiepenheuer & Witsch, 1998. 442 S.
9. Remarque E.M. Arc de Triomphe. SPb.: KORONA print: KARO, 2000. 480 s.
10. Mann K. Der Vulkan: Roman unter Emigranten. Reinbek bei Hamburg: Rowohlt Taschenbuch Verlag, 1999. 572 S.
11. Lemury // Mify narodov mira: Entsiklopediya / Glav. red. S.A. Tokarev. Tom 2: K-Ya. M.: Sovetskaya entsiklopediya, 1988. S. 48.
12. Larvy // Illyustrirovannyy mifologicheskiy slovar' / M.N. Botvinnik, M.A. Kogan, M.B. Rabinovich, B.P. Seletskiy. SPb.: Severo-Zapad, 1994. S. 172-173.
13. Lemury // Kondrashov A.S. Bogi i geroi Drevney Gretsii i Rima. M.: Ripol Klassik, 2002. S. 303.
14. Gesiod. Polnoe sobranie tekstov: Teogoniya. Trudy i dm. Shchit Gerakla. Fragmenty. M.: Labirint, 2001. 256 s.
15. Meletinskiy E.M. Poetika mifa. M.: Vo-stochnaya literatura, 2000. 408 s.
16. Porshneva A.S. Dinamika prostranstva emigratsii v romane Liona Feykhtvangera «Izgnanie» // Vestnik LGU. 2012. № 4. T. 1: Filologiya. S. 63-74.
17. Möller H. Die Emigration aus dem nationalsozialistischen Deutschland: Ursachen, Phasen und Formen // Markus Behmer (Hrsg.). Deutsche Publizistik im Exil
1933 bis 1945: Personen - Positionen - Perspektiven; Festschrift für Ursula E. Koch. - Münster ; Hamburg ; London, 2000. S. 46-57.
18. Porshneva A.S. Syuzhetnyy kompleks zhertvoprinosheniya v romane Liona Feykhtvangera «Izgnanie»: Garri Mayzel' i Raul' de Shassefer // Sov-remennye kommunikatsii. Yazyk. Chelovek. Ob-shchestvo. Kul'tura: sb. st. Ekaterinburg, 2012. S. 121129.
19. Vinogradova L.N. Formuly ugroz i proklyatiy v slavyanskikh zagovorakh // Zagovornyy tekst. Genezis i struktura. M., 2005. S. 425-440.
20. Haarmann H. In der Fremde schreiben. Aspekte der Exilpublizistik // Exilforschung. Ein internationales Jahrbuch. Band 7: Publizistik im Exil und andere Themen. München, 1989. S. 11-20.
