CC BY
81
УДК 821.112.2.01
А. С. Поршнева
Динамика пространства эмиграции в романе Лиона Фейхтвангера «Изгнание»*
В статье анализируется организация пространства в романе Л. Фейхтвангера «Изгнание». Подробно рассматривается основной динамический процесс - расширение центральной зоны - и его противоположные толкования в рамках логики пространства наци и пространства эмиграции, выстроенных из перспективы соответствующих групп персонажей, а также влияние динамики пространства на сюжет романа.
The article deals with space structure in Lion Feuchtwanger’s novel “Exile”. The main dynamical process, expansion of the central part, is considered, as well as its contrary interpretations in Nazi space and exile space, which are formed up from the Nazis’ and emigrants’ point of view. Influence of the dynamics of the exile space on the novel’s plot is also analyzed.
Ключевые слова: эмиграция, пространство, сюжет, хаос / космос, центр / периферия, динамика пространства, культурный герой.
Key words: exile, space, plot, chaos / cosmos, centre / periphery, dynamics of the space, “cultural hero.”
Лион Фейхтвангер считается в первую очередь автором исторических романов [см.: 2, с. 191; 11, с. 242]. О современниках Фейхтвангер писал заметно меньше, и, соответственно, эта часть его творчества не привлекает особого внимания исследователей. Предметом нашего интереса является роман «Изгнание» - третий в трилогии «Зал ожидания», охватывающей период немецкой истории от возникновения национал-социалистического движения до середины 1930-х годов.
Роман «Изгнание», посвященный эмигрантам из национал-социалистической Германии, рассматривается критиками в основном в рамках работ обзорного характера, посвященных романному творчеству Фейхтвангера в целом; при этом в поле зрения попадают, прежде всего, содержательные стороны произведения, связанные с очевидными перекличками между событиями и общей атмосферой романа и исторической обстановкой, нашедшей в нем свое отражение (нацистский режим в Германии, жизнь немецких эмигрантов в Париже) [см., например: 10, с. 41; 11, с. 301-303]. С нашей точки зрения, углубление понимания романа «Изгнание» возможно путем анализа некоторых важных моментов его поэтики -в первую очередь, пространственной организации. Ранее для анализа про-
© Поршнева А. С., 2012
* Работа поддержана грантом Президента РФ для государственной поддержки молодых российских ученых № МК-1009.2012.6.
63
странственной организации эмигрантского романа нами был предложен термин «пространство эмиграции» - художественное пространство, выстраиваемое из перспективы героя-эмигранта и порождающее определенные типы сюжетов и символических полей [9]. На наш взгляд, этот термин, оказавшийся результативным при анализе эмигрантских романов Э. М. Ремарка, применим и к «Изгнанию» Л. Фейхтвангера.
В ряде теоретических работ, посвященных проблемам изучения художественного пространства, отмечается, что включенные в художественное целое пространственные единицы могут быть либо статичными, либо динамичными [6, с. 262-263]. Так, например, Ю.М. Лотман определяет пространство дома как статичное, а пространство дороги - как динамичное [6, с. 262-263]. При этом, с нашей точки зрения, пространственная динамика -явление, которое не только охватывает отдельные локусы (такие, как дорога), но может существовать и на макроуровне - в области взаимодействия различных пространственных единиц друг с другом. В романе Л. Фейхтвангера «Изгнание» пространство на этом уровне динамично, причем происходящие в нем процессы изображаются с двух разных точек зрения -героев-наци и героев-эмигрантов.
Организация пространства наци. В отличие от Ремарка, в произведениях которого развернут только эмигрантский взгляд на пространство, Фейхтвангер делает субъектами сознания (термин Б. О. Кормана [4, с. 50]) как героев-эмигрантов, так и героев-нацистов. Точка зрения персонажей, поддерживающих тоталитарный режим Третьего Рейха (в первую очередь - Эриха Визенера и Конрада Хайдебрегга), становится основой для разворачивания в романе пространства наци, которое в структурном и ценностном отношении повторяет пространство классического мифа.
Как отмечает Е. М. Мелетинский, в развитых мифологических системах «упорядочивающая деятельность богов более ясно и полно осознается как преобразование хаоса, т.е. состояния неупорядоченности, в организованный космос. <...> Мифические существа, персонифицирующие хаос, побежденные, скованные, низверженные, часто продолжают существовать на окраинах космоса, по берегам мирового океана, в подземном “нижнем” мире, в некоторых частях неба, т.е. в соответствующих частях мифологической пространственной модели мира» [7, с. 205, 212]. «Все лучшее, благое, необходимое для человека всегда пребывает в центре мира, .а все злое, враждебное и опасное - на его окраине» [1, с. 119]. Космическая модель, таким образом, разделена на зоны хаоса (подземный мир и периферия) и упорядоченные зоны («средняя земля», небесный мир). В глазах тех героев, из перспективы которых выстраивается пространство наци, статусом символического центра мира, то есть наиболее сакральной его точки, обладает Берлин и резиденция Гитлера в Берхтесгадене - «волшебная гора» [15, с. 191; здесь и далее перевод мой. - А. П.]. Гора, «распространенный во всем мире символ близости к Богу» [3, с. 59], материализует идею оси мира [см.: 3, с. 59, 193]; «это то священное место, где происходит
64
встреча неба и земли» [1, с. 119]. Непосредственно прилегающей к центру «сакральной землей» является территория Третьего Рейха, где царит порядок, «реалистический разум», которым не обладают эмигранты [13, с. 601], - в терминологии Г. Бидерманна это располагающаяся вокруг оси «сфера жизни» [3, с. 193], которая «понимается как “царство середины” (“срединное царство”), как центр земли» [3, с. 193]; за его границами начинается земля «профанная» и далее враждебная.
Эрих Визенер, будучи парижским редактором официальной немецкой газеты «Westdeutsche Zeitung», транслирует такое видение мира своим читателям, доказывая, что «в демократической Франции все идет наперекосяк, в то время как в авторитарной Германии дела идут по тихой, упорядоченной и все более счастливой колее» [13, с. 110]. Визенер и Хай-дебрегг противопоставляют Германии - стране порядка - «поверхностную» и «расхлябанную» Францию [13, с. 221]. Это противопоставление восходит к оппозиции мифологического мышления порядок/хаос. Как и в пространстве классического мифа, хаос расположен за пределами сакральной земли - в периферийных по отношению к Рейху странах.
Организация пространства эмиграции. Оппозиционный нацистскому взгляд - точка зрения героя-эмигранта - формирует пространство эмиграции, которое, тем не менее, в структурном отношении повторяет пространство наци. Символическим центром пространства эмиграции является, как и в пространстве наци, один из немецких городов - для большинства героев-эмигрантов в романе это Мюнхен, для некоторых - Берлин. Их центральное положение выражается, в частности, в описании происходящего в Третьем Рейхе такими словами, как «несправедливость и насилие в сердце Европы» [13, с. 127; курсив мой. - А. П.]. Практически все, с чем сталкиваются эмигранты, постоянно сравнивается с покинутыми городом и страной, а деятельность многих из них имеет смысл постольку, поскольку она направлена на создание оппозиции Третьему Рейху путем издания эмигрантской газеты.
Третий Рейх, образующий центральную зону пространства эмиграции, имеет статус - в противоположность его роли в пространстве наци - не сакральной (культурной) земли, а земли варварской и даже враждебной (что соответствует в классическом мифе крайней периферии мира). В образах Третьего Рейха и нацистов неоднократно подчеркивается их неразумие: по определению эмигранта Чернига, политический журналист Фридрих Бень-ямин своей деятельностью «ввязался в борьбу против насилия и глупости» [13, с. 91]. В различных контекстах нацисты именуются «варварами» [13, с. 94] и «гуннами» [13, с. 95]. Черниг, характеризуя Третий Рейх как дикое место, пользуется словами «болото и джунгли» [13, с. 373]. Мир наци - это мир, лишенный разума, полный «насилия», «глупости и зверства»; по определению главного героя Зеппа Траутвайна - «больная страна» [13, с. 364].
Франция, в противоположность нацистскому государству, выступает в романе «Изгнание» местом для эмигрантов. Постоянные сравнения ее с покинутой родиной заставляют героев констатировать не только вполне ожидаемое ухудшение финансового положения, но и более комфортную для них атмосферу. Отъезд Зеппа Траутвайна из Германии комментируется следующим образом: «И то, что он уехал за границу, было правильно и хорошо. После того как он больше не смог выносить становившийся все более душным воздух реакции, трудно было себе представить, как бы он жил в государстве, где правил какой-нибудь Гитлер» [13, с. 18]. Сам Траутвайн замечает, что за два года эмиграции он вырос как музыкант, поскольку начал творить не ради успеха, а ради искусства [13, с. 24-25].
В силу этого можно утверждать, что пространство наци и пространство эмиграции структурно подобны и при этом в ценностном аспекте инвертированы по отношению друг к другу: в первом из них наиболее «сакральным» участком является центр, во втором же центр превращается в варварскую землю, по мере удаления от которой пространство обнаруживает все больше признаков разума и порядка. Соответственно, динамические процессы в этих двух «измерениях» пространства также обретают диаметрально противоположные толкования.
Основным направлением пространственных преобразований, имеющим место в пространстве наци и в пространстве эмиграции, является расширение границ центральной территории за счет периферийных зон. Такое расширение обусловлено стремлением Третьего Рейха подчинить своему прямому и косвенному влиянию как можно больше стран и ликвидировать очаги идеологического сопротивления на периферийных участках территории. В частности, в контексте мифологизированного пространства наци наличие издаваемой в Париже эмигрантской газеты «Ра:шег Кас^юМеп» («Р№>) получает статус вытесненного на периферию остаточного хаоса. Приехавший в Париж посланник фюрера Хайдебрегг декларирует свою цель следующим образом: «Одна из задач моей так называемой миссии .состоит в том, чтобы покончить с болтовней эмигрантского сброда» [13, с. 223]; «Вопли эмигрантов мешают нам в Берлине. Мы больше не хотим слышать голос господина Траутвайна, мы больше не хотим видеть “Ра:шег КасЬпсМеп”» [13, с. 224]. По завершении своей миссии Хайдебрегг констатирует: «Множились манифестации французских правых кругов за немецко-французское соглашение, с этой целью было основано общество, подготовлена встреча фронтовых бойцов, а еще молодежная встреча.» [13, с. 605]. Герой, таким образом, стремится присоединить Францию к сфере влияния Рейха - к числу стран, которые «определенно демонстрировали больше понимания методов Третьего Рейха, чем другие народы» [13, с. 470]. Соответственно, роль Хайдебрегга в контексте «пространства наци» тождественна роли культурного героя, функции которого - «защитить род людской и вообще весь мир человече-
ский от злых чудовищ, которые либо воплощают в своем образе гибель мира, либо грозят разрушить только что сотворенный мир и снова ввергнуть его в первозданный хаос» [1, с. 175-176]. В задачи культурного героя входит «уничтожение чудовищ и демонов» [7, с. 198]. Так, например, в греческой мифологии царь и культурный герой Тесей [8, с. 43-44] истребляет живущих на территории Аттики разбойников и устанавливает там единый закон; именно вследствие этого сакральная земля расширяется да масштаба всей Аттики. Культурный герой обязательно «отправляется в иной мир» [7, с. 197] - и Хайдебрегг точно так же отправляется во враждебную землю, расположенную за пределами Третьего Рейха, чтобы уничтожать чудовищ (в роли которых выступает эмигрантская пресса) и устанавливать «закон», распространять разум и порядок, которые в контексте «пространства наци» воплощает национал-социалистическое государство.
В таком контексте освобождение похищенного нацистскими агентами журналиста Беньямина выглядит «только единичным случаем» [13, с. 729], который тем самым не противоречит общей тенденции - расширению немецкого влияния на внешний по отношению к Германии мир. Наиболее эффектной демонстрацией этого становится съезд партии в Нюрнберге, сопровождающийся принятием беспрецедентных законов против евреев. В глазах Хайдебрегга и Визенера «это были великие дни - Нюрнберг. Если в случае Беньямина так называемое абсолютное право, этот бледный призрак, одержало победу над немецкими интересами, то второй раз такого после этого развертывания немецкой силы уже не случится. Потому что отныне немецкое оружие достаточно сильно, чтобы всегда и всюду претворять в жизнь немецкое чувство права, принцип: “Правильно то, что приносит пользу немецкому народу”» [13, с. 719-720; курсив мой. - А. П.]. После этой, по определению Леа, «брутальной Нюрнбергской манифестации» [13, с. 729] ослабевает влияние эмигрантской газеты «Pariser Deutsche Post» («PDP», основанной после ликвидации «PN»): «Он [Визенер] ускользнул от них, вознесся в высшие сферы, он для них недостижим. Пусть они потешаются над Нюрнбергом, пусть Нюрнбергский съезд партии, эта огромная демонстрация возмужавшего народа, кажется им варварским и гротескным, пусть они поносят или осмеивают его и его статьи, - их статьи так и останутся бессильными академическими излияниями» [13, с. 721]. Усиление Рейха, «развертывание немецкой силы» закономерно имеет своим следствием ослабление эмигрантской прессы. Более того, Хайдебрегг в диалоге с Визенером предсказывает и дальнейшее расширение подчиненной Рейху территории: «“Когда мы снова увидимся?” - “После войны, во время вступления в Париж”» [13, с. 744]. Для эмигрантов основная перспектива такого расширения границ темного мира - быть оттесненными еще дальше от центральной территории по направлению к окраинам Европы.
Один из аспектов расширения темного мира, представленного Третьим Рейхом, является совершение все новых и новых насильственных, противоправных действий. Анна Траутвайн в своих размышлениях говорит об этом такими словами: «Ее Зепп считал, что это исключено, чтобы в таком государстве, как немецкое, пришли к власти варвары; а потом они, тем не менее, пришли. При каждом новом, все менее правдоподобном акте насилия объявляли: это - последний, в этот раз это не сойдет им с рук. И каждый раз это сходило им с рук» [13, с. 160].
Обозначенный процесс расширения «темного мира» происходит не только в масштабе всей Европы, но и в частной жизни отдельных персонажей. Одним из таких персонажей является Эрих Визенер - «пограничный» герой, в котором сочетаются черты «варвара» и «цивилизованного». Так, подобно «цивилизованным» эмигрантам, он осознает неразумность и жестокость творимого нацистами, о чем свидетельствуют его внутренние монологи: «Каждый день эти в Берлине или на Рю де Лилль позволяют себе то одно, то другое зверство или безмозглое деяние, а нашему брату приходится выкраивать для него благозвучную идеологию» [13, с. 97]. Его роман «Бомарше» характеризует его как человека, «пропитанного культурой» [13, с. 620], в котором нет ничего «варварского, животного остатка или дремучего леса» [13, с. 620]. Наконец, пограничное положение Визе-нера создается еще и его многолетней связью с Леа де Шасефьер, француженкой с еврейскими корнями. По словам секретаря Марии, Визенер -«половинчатый» человек: «Вы же с самого начала знали, что не можете иметь и то, и другое одновременно. Ваши дела с мадам де Шасефьер и ваше положение в партии. Но вы так и не смогли решиться и только изобретали компромиссы. В вас все - половина» [13, с. 463-464]. Визенер -персонаж с «ясным разумом» [13, с. 195] ив то же время одержимый «дурными инстинктами» [13, с. 411], стоящий посередине между «варварским» миром наци и «цивилизованным» миром периферии пространства эмиграции.
Леа, в свою очередь, тоже может быть названа пограничным персонажем. Двадцатилетняя связь с наци отрицательно сказывается на ее репутации, ее наделяют прозвищем «Notre-Dame-des-Nazis» [13, с. 229]. Сама она приходит к выводу, что «Леа, находящаяся в связи с этим Эрихом, - это что-то плохое» [13, с. 490]. С другой стороны, она по возможности старается отстаивать перед Визенером интересы эмигрантской прессы, требуя от него невмешательства в дела «ПН»; тем самым она пытается укрепить «цивилизованное» начало в нем в противовес варварскому. Леа даже в период ее романа с Визенером имеет эмигрантский взгляд на происходящее, чем подготавливается ее присоединение к эмигрантскому сообществу в качестве «^^е^ате^е-Ке^ёе» [13, с. 729].
В итоге оба вынуждены сделать выбор и присоединиться к одной из противоборствующих сторон. Визенер, который «всегда в глубине души
смутно догадывался о том, что однажды ему придется выбирать между дружескими отношениями с Леа и положением в партии» [13, с. 247], смиряется с разрывом с ней и сосредоточивает свои силы на карьере. «Немецкое» начало в герое берет верх над «цивилизованным», и Визенер демонстрирует в этот момент свою принадлежность к «варварам», поскольку, когда Леа дает ему отставку, «его голос звучал зловеще вульгарно, как иногда звучали по радио голоса национал-социалистических ораторов» [13, с. 632]. Он принимает решение сознательно культивировать в себе «свинью», «сволочную душу» [13, с. 224], варварское начало, то, что сближает его с наци. В масштабах психики «пограничного» героя происходит тот же самый процесс вытеснения всего «цивилизованного», что и в пространстве эмиграции в целом.
В то время как Визенер окончательно воссоединяется с лагерем наци, Леа берет на себя роль покровительницы эмигрантов. Все эти перемены в жизни героев сопровождаются определенными пространственными трансформациями. Визенер стремится «расшириться» - sich vergrдBem, досл. ‘увеличиться’ [13, с. 741], и размышляет: «Он наслаждался тем, как необыкновенно далеко он продвинулся. Какой взлет. Сначала - недолгое время в бедной комнатушке в Латинском квартале, потом годы в маленькой квартире в районе Монпарнаса, потом еще какое-то время в трех комнатах в окрестностях площади Этуаль, теперь блестящее представительство здесь. <...> Его жизненное пространство должно быть больше. Съемная квартира - неподходящая для него рамка; ему нужен дом» [13, с. 727-728]. Подобно всему Третьему Рейху, «разворачивающему» свои силы с целью поставить под свой контроль как можно больше пространства прилегающих стран, Визенер точно так же, «расширяясь», присваивает все больше и больше парижского пространства, готовится объявить себя «гауляйтером Франции» [13, с. 728]. Леа, в свою очередь, принимает решение продать свой дом, поскольку он ей «опротивел. Все напоминает ей об Эрихе, стол, за которым он ел, стулья, на которых он сидел, стаканы, из которых он пил, постель, в которой он с ней спал. Она будет рада, когда все это перестанет ее окружать» [13, с. 731]. Формально Леа принимает решение о продаже дома сама; однако по сути ее «вытесняет» из дома на Рю де ля Ферм незримое присутствие там Визенера, «присвоившего» это пространство. В дальнейшем этот процесс обретает логичное завершение в том, что Визенер приобретает ее дом с целью «расширения» [13, с. 741]. Готовясь к переезду, он снимает со стены своего кабинета портрет Леа, внутренне комментируя свои действия так: «В его новой жизни нет места для улыбающейся дамы» [13, с. 728]. Визенер, окончательно покинувший свое «пограничное» положение между «варварами» и «цивилизованными» и полностью присоединившийся к миру наци, вытесняет покровительницу эмигрантов Леа из ее дома - здесь в одном частном событии отражаются общие процессы расширения темного мира и
69
вытеснения эмигрантов все дальше по направлению к окраинам пространства эмиграции.
Описанная динамика пространства эмиграции - расширение центральной «темной» зоны - во многом формирует романный сюжет. Стремление Третьего Рейха к экспансии в периферийные страны имеет следствием многие ключевые события романа - как исторического значения (издание Нюрнбергских законов, планирование войны против Франции), так и события частной жизни героев: изменение психологического портрета отдельных персонажей, вытеснение в той или иной форме героев-эмигрантов героями-наци.
Отношение различных персонажей романа «Изгнание» - эмигрантов и мировоззренчески близких к ним героев - к инвертированной аксиологии пространства эмиграции и происходящим в нем процессам «вытеснения» эмигрантов в периферийные области формирует два основных типа героя. К числу первых из них относятся те, кто отказывается перестроить свою собственную систему ценностей в соответствии с «перевернутой» - цен-тробежно ориентированной - ценностной шкалой пространства эмиграции. Из числа собственно эмигрантов в эту группу попадают те, кто воспринимает отъезд из Германии исключительно негативно и чьи надежды сосредоточены на возвращении туда (в терминологии Х. Меллера, такие эмигранты жили «лицом к Германии» [14, с. 48]). К числу таких персонажей относятся Анна Траутвайн, которую стремление вернуть прошлое и воссоединиться с покинутым Мюнхеном приводит к добровольной смерти [подробнее см.: 9], и престарелый эмигрант Рингсайс. Последний легитимизирует свое желание вернуться с помощью мифа об Одиссее: «Каким бы неизбежным ни было возвращение Одиссея, многие не могут его дождаться» [13, с. 386]. Возвращение необходимо Рингсайсу для того, чтобы дописать статью, реабилитирующую Ксантиппу, для большого энциклопедического проекта - для него это задача первостепенной важности. Обращенность в прошлое и надежда на возвращение делают Рингсай-са слабым героем, который умирает, так и не дописав этот главный труд своей жизни. Миф об Одиссее как модель эмигрантской биографии оказывается несостоятельным в центробежно ориентированном пространстве эмиграции, и Рингсайс, обращенный (подобно Анне Траутвайн) к уже несуществующему, мертвому прошлому, в итоге воссоединяется с миром мертвых. Незадолго до его смерти Траутвайн отмечает: «И внешне он все больше опускался, его костюм был потерт, его белье изношено, никто о нем не заботился. Но он, казалось, не скорбел об этом; потребностей у него не было, и он радовался тому, что избавился от всех обязательств» [13, с. 386]. Приближение смерти вызывает у Рингсайса «радость», воссоединение с миром мертвых логично завершает его обращенную «лицом к Г ер-мании» эмигрантскую жизнь.
Рингсайс, таким образом, принадлежит к числу героев, сопротивляющихся центробежной ориентированности пространства эмиграции и наделяющих покинутый немецкий город аксиологически положительным статусом. Вследствие этого он оказывается героем несостоятельным, в то время как другой герой - Траутвайн, - в отличие от Рингсайса, успешно осуществляет свой главный творческий замысел - симфонию «Зал ожидания» и в художественном «измерении» своего творения переходит границу, отделяющую мир мертвых от мира живых, эмигрантский мир от неэмигрантского [подробнее см.: 11]. Творческая состоятельность героев обусловлена в романе их внутренним согласием или несогласием с аксиологией пространства эмиграции.
Описанная группа эмигрантов - символически мертвые герои. Так, Анна Траутвайн с удовольствием бывает в гостях у Франца Хайльбруна, когда фактически воссоздается немецкое прошлое эмигрантов: «Это был прежний немецкий воздух, она вдыхала его с облегчением. Ее прежняя свежесть вновь была здесь, ее бодрость, ее жизнерадостность. Ее красивые глаза блестели, ее широкое лицо больше не было размытым, оно сияло» [13, с. 263]. Очевидно, что «свежей и беззаботной» Анна может быть только в контексте своего немецкого прошлого; выпадая из него, она сразу становится «размытой». Однако этот же вечер у Хайльбруна выглядит совсем по-другому в глазах Зеппа Траутвайна: «“Не есть ли они ...те самые тени, которых ищет Одиссей в царстве Аида? Там, внизу, они занимаются тем же, чем занимались при жизни, и ненавидят и любят друг друга, как прежде”. <...> Они мертвы и все еще об этом не знают» [13, с. 263]. К этой группе персонажей можно причислить и оставшегося в Г ермании «последнего из великих дирижеров, служивших Рейху» [13, с. 355] Риманна: «.дошло до того, что самый музыкальный народ на земле не имел, кроме него, дирижеров. Ему воздавали должное титулами и почестями и позволяли ему зарабатывать, сколько он хочет. И все же дела у него не шли хорошо. Он любил свою работу, но .был горько задет, и внешне, и внутренне, тем, что музыканты и композиторы были изгнаны только потому, что какой-то идиот-чиновник был ими недоволен по политическим или расовым причинам, и что он теперь вынужден был довольствоваться суррогатом. Прогнали и его настоящих друзей, и его настоящих врагов, и посреди шума и суеты, которые его окружали, он чувствовал себя одиноким в Третьем Рейхе» [13, с. 355]. Мировоззренчески Риманн, бесспорно, гораздо ближе к эмигрантам, нежели к наци; об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что в Париже он, несмотря на сопряженные с этим опасности, посещает Траутвайна. Для него поездка в Париж - это «четырнадцать дней каникул» [13, с. 362], возможность «говорить с вами, Зепп, .как с человеком, а не как со следователем или полицейским агентом» [13, с. 362]. Траутвайн принадлежит к кругу его изгнанных из страны «настоящих друзей и настоящих врагов» и для Риманна было бы наиболее ло-
гичным быть изгнанным вместе с ними. Решение остаться в Германии не позволяет Риманну жить такой же полноценной творческой жизнью, какой живет Зепп в период работы над «Залом ожидания». Встреча с Риманном убеждает Траутвайна в правильности его решения покинуть Германию: «Да, этот человек весь стал другим, он был изнуренным, обессилевшим, его жизненная сила была уничтожена. И если раньше Траутвайн иногда в глубине души завидовал Риманну, что тот смог остаться в Германии и делать музыку там, то теперь он не чувствовал ничего, кроме жалости к другу. Он был рад, что сам вовремя покинул больную страну и спас свою душу» [13, с. 364]. Риманн, несмотря на «титулы и почести», оказывается менее состоятелен как музыкант, чем эмигрант Траутвайн, который «чувствует себя в Париже даже счастливее, чем в Германии» [13, с. 14].
Во вторую группу персонажей, помимо Траутвайна, попадают те, аксиологические ориентиры которых совпадают с центробежной логикой пространства эмиграции: Ганс Траутвайн, Вольгемут, Гингольд, Элли Френкель. Доктор Вольгемут уезжает из Парижа в Лондон (который является частью окраинного «пояса» пространства эмиграции, свободного от экспансии наци) и открывает там клинику, где успешно практикует. Элли Френкель, приехавшая в Лондон в качестве его ассистентки, выходит замуж за англичанина и получает гражданство. Ганс Траутвайн уезжает в СССР и, в соответствии со своим призванием, становится там архитектором - причем переезд Г анса, разработанный в романе наиболее подробно, изображен именно как выход из мира мертвых в мир живых.
Издатель «PN» Гингольд, «вытесненный» из Третьего Рейха, осознает происходящее в первую очередь в его финансовом «измерении»: «.большая часть принадлежала тем иностранным обществам, в которые он превратился, и в этом образе он вел сейчас из Парижа свою частную войну против Рейха, чтобы вытащить оттуда из своих денег как можно больше» [13, с. 338]. Его младшая дочь Ида и ее муж Бенедикт Перлес проживают в Берлине, поскольку Перлес ведет там дела Гингольда. Когда агент Визенера Ляйзеганг пытается добиться от Гингольда изменений в редакционной политике «PN», тот осознает, какую угрозу это представляет для дочери и зятя: «Если господин Гингольд отошлет его обратно, чтобы он дальше вел его дела в Берлине, второй раз они его уже не выпустят, пока господин Гингольд не выполнит свой договор» [13, с. 398]. Гингольд понимает, что позволить Перлесам вернуться в Берлин было ошибкой с его стороны, «его долгом было удержать их в Париже, не отпускать их обратно к древнему злу. Он должен был закалить свое сердце против просьб своей дочери Иды, он должен был остаться сильным и не позволять, чтобы они оба снова подвергали себя опасности» [13, с. 476]. Неразумное решение Перлесов вернуться в Берлин (вопреки предостережениям Гингольда) приводит к аресту Иды, и Гингольду удается добиться ее освобождения только ценой отказа от издания газеты; после этого Перлесы окончательно
покидают Берлин. Таким образом, Гингольд, даже с учетом его «частной войны против Рейха», подчиняется общей центробежной установке пространства эмиграции, стремясь максимально удалить от его темного центра себя самого, своих близких и свое состояние. По этой причине Гингольда также можно отнести к числу успешных героев-эмигрантов, которые отдаляются от мира мертвых, а не сближаются с ним (как это делают Анна, Рингсайс, Риманн).
Таким образом, логика центробежно ориентированного пространства эмиграции предписывает героям движение в строго определенном направлении, «выталкивая» их от «темного» центра - средоточия хаоса и неразумия - к упорядоченной и разумной периферии. Сопротивление этому центробежному вектору и стремление вернуться в покинутый центр делает героев несостоятельными и закрепляет их принадлежность к миру мертвых (которая в большей или меньшей степени присуща всем героям-эмигрантам). Те же герои, кто внутренне согласен с центробежным движением в пространстве эмиграции, в первую очередь это Ганс и Зепп Траут-вайны, получают возможность в том или ином виде перейти его границу и войти в мир живых. Здесь пространственная динамика имеет решающее влияние на ход сюжета. Расширение центральной зоны пространства вынуждает героев-эмигрантов определяться с выбором пространственноспецифичных ценностных ориентиров; их дальнейшая судьба определяется этим выбором.
При таком взгляде эмиграция становится единым сюжетнопространственным комплексом. Зависимость сюжета от пространственновременной организации неоднократно отмечалась теоретиками литературы. Так, Н. Д. Тамарченко пишет: «Изображенное пространство-время -это условия, определяющие характер событий и логику их следования друг за другом» [12, с. 178]. Ю. М. Лотман определяет сюжетное событие как «перемещение персонажа через границу семантического поля» [5, с. 223]. Эти наблюдения над соотношением пространства и сюжета в полной мере можно отнести и к изучаемому роману. Движение сюжета романа «Изгнание» определяется динамическими процессами в пространстве эмиграции: перемещения героев, совершаемый ими ценностный выбор и его последствия (центробежно или центростремительно ориентированная картина мира), в отдельных случаях даже изменение симпатий и антипатий героев, -все это детерминировано расширением располагающегося в центре «темного мира».
Список литературы
1. Альбедиль М. Ф. В магическом круге мифов. Миф. История. Жизнь. - СПб.: Паритет, 2002.
2. Апт С. Послесловие // Хильшер Э. Поэтические картины мира. - М., 1979. -С. 190-194.
3. Бидерманн Г. Энциклопедия символов. - М.: Республика, 1996.
4. Корман Б. О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов // Проблемы истории критики и поэтики реализма: межвуз. сб. - Куйбышев, 1981. - С. 39-54.
5. Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве: Структура художественного текста. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Статьи. Заметки. Выступления (1962-1993). - СПб., 1998. - С. 14-285.
6. Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. - М., 1988. - С. 251-293.
7. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. - М.: Восточная литература, 2000.
8. Плутарх. Тесей // Плутарх. Избранные жизнеописания: в 2 т. - М., 1990. -Т. 1. - С. 27-54.
9. Поршнева А. С. Пространство эмиграции в романном творчестве Э. М. Ремарка. - Saarbrucken: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2010.
10. Рачинская Н. Н. Лион Фейхтвангер. - М.: Высшая школа, 1965.
11. Сучков Б. Л. Лион Фейхтвангер // Сучков Б. Л. Лики времени. - М., 1969. -С. 241-334.
12. Теория литературы: учеб. пособие в 2 т. - Т. 1: Тамарченко Н. Д., Тюпа В. И., Бройтман С. Н. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. - М.: Академия, 2004.
13. Feuchtwanger L. Exil. - Berlin: Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1976.
14. Moller H. Die Emigration aus dem nationalsozialistischen Deutschland: Ursachen, Phasen und Formen // Markus Behmer (Hrsg.). Deutsche Publizistik im Exil 1933 bis 1945: Personen - Positionen - Perspektiven. - Munster; Hamburg; London, 2000. - S. 46-57.
