CC BY
8В будущем необходимо издание комментированного каталога библиотеки Пушкина, который включал бы не только книги, точно входившие в ее состав, но и книги, предположительно знакомые поэту. Выявить эти книги помог бы анализ творчества и переписки Пушкина.
В. В. Головин
АНРИ ТРУАЙЯ ВСПОМИНАЕТ...
В статье, напечатанной в сборнике «Звенья» и озаглавленной «Новые материалы для биографии Пушкина»,1 М. А. Цявловский — один из крупнейших наших пушкинистов — дал характеристику биографии Пушкина, написанной крупнейшим французским писателем Анри Труайя. В частности, М. А. Цявловский пишет: «В 1946 году в Париже вышла в свет двухтомная биография Пушкина, принадлежащая перу автора ряда французских романов и книги о Достоевском Анри Труайа. (В настоящее время нам известны следующие романизированные биографии писателя: «Достоевский» (1940), «Пушкин» (1—2, 1946), «Необычайная судьба Лермонтова» (1952), «Толстой» (1965), «Гоголь» (1971), — на русский язык вышеперечисленные книги не переводились, — И. С.). Книга Труайа, несомненно, значительное явление не только в истории освоения Пушкина Францией, но и вообще зарубежной пушкинианы. Биография, написанная Труайа, владеющим русским языком и в общем неплохо знающим пушкиноведческую литературу на русском языке, заслуживает специального подробного разбора. Далекая по содержанию и тону от научной биографии великого поэта, работа Труайа в живом художественном изложении знакомит читателя с жизнью Пушкина, давая образ его как человека и поэта. Ни политической биографии Пушкина, ни историко-литературной интерпретации его творчества Труайа не дает. Все это совершенно вне поля его зрения. И тем не менее, несмотря на это и на ряд разного рода промахов, недостатков, ошибочных утверждений и ложных концепций, книга Труайа проникнута чувством глубокого восхищения и даже благоговения перед нашим великим поэтом. Книга дает французскому читателю такое представление о Пушкине, какого он не найдет ни в одной из работ о великом поэте, вышедших за пределами России. Но русскому читателю книга Труайа интересна главным образом публикацией новых материалов, относящихся к Пушкину».2
Анри Труайя работал над биографией Пушкина три года. В 1945 г., получив письмо от внука барона Геккерна-Дантеса, писатель ознакомился с его архивом и переработал биографию поэта, так как обнаружил в архиве барона множество неизвестных писем, относящихся к трагедии, которая произошла в 1837 г. в Петербурге. Позже Труайя опубликовал их в книге «Пушкин». Его особое внимание привлекли два письма Дантеса к своему приемному отцу, голландскому посланнику барону Луи Геккерну, жившему в то время за границей. Первое письмо датировано
1 Цявловский М. А. Новые материалы для биографии Пушкина// Звенья. М., 1951. Т. 9. С. 172-185.
2 Там же. С. 172-173.
© И. Н. Спектор, 1990 189
20 января 1836 г., второе — 14 февраля 1836 г. М. А. Цявловским были опубликованы французский текст и перевод этих писем.
Почему же в семье Дантеса столько лет хранили в тайне эти и другие письма и документы? Были ли попытки у других исследователей узнать о материалах, хранящихся в их архиве?
Оказывается, были. Приведем отрывок из статьи, опубликованной недавно в «Альманахе библиофила» К. И. Черняком: «Сама история, кажется, карала убийцу Пушкина. Его младшая дочь Леония-Шарлотта, одаренная девушка, самостоятельно изучившая русский язык, прочла Пушкина, и поэт стал ее кумиром. Тогда она поняла тяжесть вины, лежавшей на ее отце. Она бросила ему в лицо тяжкое обвинение. С этого момента растет ее ненависть к отцу; она старается с* ним не встречаться. Переживания оказались слишком тяжелы: с нарушенной психикой она умирает в 1888 году в психиатрической больнице. Сын Дантеса не выражал явно своего отношения к Пушкину и к отцу, но увлечение сестры, разговоры с нею, воспоминания о неожиданной встрече в детстве в Париже с Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской, которая прошла, не остановившись, мимо Дантеса и его сына, — оставили глубокий след. В нем нарастали чувство уважения к личности Пушкина и интерес к его творчеству.
Один вопрос мучил Онегина, вопрос, казавшийся ему психологической загадкой: как Дантес мог решиться совершить свой роковой выстрел? И он задал его. „Мы же дрались на пистолетах, — ответил Дантес, — он мог убить меня'1. — ,,Но Пушкин ведь национальная гордость России! Как могла у вас подняться рука на него?" — ,,Ведь и я пэр Франции, сенатор. .
Онегин поднялся, откланялся и направился к выходу. Это была первая и последняя встреча (она состоялась в 1887 г., — И. С.). Через 8 лет Дантес умер. С детьми Дантеса Онегин встречался и беседовал. Среди материалов архива Онегина найдены адресованные ему три письма сына Дантеса. Два написаны в 1911-м и одно в 1920-м году. В письме от 25 июня 1911 года мы читаем следующие строки: ,,27 или 28 этого месяца я доставлю себе удовольствие посетить Вас, чтобы рассказать новые сведения». О чем они беседовали? Какие новые сведения сообщил создателю музея Пушкина сын его убийцы, подпавший под обаяние личности и поэзии человека, к которому, казалось, должен был чувствовать посмертную неприязнь? „Дорогой месье, — писал Дантес Онегину 13 декабря 1920 года, — будет ли нескромным попросить у Вас фотографию какой-либо рукописи, подписанной г. Пушкиным? Я буду Вам очень обязан, если Вы сможете доставить мне это удовольствие".
. . .Какой ценностью был бы для нас дневник Онегина!».4
В настоящее время трудно судить о том, что сообщил сын Дантеса Александру Федоровичу Онегину, однако некоторые выводы мы сделать можем. На наш взгляд, потомки Дантеса постоянно ощущали тяжесть лежавшей на них вины. Об этом и рассказывает Анри Труайя в своей статье. Но прежде чем привести ее перевод, хочется выразить глубокую благодарность французскому писателю за любезно присланную им статью, а также за его теплые и дружеские письма. Надеемся, что статья Анри Труайя «Как я обнаружил неизданные письма о Пушкине», напи-
3 Там же. С. 173 — 176. Предварительную оценку этих писем см.: Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году: (Предыстория последней дуэли). Л., 1989. С. 9-17.
4 Черняк К. И. В парижском домике Онегина // Альманах библиофила. М., 1981. № И. С. 167-168.
санная спустя 36 лет после первой публикации его книги «Пушкин» и публикуемая впервые, даст новый толчок к поискам неизвестных материалов о нашем великом поэте.
Анри Труайя Как я обнаружил неизданные письма о Пушкине.
Это было в июне 1945 года. Я только что передал моему издателю большую биографию Пушкина, над которой работал три года, как получил письмо барона Геккерна-Дантеса — внука человека, который убил поэта на дуэли. Предупрежденный о моем замысле, он мне писал весьма изысканно, что владеет некоторыми документами, которые могут меня заинтересовать. Зная, что велись всевозможные поиски в этой области самыми предприимчивыми пушкинистами, я не надеялся обнаружить ничего неизвестного. (О факте общения собирателя и хранителя пушкинских реликвий А. Ф. Онегина с бароном Жоржем Дантесом и его сыном мы уже знаем. Можно предположить, что и Б. Л. Модзалевский, будучи в Париже в мае 1908 г. и работая в музее Онегина, тоже предпринимал некоторые поиски в этой области. Не исключено, что и А. Б. Дерман, посетив Париж весной 1911 г. и рассказав в своей статье в журнале «Огонек», № 14 за 1941 г. довольно подробно о своем визите к Онегину, интересовался этими вопросами, — И. С.). Тем не менее я встретился с моим корреспондентом. Он принял меня в своей квартире на улице Шеффер с беспокойной любезностью, настолько был у него жив след, оставленный насильственной смертью Пушкина. Каждый раз, когда кто-нибудь пытался ворошить эту старую историю из грязи и крови, вся семья Геккерна-Дантеса чувствовала себя довольно забрызганной. Я это понял, сидя в гостиной между хозяином и его женой. На стенах висели портреты, миниатюры, сероватые эстампы, изображающие некоторых героев драмы. Стеклянные шкафчики были битком заполнены сувенирами о Жорже и Катрин. Я сразу же оказался в самой сердцевине этой истории! Барон Геккерн (внук Жоржа Дантеса, — И. С.) — отяжелевший старик, высокий, сильный, с энергичным лицом — спросил меня о моей концепции событий, возразил мне по некоторым пунктам и в конце концов признался, что у него было несколько неизданных писем для меня. Увы! Письма, которые он мне показал, относились к событиям после дуэли и представляли лишь второстепенный интерес. Тем не менее я решил их упомянуть в своей работе, согласился оставить вариант рукописи в руках барона и вернулся к себе, довольно разочарованный.
Через несколько дней барон позвонил и объявил мне взволнованным голосом, что он прочел мою биографию, и вся эта история трагически ожила в нем. Поэтому он хотел бы немедленно меня увидеть. Час спустя он был в моем кабинете с изменившимся лицом.
— Всю эту ночь, после того, как я прочел Вашу рукопись, в моей душе происходила борьба, — сказал он мне. У меня есть несколько писем, о которых я Вам не говорил и которые ни я, ни мой отец никому не хотели показывать из опасения, чтобы их не использовали дурно, во зло. (Можно предположить, что обещая Онегину рассказать новые сведения, сын Дантеса имел в виду и эти несколько писем. К сожалению, Онегин не вел дневника и жил замкнуто, — И. С.) Но Ваша работа мне показалась весьма значительной, чтобы я мог скрыть эти документы. Я их Вам покажу. Но при одном условии: Вы их никогда не будете упоминать в Вашей книге.
— Для чего мне эти документы, если я не смогу их опубликовать, — возразил я.
А он отвечает:
— Для того чтобы раскрыть Вам, какие были отношения Натали Пушкиной и моего деда.
Сказав эти слова, он вынул из портфеля пожелтевшие бумаги, написанные тонким почерком, и положил их передо мной.
Я понял с первых же строчек, что речь шла о двух письмах Жоржа Дантеса к своему приемному отцу барону Геккерну, голландскому посланнику. В одном из этих писем, датируемом 20 января 1836 года, молодой человек, в частности, писал по-французски:
«. . .я безумно влюблен! Да, безумно, так как я не знаю, как быть; я тебе ее не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге и ты будешь знать ее имя. Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня и мы не можем видеться до сих пор, так как муж ее бешено ревнив. . .».
(Здесь мы вынуждены дать некоторые объяснения. Почему Жорж Дантес так осторожен? Далее в этом же письме он прямо пишет: «. . .Повторяю тебе еще раз — ни слова Брогу (или Брагу?), потому что он переписывается с Петербургом и достаточно одного его сообщения супруге, чтобы погубить нас обоих!...». Есть основания полагать, что Дантес не всегда верил в порядочность и искренность своего приемного отца, — И. С.).
В другом письме, датируемом 14 февраля 1836 года, кавалергард рассказывал о том, как он просил Натали стать его любовницей и с каким грустным и благородным видом она ему ответила.
«Эта женщина, у которой обычно предполагают мало ума, не знаю, дает ли его любовь, но невозможно внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор; а его было очень трудно поддерживать, потому что речь шла об отказе человеку, любимому и обожаемому, нарушить ради него свой долг: она описала мне свое положение с такой непосредственностью, так просто, просила у меня прощенья, что я в самом деле был побежден и не нашел ни слова, чтобы ей ответить. Если бы ты знал, как она меня утешала, потому что она видела, что я задыхаюсь и что мое положение ужасно; а когда она мне сказала: ,,Я люблю Вас так, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем мое сердце, потому что все остальное мне не принадлежит, и я не могу быть счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда так, как Вы любите сейчас, моя любовь будет Вашей наградой", — право, я упал бы к ее ногам, чтобы их целовать, если б я был один. . .».
Письмо продолжалось в том же тоне. Что касается меня, то я испытывал ощущение, что слышу в ответе Натали точное эхо ответа Татьяны Евгению Онегину в последней главе поэмы Пушкина. Все вокруг Натали восхищались этим произведением и прославляли в Татьяне идеал русской женщины. Без сомнения, Натали была смущена всеми этими похвалами литературного персонажа. И, оказавшись теперь в ситуации, подобной той, в которой находилась героиня Пушкина, она более или менее сознательно ей подражала.
— Дайте мне переписать эти письма! — воскликнул я, потрясенный.
Барон Геккерн-Дантес, столь же взволнованный, как и я, попросил еще ночь
на размышление и унес драгоценные послания.
Что касается меня, то я не спал. Эти письма, проливающие новый свет на
связь Натали и Дантеса, не выходили у меня из головы. В них пытались доказать, что речь шла не о простой интриге, а об абсурдной, неистовой любви молодого человека к самой красивой женщине столицы.
На следующий день я отправился к барону Геккерну-Дантесу. После долгой дискуссии, в ходе которой мне нужно было победить одно за другим все его сомнения, он согласился перепечатать для меня, под моим наблюдением, данные письма. Его жена села печатать на машинке. Мы стояли за ней оба, в то время как она печатала. Между тем одно соображение мучило барона Геккерна-Дантеса. Письма его деда содержали орфографические ошибки. Я уверял его, что в то время очень немногие высокопоставленные особы писали без ошибок. Тем не менее он потребовал их выправить. Я согласился, но зато попросил разрешения сфотографировать эти письма. Учитывая важность открытия, я должен, объяснил я, иметь возможность подкрепить мои рассуждения фотографиями с неизданных писем. Немного спустя я добился его согласия на то, чтобы вставить фотографии двух главных писем в самое первое издание моего Пушкина (в последующие издания биографии «Пушкина» Анри Труайя эти фотографии не включал, — И. С.).
Откровенная сердечность установилась между нами в результате этих контактов, и барон Геккерн-Дантес дал мне прочесть, в конце концов, все письма, которыми он обладал, датируемые этой эпохой (пушкинской, — И. С.) и относящиеся к этому делу. Но я не нашел ни одного, которое бы по своей исторической ценности стоило бы тех, которые я уже процитировал. Я запомнил, тем не менее, некоторое количество из них, также неизданных, которые фигурируют в моей книге.
Позже, по его приглашению (внука Дантеса, — И. С.), я совершил путешествие в Сульц (близ Сульца находилось имение отца Жоржа Дантеса, — Я. С.), где похоронены члены семьи Геккерна-Дантеса (среди них Жорж и Катрин — сестра Натали). И здесь я тоже смог найти маленькие колоски воспоминаний.
В свете этих открытий я переработал свою книгу. Удивительная вещь, посещая эту семью, я понял больше, чем открыв эти документы; я как бы вновь ощутил горячую атмосферу этой трагедии. Сколько раз, болтая с внуком Жоржа Дантеса, я имел ощущения провала времени. Мы больше находились не в Париже 1945 года, а в Петербурге 1837 года.
Пушкин только что был убит на дуэли. И мы, его современники, пытаемся узнать, как и почему?. . . И если мы могли сказать, что молодой кавалергард не отдавал себе отчета в тот момент, в той ужасной роли, которую он взял на себя перед потомством, убив пистолетной пулей самый чистый Гений русской литературы, то я сейчас в состоянии утверждать, что потомки этого человека постоянно ощущают огромную ответственность. Жест их предка как бы сковал их через его могилу. Они продолжали нести тяжесть его вины и продолжали пытаться всеми способами ее объяснить, оправдать, как будто бы самим освободиться от угрызений совести.
Моя биография Пушкина была опубликована в 1946 году.5 Барон Геккерн-Дантес теперь уже умер. Но я предполагаю, что его сыновья (т. е. дети внука Дантеса, — И. С.) сохранили в своих архивах письма, с которыми мне было суждено познакомиться. Вступительная статья, комментарии,
перевод и публикация И. Н. Спектора.
5 Позже во Франции было опубликовано новое издание этой работы Анри Труайя.
