CC BY
64АНДРЕЕВ Леонид Николаевич (1871-1919)
"Для русской интеллигенции в Финляндии Леонид Андреев в тылу был тем же, чем Юденич на фронте" (Свобода России. Ревель. 1919. 20 сент.). "Спасите наши души! — с таким трагическим воплем, исполненным отчаяния, горечи и любви, сошел в могилу Л.Андреев", — пишет А.Куприн в "Свободе России" 20 ноября 1919. "Сердце Л.Андреева не выдержало того, что ему изо дня в день преподносила русская жизнь, и эти ужасы, творимые большевиками в России, убили его" (Бурцев В. // Общее дело. 1919. 28 сент.). Так отреагировала русская эмиграция на смерть А.
Оценивая художественное творчество писателя, М.О.Цетлин находит в нем элементы "байронизма" в смысле красивой литературной позы (СЗ. 1922. № 9. С. 343). Критик замечает, что, несмотря на "огромное дарование" писателя, его произведения были зачастую менее совершенны, чем произведения других художников, уступающих ему в таланте. Причину этой проблемы Цетлин видит в преобладании сознательного творчества над бессознательным. А. понимал, что "настоящий художник, как грешник, не должен ведать, что творит", но сам, по мнению Цетлина, "ведал". Именно потому "так легко вылущить из каждого произведения Андреева его формулу, идею, схему" (Грядущая Россия. 1920. № 2. С. 245). "Рассказы Андреева полны убийств, самоубийств, смертей и несчастий, — продолжает Цетлин. — Василий Фивейский "долго не замечал той зловещей и таинственной преднамеренности, с какой стекались бедствия на его голову". Эти слова на первой странице такого рассказа могут вызвать улыбку: бедный, он не знал, что его автор Леонид Андреев! Всевозможные кошмары — вот что вспоминаешь, когда думаешь об Андрееве. Еще Михайловский сравнивал его первые рассказы с Эдгаром По. И Лев Толстой сказал свою убийственную по остроумию фразу: "Он пугает, а нам не страшно". Эта фраза несправедлива... кроме немногих избранных, было страшно целому поколению русской интеллигенции" (с. 247). Выразителем "интеллигентской опустошенной души" именует писателя Е.И.Чириков (Русские сборники. София. 1921. Кн. 2. С. 59). На основе этого утверждения он считает неправомерными обвинения в стремлении к злободневности, выдвинутые критикой против А.: "Его злободневность — целая история нашего революционно-идеологического мышления" (с. 73). Были и другие
упре-ки. Чириков пишет, что критики разделились: "Одни уверовали в
Андреева и, признав в нем не только огромного художника, но и психолога-мыслителя, превозносили его до сравнения с Достоевским; другие так и не уверовали, считая его просто каким-то умным обманщиком и фокусником слова... В числе первых... мы имеем такие имена, как Овсяников-Куликовский, Минский, Мережковский, Измайлов. В числе не уверовавших... талантливый критик-портретист Айхенвальд" (с. 58-59). Чириков, однако, полагает, что "самая война критики около имени Леонида Андреева, оставившая нам целую литературу" свидетельствует о том, что А. — писатель большой (с. 59).
В 1922 вышла "Книга о Леониде Андрееве" (Петербург — Берлин), состоящая из воспоминаний его литературных друзей. И каким бы разным ни было отношение к этой книге, как бы ее ни называли — "венок неувядающий" (Мерич А. // Новости литературы. 1922. № 2. С. 135), "грустная книга" (Петровская Н. // Накануне. Лит. прилож. 1922. 19 нояб.), "холодная" книга (Левитан И. // Новая русская книга. 1922. № 2. С. 12), — она утверждает одно: А. был очень одинок. Это подчеркивается всеми критиками: "Бесприютный и одинокий всегда и во всем, он без корней, как "ковыль трава" носится в безбрежности", — замечает Петровская; "одинокий, чужой, нутром своим оторванный от русской литературной семьи", — пишет о нем Н.Левитан (с. 13); "трагедия или счастье одиночества красной нитью проходит через все творчество Л.Андреева" (с. 135), — соглашается Мерич (псевдоним А.Даманской). Словами "одиночество мое велико" открывается и последний роман Андреева "Дневник Сатаны", опубликованный в 1921 в Гельсингфорсе. В предисловии к нему издательство "Библион" обращается к читателю: "Возможно, что замысел автора шире покинутой им рукописи. Возможно, что и созданное подверглось бы переработке: потребность в этом кое-где ощущается. Издательство сняло точную копию с оставленных страниц, предоставив читателю восстановить в своем воображении то, что унес с собой в могилу один из интереснейших провидцев мировой катастрофы". В ответ на выход мифоромана в эмигрантской прессе появляются статьи-рецензии. "Андреев умеет дать в ярких красках
"отрицательное" в человеке, нарисовать "зло жизни". И в "Дневнике Сатаны" в значительной мере сильно дана мрачная картина европейского общества перед войной" (Вл.Т-ский // Русская книга. 1921.
№ 3. С. 21). "Жажда, неосознанная, Сатаны, павшего Ангела — к красоте и правде, стремление его к возврату к своей прежней жизни Ангела, — такова психологическая основа этого незаконченного, но по обыкновению талантливою слова, умершего писателя" (Чужой Б. // Воля России. 1921. 31 марта). "Дневник Сатаны" — последнее слово Л.Андреева... реальное по своей форме — оно полно мистицизма в своей сущности" (с. 5). Это увлечение А. мистикой Ф.Степун называет "миросозерцательной изжогой" от "жадно поглощаемых метафизических проблем" (СЗ. 1926. № 27. С. 326). В "Дневнике Сатаны" А. использует уже имеющийся опыт создания "небесного" героя — Анатэмы. "Анатэма — новый вариант, вариант начала XX в. духа сомнения, так полюбившегося человеческой мысли, создавшей длинный ряд демонов в течение XIX в. У него (Анатэмы) нестерпимая жажда знать, зачем страдают люди, существует ли высшая справедливость, оправдывающая человеческие страдания, придающая им смысл" (Ершов П. // НЖ. 1959. № 57. С. 133). Слова Анатэмы, молящего Бога о смерти, разрешающей тайну бытия, приводит в своей статье В.Н.Ильин, утверждая, что "Анатэму" Андреева можно, говоря метафизически и психологически, упрекнуть (как создание мысли и искусства) в чрезмерном очеловечивании Сатаны" (В. 1965. № 157. С. 81). Ильин, считая А. одним из крупнейших представителей русского ренессанса, типичным импрессионистом и символистом XX в., полагает, что стиль его творчества, "его близость к Эдгару По и Достоевскому, даже все то, что обычно считается его изъянами и недостатками, например, постоянные нажимы, метания, вопли, безумная тревога, постоянная наклонность к гиперболам, уход в мрак и пустоту... — все это объяснится, оправдается, если понять это как символ, как сейсмограф надвигающегося беспредельного, всамделишного ужаса, и, особенно, если помнить, что Л.Андреев беспредельно любил Россию" (В. 1964. № 154. С. 79). На "Черные маски" указывает Ильин как на лучшее произведение А. и предполагает, что оно прошло незамеченным только из-за отсутствия скандала "двойника успеха", "высота же, глубина и
таинственность замысла были доступны очень немногим" (с. 77). Г.Адамович использует в своих работах угол зрения А., заимствуя из его "Тьмы" фразу: "как смеешь ты быть хорошим, когда я плохая", делая ее мерой оценки творчества русских поэтов, А.Блока (СЗ. 1931. № 47) и Н.Некрасова (СЗ. 1937. № 65).
На пятидесятилетие со дня смерти в 1969 в Париже проходил вечер памяти А., организованный его сыном Валентином, на котором "многочисленная аудитория была тронута выступлением Б.К.Зайцева", всегда писавшего "за" Андреева и сохранившего "на всю жизнь к нему особое отношение" (НЖ. 1978. № 131. С. 211). После его теплых слов "Г.В.Адамович, сидевший передо мной, — вспоминает Н.Андреев, — пробормотал, качнувшись ко мне. — "Хорошо иметь преданных друзей, верных и полвека спустя" (там же). Приуроченные к этому юбилею воспоминания Б.Зайцева публикуются и в "Русской мысли" (1969. 23 окт.), там же статья Ю.Терапиано о переписке А. с М.Горьким и статья "Беспокойное сердце", подписанная криптонимом А., в которой отмечается, что "пятьдесят прошедших лет с момента его <Андреева> преждевременной смерти, и тридцатилетний запрет, наложенный на его сочинения в его родной стране, которую он так любил, никак не смогли умалить величие и актуальность этого творчества".
Другой юбилей А., сто лет со дня рождения, газета "Русская мысль" (1971. 22 июля) отметила резко критической статьей, в которой говорится, что А. с трудами философов "ознакомился довольно поверхностно", что некоторые рассказы его написаны "в каком-то истерическом, местами бредовом тоне" и в драматургии он "не обладал особенно сильными данными". Н.Бездомный, так назвался автор статьи, указывает лишь на одно достойное, с его точки зрения, произведение А. — "Дневник Сатаны".
И.Бунин в "Автобиографических заметках" (Собр. соч. В 11 т. Берлин. 1936. Т. 1) упоминает Л.Андреева одиннадцать раз, и все эти упоминания "антиандреевские". Однако и он однажды в письме к Б.Зайцеву (от 22 сент. 1938) сетует: "Напрасно мы так уж его развенчали", Андреев — "редко талантливый человек" (НЖ. 1978. № 131. С. 210).
К.АЖулькова
