CC BY
15
РЕЦЕНЗИИ
УДК 008
АНАТОМИЯ ВЕЛИКОЙ АНТИСОВЕТКОЙ РИТОРИКИ:
КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПРОЛОГИ К «РУССКОЙ БИБЛИИ XX ВЕКА» (неофициальная предварительная рецензия
на монографию1)
А.А. Кириллов
Южный федеральный университет e-mail: kirillov66@mail.ru
В рецензии содержится социально-философский критический анализ основных методологических установок, сюжетов, повествовательных мотивов и аргументационных порядков известного ростовского политического философа В.П. Макаренко, представленных в его новой монографии: Насилие и политическая бюрократия: монография / В. П. Макаренко; Южный федеральный университет. - Ростов-на-Дону; Таганрог: Издательство Южного федерального университета, 2018. - 312 с.
Ключевые слова: В.П. Макаренко, русская власть, идеологическое насилие, политическая пропаганда, антисоветская риторика, текстоцентризм политической русской философии.
Каждый раз, когда Меноккио говорит о прочитанных им книгах, мы встречаемся именно с таким восприятием текста, в корне отличающимся от отношения к тексту современного образованного читателя.
Карло Гинзбург. Сыр и черви.
Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке.
Выход научной монографии в свет - это всегда прекрасная возможность привнести ясность в ключевые теоретические и методологические позиции, которых автор целенаправленно придерживается, последовательно реализует или константно манифестирует. В случае с «новогодней» монографией уважаемого профессора
1 Насилие и политическая бюрократия: монография / В.П. Макаренко; Южный федеральный университет. Ростов-на-Дону; Таганрог: Издательство Южного федерального университета, 2018. 312 с. ISBN 978-5-9275-2963-6
ЮФУ, д.ф.н. и д.пол.н. В.П. Макаренко эта ситуация ещё в большей степени приобретает резонирующий статус, так как автор «Насилие и политическая бюрократия» ставит перед собой широкую панорамную цель - «...разработать концепцию, которая позволяет критически относиться к политической истории и системе России до 1917 г., с 1917 г. до 1991 г., после 1991 г. до настоящего времени» (стр. 2). Что же будет выступать основанием авторского «критического отношения», какие мотивы и установки сделают эту критику действенной, острой и очевидной? Какой лейтмотив будет задавать основной пафос научного исследования и его повествовательные инстанции? Получить ответы на эти вопросы мы сможем внимательно, прочитав вводную часть научной монографии, где сходу сталкиваемся с процедурой построения антропологической генеалогии «советского разномыслия», которое выступает, по мнению автора, фундаментальным и непреложным условием «.освобождение ума и совести множества советских аборигенов. от стереотипов советской пропаганды, идеологии, мышления и поведения.» (с. 7).
Автор монографии пытается обосновать необходимость конструирования для отечественной социогуманитарной науки экстраординарной эпистемологической ситуации - «антропологический пересмотр советского общества и государства», которая позволит по-новому взглянуть на 20 век в России, за рамками образов официальной истории, навязанной советским и постсоветским поколениями. Задаёт установочный тон данной экстраординарной эпистемологической ситуации, «икона стиля» разномыслия - А.И. Солженицын, олицетворяя собой «военное поколение» (1934-1945 гг.), в рамках детской биографии которого, как считает В.П. Макаренко (опираясь на «гипотезу» филолога и литературоведа А.П. Чудакова), якобы и возникали условия для «.меры свободы множества индивидов от языка советской пропаганды и идеологии» (с. 6). Именно наличие этой «меры свободы» заложило в череде поколений советских людей глубокое недоверие к государственной власти и его идеологическому обрамлению, т.е. - твёрдые антисоветские убеждения. Далее автор монографии не всегда последовательно, но всё же плотно и насыщенно воссоздаёт сонм имён, носители которых, по его мнению, составляет интеллектуальные и антропологические истоки советского «разномыслия», куда попадает и сам А.П. Чудаков (1938 г.), и литературный критик И.А. Дедков (1934 г.), и историк науки Э.И. Колчинский (1944 г.), и Л.Н. Столович (1929 г.), и М.К. Петров (1923), которому отводится особая медиативная протестная роль в манифестации этической дилемма свобода - рабство, критика режима - его апологетика, и разумеется сам автор монографии - В.П. Макаренко, себя справедливо причисляет к этой генерации. Возведение данного антропологического канона писательского «разномыслия» завершается весьма ожидаемо, выводя на передний риторический край ясперовскую аллюзию на германский фашизм2 - настойчивым желанием автора установить степень вины каждого советского поколения (индивидов, социальных и профессиональных групп) «.в установлении, закреплении и трансляции советского режима осаждённой крепости в постсоветскую реальность... » (с.8), разумеется, только ради освобождения ума и совести.
Как же всё сказанное разъясняет нам понимание методологических ориентиров автора монографии, с которой мы знакомимся - ну, прежде всего, В.П. Макаренко
2 Ясперс К. Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии. М.: Прогресс, 1999.
имеет желание повторить исследовательский опыт С.А. Никольского3 (а работы этого автора посвящены, прежде всего, 19 веку), только, применительно к веку 20, а именно найти «...объяснение причин поколенческих различий выявление их в поведении, текстах и речах людей, родившихся в советскую эпоху, может быть предметом особого анализа при описании процесса освобождения ума и совести от наследства советской эпохи» (с. 10). И здесь необходимо вспомнить, что автор монографии уже ранее позиционировал себя в качестве «читателя» и последователя «фриульского мельника»4, у которого, как мы помним, на всё прочитанное была своя манера восприятия - «.Но я прежде всего читатель, затем исследователь, а иногда бываю гражданином» (с. 7). И нет ничего удивительного в том, что автор сам себя относит к апологетам книжной культуры, традиции тектоцентризма, со стоящими во главе социальных порядков «языковых личностей» - «великих писателей» «несгибаемых людей», открывающим путь «читателям» к истинам, таящимся в плотных тканях книжного текста и буквенной мудрости «подлинной жизни». А ведь именно в особенном «читательстве» (которое является следствием «непогрешимого писательства») как, одновременно, в социальной, так и почти что сакральной практике корениться и генерируется способность человека различать «истину и ложь», «иллюзии и подлинную реальность», «явь и навь» социально-политических порядков: «...вопрос можно сформулировать так: как надо было научиться читать в СССР? Для ответа использую солженицынские концепты «неуимчивого чувства на отгадку исторической лжи», «непреклонности воли» и «сильных мыслей» (с. 13). В который раз возможно твёрдо убедиться в очевидности и последовательной приверженности профессора В.П. Макаренко герменевтической исследовательской установке, он сам не раз открыто высказывался об этом и возможно, именно она является его генеральным методологическим ориентиром, сквозным образом присутствующим в большинстве его исследовательских работ5. Обкатанная и апробированная на канонических марксистско-ленинских и веберианских «священных» текстах6, «герменевтика глубинного чтения» автором монографии прилагается к не менее «священным» канонам антисоветской
3 Никольский С.А. Русское мировоззрение. «Новые люди» как идея и явление: опыт осмысления в отечественной философии и классической литературе 40-60-х годов XIX столетия. М.: Прогресс-Традиция, 2012.
4 К. Гинзбург. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке. М.: Российская политическая энциклопедия. 2000.
5 «Речь идет о моем растворении в тексте как определенном способе интеллектуальной работы. Тогда содержание текста (в случае моей первой книги это работы молодого Маркса), поток мыслей, быт, повседневная жизнь и интерпретация текста совпадают. Но лейтмотивом быта и жизни является текст. Это что-то сродни тому бормотанию, из которого потом появляются стихи. Некий транс, в который можно впадать... Речь идет о глубинном, лучше сказать - бездонном, погружении в текст. Я это уподобляю труду шахтера или водолаза. Потом я узнал, что есть герменевтический метод. Такой способ работы мне ближе всего». Цитируется по стенограмме обсуждения книги В.П. Макаренко «Научно-техническая контрреволюция: идеи М.К. Петрова как источник мысли // Политическая концептология. 2012. №2. С. 226.
6 Оговорюсь также, что творчество А.И. Солженицына исследовано вдоль и поперек. Я здесь поделюсь опытом глубинного чтения, который выработал самостоятельно в процессе многократного изучения текстов К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина и применил его для создания теории бюрократии, теории власти и политической концептологии. Мой метод можно рассматривать как частный случай универсального опыта чтения, изобретенного фриульским мельником. Насилие и политическая бюрократия: монография / В.П. Макаренко; Южный федеральный университет. Ростов-на-Дону; Таганрог: Издательство Южного федерального университета, 2018. С. 11.
текстуальной реальности - образцовой «иконы стиля» разномыслия и инакомыслия -А.И. Солженицыну.
Из данной установки ясно вырисовывается замысел автора монографии и проблематизируется перспектива исследования - выявить социологические типы советского и постсоветского идеологического аппарата, и расположить в данной классификации каждого автора множества текстов, сочиненных после 1917 г. до настоящего времени, чтобы на основе полученной классификации могла «.быть написана российская Библия ХХ в. как вечный вклад в общечеловеческую культуру» (с. 14). Вот в этом самом месте стоит вовремя задать вопрос, а имеет ли поставленная задача и её манера достижения к социальному исследованию некоторую степень отношения? И этот вопрос необходимо вовремя поставить, так как автор монографии сходу локализует социальную реальность советской действительности (да и постсоветской тоже) исключительно в инфернальное пространство поэтических мифологем - «Для возможных ответов на поставленные вопросы существует опыт целых поколений, каждое из которых по-своему интересно. Имеются также целые библиотеки хроники и мемуарной литературы. Можно устроить обсуждение этих текстов под общей рубрикой «Образы советского и российского ада». (с. 12). А дело всё в том, что ответ на своевременный вопрос внимательного читателя не заставляет себя сильно ждать - «В качестве методологии возьму роман А.И. Солженицына «В круге первом», в котором описана классическая шарашка сталинских времен» (с. 11). Тут же возникает вопрос о научном статусе данной методологии социально-политического и исторического исследования, ведь сам А.И. Солженицын прямо указывал на то, что «опыт художественного прочтения» -это не научная исследовательская установка, а скорее художественная позиция, позволяющая писателю добиться «тоннельного эффекта» и интуитивного понимания: «Итак, писать обыкновенное научное исследование, опирающееся на документы, на цифры, на статистику, не только невозможно мне сегодня, или кому-либо сегодня, но боюсь, что и никогда никому. А с другой стороны, художественное исследование выступает не просто как эрзац научного, не просто потому, что научное невозможно - так будем искать нечто другое. Но потому, что (это моё глубокое убеждение) художественное исследование по своим возможностям и по уровню в некоторых отношениях выше научного. Художественное исследование обладает так называемым тоннельным эффектом, интуицией. Там, где научному исследованию надо преодолеть перевал, там художественное исследование
7
тоннелем интуиции проходит иногда короче и вернее» .
Этот «неожиданный» и «свежий» эпистемологический и методологический поворот, автор монографии в дополнение пытается обосновать ссылкой на Карла Шлегеля8, который якобы тоже использовал литературные произведения для анализа советской эпохи и эта «успешная» методология позволила ему дать оценку советской модернизации. Если обратиться к самому Карлу Шлегелю, то во «Введении» к своему исследованию он подробно раскрывает свою методологию выявления «повествовательной одновременности» применительно к эмблематичному хронотопу «1937» года: «Следует использовать все, что помогает нам, потомкам,
7 Беседа со студентами-славистами в Цюрихском университете (20 февраля 1975). - Беседа велась на русском языке, записывалась на магнитную плёнку. Текст впервые напечатан в Вермонтском Собрании, т. 10, с. 482. В России впервые - "Литературная газета", 27.5.1992.
8 Шлегель К. Террор и мечта: Москва 1937 / Президентский центр Б.Н. Ельцина. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. URL: http://www.fedy-diary.ru/html/052012/09052012-04a.html
проникнуть в этот мир, из непосредственного восприятия которого мы были, естественно, исключены. Не существует таких источников, которые не могли бы оказаться значимыми для того, чтобы привнести свет во тьму. Это декреты и дневники, газетные статьи и планы городов, путеводители по выставкам - так же, как отчеты об арестах и протоколы исполнения судебных решений. Ни одна перспектива и ни один угол зрения не исключаются, будь то взгляд иностранного туриста или мигранта-крестьянина, сбежавшего в город. А школьник, радующийся началу нового учебного года? Или читатель газеты, разгадывающий кроссворд? Или признание «сотрудника по особым поручениям»? Геродот все еще остается лучшим учителем в том, что касается опыта комплексности»9. Как нетрудно заметить, К. Шлегель в целях достижения «опыта комплексности» апеллирует к многообразному корпусу нарративных источников и разно жанровым повествовательным структурам, ставшими доступными благодаря «архивной революции», а не только к узкому и специфическому ряду «литературных произведений».
Структура монографического повествования подчинена раскрытию авторского концептуального ряда - «ложь-насилие-политическая бездарность», позиционируемого видением профессора В.П. Макаренко сущности русско-советской историко-культурной и политической традиции. Для того чтобы этот концептуальный ряд приобрёл устойчивый суггестивный характер, автору монографии потребовалось тщательно подобрать и укомплектовать основное содержание книги «монументальными» массивами исследований, проведённых другими людьми и в другое время. Глава за главой, а иногда и сразу несколько глав зачастую базируются исключительно на аргументах, фактах, умозрениях и гипотезах авторов с неподдельным интересом и пристрастием специализирующихся на «России» -«россиеведах», «славистах», «культурологах», «антропологах», «науковедах» и «историках философии» - 4 и 5 глава привязана к пропозициям Ж.Минуа10, 6-8 главы строятся на панорамном изложении точки зрения Д. Ливен11, 8-9 главы сочетают аргументацию Д. Ливен и Й. Баберовски12, глава 10 выведена из позиции А. Койре13, главы 11 и 12 опираются на точку зрения X. Аренд, а заключительная 13-я ориентирована на повествования М. Семиряга14. Плотность ссылок, частота примеров и аналогий, а также, характер обобщений и выводов, порой, не позволяет отличить авторскую позицию в монографии от воспроизводимого мнения. Общий узор повествования сводиться к устойчивой и порой даже навязчивой формульной константе «политической бездарности», которая нарочито упрощает понимание ситуации, низводя её до набора явно гностических постулатов, с которыми все
9 Шлегель К. Террор и мечта: Москва 1937 / Президентский центр Б.Н. Ельцина. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. URL: http://www.fedy-diary.ru/html/052012/09052012-04a.html
10 Минуа Ж. Священное писание, война и сакральное / перевод и научная редакция В.П. Макаренко // Философия права. 2001. № 1, 2.
11 Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней / пер. с англ. А. Козлика,
A. Платонова. М.: Европа, 2007.
12 Баберовски Й. Враг есть везде. Сталинизм на Кавказе. М.: РОССПЭН: Фонд «Президентский центр Б.Н. Ельцина», 2010.
13 Койре А. Очерки истории философской мысли: О влиянии философских концепций на развитие научных теорий / пер. с фр. Я.А. Ляткера, общ. ред., авт. предисл. А.П. Юшкевич, авт. послесл.
B.С. Черняк. - М.: Прогресс, 1985. 286 с.
14 Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М.: РОССПЭН, 2000.
«хорошо воспитанные» «читатели» должны обязательно согласиться: «Итак, ложь, насилие и политическая бездарность - главные характеристики русского, советского и постсоветского государственного разума. Основным доказательством является тот факт, что на протяжении ХХ в. руководители Российской империи и СССР вовлекли страну в две мировых войны» (с. 209). «История России XX в. была воплощением абсолютного зла» (с. 272). А не согласиться просто нет возможности, так как - таковы правила игры, языковой и интеллектуальной игры, порождённой великой антисоветской риторикой, риторикой, превратившейся в норму академического письма и мышления в странах, твёрдо и уверенно ставших на путь демократического развития. Антисоветские риторические упражнения из локальной пропагандистской ипостаси, литературно-журнальной беллетристики и силовой политической стратегии превратились за последние 20 лет в господствующий образующий дискурсивный ряд социально-политических и гуманитарных исследований, не поменяв при этом набор своих базовых мифологем. Что бы это понять, достаточно взглянуть на текст научной монографии и там с лёгкостью начнут обнаруживать своё присутствие ряд данных и очень давнишних эмблематических ретро-мифологем - тут и неисправимый «русский деспотизм», и регулярный «модернизационный провал», и «эволюционный тупик», и, конечно же, знаменитая «Верхняя Вольта с ракетами» Дэвида Бьюкенена15, в исполнении Д. Ливен как: «Русская Нигерия с ядерным оружием будет угрозой всему миру» (с. 186-187).
Из данных ретро-мифологем с лёгкостью можно вывести константы антисоветской риторики (этому можно будет уделить отдельное внимание) по законам жанра и методологическим ориентирам, заданным в начале текста монографии - коль за место научной методологии берётся роман А.И. Солженицына, то и в итоге мы будем иметь сильнейший ретроспективный художественный и кратический фрейм, способный загнать любой исследовательский горизонт и результативность в далёкую тёмно-зелёную эпоху «Вермонтского отшельника» (что собственно и происходит с Минуа Ж., Ливен Д., Баберовски Й. и многими другими авторами, чьё мнение и выводы используются в монографии как аргументационный универсум). Что способна описать и объяснить рассматриваемая монография? В конце 20 века - почти всё, в первой половине 21 века - уже почти ничего. Почему, может спросить «хорошо воспитанный» «читатель», потому что, как метко заметил Ю. Хабермас16, «староевропейские категории разума» не в состоянии быть эвристической описательной средой для современного общества с его «.реальностью общественного процесса дифференциации»17. Так и в случае с рассматриваемой монографией, господствующая в академическом письме и мышлении антисоветская ретро-риторика, со свойственными ей дискурсивными стратегиями имеют ограниченный описательный горизонт и клишированный набор интерпретативных сценариев, и он вряд ли способен самостоятельно дотянуться до непростых реалий и противоречий первой половины 21 века.
15Данное высказывание приписывают английскому журналисту Дэвиду Бьюкенену, который опубликовал интересную в статью «Советский экспорт технологий» в «Файненшнл Таймс» от 14.09.1984 г.
16 Ю. Хабермас, в данном случае, критически оценивает перспективы концепции Н. Луманна, отстаивающего идею институционализированных рациональностей, как смыслов социальной реальности.
17 Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь Мир, 2003.
Так устарел ли исследовательский подход, заявленный уважаемым профессором В.П. Макаренко и завизированный научной редактурой двух других уважаемых профессоров ЮФУ - А.В. Лубским и С.П. Поцелуевым? Как это не звучит парадоксально - вовсе нет, особенно в тех социальных средах и сообществах, где антисоветская риторика вновь приобретает литературную привлекательность, «сциентистскую» «эпистемологическую» корректность и кратическую всесокрушающую военно-промышленную мощь. В эпоху Дональда Трампа и Терезы Мэй, как, впрочем, и в эпоху Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, антисоветская риторика не только очень хорошо продаётся, но и очень хорошо покупается. Маркировка «антисоветизма» сегодня выведена вновь в авангард дикурсивной стратегии в политической пропаганде и медийной канальной ангажированности мировых СМК. Поэтому научное издательство ЮФУ, а также учёный совет Института философии и социально-политических наук ЮФУ, который рекомендовал данную монографию к печати, можно, несомненно, поздравить с серьёзным успехом, медийный эффект в широких, но всегда определённых кругах наших старых добрых друзей «декоммунизаторов» и борцов с «кровавыми режимами и тиранами» гарантирован. Книга вышла как нельзя вовремя, жаль, что в ней нет ни слова про «Венесуэлу» и так свойственные ей «истину, миролюбие и политическую одарённость».
Список литературы
1.Макаренко В.П. Насилие и политическая бюрократия: монография / В.П. Макаренко; Южный федеральный университет. - Ростов-на-Дону; Таганрог: Изд-во Южного федерального университета, 2018. - 312 с. ISBN 978-5-9275-2963-6
ANATOMY OF THE GREAT ANTI-SOVIET RHETORIC: CONCEPTUAL PROLOGUES TO THE "RUSSIAN BIBLE OF THE TWENTIETH CENTURY" (An informal preliminary review of a monograph)
A.A. Kirillov
Southern Federal University e-mail: kirillov66@mail.ru
The review contains a socio-philosophical critical analysis of the main methodological guidelines, plots, narrative motives and argumentative orders of the famous Rostov political philosopher V.P. Makarenko, presented in his new monograph Violence and political bureaucracy. Rostov-on-Don; Taganrog: Southern Federal University Press, 2018. - 312 p.
Keywords: V.P. Makarenko, the Russian authorities, ideological violence, political propaganda, antiSoviet rhetoric, Russian text-oriented political philosophy.
