Анализ традиций питания: возможности и горизонты философской методологии
Analysis of Food Traditions: Opportunities and Horizons of Philosophical Methodology
ТРУНЕВ, Сергей Игоревич
доктор философских наук, профессор кафедры философии, Социально-гуманитарный факультет,
Саратовский государственный технический университет имени Ю.А.Гагарина; тел.: 8 (903) 045 96 73, e-mail: si trounev@mail.ru
Статья посвящена анализу возможностей применения философской методологии к анализу традиций питания. Наиболее очевидным автору представляется исследование традиций питания средствами социальной философии: «разделяя трапезу с Другим, мы приобщаемся к бытию Другого». Менее очевиден, но перспективен анализ традиций питания в связи с концептом «метафизики места». Поскольку «мы - это то, что мы едим» (Ф. Бродель), понять культуру другой страны можно лишь восприняв ее традиции питания.
Ключевые слова: традиции питания, метафизика места, приобщение к бытию
The article considers the opportunities of the philosophical methodology application to the analysis of food traditions. The most obvious way to study food traditions by the means of social philosophy: "if we share a meal with Other, then we join the being of Another". Not less evident, but more promising is the analysis of food traditions in connection with a concept "metaphysics of place". As "we are the same we eat" (F. Brodel), the only way is to understand the country's culture only taking into account its food traditions.
Key words: food traditions, metaphysics of place, to join the being
Казалось бы, что может отстоять дальше от истории и теории питания, нежели философия? Казалось бы, каждый отдельный философ витает себе в своих собственных эмпиреях, не помышляя об усладах земных... На первый взгляд, это так. Однако послушаем «продвинутых» европейских кулинаров (преимущественно французов). Они говорят: «моя кухня основывается на глубокой философии». О какой философии идет речь? Видимо, о том, что в настоящее время определяется термином «философия жизни» («philosophy of life»), но подразумевает под собой не авторскую интерпретацию воззрений А.Шопенгауэра, Ф.Ницше или, скажем, Г.Зиммеля, но совокупность авторских же мировоззренческих принципов («philosophy of every day life»), отраженных в системе питания. В строгом смысле слова это не
вполне философия, но нечто значительно меньшее. Философия предполагает не только наличие относительно непротиворечивой системы воззрений: она предполагает также, с одной стороны, развитый критический механизм и, с другой, ряд объяснительных принципов, способных служить инструментарием для анализа того, что уже есть или когда-либо было. Остановимся на последних.
Наиболее очевидным представляется исследование традиций питания средствами социальной философии: традиции питания, с одной стороны, отряжают исторически сложившееся сословное или классовое деление и, с другой стороны, их трансформации несут на себе отпечаток значимых изменений социальной структуры общества, а также мирного или военного взаимодействия между соседствующими народами. С этой позиции традиции питания — это воплощенная социальная история.
Но дело обстоит несколько глубже. Как справедливо заметил Фернан Бродель «мы — это то, что мы едим» (не в медико-биологи-ческим смысле), и поскольку это так, понять культуру другой страны можно лишь восприняв ее традиции питания. Когда французский историк выводит особенности традиционной культуры, исходя из специфики основного продукта питания, он перестает быть историком экономики, становясь на время именно социальным философом. По существу, этим же занимался в свое свремя Ролан Барт (о его подходе несколько ниже), вычитывавший в употребляемых продуктах специфику французской социальности. С его точки зрения, всякий, кто не способен наслаждаться вином, объявляется здесь, как минимум, асоциальным элементом: «И напротив, всякому пьющему вино выдается грамота о социальной интеграции; умение пить составляет особый национальный навык, квалифицирующий француза, доказывающий одновременно его питейные способности, самоконтроль и общительность. Тем самым вино лежит в основе коллективной морали, в рамках которой все прочее искупимо: с вином, конечно, могут сочетаться излишества, несчастья, преступления, но отнюдь не злонравие, коварство или уродство. Оно способно порождать только зло фатальное, а значит ненаказуемое, это театральное зло, а не порок темперамента» [1].
Возможен и допустим при анализе традиций питания также и герменевтический подход. Очевидно, что, как любого рода культура,
культура питания отражает характер народа во всей его уникальности. Исследуя ее, мы, таким образом, осуществляем своеобразное герменевтическое прочтение, двигаясь от внешнего выражения к скрытым за ним культурным смыслам. Напомню, что герменевтика — это частный случай понимания, близкий, но противоположно направленный сопереживанию. Это означает, что, анализируя традиции питания, мы приближаемся (не теряя при этом собственной самобытности) к пониманию традиционного сознания того или иного народа. Или, как об этом няписали П. Вяйлъ и А.Генис: «Культура еды говорит о человеке больше, чем эрудиция и умение пользоваться носовым платком» [5, с. 84].
Близким к классической герменевтике оказывается подход Ролана Барта (хотя сам Барт это бы категорически и на полном основании отрицал, поскольку отрицал саму фигуру Автора). Герменевтика Барта, действительно, иная, поскольку предметом его анализа была буржуазная мифология, выявляемая в сети окружающих нас текстуальных или визуальных сообщений. Таковыми сообщениями оказывались и различные объекты, относящиеся к области кулинарии. Например, в эссе «Орнаментальная кулинария» автор прекрасно анализирует разницу журнальных изображений блюд: «Дело в том, что здесь, как и вообще в мелкобуржуазном искусстве, неистребимой тяге к жизненной правде противостоит — или же уравновешивает ее — один из всегдашних императивов прессы для домашнего чтения: то, что в «Экспрессе» громко называют иметь свои идеи. Кулинария журнала «Элль» тоже на свой лад — с идеями. Просто здесь творческая изобретательность заключена в рамки феерической действительности и распространяется лишь на гарнир, так как изысканность журнала не позволяет ему касаться реальных проблем питания (а реальная проблема не в том, как нашпиговать куропатку вишнями, а в том, как раздобыть самое куропатку, то есть денег на нее)» [2].
Менее очевиден, но перспективен анализ традиций питания в связи с концептом «метафизики места». Продукты традиционной кухни органично взаимосвязаны с конкретным местом, конкретным ландшафтом. В этой связи, на наш взгляд, уместно будет воспринимать их так же, как Мартин Хайдеггер воспринимал традиционный язык (прежде всего, язык поэзии) и традиционный дом.
Но если язык — это «дом бытия», то продукты есть само бытие. От вздымающегося камня мы последовательно переходим к растущему дереву и, далее, к живым существам, само строение которых делает их прекрасно приспособленными для жизни на определенной территории и в определенных климатических условиях. Эрнст Юнгер с его огородом глубоко чувствовал связь продукта и места. Из дневниковых записей, сделанных в 1939 году в Кирххорсте: «Столовую свеклу, редис, кустовую фасоль высеял на грядки, а кормовую капусту и брюкву — на опытном участке. Из капусты, помимо обыкновенной, посадил темно-красный сорт, почти с черным отливом — из пристрастия к оптике. Еще у меня будет виться по жердям турецкая фасоль с красными цветами. Куры тоже должны быть одной, ласкающей глаз породы. Только так можно рассчитывать и на экономический успех» [7]. Так порожденная метафизикой эстетика плавно переходит в прагматику. Более того, можно смело утверждать, что, разделяя трапезу с Другим, мы приобщаемся к бытию Другого. Иначе говоря, благодаря совместной трапезе, наше бытие с Другим превращается в со-бытие.
Таким образом, приобщаясь к традиционной кухне, мы в буквальном смысле «усваиваем» нечто большее, чем просто набор белков, жиров или углеводов, мы физически, на телесном уровне воспринимаем другое место как свое собственное. В большей степени это касается «уличной» еды или еды на открытом воздухе. Путешествуя по Америке, Жан Бодрийяр наблюдал различные формы человеческого одиночества, и ошибся один лишь раз, когда усмотрел его в следующей ситуации: «Одиночество человека, который примостившись у стены, на капоте машины, около решетки, готовит у всех на виду себе пищу — единственное в своем роде. Здесь это встречается повсюду: самая печальная сцена в мире, она печальнее, чем нищета; тот, кто на людях есть в одиночестве, еще печальнее, чем тот, кто собирает милостыню. [...] Тот, кто ест в одиночестве, — мертв (но не тот, который пьет один, почему?)» [4, с. 82.]. На самом деле, все происходит с точностью до наоборот: еда и улица абсолютно совместимы. Это хорошо понимают дети, которые, будучи дома, непременно трутся на кухне, но, оказавшись на улице, предпочитают играть на тротуаре, периодически выскакивая на проезжую часть. Это хорошо понимают взрослые, в «кухонных» разговорах обсуждая самые злободневные темы. С точки зрения Дж. Скотта:
«Понять магнетический эффект занятой делами улицы не труднее, чем понять, почему кухня — самая деловая комната в доме. Это наиболее универсальное место — место съестных припасов и спиртных напитков, место приготовления пищи, а, следовательно, место социализации и обмена» [6, с. 217]. Но социализация — это как раз и есть преодоление одиночества, возобновление социальных связей или обретение новых.
Философия, понимаемая как совокупность объяснительных принципов, способна «схватывать» объекты не только в их синхронном, но и в их диахронном бытовании. Например, всем известны «ароматизаторы, идентичные натуральным». Но как они оказались возможны не технологически, а идейно? На этот вопрос, на наш взгляд, способна дать ответ история философской мысли.
Еще в XVII — первой половине XVIII века ирландский епископ и, по совместительству, философ Джордж Беркли усомнился в объективном существовании материального мира, т. е. в его существовании вне сознания познающего субъекта. С точки зрения Беркли мир реально существует лишь постольку, поскольку воспринимается нами, и реально исчезает, когда умираем мы. Философ признается: «Ибо то, что говорится о безусловном существовании немыслящих вещей без какого-либо отношения к их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно. Их esse есть percipi, и невозможно, чтобы они имели ка-кое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей» [3, с. 172].
Вооружившись тезисом «esse = percipi» («быть = быть воспринятым кем-либо), мы далее должны признать, что весь мир и отдельные его вещи есть не более, чем наши собственные ощущения. Комплексы ощущений составляют различные вещи окружающего мира, обозначаемые впоследствии различными понятиями: «Обоняние дает мне запахи; вкус — ощущение вкуса; слух — звуки во всем разнообразии по тону и составу. Так как различные идеи наблюдаются вместе одна с другою, то их обозначают одним именем и считают какой-либо вещью. Например, наблюдают соединенными вместе (to go together) определенный цвет, вкус, запах, форму, консистенцию, — признают это за отдельную вещь и обозначают словом «яблоко», другие собрания идей (collections of ideas) составляют камень, дерево, книгу и тому подобные чувственные вещи, которые, смотря по тому, приятны они
или неприятны, вызывают страсти ненависти, радости, горя и т.п.» [3, с. 171]. То есть, с точки зрения Беркли яблоко — это не яблоко как таковое, не биологическая структура, сформированная из клеток определенного качества, но именно набор визуальных, обонятельных, осязательных и вкусовых ощущений.
Видимо, идея возможности отделения материи продукта от составляющих его ощущений отчасти легла в основу современной пищевой промышленности. Вдумаемся: мы берем сколь угодно нейтральную материальную основу (хоть поролон) и пропитываем ее веществами, порождающими в нашем сознании ощущения крабового мяса. Получаются крабовые палочки, при изготовлении которых, как известно, «ни один краб не пострадал». И это еще ничего, поскольку материальную основу сурими составляет рыба. Следующий этап — это порождение чистых симулякров в том смысле, какой в это понятие вкладывал Бодрийяр, т.е. формирование таких объектов (в нашем случае продуктов), которые не только не имеют отношения к их природным аналогам, но значительно превосходят их по интенсивности создаваемых ощущений.
Подводя краткий итог, оговоримся, что в западной философской мысли давно уже отсутствует демаркация объектов исследования на «низкие» и «высокие». Именно поэтому она к настоящему времени накопила достаточно инструментов для «препарирования» едва ли не всех объектов, относящихся к сфере питания. Если в России пренебрежение данными объектами будет, наконец, преодолено, то философия отыщет множество неизбитых тем для разговора, в то время как культура питания приобретет множество красивых и интеллектуально вкусных текстов.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Барт,Р. Вино и молоко [Электронный ресурс] / Р.Барт // Мифологии. — Мооква: Акад. проект, 2008. — Режим доступа: http:// rumagic.com/ru_zar/sci_philosophy/bart/2/j94.html, свободный.
2. Барт, Р. Орнаментальная кулинария [Электронный ресурс] / Р.Барт // Мифологии. — Москва: Акад. проект, 2008. — Режим доступа: http://rumagic.c0m/ru_zar/sci_phil0s0phy/bart/2/j 110.html,и свободный.
Анализ традиций питания: возможности и горизонты философской методологии
65
3. Беркли,Д. Трактат о принципах человеческого знания [Текст] / Д. Беркли // Сочинения. — Москва: Мысль, 1978.
4. Бодрийар, Ж. Америка [Текст] / Ж. Бодрийар; пер. с фр. Д. Калугина. — Санкт-Петербург: Владимир Даль, 2000.
5. Вайль, П. Русская кухня в изгнании [Текст] / П. Вайль, А. Генис, Л. Лосев. — Москва: КоЛибри, 2007.
6. Скотт,Д. Благими намерениями государства [Текст] / Д. Скотт; пер. с англ. Э. Н. Гусинского, Ю. И. Турчаниновой. — Москва: Университетская книга, 2005.
7. Юнгер, Э. Сады и дороги [Электронный ресурс] / Э. Юнгер; пер. с нем. Е. Воропаева. — Москва: Ад Маргинем Пресс, 2008. — Режим доступа: http://e-libra.ru/read/355776-sadi-i-dorogi-dnevnik.html, свободный.