Научная статья на тему 'Александр Невский: исторический прототип и экранный образ'

Александр Невский: исторический прототип и экранный образ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
1226
236
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The article on the cinematography image of St. Alexander Nevsky.

Текст научной работы на тему «Александр Невский: исторический прототип и экранный образ»

ИСТОРИЯ

Вестник Омского университета, 2004. №1. С. 60-63. © Омский государственный университет

УДК 930

АЛЕКСАНДР НЕВСКИМ: ИСТОРИЧЕСКИМ ПРОТОТИП

И ЭКРАННЫЙ ОБРАЗ*

С.П. Бычков

Омский государственный университет кафедра современной отечественной истории и историографии 644077, Омск, пр. Мира, 55а

Получена 13 декабря 2003 г.

The article on the cinematography image of St. Alexander Nevsky.

Последнее десятилетие в исторической науке характеризуется большими изменениями в изучении советского периода. Появление методологического направления «социальной истории» и комплекса новых источников привело и к формированию новой исторической и историографической проблематики. Появившийся исследовательский интерес в конкретно-исторических работах к отражению глобальных исторических процессов в малом, на уровне жизни и сознания отдельных социальных групп, повседневности, на наш взгляд, актуализирует и историографическую проблематику, прежде всего в отношении предмета историографии. Вопрос здесь достаточно прост и даже, отчасти, банален и тра-диционен: должна ли историография изучать исторические представления за рамками науки или ограничиться только проблематикой научных школ и направлений. Изучение общественных исторических представлений за рамками научного поля представляется достаточно интересным и продуктивным, но прежде всего с точки зрения того, как и насколько, пройдя через идейно-политические, художественные «фильтры» и «каналы», научные представления формируются в виде нового, изменившегося почти до неузнаваемости их двойника в качестве идеологической конструкции или стереотипа обыденного сознания.

*Поддержка данного проекта была осуществлена AHO ИНО-Центр в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» совместно с Министерством образования Российской Федерации, Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США) при участии Корпорации Карнеги в Нью-Йорке (США), Фондом Джона Д. и Кэтрин Т. Мак Артуров (США). Точка зрения, отраженная в данной статье, может не совпадать с точкой зрения вышеперечисленных благотворительных организаций.

Материал исторического художественного кинематографа является благодатной почвой для такого рода анализа. Сами деятели кино, в частности М.И. Ромм, отмечали, что историческая художественная картина содержит в себе несколько информационных пластов: «Интересно, что в искусстве каждое историческое произведение несет отпечаток двух эпох, ибо оно прежде всего есть реконструкция эпохи. В «Броненосце Потемкине» лежит и эпоха, о которой рассказывает Эйзенштейн, и эпоха, в какую делалась картина. Это одновременно и документ 1905 года и документ 1926 года. И в наибольшей степени это документ именно 1926 года» [1].

Замечание М.И. Ромма представляется верным, однако требует расшифровки и детализации. Вторичная историческая информация, то есть свидетельство о времени, когда создавалась историческая картина, это целый комплекс сведений разного уровня. На наш взгляд, важнейшими в этом комплексе являются три информационных пласта - идеологический, жанровый и личностно-творческий. Осознанное отношение к историческому прошлому, его специфическая интерпретация и трансформация происходят в идеологическом и личностно-творческом уровне. Исторический фильм поэтому является образной реконструкцией исторической эпохи в соответствии с идеологическим видением прошлого и авторским замыслом режиссера.

Самый известный классический фильм советского кинематографа «Александр Невский» С. Эйзенштейна, снятый в 1938 г., был одним из первых опытов выполнения социального, идеологического заказа на основе материала ранней истории России. Нашей задачей будет определение на примере образа Александра Невского механизма трансформации исторического материала

и формирования нового комплекса представлений под влиянием как идеологических установок, соответствующих самосознанию сталинской власти конца 1930-х - первой половины 1940-х гг., так и общественных умонастроений, творческих устремлений и осмысления отечественной истории самим С. Эйзенштейном.

Фактически любая власть использует историческое прошлое для поиска линий исторической преемственности с целью основания собственной легитимности в глазах общества. Первая генерация большевиков, создавая новое государство рабочих и крестьян, отказывалась находить в русском историческом прошлом аналоги ему. В результате отечественный исторический процесс стал выглядеть очень своеобразно: 25 октября (7 ноября) 1917 г. признано днем рождения Советского государства, а все, что предшествовало ему, теперь стало периодом длительного «внутриутробного развития». Космополитический образ мировой коммуны, лежавший в основаниях ранней болыпевистско-советской идеологии, предопределил исторический нигилизм новой власти.

С победой сталинской линии партийного строительства наступает период окончательного слияния государственной и партийной систем. Крах иллюзий относительно мировой революции, череда «военных угроз» и перспектива неизбежной большой европейской войны привели к созданию идеологических схем, которые явно демонстрировали новые исторические самоощущения власти. Ставка на строительство социализма в отдельно взятой стране привела к выводу об укреплении государства по мере продвижения к коммунизму, а не к его медленному отмиранию, как это предполагалось Лениным. В результате, в идеологии происходит процесс переориентации с классовых приоритетов и лозунгов на национально-государственные .

Приходит и понимание того, что власть есть власть и государство есть государство во все периоды жизни страны. Сталин, большевики начинают чувствовать себя продолжателями дел тех исторических личностей дореволюционной России, которые строили, собирали, охраняли государство от внутренних и внешних врагов. Показательны слова Сталина на торжественном обеде у Ворошилова в 1938 г.: «Русские цари сделали очень много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело - сплотили огромное государство до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили государство как единое, независимое государство не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов,

составлявших это государство...» [2].

Партийные директивы о восстановлении исторического образования в вузах страны, указания Сталина, Кирова, Жданова о содержании учебников отечественной истории привели к тому, что власть раздвинула для общественности горизонты исторического прошлого страны вплоть до пределов «Руси изначальной», потребовала от историков ясного, фактического его изложения и образности. Приходит теперь и понимание того, что классовые корыстные интересы - это такое качество, которое не является неизменным и превалирующим в чертах исторической личности, но в сложных условиях уступает место чертам общенациональным, гражданским, патриотическим. В этой связи фактически сразу был определен круг тех национальных героев, которые, по мнению власти, соответствовали новому патриотическому канону. Великая Отечественная война окончательно завершила формирование этого ряда. Свидетельством этому стали слова Верховного главнокомандующего на параде Красной Армии 7 ноября 1941 г.: «Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков -Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!». Совершенно естественно, что последним в ряду этих великих военачальников Сталин видел самого себя. Чрезвычайно интересной является та оценка, которую дал радикальной смене идеологических ориентиров в период войны Шарль де Голль: «В дни национальной угрозы Сталин, который сам возвел себя в ранг маршала и никогда больше не расставался с военной формой, старался выступить уже не сколько как полномочный представитель режима, сколько как вождь извечной Руси» [3].

Таким образом, прежде всего с одобрения властей, Александр Невский занял почетное первое место в ряду новых национальных героев. Появление фильма об Александре стало закономерным итогом пересечения внешнеполитических и внутренних идеологических факторов.

Что касается процессов жанрово-кинемато-графического свойства, то здесь отметим тот момент, что советский кинематограф вслед за западным вошел в эпоху звукового кино, и произошло переосмысление основных художественных принципов.

К тому же, как отмечалось теоретиками кинематографа, «советское кино первой половины 30-х годов находило свою типологическую определенность во взаимодействии и перекрещивании

62

С.П. Бычков

трех художественных принципов, обусловливавших структуру и выразительность фильма на новом этапе. Один из них... состоял в прозаически-повествовательном изображении жизни, совмещающем историческую конкретность с конкретностью бытовой. Не менее был важен принцип центрального героя, в чьем типизированном характере утверждались бы гениальные устремления истории и современности. И наконец, кинематограф тяготел к драматической сюжетности, которая бы позволяла наиболее прямо и наиболее наглядно представить в экранных образах «бытие как деяние» [4]. Общее убеждение 1920-х гг., что историю творят массы, приводило к тому, что и в историко-революционном кинематографе нашло свое отражение бурное движение людских стремлений, а отдельные яркие личности и вожди только на несколько мгновений вырывались из потока, чтобы указать дальнейшую траекторию движения, и снова сливались с ним («Броненосец Потемкин», «Октябрь»). Первым фильмом, удачно решавшим дилемму «вождь -массы», стал, конечно, «Чапаев» братьев Васильевых. На историческом материале дореволюционной Руси такая попытка впервые была сделана в фильме «Петр I».

Первой серьезной пробой, сочетавшей новые жанровые принципы кинематографа, для С. Эйзенштейна, по его собственному признанию, и стал фильм «Александр Невский».

Интересны взгляды С. Эйзенштейна на взаимодействие исторического кинематографа и исторической науки, которые он высказывал: «... Исторический фильм протягивает руку исторической науке. Ибо конечная цель их одна - марксистски познать и понять историю, воспитывать поколения людей на прообразах великого прошлого. Разница лишь в путях и методах, в том, что в искусстве это познание достигается через систему образов и характеров, через художественно развернутые картины наглядно воссозданного прошлого» [5]. Сам С. Эйзенштейн признавал, что в процессе первоначального осмысления и конструирования общей сюжетной линии фильма столкнулся с многочисленными трудностями. Классики исторической науки (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев) оставили скорее общефактические сведения о битвах и походах Александра, нежели наблюдения о его личных чертах. «Соблюдение Русской земли от беды на востоке, знаменательные подвиги за веру и землю на западе доставили Александру славную память на Руси, сделали его самым видным историческим лицом в нашей истории - от Мономаха до Донского», - вот и все, что указывал на этот счет С.М. Соловьев [6]. Скудость материальных остатков того времени, заданная святость князя

создавали серьезные барьеры в реконструкции эпохи и образа Александра Невского.

Эйзенштейн в процессе работы над образом князя полагал, что необходим процесс расшифровки героя, прочтение святости князя. По мнению режиссера, «по существу в тех условиях оно (звание святого - С.Б.) не более как самая высокая оценка достоинств, выходящих за пределы общепринятых тогда норм высоких оценок, -выше «удалого», «храброго», «мудрого» ... Здесь дело в том комплексе подлинно народной любви и уважения, который до сих пор сохранился вокруг фигуры Александра. И в этом смысле наличие звания «святого» у Александра глубоко и показательно. Оно свидетельствует о том, что мысль Александра шла дальше и шире той деятельности, которую он вел: мысль о великой и объединенной Руси отчетливо стояла перед этим гениальным человеком и вождем седой древности... Так историческое осмысление в разрезе нашей актуальной темы снимало и двусмысленный ореол с понятия святости, оставляя в характере героя лишь ту одержимость единой идеей о мощи и независимости родины, которой горел Невский -победитель» [7].

Поскольку режиссер по-своему интерпретировал святость князя, то каноническое понимание святости Александра и религиозность самого периода были отвергнуты, хотя и не полностью. В фильме нет литургии в церкви, никто не крестится и не молится ни накануне, ни после битвы, нет у князя ни возгласа, ни мысли, что «С нами Бог», в отличие от нарочито театрализованного моления с воздыманием крестов у латинян. Церковное присутствует, но в качестве второстепенного, периферийного, антуражного элемента. Это высокие, величественные, фактически в полтора раза выше современных, стены храма Святой Софии Новгородской; колокольный, чаще всего набатный, звон; монахи, идущие впереди повозок с убитыми и ранеными воинами, возвращающимися с поля битвы; дьяконы, кадящие в сторону Александра при его возвращении в Псков. Такого рода умолчание со стороны режиссера было естественным и не случайным. В нарочито атеистической системе ценностей и подходов к исторической личности святость Александра не могла быть расшифрована напрямую, ибо это было бы в той идеологической ситуации воспринято как агитация за церковь и религию.

Приоритетным, с точки зрения режиссера, так же должно было стать изображение гениальности Невского как военного стратега и мудрого правителя, не теряющего на пиру головы и поучающего народ своим словом и примером после победы. Для этого он вводит фигуру кольчуж-ника Игната, рассказывающего сказку о лисе и

зайце, дооформляющего общий план отпора.

Князь безупречен как стратег и воитель. Он не только расставляет войска, но и сам лично, сражаясь мечом, пленяет главу рыцарского войска. Князь и справедливый судья, советующийся с народом и направляющий его праведный гнев в нужном русле.

Невский в то же время имеет патерналистский облик: когда он запрещает подданным, словно отец малым детям, ссориться с монгольским посланником и его свитой, когда въезжает на коне с победой в Псков в сопровождении радующихся ребятишек, словно дождавшихся родителя после долгой отлучки, и в сцене поучения новгородцев хранить единство русской земли.

В фильме умалчивалась ордынская политика князя. Это объясняется тем, что Н. Павленко и С. Эйзенштейн работали в первую очередь с материалами летописей, а, по словам Федотова, летописи умалчивают об ордынской политике князя [8]. С.М. Соловьев писал о распрях между князьями с использованием ордынских войск, но вскользь. Материал такого рода содержался в научных сочинениях евразийцев, однако они, естественно, режиссерской группе были тогда не доступны. У Л.Н. Гумилева есть сведения более определенные: «... Князь Александр, правивший в Новгороде, великолепно разбирался в этнополи-тической обстановке, и он спас Россию. В 1251 г. князь приехал в орду Батыя, подружился, а потом побратался с его сыном Сартаком, вследствие чего стал приемным сыном хана и в 1252 г. привел татарский корпус с опытным нойоном Неврюем... Александр стал великим князем, немцы приостановили нашествие на Новгород и Псков» [9]. Но в тех условиях столь сложный образ не мог быть создан. Хотя, впрочем, фильм достаточно информативен в историческом плане. В сжатом виде историческая схема фильма не противоречит в основном ни фактам, ни обстоятельствам того времени. Простой обыватель, смотревший фильм в 1938 г., получал и конкретные представления о натиске крестоносцев, и о вече в Новгороде, и об обстоятельствах самой битвы.

Но самое главное, образ князя приобретает эпический, фактически былинный характер. Даже если захотим, мы не сможем найти у него ни одной отрицательной и сомнительной черты. В конечном счете, князь - это персонифицированный русский народ, Александр - наилучший и гениальный его представитель.

При этом идеальность черт так гармонично скомпонована и выстроена режиссерским замыслом и игрой Н. Черкасова, что не выглядит нарочитой и неестественной. Лаконичность средств и яркость воплощения образа князя сделали его настолько легко запоминающимся и стереотипным,

что в момент учреждения ордена Александра Невского советские фалеристы не нашли ничего более лучшего, как взять за основу кинематографическое изображение князя Александра в облике актера Николая Черкасова.

Простота, образность, но в то же время и глубочайший символизм по праву сделали фильм классикой мирового кинематографа. По опросу ведущих киноведов мира в 1978 г. фильм был назван в числе ста самых лучших фильмов истории кино, а образ Александра одним из самых ярких в кинематографическом ряду русских исторических деятелей.

[1] Ромм М.И. Об исторических фильмах и документах эпохи // Ромм М.И. Избр. произв.: В 3 т. Т. 1. Теория, критика, публицистика. М., 1980. С. 297.

[2] Цит. по: Бра.чев B.C. «Дело историков» 19291931 гг. СПб., 1998. С. 111.

[3] Сенявская Е.С. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999. С. 203.

[4] Козлов Л. Изображение и образ: очерки по исторической поэтике советского кино. М.: Искусство, 1980. С. 53.

[5] Эйзенштейн С.М. Советский исторический фильм // Эйзенштейн С.М. Избр. ст. М., 1956. С. 51.

[6] Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 2. Т. 3-4. М., 1993. С. 182

[7] Эйзенштейн С.М. «Александр Невский» // Эйзенштейн С.М. Избр. ст. М., 1956. С. 399-400.

[8] Федотов Г.Н. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 103.

[9] Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1992. С. 361-362.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.