CC BY
151
АКТУАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ МЕЖДУНАРОДНОЙ ПРАВОСПОСОБНОСТИ СУБЪЕКТОВ ФЕДЕРАЦИИ
В.И. Савин
Московский государственный открытый университет (филиал в г. Кропоткине)
Ул. Павла Корчагина, 22, 107996 Москва, Россия
Статья посвящена понятию и содержанию конституционных основ международной правоспособности субъектов федераций, связи данного вопроса с проблемой суверенитета и правовым основаниям осуществления непосредственных внешнеэкономических связей субъектов РФ.
Внешние связи субъектов федерации, свидетельствующие об их международной правоспособности, приобретают особую актуальность в связи с тем, что они дают основания юристам признавать их «ограниченную», «субсидиарную» и т.п. международную правосубъектность. Это, в частности, вытекает из трудов таких специалистов, как: Г. Вельяминов [3], В. Ермаков [6], А. Капустин [9], А. Ковалев [10], И. Левин [11], В. Пусгогаров [17], В. Туманов [20, с. 152-171], Д. Тэпс [21], Н. Ушаков [22], Н. Филиппов [27], И. Федоров [26], М. Фарукшин [24], В. Шило [29].
На этой якобы «производной» правосубъектности нередко играют сепаратистские силы в некоторых федерациях. Это не относится к развитым федерациям Запада (Австрия, Австралия, Бельгия, Германия, Канада, США, Швейцария), где проблема международной правосубъектности субъектов этих федераций (именно как проблема) отсутствует.
Но представители ряда субъектов РФ, ученые и политики нередко из самого факта указанных внешних связей выводят данную правосубъектность. А это, в свою очередь, содействует развитию концепций о суверенитете и государственной независимости соответствующего субъекта РФ. Способствовала этому' и специфичная ситуация 1991-
1999 гг., когда, по оценке ряда специалистов, система развития федеративных отношений в РФ, правосубъектность и правоспособность субъектов РФ выходила за рамки «классических» и считалась даже возможной постановка вопроса о возникновении признаков конфедеративных отношений между указанными субъектами.
Источниками специальной международной правосубъектности субъектов федерации, как общее правило, являются конституции соответствующих государств и договоры о создании федерации (если таковые имеются, как в России). Т.е. в любом случае международную правосубъектность субъектов федерации нельзя искать, выходя за конституционные или конституционно-договорные рамки. Эта специальная международная правосубъектность, имеющая конституционно-правовое основание, не равнозначна «общей» международной правосубъектности государств.
Федеративный договор 1992 г. объявил субъектов РФ самостоятельными участниками международных и внешнеэкономических связей. На наш взгляд, эта «самостоя-
тельность», на которую Центр согласился, исходя из конъюнктурных политических соображений, не равнозначна понятию международной правосубъектности.
Статья 71 Конституции РФ относит внешнюю политику и международные отношения к исключительному ведению Федерации, но ст. 72 Конституции относит координацию международных и внешнеэкономических связей, а также выполнение международных договоров к совместному ведению РФ и субъектов РФ.
В. Пустогаров считает возможным в данном вопросе исходить из неравенства субъектов федерации, полагая, что «частичная международная правосубъектность» присуща тем субъектам федерации, которые имеют статус государства, причем конкретный объем их внешней компетенции определяется конституцией федерации, а общие пределы их «частичной международной правосубъектности» очерчиваются в конечном счете международным правом, хотя четко «еще не маркированы» [17, с. 43-53].
Следует отметить (не говоря уже о сомнительности отрицания конституционного равенства субъектов РФ), что подобная позиция не вносит ясности в вопрос, поскольку неравнозначные понятия «правосубъектность» и «компетенция» здесь уравниваются.
Нередко субъекты федерации только формально-юридически квалифицируются как субъекты международного права. И в этом плане И. Блищенко, пожалуй, преувеличивает тот факт, что в условиях Союза ССР все союзные республики были, субъектами международного права и, с этой точки зрения, они беспрепятственно могли участвовать в международном общении, а другие государства могли развивать с ними те отношения, которые они сочтут нужными [2, с. 6]. Сам же он замечает: «Другое дело, что центр практически препятствовал этому, а другие государства сами не шли на эти отношения то ли потому, что боялись появления большого числа просоветских государств на международной арене, то ли потому, что не хотели портить отношения с центром».
Е. Янюк категорична в данном вопросе: субъект федерации может являться участником международного правоотношения, но никак не субъектом международного права [30, с. 15]. Столь же категоричен Г. Вельяминов, считающий, что даже государство — член федерации (т.е. республика — B.C.) не может быть субъектом международного права уже в силу того, что такое образование никогда на практике не обладает исключительной территориальной компетенцией, разделяя ее с федерацией [3].
Тем не менее, концепция «специальной международной правосубъектности» субъектов федерации заслуживает внимания.
Что касается международной правоспособности, то она проистекает из самого факта установления и поддержания соответствующих отношений. Такие связи субъектов РФ сегодня чрезвычайно активны. Выделяются в этом отношении Севе-ро-Западные регионы РФ, интенсивнее всех других регионов осуществляя внешние связи с европейскими государствами и регионами [1].
С позиций конституционного права источниками международной (в сфере внешних связей) правоспособности субъектов РФ являются Конституция РФ, Федеративный договор 1992 года, договоры (соглашения) о разграничении компетенции между РФ и субъектами РФ, конституции и уставы субъектов РФ и т.п. С учетом ст. 15 п. 4 Конституции РФ общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации, являющиеся частью правовой системы Российской Федерации, также можно отнести к указанным источникам.
Соответствующие нормы конституций (уставов) субъектов РФ в этом отношении являются такими источниками лишь в той мере, в какой они не противоречат Конституции РФ и остальным указанным выше документам.
Активное участие субъектов РФ во внешних связях и международных договорах порождает локальные договорные и обычно-правовые нормы, обязательствами по которым не связана РФ. Однако противоречить интересам РФ такие договоры не могут.
Приграничное сотрудничество наиболее естественно вписывается в алгоритм внешних связей субъектов РФ, что особенно характерно для тех случаев, когда один и тот же этнос проживает по обе стороны границы или исторически сложились прочные экономические и другие связи в соответствующем приграничье.
В. Туманов провел одно из наиболее обстоятельных исследований первоначального этапа такого сотрудничества, понимая под регионом не обязательно соответствующего субъекта РФ, а определенный географический район [20]. Большой интерес в рассматриваемом плане представляют международные и внешнеэкономические связи субъектов РФ с административно-территориальными единицами государств — участников СНГ. В определенной мере они наиболее актуальны и наиболее активны в силу сохранившихся с советских времен элементов не только взаимодействия хозяйственных структур, но и de facto единого экономического пространства в более широком смысле.
Почти все государства — участники СНГ приняли соответствующее законодательство. Но оно отличается значительным различием и требует унификации. В Европе, на которую следует ориентироваться в данном вопросе, приграничное сотрудничество местных территориальных единиц известно давно. Чтобы направить его в цивилизованное русло, была принята Европейская рамочная конвенция о приграничном сотрудничестве территориальных сообществ и властей 1980 г.
В то же время специфика политической ситуации в России не позволяет полностью заимствовать этот европейский опыт.
Ученые отмечают как позитивный фактор стремление Центра привести региональное законодательство в полное соответствие с федеральным, что позволяет унифицировать властные полномочия Центра и субъектов РФ, в том числе и в сфере внешних связей. До настоящего времени в этой области отсутствовало ярко выраженное общеконституционное пространство. Так, некоторые Республики — Башкирия, Бурятия, Татарстан, Тува — в своих конституциях закрепили, по существу, конфедеративный тип связей с РФ, определив себя суверенными государствами. Другие субъекты федерации отнесли к своей компетенции предметы ведения и полномочия, входящие исключительно в компетенцию Центра, в том числе и право заключать международные договоры [13, с. 6-18; 18, с. 682-688].
Но признание права субъектов федерации на международную деятельность не означает изменения их правового статуса. «Международные соглашения субъектов федерации, независимо от формы, наименования и содержания, не могут считаться международными договорами по смыслу Венской Конвенции о праве международных договоров 1969 г. Договорная правоспособность субъектов федерации носит вторичный характер... на основе делегированного федерацией права. Международное право не наделяет субъектов федерации полномочиями по осуществлению ими международной договорной правоспособности» [30].
Показателен следующий фактор. В Конституциях ряда Республик содержалась норма, подобная закрепленной в Конституции Башкортостана: «Республика является самостоятельным участником международных и внешнеэкономических отноше-
ний и связей, кроме тех, которые добровольно переданы по Договору в ведение Российской Федерации. Республика Башкортостан вступает в отношения с другими государствами, заключает международные договоры и обменивается дипломатическими, консульскими, торговыми и иными представительствами, участвует в деятельности международных организаций».
Нормы аналогичного характера отчасти и сегодня характерны для конституций некоторых субъектов РФ.
Нельзя отрицать наличие международной договорной правоспособности у субъектов РФ в том ее ограничительном толковании, которое основано на Законе «О международных договорах Российской Федерации» 1995 г. и Федеральном законе «О координации международных и внешнеэкономических связей субъектов Российской Федерации» № 4-ФЗ от 4 января 1999 г.
Но при этом надо считаться с реальностью, исходя из того, что на практике «объем» такой правоспособности, обусловленный действительной способностью поддерживать указанные связи, не может быть одинаков у всех субъектов РФ. Уместно напомнить в этой связи мысль Е. Примакова, который предлагал отказаться от философии «выстраивания всех субъектов Российской Федерации по одному ранжиру». Такого, напомнил он, никогда не было в России. По одному типу строились отношения с Финляндией и с Польшей, а Грузия была в числе губерний, которые входили в состав Российской империи, и т.д. А без «контактов» субъектов РФ, органов местного самоуправления с зарубежными партнерами, по мнению Е. Примакова, трудно, если вообще возможно, наполнить реальным содержанием многие договоры и соглашения, заключаемые и от имени РФ [16, с. 32-33].
Обращаем особое внимание на то, что здесь акцент сделан только на «наполнение реальным содержанием» договоров РФ с помощью соответствующих «контактов» субъектов РФ, а не на договорах самих субъектов. Элемент мышления с уровня «федеральной вертикали» здесь очевиден.
Первый закон РФ 1992 г. в данной сфере [7] устанавливал право краевой, областной администрации заключать договоры с зарубежными партнерами на реализацию и приобретение продукции за счет своих валютных фондов и на иной основе, право организовывать приграничную и прибрежную торговлю. По ст. 48 Закона к полномочиям главы краевой, областной администрации относилось представительство края, области в отношениях с зарубежными государствами при подписании с ними договоров.
Конституция РФ и Федеративный договор не содержат исчерпывающего перечня вопросов (соответствующих прав), по которым субъекты РФ могут самостоятельно вступать в международные и внешнеэкономические связи. Поэтому важное значение следует придавать практике в этом отношении, которую можно оценивать и с позиций складывающегося правового обычая.
Существуют многочисленные приграничные соглашения, в которых участвуют региональные или местные власти, межмуниципальные органы, общественные объединения и органы самоуправления, а также и государственные органы, чьи полномочия исходят от центрального правительства. Участвующие стороны могут представлять различные органы управления обоих государств. Обычно такие соглашения обозначаются термином «децентрализованное трансграничное сотрудничество».
Для того чтобы «легализовать» трансграничное сотрудничество, соответствующие государства («по обе стороны» и совместно) должны сформировать твердую правовую базу. При этом следует помнить, что, рассматривая дело о Сербских займах, Постоянная Палата Международного Правосудия постановила, что «любой договор, который не является договором между государствами как субъектами ме-
ждународного права, будет опираться на муниципальное законодательство какой-либо страны» [19].
Правовые основания для такого сотрудничества могут (и должны) быть также определены в рамках двусторонних или многосторонних соглашений, признающих соответствующее национальное законодательство, а также соглашения между субъектами, территориальными общественными организациями или властями, существующими в пределах стран, вступивших в такие соглашения и имеющих общую границу.
Разработанные в Европе для межмуниципального сотрудничества формы могут использоваться и для развития регионального сотрудничества между субъектами РФ и зарубежными территориями. В этом плане можно воспользоваться опытом Франции, Испании и Италии. Интересна также канадская практика в данном отношении [23, с. 81-96].
В целом сложился значительный опыт международных связей субъектов РФ, на основе которого в РФ, можно сказать, сформирована устойчивая нормативная база регулирования в данной сфере. Стремление субъектов РФ осуществлять свои внешние связи без контроля федерального Центра будут и впредь наталкиваться на противодействие этому со стороны последнего. И это противодействие (в разумных пределах) следует считать объективно укрепляющим единство, безопасность и экономику России.
Несколько слов о понятии «регион» в рассматриваемом контексте.
Под регионами традиционно понимаются не столько субъекты федеративных государств или административные единицы унитарных государств, сколько более крупные территориальные объединения, охватывающие группы стран и даже отдельные континенты. Как правило, данное деление используется для анализа международных отношений в рамках региональных подсистем. В контексте подобного подхода принято выделять географические макрорегионы (Европу, Азию, Африку), мезорегионы (Северо-Восточная Азия) и субрегионы (Северная Европа) [4].
С выходом на международную арену субъектов федераций и других территориальных образований национальных государств термин «регион» становится еще более «многослойным понятием, а его характеристики варьируются в зависимости от того, какого типа процессы являются предметом нашего исследования» [1, с. 8].
Существует серьезное различие между российскими регионами и регионами стран Западной Европы. Если европейские регионы прошли длинный путь исторического развития и сформировались как гомогенные культурно-исторические общности, то нынешние российские регионы на протяжении большей части своей предыдущей истории существовали исключительно как административно-территориальные образования [8].
Необходимо отметить, что на Западе создание теории региона рассматривается как ключ к пониманию современных экономических процессов [32, р. 151-166].
В новейшей экономической теории регионам (в том числе экономическим) отводится не просто роль центров экономической силы. Характерно в этой связи, что Кеничи Омэ, один из наиболее активных проповедников новой экономической теории, назвал одну из своих работ «Конец национального государства» [31]. Имеется в виду возрастание роли и экономического веса регионов в глобальной экономике, в рамках которой не обремененные социальными обязательствами регионы способны достичь большей эффективности экономики, чем государства. Кеничи Омэ в этой связи называет подобные регионы «региональные государства».
В свете сказанного особое значение приобретает вопрос о суверенитете субъектов федерации. Напомним, что Конституционный Суд Республики Башкортостан в своем Постановлении от 28 декабря 2001 г. № 17- П, кроме прочего, установил:
«- п. 4.2. Вопрос о толковании понятия «суверенитет Республики Башкортостан.», с учетом его смысла, выявленного Конституционным Судом Российской Федерации в Определении от 27 июня 2000 г. № 92-0 по запросу группы депутатов Государственной Думы о проверке соответствия Конституции Российской Федерации отдельных положений конституций Республики Адыгея, Республики Башкортостан, Республики Ингушетия, Республики Коми, Республики северная Осетия — Алания и Республики Татарстан, был предметом рассмотрения Конституционного Суда Республики Башкортостан.
Конституционный Суд Республики Башкортостан в своем Постановлении от 4 октября 2000 г. по делу о толковании отдельных положений ст. 1, 3 и 69 Конституции Республики Башкортостан указал, что понятие «государственный суверенитет» следует толковать как обладание Республикой Башкортостан всей полнотой государственной власти вне пределов ведения Российской Федерации и полномочий Российской Федерации по предметам совместного ведения Российской Федерации и субъектов Российской Федерации, предусмотренной ст. 5 (ч. 3), 73, 76 (ч. 4) Конституции Российской Федерации.
Таким образом, содержание термина «суверенитет Республики Башкортостан» в составе Российской Федерации в ч. 1 и 2 ст. 1, ч. 1 ст. 17, ч. 2 ст. 82, ч. 2 ст. 85, п. 1 ст. 86, ст. 143 Конституции Республики Башкортостан по смыслу не выходит за пределы компетенции (предметов ведения и полномочий) Республики Башкортостан...» [14, с. 54-55, 71].
Очевидно, что Конституционный Суд Республики Башкортостан оперирует различным содержанием понятия «суверенитет». В отношении суверенитета собственной Республики (это следует из приведенного выше текста Постановления) Суд также очевидно уравнивает его с законными пределами компетенции (предметами ведения и полномочиями) Республики Башкортостан. По сути это — «функциональный суверенитет».
Показательно в этом плане и Постановление Конституционного Суда Республики Дагестан: «...системный анализ положений Конституции Республики Дагестан, ее статей 1 (ч. 1 и 3), 4 (ч. 1), 64, 65 (ч. 1-4 и 7), приводит к выводу, что провозглашение Республики Дагестан суверенным государством, как это определено в ст. 1 (ч. 1) и 4 (ч. 1) Конституции Республики Дагестан, не означает, что она наделяет себя свойствами суверенного государства и ограничивает тем самым суверенитет Российской Федерации.
Положение ст. 1 (ч. 1) и 4 (ч. 1) Конституции Республики Дагестан, рассматриваемое во взаимосвязи с положениями ст. 64 и 65 Конституции Республики Дагестан, следует понимать в том смысле, что Республика Дагестан в составе РФ обладает всей полнотой государственной власти вне пределов ведения Российской Федерации и полномочий Российской Федерации по предметам совместного ведения Российской Федерации и субъектов Российской Федерации» [15, с. 119-120].
Таким образом, мы снова имеем дело с «функциональным суверенитетом», объем которого меньше, чем суверенитет Федерации.
В этом аспекте мы понимаем и Определение Конституционного Суда РФ от 19 апреля 2001 г. № 65-0 «По ходатайству полномочного представителя Президента Российской Федерации в Приволжском федеральном округе об официальном разъяснении Определения Конституционного Суда Российской Федерации от 27 июня
2000 г. по запросу группы депутатов Государственной Думы о проверке соответствия Конституции Российской Федерации отдельных положений Конституций Республики Адыгея, Республики Башкортостан, Республики Ингушетия, Республики Коми, Республики Северная Осетия — Алания и Республики Татарстан».
Понятие «функционального суверенитета», похоже, корреспондирует идее ограниченного суверенитета союзных республик, из которой исходило конституционное законодательство СССР. В частности, в Конституции СССР 1924 г. говорилось: «Суверенитет союзных республик ограничен лишь в пределах, указанных в настоящей конституции, и лишь по предметам, отнесенным к компетенции Союза» (ст. 3). Практически та же норма закреплена в Конституции 1936 г.: «Суверенитет союзных республик ограничен лишь в пределах, указанных в ст. 14 Конституции СССР» (ст. 15).
В 1962 г. А. Лепешкин впервые выступил с концепцией единства суверенитета Союза ССР и союзных республик. И в 1977 г. он придерживался этой концепции [12, с. 259-260].
Эта теория ограничения суверенитета фактически означала отрицание «самостоятельного» суверенитета союзных республик. Впоследствии, однако, целый ряд советских авторов занимают прямо противоположную позицию. В частности, В. Шевцов в 1979 г. настаивал на том, что с образованием СССР «в гармоническом сочетании и единстве» существуют суверенитет Союза ССР и суверенитет образующих его республик» [28, с. 216].
Среди современных работ в интересующем нас плане следует выделить статью Ю. Федорова. Как полагает данный автор, создание федеративного государства — это особый случай самоограничения суверенитета объединяющихся в федерацию государств, появление нового, единого государства, состоящего из нескольких государственных образований (первоначально самостоятельных государств), объединившихся для решения центральной властью общих для всех членов федерации задач. Граждане государств — участников федерации становятся гражданами федеративного государства[26, с. 145].
Но сказанное относится только к тем случаям, когда федерация создается независимыми государствами. Особенность же современной Российской Федерации состоит в том, что как федеративное государство она оформилась во многом путем придания статуса субъектов Федерации прежним административно-территориальным образованиям.
Нельзя не учитывать, что согласно ч. 3 ст. 11 Конституции РФ разграничение предметов ведения и полномочий между органами государственной власти РФ и органами государственной власти субъектов РФ осуществляется как самой Конституцией, так и Федеративным и иными договорами о разграничении предметов ведения и полномочий. А что касается Федеративного договора 1992 г., то он, как известно, открывается Договором о разграничении предметов ведения и полномочий между федеральными органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти суверенных республик в составе Российской Федерации.
В указанном контексте, на наш взгляд, следует руководствоваться четвертым абзацем п. 1 раздела второго «Заключительные и переходные положения» Конституции РФ, которая гласит, что в случае несоответствия положениям Конституции РФ положений Федеративного договора — Договора о разграничении предметов ведения и полномочий между федеральными органами государственной власти РФ и органами государственной власти суверенных республик в составе РФ... — действуют положения Конституции РФ.
Точка зрения автора настоящего исследования изложена выше: суверенитет субъектов федерации функционален по своей природе. Его содержание и пределы ограничены той компетенцией (предметами ведения и полномочиями), которой обладает данный субъект в соответствии с федеральной конституцией. А ограниченный функциональный суверенитет субъектов федерации во внешних связях реализуется в форме их международной правоспособности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Александров А.Б. Регионы во внешней политике России. Роль Северо-Запада. — Издательство «МГИМО — Университет». 2005.
2. Блищенко И.П. Международно-правовые проблемы государств, входящих в СНГ // Московский журнал международного права. — 1997. — № 1.
3. Вельяминов Г.М. Правовой статус субъектов РФ // Московский журнал международного права. — 1995. — № 2.
4. Восток — Запад. Региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений. — М.: Росспэн, 2002.
5. Гостева М.Л. Отражение внешней политики России на развитии сотрудничества приграничных территорий: Внешняя политика России на современном этапе // Десять лет внешней политики России: Материалы Первого Конвента Российской ассоциации международных исследований / Под ред. A.B. Торкунова. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2003.
6. Ермаков В.Г. Федерация как форма государственного устройства России. — М.: Былина, 1999.
7. Закон РФ «О краевом, областном Совете народных депутатов и краевой, областной администрации» от 5 марта 1992 г.
8. Зонова Т.В. От Европы государств к Европе регионов? // Полис. — 1999. — №5.
9. Капустин А.Я. Европейский Союз: интеграция и право. — М.: Изд-во РУДН, 2000.
10. Ковалев A.A. Самоопределение и экономическая независимость народов. — М.: Междунар. отношения, 1988.
11 .Левин И.Д. Суверенитет. — М.: Юрид. изд-во Министерства юстиции СССР, 1948.
12. Лепешкин А.И. Советский федерализм: Теория и практика. — М., 1977.
13. Макарычев A.C. Регионы на международной арене: теория вопроса // Российские регионы как международные акторы: Аналитический доклад / Под ред. A.C. Макарычева. — Н. Новгород, 2000.
14. Международные связи субъектов Федерации // Вторая международная конференция по федерализму (Москва, 16-17 декабря 1997 г.). — М.: Эдиториал УРСС, 1999.
15. Постановление Конституционного Суда Республики Дагестан по делу о толковании статей 1 (части 1 и 3), 4 (части 1 и 3), 14,17 (часть 1), 19 (часть 2), 22, 39 (часть 5) Конституции Республики Дагестан от 3 октября 2000 года: Материалы Всероссийского совещания 21 марта 2001 года. — М., 2002.
16. Примаков Е.М. Внешняя политика и федерализм // Президент. Парламент. Правительство. — 1998. — Февраль.
17. Пустогаров В.В. Члены федерации как субъекты международного права // Сов. гос-во и право. — 1992. — № 1.
18. Реут О.Ч. Россия регионов и «Северное измерение». — Десять лет внешней политики России: Материалы Первого Конвента Российской ассоциации международных исследований / Под ред. А.В. Торкунова. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2003.
19. Решение № 14, 1929. Постоянная Палата Международного Правосудия. Серия А, № 20.
20. Туманов В.Н. Приграничное сотрудничество: перспективы развития // Вторая международная конференции по федерализму (Москва, 16-17 декабря 1997 г.). — М.: Эдиториал УРСС, 1999.
21. Тэпс Д. Концептуальные основы федерализма. — Спб.: Юрид. пресс-центр, 2002.
22. Ушаков И. А. Суверенитет и его воплощение во внутригосударственном и международном праве // Московский журнал международного права. — 1994. — № 2.
23. Ф. де Керков. Внешние связи регионов: канадский опыт // Вторая Международная конференция по федерализму (Москва, 16-17 декабря 1997 г.). — М.: Эдиториал УРСС, 1999.
24. Фарукшин М.Х. Субъекты федераций в международных отношениях // Полис. — 1995. — № 6.
25. Федеративный Договор. Документы, комментарий. — М.: Республика, 1992.
26. Федоров Ю.И. О правосубъектности членов Российской Федерации в международном праве // Московский журнал международного права. — 1994. — № 4.
27. Филиппов Н. Правовое регулирование международных и внешнеэкономических связей субъектов федерации // Российская юстиция. — 1998. — № 3.
28. Шевцов B.C. Государственный суверенитет. — М., 1979.
29. Шило В.Е. Канадский федерализм и международные отношения. — М., 1985.
30.Янюк Е.Э. Субъект федерации и международное право: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. — М.: Дипломатическая академия МИД РФ, 2006.
31. Kenichi Ohmae. The End of Nation State / Ohmae Kenichi. — London: Harper Collins Publishers, 1995.
32. Lawson Clive. Towards a competence theory of the region // Cambridge Journal of Economics. — 1999. — № 23.
THE TOPICAL QUESTIONS OF INTERNATIONAL LEGAL CAPABILITY OF THE FEDERATION’ SUBJECTS
V.I. Savin
The Moscow State Open University (the branch in the City of Kropotkin)
Pavel Korchagin St., 22, 107996 Moscow, Russia
The article is devoted to the notion and essence of the constitutional basis of the international legal capability of the federation’ subjects, to the connection of this question with the problem of sovereignty and legal reasons of the carrying out of actual external economic ties of the subjects of the Russian Federation.
