CC BY
49
«EXPERIENCE OF СRITICAL POETICS» BY I.K. GOTSHED: TRADITIONS
AND INNOVATION
M.L. Skvorzova
Cultural life of the first decades of the 18th century is notable for a wild growth of interest to literary work. During that period there had been outlined tendencies developed in literature of the second half of the 18l c. It seems possible to regard I.K. Gotshed's activity as a motive power of the German literature during the specified period. He was the founder and the brightest representative of educational classicism in Germany. I.K. Gotshed's «Experience of critical poetic» overcomes an out-of-date perception of similar scientific works as the instruction to poetics. To Goshed, the poetics is not only a system of rules of poetic creativity, features of the genre, but also an opportunity to propagandize the ideas basing on critical directives of educational ideology, giving philosophical meaning to a role of literature and literary work in a contemporary society.
© 2009
Е.В. Кузнецова
АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ «ПОЛЕ БИТВЫ» В СЕРДЦАХ ГЕРОЕВ
РОМАНА «ИДИОТ»
Формулировка в названии статьи навеяна афористичным фрагментом из последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы». Там Дмитрий Карамазов делится с младшим братом своим болезненным недоумением: «...иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит /.../. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы — сердца людей» (Здесь и далее в цитатах курсив мой. — Е.К.)1. Речь, таким образом, прямо заходит об «идеалах», которые живут в сердцах людей (и героев Достоевского). За этими идеалами угадываются высшие ценностные установки, которые руководят поведением людей/героев.
В поведении этом очень непросто бывает разобраться. И Достоевский задачу читателям нисколько не упрощает. Даже напротив, он остаётся в общепринятом представлении одним из самых «сложных» писателей и вполне эту репутацию оправдывает. Более того, он не забывает и специально предупреждать своего читателя об особой сложности мотивов, руководящих его персонажами. Неоднократно встречаются подобные предупреждения и в романе «Идиот». Вот, например, одно из таких предупреждений: «Не забудем, что причины действий
человеческих обыкновенно бесчисленно сложнее и разнообразнее, чем мы их
2
всегда потом объясняем, и редко определенно очерчиваются»2. Однако если
писатель и в самом деле любит «загадки загадывать», то всё-таки в поведении и в судьбах его персонажей, конечно, выражается жизненная логика. А эта логика во многом может проясняться в аксиологическом измерении и в соответствующей терминологии.
Как известно, изначально аксиология — это «философская дисциплина, занимающаяся исследованием ценностей как смыслообразующих оснований человеческого бытия, задающих направленность и мотивированность человече-
3
ской жизни, деятельности и конкретным деяниям и поступкам»3. Можно предположить, что поведение и взаимоотношения героев Достоевского удобно интерпретировать в свете аксиологической методологии, утвердившейся с недавних пор в литературоведении4. Для любого персонажа (за исключением, быть может, эпизодических) можно определить его так называемую «аксиологическую позицию». Она прежде всего должна пониматься как комплекс свойственных ему аксиологических ориентиров (норм, ценностей и идеалов). Сложность психологии и поведения героев Достоевского находит себе соответствие в аксиологической сложности. И дело не только в том, что по своему составу сложны у героев сами упомянутые комплексы ориентиров. Под влиянием сюжетных событий идут процессы переоценки ценностей в сознании и «в сердцах» персонажей (то есть на сознательном и подсознательном уровнях). Наиболее яркое выражение это находит в том, что, например, нормы, ценности и идеалы могут как бы подменять друг друга. А.П. Власкин, одним из первых изучивший это явление, прокомментировал его следующим образом: «В соотношении трех этих категорий (нормы—ценности—идеалы) есть своя динамика, и здесь начинаются сложности. Во-первых, возможны взаимопереходы и взаимоподмены. То, что вчера было труднодостижимым идеалом, — сегодня оборачивается вполне реальной ценностью, а завтра, пожалуй, может стать уже реальной нормой жизни. В этих взаимопереходах прочитываются прогрессивные перемены. Что касается взаимоподмен, то их порой трудно интерпретировать однозначно — всё зависит от точек зрения. Нормы, например, сами по себе могут оборачиваться ценностями. Войти в норму, быть нормальным — это при определенных условиях само по себе составляет ориентир и желанную цель для многих. С другой стороны, возможна обратная подмена: выработка новых ценностей, их достижение и отстаивание — часто составляет именно норму жизнедеятельности для энергичных натур. Чтобы разобраться в этих соотношениях норм и ценностей, приходится иметь в виду разные их уровни и различать ценности истинные и мнимые, постоянные и преходящие, и т.д.»5.
Однако можно продолжить изучение этого вопроса и предположить, что сложность и динамичность аксиологической позиции героев бывает обусловлена у Достоевского подвижными, меняющимися приоритетами. Как ложные, так и истинные идеалы, ценности или нормы могут по-разному сочетаться, вступать в конфликт друг с другом, а также меняться в своём собственном значении. Попробуем найти этому подтверждения в художественном мире романа «Идиот».
Прежде всего обратим внимание на такой значимый в этом романе ориентир, как красота. В нём угадываются свойства подлинного идеала. Как известно, сам Достоевский не раз утверждал необходимость идеала для человека,
и прежде всего идеала духовного. Он также верил в величие и возможности духовной красоты. Но даже такие, явно безусловные, ценностные ориентиры подвергаются в произведениях Достоевского самым серьезным испытаниям. В «Идиоте» носителем идеала писателя выступает центральный герой, князь Мышкин. Ему и приписано высказывание о том, что «красота спасёт мир», которое с тех пор стало крылатым афоризмом. Отсюда и следует, что красота при этом понимается именно как идеал, а не ценность или обычная норма. Ведь «спасти мир» от чего бы то ни было — задача очень масштабная, едва ли осуществимая в одиночку.
В романе «Идиот» идеал красоты выражен очень не просто, по-разному. Наверное, не случайно даже приведённый афоризм (о спасительности красоты) читатель узнаёт не от самого Мышкина, а в передаче другого героя, Ипполита Терентьева6. И нигде в романе главный герой прямо о красоте не высказывается. А когда его просят выразить мнение о лице Аглаи Епанчиной, он даже признаётся: «Красоту трудно судить; я еще не приготовился. Красота — загадка»'.
Как показано в романе, «загадочность» красоты связана с её очень разными признаками, а также с разным её возможным воздействием на людей и даже на окружающий мир. Ипполит Терентьев, когда передал слова Мышкина, не случайно задал уточняющий вопрос: «Какая красота спасет мир?». То есть она, скорее всего, бывает разная. И если одна красота способна спасти мир или человека, то другая, быть может, способна и погубить. Тот факт, что она по-разному в романе выражается, проиллюстрируем на цитатах.
Если Мышкин избегает прямо «судить красоту» (то есть, скорее всего, «судить о красоте»), то сам автор, во-первых, раскрывает читателю в ремарках особенности восприятия героем красоты. Например, вот какое впечатление оказывает на Мышкина портрет Настасьи Филипповны: «Это необыкновенное по своей красоте и еще по чему-то лицо сильнее еще поразило его теперь. Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть, были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты. Эта ослепляющая красота была даже невыносима, красота бледного
о
лица, чуть не впалых щек и горевших глаз; странная красота!»8. А еще раньше сам герой делится впечатлением от этого же портрета в таких словах, избегая самого слова «красота»: «Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!»9.
Во-вторых, генеральша Епанчина, рассматривая тот же портрет, всё-таки вынуждает Мышкина к признанию: «— Так вы такую-то красоту цените? — обратилась она вдруг к князю.
— Да... такую... — отвечал князь с некоторым усилием.
— То есть именно такую?
— Именно такую.
— За что?
— В этом лице... страдания много... — проговорил князь как бы невольно, как бы сам с собою говоря, а не на вопрос отвечая»10.
Эти цитаты позволяют кое-что уточнить в понимании возможностей красоты как идеала в мире Достоевского. Прежде всего обратим внимание на то, что
поразившая Мышкина красота героини передана через сочетание контрастных признаков — гордости и страдания. Сам герой при этом почти непроизвольно высказывает своё пожелание: «Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!». Конечно, едва ли при этом имеется в виду, что «мир будет спасен» такой красотой. Здесь Мышкин подразумевает судьбу самой героини и предвидит возможность её гибели. А что прошедшая через унизительные страдания гордость способна быть разрушительным началом — это герои Достоевского хорошо знают по своему опыту. Например, в предыдущем романе, «Преступление и наказание», это показано на примере Раскольникова, образ которого, конечно, отличается своеобразной духовной красотой. В то же время, согласно реплике Мышкина (за которой угадывается мнение Достоевского), остаётся возможность — преобразить драматичный контраст гордости и страдания началом добра. Только тогда «всё было бы спасено». И это также нам известно по опыту из предыдущего романа (пример Сони Мармеладовой, её воздействие на Раскольникова).
Но мы продолжим наблюдения над судьбой идеала в романе «Идиот». Красоту Настасьи Филипповны невольно признают все. И примечательно, что для всех эта красота не ограничивается внешними чертами, их привлекательностью. Влюбленный в героиню Рогожин восхищается прежде всего её поведением, в котором выражается оригинальность и масштабность всех личных качеств. Но и другие персонажи, настроенные к ней по разным причинам недоверчиво или даже враждебно, как правило, признают активную выразительность такой красоты, испытывая на себе её воздействие. Показательный пример находим уже близко к финальной развязке, в сцене несостоявшегося венчания Настасьи Филипповны и князя Мышкина, когда она одним своим видом «победила» враждебно настроенную толпу зевак:
«— Экая красавица! — кричали в толпе.
— Не она первая, не она и последняя!
— Венцом все прикрывается, дураки!
— Нет, вы найдите-ка такую раскрасавицу, ура! — кричали ближайшие.
— Княгиня! За такую княгиню я бы душу продал! — закричал какой-то канцелярист. — «Ценою жизни ночь мою!..»
Настасья Филипповна вышла действительно бледная как платок; но большие черные глаза ее сверкали на толпу как раскаленные угли; этого-то взгляда толпа и не вынесла; негодование обратилось в восторженные крики»11.
Но если вернуться к началу сюжета, то находим ещё более примечательную
оценку красоты Настасьи Филипповны. Аделаида Епанчина, рассматривая всё
тот же её портрет (который поразил Мышкина), высказывает о ней своё мнение
и при этом как бы дополняет князя: «— Такая красота — сила, — горячо сказала
12
Аделаида, — с этакою красотой можно мир перевернуть!»12. Здесь опять угадывается масштабы воздействия подобной красоты на целый мир. «Мир спасти» или «мир перевернуть» будто бы способна красота. И эти два варианта не обязательно противоречат друг другу, потому что второй из них носит неоднозначный характер. Ведь можно «перевернуть мир» к лучшему, и скорее всего, Аделаида Епанчина имеет в виду именно это. Но возможно и другое понимание, в духе всё того же Раскольникова («...взять всё за хвост и стряхнуть к чёрту»13. Очевидно, всё зависит именно от сочетания красоты с разными началами чело-
веческой натуры или характера. В этих сочетаниях рождаются инстинкты, которые движут человеческими поступками. А уже эти последние могут носить характер «спасительный» или, напротив, «губительный» для самого героя, для окружающих и даже для целого мира.
В начале статьи мы уже обратили внимание на яркое высказывание Дмитрия Карамазова. Теперь уместно ещё раз обратиться к нему и восстановить сокращённый фрагмент, касающийся именно красоты: «Красота — это страшная и ужасная вещь. Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог создал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут...»14. В романе «Идиот» показана именно подобная «загадочная» красота. Можно ли её всё-таки разгадать?
Мы уже заметили, что Мышкина красота Настасьи Филипповны покорила выражением в ней гордости и страдания. Это не признаки красоты самой по себе, потому что как «гордиться», так и «страдать» может любой человек. В романе «Идиот» это показано на примере многих несимпатичных персонажей (например, Гани Иволгина). В случае с Настасьей Филипповной речь идёт о началах гордости и страдания, которые порождены её драматичной судьбою и наложили свой отпечаток как на её характер, так и на внешность. Мышкин страстно желает ей пропитаться и другим началом — добром. Оно может примирить гордость со страданием, поможет простить виновников её участи и будет способствовать к перемене этой участи. Таким образом, за этим пожеланием Мышкина («Эх, кабы добра!») угадывается ещё одно начало, такое же масштабное, как гордость или страдание, но более важное в глазах Достоевского. Это начало — смирение.
Ни гордость, ни страдание — не могут быть идеалами для человека уже потому, что оба эти состояния вполне достижимы для каждого. Оба они могут носить характер другого аксиологического ориентира — нормы поведения. Кроме того, второе начало — страдание — может обернуться и подлинной ценностью. Она носит христианский характер. В романе «Преступление и наказание» «безвинное страдание принять» (то есть пострадать за другого) решил маляр Ми-колка, и последовать его примеру призывают Раскольникова следователь Пор-фирий Петрович и Соня Мармеладова. А в последнем романе Достоевского этот же путь избирает Дмитрий Карамазов: «Никогда, никогда не поднялся бы я сам собой! Но гром грянул. Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!»15.
Если в приведённых примерах страдание является ценностью (которой нелегко достичь), то для Настасьи Филипповны в «Идиоте» это норма самочувствия, что проницательно угадывает Мышкин и никогда не упускает из виду, не обманываясь легкомысленным поведением героини. Её страдание, в сочетании с природной гордостью, оборачивается разрушительной силой. Живительным, примиряющим началом могла послужить доброта, в которой выразилось бы смирение. Это последнее начало, как мы уже заметили, является настолько масштабным, что может как бы «погасить» любую гордость, компенсировать любое страдание. Именно смирение как конечная цель угадывается и в стремлении к страданию уже упомянутых героев — маляра Миколки, Раскольникова, Дмитрия Карамазова. Но если страдание — достижимая цель и потому может
пониматься как подлинная ценность, то подлинное смирение достижимо далеко не для всех и не всегда. Например, Дмитрию Карамазову оно оказалось не по силам (ведь он после своего решения «пострадать» всё-таки задумывает побег). Также и Раскольников по-настоящему не смирился ни на суде, ни на каторге. Иными словами, смирение в художественном мире Достоевского выступает в статусе подлинного идеала.
Здесь уместно вспомнить знаменитый призыв Достоевского из его Пушкинской речи: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость» (26, с. 139). А в «Братьях Карамазовых» писатель воплотил в поучениях старца Зосимы свою мысль о возможностях смирения: «Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: «взять ли силой, али смиренною любовью?» Всегда решай: «возьму смиренною любовью». Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное — страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего»16. Это очень напоминает афоризм о том, что «красота спасёт мир». Теперь ясно, что подразумевалась у Достоевского в «Идиоте» красота не гордая, а именно смиренная. То есть имеется в виду органичное сочетание двух идеалов, при котором они окрашивают друг друга своими признаками, так что один выражается через другой: красота предстаёт смиренной, а смирение оборачивается душевной красотой.
Смирение оказалось недоступно Настасье Филипповне, хотя она к нему искренне стремилась. Это видно из её самоотверженных попыток обеспечить счастье любимого человека, князя Мышкина, «сосватав» ему Аглаю Епанчину. Она пишет письма сопернице, и в письмах этих не похожа сама на себя. Во-первых, она подавляет свой эгоизм и пытается добровольно «отказаться» от любимого в пользу другой женщины. Во-вторых, она подавляет и свою гордость, обращаясь к сопернице с уговорами и даже с мольбами. Но этих порывов хватило ненадолго: при личном свидании с Аглаей она сорвалась и заявила свои права на Мышкина, тем самым унизив и соперницу. В конечном счёте, красота Настасьи Филипповны оказалась силой разрушительной: привела к гибели её саму и разрушила жизнь Мышкина (а попутно и отравила жизнь Аглаи Епанчиной). Идеал смирения для гордой красавицы был ясен, но оказался слишком высок для неё. То, что идеал этот всё-таки её манил, следует из её страстной влюбленности в Мышкина. Именно он является самым ярким воплощением этого самого идеала.
Большинство исследователей романа согласны в том, что «Достоевский свой идеал душевной красоты воплотил в образе» центрального героя романа «Идиот».17 Видимо, такое впечатление связано с тем, что почти в любом поступке князя Мышкина выражается смирение. Вот, например, как сам герой оценивает свои возможности: «— Есть такие идеи, есть высокие идеи, о которых я не должен начинать говорить, потому что я непременно всех насмешу /.../У меня нет жеста приличного, чувства меры нет; у меня слова другие, а не соответственные мысли, а это унижение для этих мыслей. И потому я не имею права... к тому же я мнителен, я... я убежден, что в этом доме меня не могут обидеть и любят меня более, чем я стою, но я знаю (я ведь наверно знаю), что после двадцати лет болезни непременно должно было что-нибудь да остаться, так что нельзя не смеяться
надо мной... иногда... ведь так. В ответ на это последовала показательная реакция Аглаи, которую возмущает подобное смирение: «— Для чего вы это здесь говорите? — вдруг вскричала Аглая, — для чего вы это им говорите? Им! Им! /... / Здесь ни одного нет, который бы стоил таких слов! — разразилась Аглая, — здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца вашего! Вы честнее всех,
благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь есть недостойные
18
нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили...» .
Все оценки влюблённой в Мышкина Аглаи («Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех!») фактически верные, но в в этом перечне, наверное, не хватает самого важного: он ещё и смиреннее всех. А этого последнего Аглая, гордая по своей природе, оценить не способна — потому в заключение своего выступления и обвиняет его: «Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы все в себе исковеркали, зачем в вас гордости нет?»19. Она не способна понять, что он не «ставит себя ниже всех», а напротив, по этической логике Достоевского, оказывается «выше всех» только потому, что смирение выражается в его отношении как к самому себе, так и ко всем окружающим. Мышкин смиряется даже тогда, когда предвидит роковую развязку событий. Вот, например, как он реагирует на упрёк Евгения Павловича в том, что всё-таки женится на Настасье Филипповне: «— Это, это все равно, что я женюсь, это ничего!
— Как все равно и ничего? Не пустяки же ведь и это? Вы женитесь на любимой женщине, чтобы составить ее счастие, а Аглая Ивановна это видит и знает, так как же все равно?
— Счастье? О нет! Я так только просто женюсь; она хочет да и что в том, что я женюсь: я... Ну, да это все равно! Только она непременно умерла бы»20. Здесь Мышкин смиренно принимает то, что просто не в силах изменить. Он уже не надеется на счастье ни для себя, ни для Настасьи Филипповны, ни для Аглаи. Ситуация сложилась таким образом, что, по его аксиологическим приоритетам, остаётся только одно: попытаться хотя бы спасти жизнь одной женщине, даже ценой счастья другой. Это смирение «запредельное» — в том смысле, что оценить или даже понять его не способен никто из окружающих. Однако ещё один персонаж из окружения Епанчиных, князь Щ., оказывается, наверное, очень близок к истине, когда однажды заметил: « — Милый князь, /.../ рай на земле
нелегко достается; а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай — вещь
21
трудная, князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному сердцу» . Верная догадка этого Щ. состоит в том, что для Мышкина взаимоотношения между людьми, полностью свободные от эгоизма и в результате самоотверженные (хотя бы только с его стороны), — это ценности, а пожалуй, даже и нормы; тогда как для остальных подобные отношения — что-то вроде недостижимого идеала. Если бы такие взаимоотношения были доступны всем — тогда, действительно, наступил бы «рай на земле».
Нужно еще заметить, что Мышкин демонстрирует возможность абсолютного смирения не только на примере собственных поступков. Он пытается это «пропагандировать». Ещё в самом начале, при знакомстве с Епанчиными, в ответ на едкую реплику Аделаиды герой признаёт: « — Вы, может, и правы, — улыбнулся князь, — я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и
22
в самом деле мысль имею поучать... Это может быть; право, может быть»22. На самом деле нигде в романе нет примеров прямых «поучений» со стороны Мыш-кина. Однако в ответ на просьбы или вопросы он с готовностью даёт советы. И эти советы, во-первых, всегда этически безупречны, а во-вторых, настолько проницательны, что чаще всего изумляют собеседников. Так, например, за советом к нему обращается Ипполит Терентьев:
«— Ну, хорошо, ну, скажите мне сами, ну, как, по-вашему: как мне всего лучше умереть?... Чтобы вышло как можно... добродетельнее то есть? Ну говорите!
— Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье! — проговорил князь тихим голосом.
— Ха-ха-ха! Так я и думал! Непременно чего-нибудь ждал в этом роде! Одна-
23
ко же вы... однако же вы... Ну, ну! Красноречивые люди!»23.
Умирающий от чахотки Ипполит поражён проницательностью Мышкина. Оказывается, князь понимает главное страдание больного юноши, который мучительно завидует: остальные могут не только просто жить, но и быть счастливыми (по сюжету романа, Ипполит безнадежно влюблён в Аглаю Епанчину). Совет князя Ипполиту — избавиться от эгоизма в собственном несчастье — означает: смириться. Это всё тот же этический урок, невыполнимый для всех, кроме самого князя Мышкина. Это его ценность, остающаяся для остальных недостижимым идеалом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1976. Т. 14. С. 100. Далее тексты Ф.М.Достоевского цитируются по этому изданию, с указанием в скобках тома и страницы.
2. Достоевский. ПСС. Т. 8. С. 402.
3. Новейший философский словарь. Минск, 1998. С. 44.
4. См.: Свительский В.А. Герой и его оценка в русской психологической прозе 60—70—х годов XIX в.: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Воронеж, 1995. 38 с.; Петров В.Б. Художественная аксиология Михаила Булгакова. М., 2002. 349 с.; Власкин А.П. Новые возможности старой методологии // ПИФК. 1998. Вып.7. С. 193—200; он же. Аксиологические возможности в современном прочтении Пушкина // Пушкин: Альманах. Магнитогорск: МаГУ, 2002. Вып.3. С. 46—54.; Абдуллина Д.А. Художественная аксиология в автобиографической трилогии Л.Н. Толстого: дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2005. 212 с.
5. Власкин А.П. Аксиологические возможности в современном прочтении Пушкина. С. 206-207.
6. Достоевский. ПСС. Т. 8. С. 317.
7. Там же. Т. 8. С. 66.
8. Там же. С. 68.
9. Там же. С. 32.
10. Там же. С. 69.
11. Там же. С. 492-493.
12. Там же. С. 69.
13. Там же. Т. 6. С. 320.
14. Там же. Т. 14. С. 100.
15. Там же. С. 458.
16. Там же. С. 289.
17. Бабович М. Судьба добра и красоты в свете гуманизма Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1. С. 105.
18. Достоевский. ПСС. Т. 8. С. 283.
19. Там же. С. 283.
20. Там же. С. 483.
21. Там же. С. 282.
22. Там же. С. 51.
23. Там же. С. 433.
F.M. DOSTOEVSKY «IDIOT»: AXIOLOGICAL «BATTLEFIELD» IN CHARACTERS'
HEARTS
Ye.V. Kuznetzova
The behaviour of Dostoevsky's characters is interpreted through the axiological approach. There has been defined the axiological position for each character and traced the development of every other one. The position includes ô complex of axiological points (standards, values, ideals). The article draws attention to interchangeling of standards, values and ideals at Dostoevsky's characters. The work gives analysis of the characters' views on «beauty». Beauty is a guiding line of the highest level. There is also some analysis on understanding abilities of beauty as the ideal of Dostoevsky's artistic world. Dostoevsky as well as his characters of «Idiot» interprets mystery of beauty that can change the world and save it. The result of the analysis is the main ideal that is harmony of beauty and humility.
© 2009
Е.Г. Постникова
МИФОПОЛИТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ СОЗНАНИЯ В «БЕСАХ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Массовые политические движения — это особенность Нового времени, следствие секуляризации культуры. Если человеческая душа — это «tabula rasa», то логично искать источник любого добра и зла во внешних обстоятельствах. Свои личные проблемы и комплексы человек начинает идентифицировать с проблемами Государства и ищет их разрешения в политике. «Достаточно часто мы имеем дело с компенсирующим взаимодействием противоположностей, например, в случае внешней компенсации за оставленные без внимания внутренние потребности. Где чувствуют свою индивидуальную слабость и никчемность, появляется потребность в коллективной силе и гордости. (...) Где нет са-
