CC BY
35
Галаганова С.Г.
кандидат философских наук, доцент кафедры «Политология»
МГТУ имени Н. Э. Баумана
«А я рождён в просторе диком...»
Блоковские мотивы в поэзии Николая Туроверова
И вечный бой!
Покой нам только снится...
А. Блок
- Где мой отец?
- Он на войне.
- Но нет войны!
- Она всё длится...
Н. Туроверов
Имя Николая Николаевича Туроверова (1899-1972), видного деятеля культуры русского зарубежья, известно сегодня и на его родине. Поэт, публицист, издатель, он был ревностным хранителем истории и традиций российского казачества. Казак станицы Старочеркасской Черкасского округа области Войска Донского, участник Гражданской войны, эвакуировавшийся в 1920 году из Крыма вместе с разбитыми частями армии Врангеля, Туроверов без остатка посвятил годы своего изгнанничества сохранению живой памяти о родном степном крае, о героях-казаках, о славных казачьих походах.
Поэтические сборники Туроверова снискали ему в эмиграции славу «казачьего Есенина». «Эх, приволье широких раздолий, / голубая полынная лепь! / Разлилась, расплескалась на воле / ковылями просторная степь»; «И в полынь азиатский закат / уронил свои жёлтые бусы», - подобных строчек в этих сборниках, действительно, немало. Однако сводить творчество поэта к «есенинской» ностальгии по «дымам куреней» и «стрепетиным стаям» означало бы, на наш взгляд, его непростительную недооценку. От эмигрантского поэтического «мэйнстри-ма», надрывно скорбевшего о «заметённой снегом России», стихи Туроверова отличает историческая чуткость, обострённое чувство личной ответственности за «страшные дни бессмысленного зла», мучительная напряжённость дум о судьбах Родины, бесстрашное заглядывание в завтрашний день.
В этом отношении творчество «донского лирника» продолжает традицию Александра Блока, старшего современ-
ника Туроверова, пережившего те же «испепеляющие годы» крушения старого мира. И не только продолжает, но и вполне сопоставимо с ней, ибо философский критерий сопоставимости явлений не означает, как известно, их качественного уравнивания. Пушкин и Блок - явления разномасштабные, однако однопорядковые, и потому - сопоставимые. По этой же причине лучшие стихотворения Николая Туроверова сопоставимы с гражданской лирикой Блока (при том что масштабы таланта авторов, разумеется, разнятся в несравненно большей степени, нежели в случае с Пушкиным и Блоком).
Речь пойдёт о цикле «На поле Куликовом» и не менее знаменитых «Скифах». Сама лексика Туроверова столь сильно напоминает поэтическую речь обоих блоковских шедевров, что уже одно лишь это сходство должно настроить читателя на достаточно трагический, отнюдь не «есенинский» лад. Вот лишь некоторые примеры.
«За Непрядвой лебеди кричали» (Блок) - «Пролетели лебеди над Доном» (Туроверов)
«Идут, идут испуганные тучи, / закат в крови!» (Блок) - «И родины страшный, кровавый закат»; «И закатные проходят облака / табуном коней кровавой масти» (Туроверов)
« Сквозь кровь и пыль...» (Блок) - «Сквозь кровь и смерть ордынского пожара» (Туроверов)
«Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной, / в твоей тоске, о, Русь!» (Блок) - «О, я несу к порогу близкой встречи / сокровища завещанной тоски» (Туроверов) «Домчимся!» (Блок) - «Дойдём!» (Туроверов) «Какому хочешь чародею / отдай разбойную красу!» (Блок) - «Вижу близко, как весело мечут / эти камни разбойный огонь»; «На разбойном, на вольном Дону» (Туроверов)
«Идут века, шумит война.» (Блок) - «Идут года, приходят войны» (Туроверов)
«Ветер, ветер на всём белом свете» (Блок) - «Метель, метель на целом свете» (Туроверов)
«Я слушаю рокоты сечи / и трубные крики татар, / я вижу над Русью далече / широкий и тихий пожар» (Блок) - «Как в страшное время Батыя, / опять породнимся с огнём» (Туроверов) «Да, скифы - мы!» (Блок) - «Сметая всё, прошли здесь скифы, / родные пращуры мои» (Туроверов)
«В степном дыму блеснёт святое знамя / и ханской сабли сталь» (Блок) - «И знамя средь чёрного дыма / сияло своею
- *
парчой...» (Туроверов) .
«Помяни ж за раннею обедней / мила друга, светлая жена!» (Блок) - «Молись, молись о дальнем сыне / перед святой иконой, мать!» (Туроверов)
«Летит, летит степная кобылица.» (Блок) - «Летит стрепетиная стая.» (Туроверов)
Буйногривая блоковская чудо-кобылица продолжает свой полёт и на обложке изданной у нас в 2010 году книги стихов Туроверова, а над ней - стрепеты-лебеди-коршуны. Случайность? Или «зашифрованная» догадка иллюстратора?..
Впрочем, всё это - лишь внешний, поверхностный слой, за которым скрывается глубинная смысловая полифония, издавна отличавшая в России любого поэта, воспринятого общенациональной традицией. Столь же «полифонична» и сама эта традиция, где за отдельными «влияниями» и «сходствами» легко просматриваются пушкинские дали, слышны «песни ветровые» всей русской поэзии.
И Александр Блок, и Николай Туроверов не раздумывая бросились в огонь «высоких и мятежных дней», грозивший спалить их самих: один - на аллегорическом «белом коне» лирического героя «куликовского» цикла, мятущегося свидетеля «битвы чудной» («объятый тоскою могучей, / я рыщу на белом коне»); другой - на реальном, живом коне одного из белогвардейских казачьих полков. Один видел в русской революции воплощение вечного «света» своей родины, необходимого для «освещения» грядущих путей всего человечества («до боли / нам ясен долгий путь»); для другого восставший народ был «ордой» («когда над валом Перекопа / орды вставал девятый вал»), «врагом» («где ждал нас враг»).
«Мы, сам-друг, над степью в полночь стали.» - и «опять, опять» закричали над Русью лебеди, кричавшие когда-то «за Непрядвой». Победа в той древней битве вывела наших предков на простор всемирно-исторической жизни, и потому, прежде чем «выйти» на реальные кровавые поля начала ХХ века, поэту нужно было «поставить» себя на «поле Куликово». Предчувствие «неслыханных перемен» властно толкало Блока к осмыслению того, что произошло в 1380 году - не только на поле брани, но и в душе народа-победителя, в его национальном характере.
Литературоведы не раз обращали внимание на одну «странность» блоковского цикла: сопряжённый с великой победой над угнетателями, с героическим общенародным деянием, он .
. не столько торжествен, сколько скорбен по своей основной тональности. Куликовская битва для автора - некий мистический знак, знаменье грандиозного духовного перелома древней Руси. В сердце «светлой жены» отныне «развязаны дикие страсти», её иконописная «краса» стала «разбойной», и оттого «светлый стяг над нашими полками / не взыграет больше никогда». Слово «светлый» означает здесь не цвет (у войска Дмитрия Донского стяги были тёмными): оно символизирует отблеск неотмирно-го фаворского света, света святой Руси. Отныне этот свет будет приглушён зловещими сполохами пожара, крови, мятежа.
« Наш путь - стрелой татарской древней воли / пронзил нам грудь...»1 - вот он, смысловой ключ к контексту цикла. Выпущенная каким-нибудь лучником Мамая, эта отравленная вольными страстями стрела вонзилась в сердце дальнего потомка русского ратника. Сбросив седока-ордынца, вырвавшись «сквозь кровь и пыль» на вольный простор, «степная кобылица» понеслась вскачь по Руси, пугая небеса («идут, идут испуганные тучи.»), лишая покоя объятую азиатской тоской русскую землю. Эта вековая тоска по набегам, мятежам и «чудным битвам» будет отныне пригибать к земле её ковыли и терзать людские сердца виденьями мечей и конских грив.
Казачий поэт Николай Туроверов, конечно, никогда не поднимался до подобных трагедийных высот, но он был первым и фактически единственным русским поэтом, осмыслившим блоковские исторические антиномии и талантливо воплотившим их в своём творчестве. «И мне, рождённому на грани, / избраннику кровавых дней, / дано вещать о старой брани, / и звать в неё, и петь о ней. / И путь мой древний и заветный - / разбить закованную цепь. / И я несу свой жребий светлый ,/ который мне вручила Степь». «Так мне ли не мечтать / средь тающего снега / теперь, когда панель в угаре и чаду, / о вольности и радости набега, / не кликать из степей весеннюю орду?» Это - Париж, весна 1923 года. «Опять за туманной рекою / ты кличешь меня издали.». А это - Блок, «На поле Куликовом». Смысловые аллюзии вряд ли нуждаются в комментариях.
Гораздо интереснее судьба аллегорических «скифов», принявших под пером Туроверова облик вытесненных на чужбину казаков. Широко известное стихотворение Блока появилось на свет в качестве гневной поэтической реакции автора на попытки срыва мирных переговоров в Брест-Литовске (причём
г-г> 1 Здесь и далее разрядка в поэтических цитатах наша. - С. Г.
не только со стороны Германии, но и со стороны Англии и . Франции): объединившаяся «цивилизованная» Европа не желала мириться с мятежными «варварами». Эти «варвары» - то есть восставший народ и его единомышленники - и превратились под пером Блока в раскосооких «скифов» (о чём предельно ясно свидетельствует запись в дневнике поэта от 11 января 1918 года). И это именно против них, «скифов», выступили в том же 1918 году казаки-белогвардейцы, среди которых был и несовершеннолетний доброволец Николай Туроверов с погонами «на хрупких, на детских плечах». «Дымилась Русь, горели сёла, / пылали скирды и стога, / и я в те дни с тоской весёлой / топтал бегущего врага. / И сердце всё запоминало - / легко рубил казак с плеча, / и кровь на шашке засыхала / зловещим светом сургуча».
Прошло два года, и «памяти сердца» пришлось вобрать Перекоп - одну из блестящих побед Красной Армии, вошедшую в историю под названием Перекопско-Чонгарской операции («В огне всё было и в дыму, / мы уходили от погони»). Потом было бегство в неизвестность - переполненные палубы, скорбное молчание неподвижно стоявших ни них людей. «Помню горечь солёного ветра, / перегруженный крен корабля. / Полосою синего фетра / исчезала в тумане земля». А те, чья кровь ещё совсем недавно засыхала на казачьих шашках, устало смотрели с гор на поворачивавшие в сторону Босфора серые корабли. «Мы легли под деревья, под камни, в траву, / мы ждали, что сон придёт, / первый раз не в крови и не наяву, / первый раз на четвёртый год.» (Н. Тихонов).
И вдруг, уже в Париже: «Но нам ли, от мамаевых костров / сквозь сотни лет пришедших к Перекопу, / довериться баюканью метро, / склоняясь челом на сонную Европу?» Стало быть, «скифы» теперь - «мы»?.. И оттого, как когда-то Блок, «даже мглы - ночной и зарубежной - я не боюсь»? Да, именно так: «О, прародительские мифы / и баснословные бои! / Сметая всё, прошли здесь скифы, родные пращуры мои». Разгадка нежданного единения «по умолчанию» с «ордой», которую так «легко рубил с плеча» юный герой-донец - в резкой смене «исторического ветра»: эти строчки написаны в 1943 году, когда униженная Франция с восхищением и надеждой произносила слово «Сталинград». «А я рождён в просторе диком, / в стране, которой лучше нет!» - с вызовом бросает поэт привидевшемуся ему во сне отшельнику, искусно соблазнявшему навеки раненое любовью к родному краю сердце русского казака идеей вненацио- .
. нальной «духовной» свободы. И вот уже «старая брань» Гражданской войны названа «жестокой, бессмысленной игрой», войной «слепой, междоусобной, / где брат на брата шёл, когда / слились в единый плач надгробный / испепелённые года». А сами Блоковские «испепеляющие годы» предстают теперь в свете новой всемирной битвы, которую ведёт покинутая Родина против коричневой «орды» и её бесчисленных союзников.
«Скифы» Александра Блока - «материализованная» угроза «скинуться азиатами» в ответ на провокации «пригожей» буржуазной Европы. «Мы - варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары», - писал возмущённый поэт2. Другими словами, мы согласимся с этим определением и отныне уже никогда не будем служить вам щитом, если «на вас прольётся Восток»; мы не будем защищать вас от грядущих «монголов», мы лишь «поглядим, как смертный бой кипит, / своими узкими глазами». Но всего лишь через два десятка лет России (теперь уже советской) вновь пришлось защищать европейцев от «тёмной орды» (на сей раз - немецко-фашистской). Поглядеть на «смертный бой» не удалось, потому что «культурные» народы сдались без боя, и «скифам» вновь пришлось взять на себя главную тяжесть человеческих жертв и исторической ответственности.
Нельзя забывать горькую правду: почти все казаки-эмигранты «призывного» возраста добровольно встали под знамёна гитлеровской Германии, сражаясь на Восточном фронте в составе Русского корпуса, Казачьего стана, диверсионных групп «Молодой смены» Русского общевоинского союза и 15-го кавалерийского корпуса СС. Николай Туроверов был одним из немногих, кто не захотел вновь стрелять в своих соотечественников. Да, одно время он тоже входил в состав РОВСа; нет, он не вступал в ряды Сопротивления. Но он тоже два года воевал с фашистами - в Северной Африке, в составе французского Иностранного легиона, командиром эскадрона Кавалерийского полка. И, подобно лирическому герою Блока, заметалась его казачья муза между «белым» и «красным» станами в поисках «своих», не узнавая их, путая цвета. «Явись, моё дивное диво!» (Блок); «Тоскую, горю и сгораю / в чужой непривольной дали» (Туроверов); «И я с вековою тоскою, / как волк под ущербной луной, / не знаю, что делать с собою, / куда мне лететь за тобой!» (Блок); «В холодном сумраке Европы / мы жадно ищем наши
2 Александр Блок. Собр. соч. в 6 тт. Т. 5. - М.: Художественная литература,
' 1982, с. 234.
- *
тропы» (Туроверов). Потому что в переломные моменты истории . долг поэта подобен долгу воина - не помышлять о личных «тропах» в обход путей Родины, не отделять свою судьбу от её судеб.
В 1944 году «скифская лава» уже заливала Европу, и по улицам европейских городов гордо проезжали бойцы красноармейских кавалерийских корпусов (основу которых составляли казаки). Николай Туроверов понимал, что среди ловивших букеты цветов конников было много тех, с кем он рубился когда-то на Перекопе: «С тобою, враг под кличкою «товарищ», / встречались мы, наверное, не раз». Итогом смятения чувств и мучительных раздумий явилось мужественное и мудрое стихотворение «Товарищ» (строчку из которого мы процитировали выше). «Красный враг» стал в нём «незнакомым братом», а утрата братской любви признана «горчайшей из утрат», самой тяжкой расплатой за грех братоубийства. «Обоих нас блюла рука Господня, / когда, почуяв смертную тоску, / я, весь в крови, ронял свои поводья, / а ты, в крови, склонялся на луку». Так для чего же промыслительно уцелели они среди тех пожарищ? «Чтоб вместе за отчизну умереть», - просто и кратко отвечает поэт. Такова обретённая им последняя, «блоковская» истина.
«Придите к нам! От ужасов войны / придите в мирные объятья! / Пока не поздно - старый меч в ножны, / товарищи! Мы станем - братья! / А если нет, нам нечего терять, / и нам доступно вероломство! / Века, века вас будет проклинать / больное позднее потомство!». Туроверов сумел расслышать этот зов - через расстоянья, через толщу лет, через «железный занавес» эмигрантского антисоветизма. «Боюсь суда грядущих поколений, / боюсь суда и совести моей», - откровенно признаётся он. Но вот уже проехали «наши казаки» по поверженному Берлину, и «над Парижем русский ветер веет», разгоняя страхи и сомнения, вселяя надежды. Как и Александр Блок, Николай Туроверов верил в высокое историческое предназначение России, в её великое будущее. «Домчимся!», «Дойдём!» - заверяют сегодня оба русских поэта своих потомков.
Список литературы:
1. Блок, Александр. Собр. соч. в 6 тт. - М.: Художественная литература, 1982;
2. Венков А. В. История донского казачества. - Ростов-на-Дону: ЮФУ, 2008;
3. Венков А. В. Донская армия в борьбе с большевиками в 1919-1920 гг. - М.: АИ-РО-ХХ1, 2014;
4. Ермолин А. П. Революция и казачество. - М.: Мысль, 1982;
5. Туроверов, Николай. Возвращается ветер на круги свои. - М.: Художественная литература, 2010. ■
