CC BY
163
Литературоведение
Т.И. Бреславец,
кандидат филологических наук, ДВГУ
А.С Пушкин и японская классика
Знакомство ЯПОНИИ С русской литературой началось с произведений А.С. Пушкина (1799-1837). В 1883 г. в переводе Такасу Дзнсукэ появилась повесть «Капитанская дочка», получившая название «Рококу кибуи. Касин тёси року» («Дневник бабочки, размышляющей о душе цветка. Удивительные вести из России»). Позднее, в 1904 г., вышел новый перевод повести, выполненный Лрати Хокуо и Токуда Сюсэй (1871-1943), известным писателем-натуралистом. Книга была названа «Сикап но мусумэ» («Офицерская дочка»). «В книге имеется вкладыш — цветная иллюстрация. На рисунке изображен утопающий в туманной дымке пруд с заросшими берегами, с подступающими к ним густыми деревьями н с плавающими в розовато отсвечивающей воде двумя белыми лебедями. В светлом длинном платье, слегка приподнятом правой рукой, чтобы подол не намок от росы, в шляпке с розовыми перьями стоит, глядя вдаль, белокурая «Марнэ». Видимо, художник изобр азил героиню в момент тревожного ожидания ею встречи с императрицей» . Этот простой рисунок без подписи вводил читателя в призрачную атмосферу иллюзорного мира.
Очагом распространения западной культуры в Японии стал университет Васэда (г. Токио). В богатейшей библиотеке университета можно познакомиться с изданиями сочинений Пушкина, выпущенными в Санкт-Петербурге в конце XIX в. Библиотека храпит старинные и редкие материалы, чрезвычайно ценные для исследователей. Первые публикации книг Пушкина демонстрируются и в Музее современной японской литературы в Токио, где представлены ранние издания переводов произведений русской литературы, которые появились в Японии в конце XIX — начале XX в. И в наше время в Японии по-прежнему не ослабевает интерес к Пушкину.
В этой статье хотелось бы поделиться своими наблюдениями над сочинениями поэта, попытаться осветить их со стороны традиционной японской культуры.
Одной из идей, которая лежит в основе японской художественной традиции, является идея бренности всего живого, всего сущего. Мысль о бренности бытия (по-яп.: мудзе) закрепилась в сознании художников благодаря влиянию буддизма, и в частности дзэн-буддизма. Религиозно-философское учение дзэн оказало огромное воздействие на традициошгую японскую культуру, а в XX столетии к нему обратились и умы западного мира. В Японии дзэн стал философско-эстетической основой творчества великого поэта XVII в. Мацуо Басе (1644-1694) — создателя трехстиший хайкай.
Постулаты дзэн обладают качеством универсальности, поэтому обнаруживаются и в литературах западных стран. Р. Блнт открывает их в английской литературе, Е. Майнер — в американской, Е.В. Завадская — в культуре современного западного мира. Когда Гамлет в ответ на вопрос Полония:
Что вы читаете, милорд? —
прсизнссш':
Охвз... Оию... Олю... -
он утверждает тем самым доктрину молчания, свойственную дзэн2. (Перевод Б. Пастернака).
Согласно дзэн, художественное творчество основывается на интуиции, непосредственном вхождении в тайны жизни. Дзэн призывает к отказу от сложностей интеллекта, которые считаются бесполезными, способными лишь засорять сознание и препятствовать достижению просветленности. Поэтому Марина Цветаева (1892-1941) пишет:
Певцом во сне открыты
Закон звезды и формула цветка..?
В русском стихе — от А. Пушкина до И. Бродского — идея бренности всего сущего и всех человеческих деяний (сёгё мудзё) звучала не однажды.
Если обратиться к сочинениям Пушкина последних лет жизни, то можно увидеть, какие проникновенные элегические мотивы свойственны его поэзии, как глубоко поэт познал тщету бренного существования.
О бренности бытия Мацуо Басе писал в «Хэйкан по сэцу» («Записки об одиночестве», 1693 г.): «Семьдесят лет человеческой жизни, говорят, редкость. Ее расцвет — каких-нибудь двадцать лет. Приход первой старости подобен сну одной ночи»4.
Сходные настроения ранее высказал японский писатель Кэнко-хоси (1283-1352) в знаменитых записках «Цурэдзурэгуса» («Записки от скуки», 1331 г.): «Если бы наша жизнь продолжалась без конца, не улетучиваясь, подобно росе на равнине Лдасп, и не уносясь, как дым над горой Торнбэ, ни в чем не было б очарования. В мире замечательно именно непостоянство.
Посмотришь на живущих — пет никого долговечнее человека. Есть существа вроде поденки, что умирает, не дождавшись вечера, и вроде летней цикады, что не ведает ни весны, ни осени. Достаточно долог и год, если его прожить спокойно.
Если ты жалеешь, что не насытился жизнью, то, и тысячу лет прожив, будешь испытывать чувство, будто это был сон одной ночи»5. (Перевод В.Н. Горегляда).
Мотив бренности бытия, ощущение его профаничности можно видеть в стихотворении Пушкина, обращенном к жене (1834 г.). Осознание изменчивости, быстротечности жизни скрадывается в нем ироничной интонацией.
(К жене)
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит,
Летят за днями дни, и каждый день уносит Частицу бытия, а мы с тобой вдвоем Располагаем жить. И глядь — все прах: умрем!
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля,
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег6.
В примечаниях к стихотворению говорится: «Написано в то время, когда Пушкина занимала мысль совсем покинуть Петербург и в сельском уединении искать убежища от удручавших душу обстоятельств, встреч и отношений. Сообщено Н.И. Бартеневым в Рус. Арх. 1886, № 9, стр. 126»7.
Мысль о бренности как основа мироощущения японского поэта трагически прозвучала в дневнике Мацуо Басе «Он но кобумн» («Записки из дорожного короба», 1687 г.). Она слышна в печальных воспоминаниях о старине: «После одной картины далеких битв в моем сердце всплыла другая: Нии-но Амапши несет на руках малолетнего императора, императрнца-мать запуталась в своих одеждах — и все они бегут к лодке, спасаясь от преследования врага. За ними бегут придворные дамы, прислуга и бросают в лодку императорские вещи, а также бива, кото н другие музыкальные инструменты, завернутые в одеяла. Императорские кушанья рассыпаются н становятся кормом для рыб, оброненные дамские шкатулки остаются лежать на песке и в траве. Наверное, поэтому даже сейчас, спустя тысячу лет, белые волны бьются об этот горестный берег с такой печалью»8. Концепция мудзё вызывает отношение к здешнему миру как неистинному, полному изменчивости, превратностей судьбы п быстротечному.
Стихотворение Пушкина своеобразно перекликается с хайку (трехстишие) Басе под названием «Ночь в бухте Акасн»:
Такоцубо я В ловушке осьминог...
хаканаки юмэ о Как краток сон его
нацу но цуки под летнею луной...9
Поэт, глядя на вечную луну, размышляет об эфемерности человеческой жизни, ио эту мысль выражает иносказательно и в стиле хайкай (комическое), — обращаясь к будничному занятию рыбаков. Ловушку для осьминога они опускают в море днем и поднимают на рассвете. В нее осьминог заползает на ночлег, и его вылавливают спящим {Располагаем жить. И глядь — все прах: умрем!). Стихотворение вызывает широкие ассоциации, поскольку все явления рассматриваются в нем универсально н подводят к размышлению о смысле бытия.
Особый колорит хайку придает название бухты Акаси, которая описана в памятниках японской литературы. Оно пробуждает воспоминания о прошлом и усиливает мысль о быстротечности жизни. В дневнике «Он по кобуми» вслед за приведенным стихотворением Басе пишет: «Наступает осень... И, говорят, особенно хороша эта бухта осенью. Здесь, как нигде, ощущается одиночество и печаль»10.
Пушкин в стихотворении «Вновь я посетил...» (1835 г.) полон ностальгических настроений, воспоминаний о давно ушедшем.
...Вновь я посетил Тот уголок земли, где я провел Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор — и много
Переменилось в жизни для меня, И сам, покорный общему закону, Переменился я — но здесь опять Минувшее меня объемлет живо, И, кажется, вечор еще бродил Я в этих рощах.
Вот опальный домик, Где жил я с бедной нянею моей. Уже старушки нет — уж за стеною Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.
Вот холм лесистый, над которым часто Я сиживал недвижим — и глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны..."
Мотив воспоминаний, размышлений о прошлом (по-яп.: мукаси) был чрезвычайно распространен в японском поэтическом искусстве.
Фудзнпара Сюндзэн
Тарэ ка мата Кто вновь, сдыхая
хана татибана ни аромат цветущих померанцев,
омоиидзн вспомнит обо мне,
варэ мо мукаси но когда и я, покинув бренный мир,
хит о то наринаба «далеким другом» стану?12
Мацуо Басё
Ю но хана я Померанцев цветы!
мукаси синобан Воспоминаниям о прошлом
рёори но я предаюсь — трапезная...|3
Чтобы выразить поэтическое чувство, Басё было достаточно связать два образа — «цветы померанцев», которые ассоциируются с воспоминаниями о прежней любви и «далеком друге» и содержат гамму литературных реминисценций, и «прошлое», которое уже предстает не как личное прошлое, а превращается во вневременное понятие, смыкаясь с вечностью. Стихотворение заключает мысль о бренности бытия, суетности, тщете всех человеческих деянии. Художественная традиция грусти о прошлом претворяется в ощущение вечности мироздания.
Мацуо Басё
Фуюгомори Зимнее уединенье...
мата срисован Снова в хижине к столбу
коно хасира головою прислонюсь..}4
Стихотворение источает покой, тишину, умиротворение. Поэт вернулся в свою хижину, где его охватывает волна чувств и воспоминаний. Отрешенностью от суетного и вместе с тем теплотой привязанности к родным стенам наполнены эти строки.
Мацуо Басё
Кимбёбу ни На золоченой ширме
мацу но фуруби я Созерцаю старость сосен
фуюгомори В уединении зимой... '5
В хайку преодолеваются границы времени, возникает ощущение вечного, неизменного, субстанционального.
Русской поэзии также свойственно представление о вечном (по-яп.: фуэки), которое пребывает в русском стихе как мечта о бессмертии.
В мире изменчивости и непостоянства вечна великая природа, которой поэты посвящают восторженные строки. С приветствием к «младой роще» Пушкин обращается в стихотворении «... Вновь я посетил»:
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев И старую главу их заслонишь От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслен полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи И обо мне вспомянет16.
Поэт размышляет над чередой времен, сменяемостью поколений, надеется остаться жить в воспоминаниях потомков.
Мацуо Басе
Умэ но ки ни У старого дерева,
нао ядорики я смотрю, — молодой побег!
умэ но хана Сливы пышно цветут... "
Хайку прозвучало как приветствие молодому поколению поэтов. Оно написано по случаю встречи Басе с Сэцудо (Хирокадзу, 1657-1717), сыном Лдзиро Мимбу (1640-1683), священника в синтоистском святилище в Исэ, который стал здесь основателем школы хайкай. Молодые деревья у Пушкина и у Басе становятся олицетворением новой жизни, ее бесконечного движения.
Мацуо Басё
Иноти футацу но Наши две судьбы,
нака ни икитару А между ними — живые
сакура кана Сакуры цветы!"
После двадцатилетней разлуки встречает поэт своего ученика Хаттори Дохо (1657-1730), однако нахлынувшие чувства не находят ясного обозначения в хайку, лишенном личностной ориентации. Личное чувство становится всеобщим, универсальным, и человеческая печаль преобразуется в печаль природы, наделенной имперсопальным свойством. Жизнь человека быстротечна, — только цветы вишен неизменно радуют взор как символ вечной природы.
Идеал вечного как бессмертия творческого начала и его художественных воплощений Пушкин выразил в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (1836 г.):
Нет! весь я не умру! Душа в заветной лире Мой прах переживет и тлепья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит19.
Поэт отмечен Высшей волей и его избраннический путь возвышает его над суетой обыденных пристрастий. Обращаясь к музе, он пишет в том же стихотворении:
Веленью Божию, о муза, будь послушна:
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца20.
В японской поэзии эта мысль раскрывается как бессознательное действие творца. Поэт следует не собственной воле, а «нечто» в нем естественно, спонтанно рождает стихотворение как некая «магическая сила поэтического духа». Волевое начало отметается, мыслительный процесс становится бесполезным и ненужным. Рассматривая поэзию хайкай как искусство, воплощающее философско-эстетические принципы дзэн-буддизма, Судзуки Дайсэцу писал: «Факты показывают, что дзэн — это опыт актуальный и личный, а не то знание, которое получают путем анализа и сравнения. «Не говори о поэзии, если ты не поэт. Только больной знает, как выразить сочувствие больному». Это изречение объясняет все21.
Мирские узы и помыслы не должны владеть душой поэта. Она свободна и открыта миру, воспринимает его в целостности и неделимости. Оценки, противопоставления не затрагивают его внимания, поэтому «Хвалу н клевету приемли равнодушно».
Видение цельности мироздания вызывает положительное отношение к вещам. В хайку это отношение выливается в поэтизацию всего и вся: устраняется избирательность, ранее существовавшая в поэзии, снимаются
табу, разрушаются каноны. Басё считал, что «нужно говорить с любовью
22
даже о вульгарных вещах» .
Сядо
Хару но хи я День весны!
гомоку но уэ но На мусорной куче —
оя судзумэ старый воробей. .23
Это стихотворение Сядо, ученика Басе, можно соотнести с хайку мастера:
Мацуо Басё
Коти кадзэ ни Весенний ветер
коэ но икирэ о зстах навоза повсюду
фукил ¡аваен разносит ...2А
Радость весеннего дня поэт выражает образами далеко не возвышенными, но в этой простоте искусства воплощает любовь к природе, в каких бы обыденных картинах оиа не являлась человеку. В хайку оживают самые обыденные вещи будничной жизни — непоэтичные слова, неблагозвучие, неприглядные картины. О безграничной способности хайку поэтизировать прозаический мир Басё говорил в одном из писем: «Из всего, что пас окружает, можно извлечь поэзию, ее только нужно заметить, она существует в простых вещах, поэзия, о которой говорили издревле, она — повсюду»25. Сочинение хайку по самому ничтожному, незначительному поводу стало утонченным искусством.
Известно, что Пушкин многое сделал для преобразования языка н стиля русской поэзии, приближая их к выражению прозаических явлений жизни. В стихотворении «Осень» (1833 г.) он писал:
Чредой слетает сон, чредой находит голод;
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят; я снова счастлив, молод, Я снова жизни поли: таков мой организм (Извольте мне простить ненужный прозаизм)36.
Дзэнскнн экзнстапс как ощущение естественной цикличности существования (сон — голод) проникает в стихотворение русского поэта.
Многогранность творчества Пушкина позволяет выделить в его поэтическом искусстве дзэнские идеи, соотнести лирические произведения русского поэта со стихотворными миниатюрами, созданными в японской поэзии хайкай.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Мамонов А.И. Пушкин в Японии. М., 1984. С. 39-40.
2 Blyth R.H. Zen in English Literature and Oriental Classics. Tokyo, 1956.
3 Завадская Е.В. Культура Востока в современном западном мире. М.. 1977.
4 Мацуо Басе сю (Собрание сочинений Мацуо Басе) // Нихоп котэп бунгаку дзэнсю (Полное собрание японской классической литературы). Т. 41. То кио, 1972. С. 546.
5 Кэнко-хоси. Записки от скуки / Пер. с яп., предисл. и коммеит. В.Н. Горс-гляда. М„ 1970. С. 47.
6 Пушкин А.С. Сочинения. Т. 2. Лирические стихотворения 1826-1836. Поэмы 1820-1824 / Под ред. П.О. Морозова. СПб., 1887. С. 13.
7 Там же. С. 13.
8 Мацуо Басё сю. С. 329-330.
9 Там же. С. 270. № 472.
0 Там же. С. 328.
" Пушкин АС. Сочинения в 3 т. Т. 1. Стихотворения; Сказки; Руслан и Людмила: Поэма. М., 1985. С. 573.
2 Синкокинвакасю (Новое собрание старых и новых японских песен) // Ни-хоп котэп бунгаку дзэнсю. Т. 26. Токио, 1979. С. 101. № 238.
3 Мацуо Басе сю. С. 218.
41 Там же. С. 152. №246.
5 Басе кусю (Собрание стихотворений Мацуо Басе) // Нпхоп котэн бупгаку танкэп (Серия памятников японской классической литературы). Т. 45. То кио, 1971. С. 19. №768.
6 Пушкин А.С. Сочинения в 3 т. Т. 1. С. 574.
7 Мацуо Басе сю. С. 319.
8 Там же. С. 92. №118.
9 Пушкин А.С. Сочинения... Т. 2. С. 189.
20 Там же. С. 190.
2 Suzuki D.T. Zen Buddhism. N.-Y., 1956. P. 20.
22 Комия Тостака. Басе по кэнкю (Исследование творчества Басе). Токио, 1933.
23 С. 125.
23 Басе кодза (Лекции о Басе). В 4-х томах. Т. 1. Токио, 1955. С. 258.
24 Басе кусю. С. 419. № 19.
25 Басе кодза... С. 265.
26 Пушкин А.С. Сочинения... Т. 2. С. 104.
Статья подготовлена при поддержке гранта Министерства образования Российском Федерации
Tatiana I. Breslavets Pushkin and Japanese poetry
The paper deals with the comparative analysis of Pushkin's verses and Matsuo Basho's poetry. Following Zen-Buddhism ideas and Japanese poetry motifs can be found in Russian poetry too, especially in Pushkin's verses of the last years of his life.
Mujo — the inconstancy, transience of the phenomenal world. Fueki — changelessness — a polar term with ryuko in Matsuo Basho's haikai, the two constituting the bases of true art. Mukashi -the past, become a thing of the past and mirai — the future — motifs of Fujiwara Shunzei's tanka and Matsuo Basho's haikai.
The paper is published under the financial support of the Ministry of Education of the Russian Federation (grant of the 2001-2002 years). The materials for the paper were received by the special support of the Japan Foundation. The author gives thanks Professor Fujinuma Takashi and Professor Yanagi Tomiko (Waseda University, Tokyo).
