CC BY
42
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Т. И. Бреславец
кандидат филологических наук, ДВГУ
«ДАР» В.НАБОКОВА В СВЕТЕ «ЭСТЕТИКИ СОСТРАДАНИЯ»
... через сто, через двести лет, — буду жить там в своих книгах или хотя бы в подстрочном примечании исследователя.
В. Набоков. Дар.
Писатель Владимир Владимирович Набоков (1899—1977), лауреат Нобелевской премии, русскоязычный и англоязычный, долго замалчиваемый, существовавший у нас как бы подпольно, наконец стал известен и российскому читателю. С конца 80-х гг. публиковались его проза и поэзия, литературно-критические сочинения и переводы.
Литература Набокова — богатейшее наследие — «... вот и все мое маленькое бессмертие»1 — ждет своего открытия и осмысления в новой России.
Противник каких-либо сравнений, влияний и традиций, Набоков выступает фигурой независимой, отвергая подозрения в воздействии психологической прозы Марселя Пруста (1871—1922) или в отражении ужасов Франца Кафки (1883—1924). Даже бесконечно ценимому Н.В. Гоголю (1809—1852) отказывает в праве предшественника. Он не связан с определенной литературной направленностью, национальностью или обществом. Корнеутратв, по словам Ж.-П. Сартра (1905—1980), имеет тотальный характер в случае с Набоковым1.
Своеобразием личности и судьбы объясняется феномен Набокова, оказавшегося вне границ, установлений и привязанностей — над мирами и пространствами. Такая позиция сообщает его творчеству космичность и глубинность, позволяет выявить в его литературе универсалии высшего порядка.
В настоящем исследовании предпринята попытка обнаружить переклички творчества Набокова с восточной классикой, поверить его положениями эстетики хайкай — японской литературы XVII столетия, основоположником которой явился гениальный поэт Мацуо Басе
(1644—1694), чьи взгляды на искусство восходят к учению дзэн-буддизма. Для изучения выбран роман «Дар», написанный Набоковым в 1937 г. и ставший непревзойденным в его русской прозе.
Герой романа, писатель и поэт Федор Константинович Годунов-Чердынцев, несомненно, лицо автобиографическое. Посвящение романа — «Памяти моей матери» — вводит в круг воспоминаний об утраченном, об оставленной России; «Когда-нибудь, оторвавшись от писания, я посмотрю в окно и увижу русскую осень», — замечал Набоков 3.
Ностальгический мотив окрашивает повествование, выливается в представление о скоротечности жизни. Становится близкой мысль о самоценности каждого мгновения в этой быстро уходящей смене времен.
«Уходящую весну в бухте Вака догнал», — писал Мацуо Басе4.
«Об уходящей весне вместе с жителями Оми сожалел», — тосковал поэт5.
Герой Набокова рассуждает о русской литературе прошлого, о ее пристрастиях и слабостях, ведет диалог с самим собой. В этом ряду авторов возникает имя А.А. Фета (1820—1982), порицаемого критикой, и Набоков горячо берет сторону поэта: «Нет, я все ему прощаю за прозвенело в померкшем лугу, за росу счастья, за дышащую бабочку»6
Такое пристальное внимание к природе, даже к ее неприметному дыханию, вносит в искусство биение самой жизни, искреннее непосредственное чувство сообщности со всем сущим — «хосоми», как определял это свойство Басе, — одночувствования, сопричастности:
«Вгляделся пристально, — цветы пастушьей сумки у ограды расцвели»7.
Признание Фету выявляет и творческую позицию Набокова, его стремление вглядеться, уловить едва различимые признаки, движения, краски природы. Отдельное явление, причем малое и хрупкое, выразительнее всего говорит о таинстве природы — непостижимых глубинах бытия в каждой крупице жизни, переливающейся многоцветными гранями: «Громадная, плоская на лету бабочка, иссиня-черная с белой перевязью, описав сверхъестественно-плавную дугу и опустившись на сырую землю, сложилась, тем самым исчезла»8.
Однако в созерцание природы вплетается мотив грусти, проскальзывает мысль о бренности бытия, переменчивости судьбы с ее трагическим финалом: «А изредка четыре черно-белых крыла с кирпичной изнанкой находишь рассыпанными как игральные карты на лесной тропе: остальное съела неизвестная птица»9.
Но прочь грусть: «Он перепрыгнул лужу, где два навозных жука, мешая друг другу, цеплялись за соломинку, и отпечатал на краю дороги подошву: многозначительный след ноги, все глядящей вверх, все видящей исчезнувшего человека»10. Мир сует (майя) — ложный, неистинный — толкает к «дурной бесконечности», в которой живое существо бьется настойчиво и безнадежно за иллюзорное мнимое
бытие. Колесо «сансары» вращается, принося новые и новые страдания, рождаемые привязанностью (дукха) к этому миру. Согласно Ф.П. Щербатскому (1866—1942), «дукха-сансара» — «условие деградации и несчастья»11. Задор молодого героя скрадывает горечь утрат и отвращение к бюргерской действительности Берлина.
Герой Набокова, вспоминая детство, уроки отца-энтомолога («Сладость уроков!»12), переживает открытие увлекательного мира, в котором обитают бабочки. Природа восхищает и завораживает его глубинной тайной, причудой, изыском. Она необъяснима и влечет скрытой сутью, но человеку не дано проникнуть в ее замыслы, цели и предназначения. «Он с особенной улыбкой обращал внимание мое на черных бабочек в нашем парке, с таинственной и грациозной неж-данностью появлявшихся только в четные года»13.
В узнавании голосов бабочек, запахов бабочек, расцветок и форм заключена неизъяснимая прелесть общения с природой. Чуткость и нежность, всеобъемлющую любовь, волнение сердца, соприкасающегося с чудом природы, выражает писатель: «Он
рассказывал о запахах бабочек, — мускусных, ванильных; о голосах бабочек; о пронзительном звуке, издаваемом чудовищной гусеницей малайского сумеречника, усовершенствовавшей мышиный писк нашей адамовой головы; о маленьком звучном тимпане некоторых арктид; о хитрой бабочке в бразильском лесу, подражающей свиресту тамошней птички»14.
Инструмент исследователя и поэта в обнаружении сути мирозданья и красоты сходен, если это творческая интуиция. «Хосоми» предполагает утонченность души, способность к обостренному переживанию и эмоциональному отклику. Генерированная традициями ранней японской литературы, эта категория в поэзии хайкай поддержана буддийской идеей однобытия:
«Бабочек голоса приходи послушать к хижине травяной»15. Хайку Басе приглашает к созерцанию — вслушаться в неясные звуки, вникнуть в суть иной жизни и распахнуть душу для приятия неведомого — великой природы.
«Какую песню ты поешь, паук, на ветру осеннем»16, — ив неуловимых звуках природы доносится весть о сокровенных ее глубинах. Принцип сопереживания — приятия бытия «другого» (хосоми)
— заставляет подмечать нюансы и детали в утонченном, прихотливом кос-ме цветов и мотыльков. Так
«Орхидеи аромат благоухает на крыльях мотылька»17.
Русский писатель XX века, влюбленный в бабочек, и японский поэт XVII столетия едины в своем трепетном отношении к природе — началу созидающему и загадочному, подчиненному высшим силам. «Он рассказывал о невероятном художественном остроумии мимикрии, которая не объяснима борьбой за жизнь (грубой спешкой чернорабочих сил эволюции), излишне изысканна для обмана случайных врагов, пернатых, чешуйчатых и прочих (мало разборчивых, да и не столь уж до бабочек лакомых), и словно придумана забавником-живописцем как раз ради умных глаз человека...»18.
Набоков подробно рассказывает о «магических масках мимикрии», вторгаясь в сферу иллюзий — трансформаций и преображений, причудливых по окраске и способам подражания другим особям: «... причем ради смеха иллюзия оранжевого брюшка, имеющегося у одной, складывается у другой из
19
оранжевых пахов нижних крыльев...»19.
Исчезновение бабочки, когда она сливается с окружающим пространством, мимикрические разновидности — не знак ли то иллюзорности бытия, его пустотности? Превращение бабочки (гусеница — куколка — бабочка) предстают картиной перерождения живого существа в его трех ипостасях — прошлой, настоящей, будущей жизнях. Удивителен мир бабочек Создание хрупкое, нежное, оно наделено волей к жизни, все преодолевающей на пути: «Он рассказывал о миграции, о том, как движется по синеве длинное облако, состоящее из миллионов белянок, равнодушное к направлению ветра, всегда в одном и том же уровне над землей, мягко и плавно поднимаясь через холмы и опять погружаясь в долины, случайно встречаясь, быть может, с облаком других бабочек, желтых, просачиваясь сквозь него без задержки, не замарав белизны, — и дальше плывя, а к ночи садясь на деревья, которые до утра стоят как осыпанные снегом, — и снова снимаясь, чтобы продолжить путь, — куда? зачем? природой еще не досказано — или уже забыто»20, мудрость природы проявлена в принципе зависимого существования (пратитья-самутпада). Отсюда обусловленность мироустройства, но не может не вызывать печали мысль о краткости бытия. «Самое трогательное, — добавлял отец, — это то, что в первые холодные дни наблюдается обратное явление, отлив: бабочка стремится на юг, на зимовку, но, разумеется, гибнет, не долетев до тепла»21. Сострадание и жалость охватывают человека, сочувствующего гибели слабого существа. Сострадание — Вселенский закон — «каруна», присущий самому бытию, в эстетике хайкай претворяется как сочувствие (хосоми) и печаль (сиори), сообщая произведению искусства душевную теплоту:
«Гусь больной в холод ночи падает, — вот и мой ночлег в пути»22.
Для исследователя-энтомолога встреча с уникальным экземпляром бабочки — момент чистой радости, ее препарирование
— вдохновенное творчество: «... ах, как он говорил о ней, как вынимал из шести плотных треугольных конвертов шесть привезенных экземпляров, приближал к брюшку единственной самочки лупу, вставленную в глаз, — и как набожно его препаратор размачивал сухие, лоснистые, тесно сложенные крылья, чтобы потом... широкими полосками полупрозрачной бумаги плоско закрепить на дощечках как-то откровенно-беззащитно-изящно распахнутую красоту...»23.
Вид беззащитной красоты щемит сердце писателя. Но может ли эту боль утешить мысль: «... чтобы она так высохла навеки. Навеки?» — переспрашивает Набоков и вспоминает коллекции прошлого, хранящиеся в музеях, даже бабочку-атлас, которой любовалась Екатерина Великая24.
Сберечь прошлое, сохранить черты минувшего, спасти от напора времени воспоминания — от забвения и тлена — вот к чему стремится писатель — возвыситься над временем. «Отчего же мне стало так грустно?» — задумывается его герой25. Оттого, что неостановимо течение времени, и все уносит его поток, но ощущение вневремен-ности оставляют страницы романа, и «Только бабочки порхают средь поля в сиянии дня!»26.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Набоков В.В. Дар. Омск, 1992. С. 176.
2 Набоков В.В. Машенька. Камера-обскура. Лолита. Ростов-на-Дону, 1990. С. 18
3 Набоков В.В. Дар. С. 188.
4 Мацуо Басе сю (Полное собрание сочинений Мацуо Басе) — Нихон котэн бунгаку дзэнсю (Полное собрание японской классической литературы). Т.41. Токио, 1972. С.137. №217.
5 Там же. С. 199. №333.
6 Набоков В.В. Дар. С.81.
7 Мацуо Басе сю. С. 100. №137. в Набоков В.В. Дар. С.84.
9 Там же. С.84.
0 Там же. С.84.
1 Григорьева Т.П. Красотой Японии рожденный. М., 1993. С.455.
2 Набоков В.В. Дар. С. 118.
13 Там же. С. 118.
4 Там же. С. 119.
15 Мацуо Басёсю. С. 115. №172.
6 Там же. С.60. №45.
7 Там же. С.77. №84.
8 Набоков В.В. Дар. С. 119—120.
9 Там же. С. 120.
20 Там же. С. 120.
21 Там же. С. 121.
22 Мацуо Басе сю. С.207. №350. См. также: Бреславец Т.И. Очерки японской поэзии IX—XVII веков. М., 1994. С.210—215; Бреславец Т.И. Поэзия Мацуо Басе. М., 1981. С.52—59.
23 Набоков В.В. Дар. С. 121.
24 Там же. С. 122.
25 Там же. С. 122.
26 Мацуо Басе сю. С.92. №119.
Tatyana I. Breslavets
The Novel «Gift» by Vladimir Nabokov in the Light of «Aesthetics of Compassion»
The author makes an attempt to trace the impact of Oriental classical literature on the creative work of Vladimir Nabokov, to compare his views with fundamentals of haikai aesthetics in Japanese literature of the 17th century formed by the brilliant poet Matsuo Basho. The author analyses the novel «Gift» which was written by V. Nabokov in 1937, the central part takes the idea of compassion rendered through the butterfly.
