CC BY
71
17 Ичмайлов H.B. «Роман на Кавказских водах». Неосуществленный замысел Пушкина // Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. JI.: Наука, 1976. С. 174-213. С. 99.
44 Петрунина H.H. Пушкин на пути к роману в прозе. «Дубровский» // Пушкин A.C. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1979. Т. IX. С. 141-168. С. 150.
19Чичерин A.B. Возникновение романа-эпопеи. М.: Сои. писатель, 1975. С. 109.
■"'Лежнев А. Проза Пушкина. М.: Худ. литература, 1966. С. 197. 41 Якубович Д.П. Обзор статей и исследований о прозе Пушкина с 1917 по 1935 // Временник Пушкинской комиссии. М.; Л.: АН СССР, 1936. С. 295-318. «Там же. С. 158.
45 Достоевский Ф. М. Ответ «Русскому весгнику» // Достоеьский Ф.М. О русской литературе. М.: Современник, 1987. С. 126-130. С. 126.
44 Там же. С. 128.
45 Анненков Г1.В. Материалы для био1~рафии A.C. Пушкина. М.: Современник, 1984. С. 305.
46 Анненков П.В. Литературные проекты Пушкина // Вестник Европы. 1881. № 7. С. 29-60. С. 30.
47 Петров С.М. Исторический роман A.C. Пушкина. М.: АН СССР, 1953. С. 78106.
4* Гладкова Е.С. Прозаические наброски Пушкина из жизни «света» // Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1941. Кн. 6. С. 305-322. С. 320. 45Тойбпн И.М. «Египетские ночи» и некоторые вопросы творчества Пушкина 1830-х тт. // Учен, записки Орловского гос. пед. ин-та. Орел, 1966. Т. 30. С. 112-152.
'"Петрунина H.H. Про ¡а Пушкина. Пути эволюции. Л.: Наука, 1987. С. 48. s> Ахматова A.A. О Пушкине. М.: Книга, 1989. С. 198. Томншевский Б.В. Пушкин и Франция. Л., 1960. С. 409-410. С. 4)0.
11 Там же. С. 306.
,4 Филиппов Б. Завершенная незаконченность у Пушкина // Записки академической группы в США. New York, 1987. Вып. XX. С 33-40. С. 34.
М.И. Бент
А С. ПУШКИН и Г. ФОН КЛЕЙСТ: ШЕСТЬ ФРАГМЕНТОВ К СРАВНИТЕЛЬНОЙ ИСТОРИИ ЛИТЕРА ТУРЫ
Фрагмент I. Размышления на Ваннзее
В берлинском пригороде Ваннзее (т.е. Ваннское озеро) есть улица Бисмарка. На ней можно увидеть деревянную доску с надписью: «К могиле Генриха фон Клейста». Заросшая высокими деревьями уединенная площадка, большой, почти кубической формы, камень с засохшими цветами наверху. Надпись: «Генрих фон Клейст. 1777-1811.
Теперь, бессмертье,
наконец, Ты целиком мое!» Недалеко от этого места 21 ноября 1811 года застрелился (вместе со спутницей по последнему путешествию Адольфиной Генриеттой Фогель) «единственный гениальный поэт романтики» (по словам Ф. Меринга). Так завершилась жизнь, которую сам Клейст назвал «мучительнейшей из всех, какие только выпадали на долю человека». Всю эту недолгую жизнь он провел в пути, в спешке, «в слепом беспокойстве». Почти ребенком, в пятнадцать лет, он принял участие в Майнцской кампании против революционной Франции. Позже учился в университете и в отчаянии оставил книги, когда познакомился с безотрадным кантовским агностицизмом. Его первые драматические опыты вызвали восторг «старого» Виланда («дух Софокла и дух Шекспира»). Его главные пьесы были отвергнуты великим Гете. Он любил свое отечество, пылко ненавидел Наполеона, семь месяцев провел как пленник в французской крепости Фор-де-Жу в Юрских горах, писал патриотические пьесы, которые никто не ставил, пытался издавать газету и журнал и всегда оказывался «в том месте, где...[его] нет, и в том времени, которое либо прошло, либо не наступило».
Клейст оставил после себя восемь пьес и столько же новелл. Автор этих строк, будучи молодым человеком, выбрал новеллы Клейста в качестве предмета своей кандидатской диссертации. Все они катастрофичны — такой была эпоха, такой и биография поэта: землетрясение, второй итальянский поход Бонапарта, народный бунт, восстание негров-рабов на острове Гаити — вот фон главных новелл. И на этом фоне — человек, одинокий и жаждущий участия, сострадания, надежды.
Клейст — «поэт без общества» (К.О. Конради). Но его одиночество в литературе - кажущееся. У современников-немцев можно найти немало похожего. Людвиг Тик, Гофман, Арним, Эйхендорф: разве события их новелл не катастрофичны? Разве здесь нет войны, революции, разбоя? А с другой стороны, разве случайно то один, то другой исследователь ставит прозу Клейста в один ряд с прозой Пушкина, Стендаля и Мериме?
Фрагмент 2. Чита тельский формуляр Пушкина
Вопрос об отношениях Пушкина с западными литературами достаточно подробно изучен. В.М. Жирмунский считает уместным сослаться на предшественника (Д.П. Якубовича), который уверенно указал на аналогии пушкинских повестей и романов Вальтера Скотта: «Дубровский» и «Ламмермурская невеста»;
«Капитанская дочка» и «шотландские романы» - «Уэверли», «Роб Рой», «Пуритане», где «события гражданской войны, сплетающиеся с семейной хроникой, показаны через посредство героя, стоящего между двух лагерей»1.
Но соприкосновение Пушкина с немецкой литературой было сравнительно небольшим, поскольку Пушкин не сочувствовал немецкой мечтательности и не любил немецкого языка. Исключения не составляли ни Гете, ни Гофман (несмотря на «Сцену из Фауста» и фантастического «Гробовщика»), ни братья Гримм, у которых заимствованы сюжеты сказок о рыбаке и рыбке и о мертвой царевне2
Имя Клейста в этом контексте практически отсутствует. Правда, Е.М. Мелетинский в «Исторической поэтике новеллы» указывает мимоходом на «явное сходство «Метели» с «Маркизой О»"'. Но он же ссылается на авторитетное мнение другого исследователя (Ван дер Энг), усмотревшего в «Метели» «шесть отвергнутых жизнью и случаем вариантов сентиментального сюжета» и констатирует, что «у Пушкина важна не столько прямая пародия, сколько объективное и отстраненное рассмотрение литературных клише»4.
В библиотеке Пушкина (согласно Б.Л. Модзалевскому) сочинений Клейста не было, но были французские издания Тика и Гофмана (выходили они и на русском), а у этих авторов, как уже сказано, случались сюжеты, навеянные катастрофической действительностью и типологически (а то и генетически) близкие новеллистике Клейста. Сошлемся на новеллу Тика «Таинственный», где действие происходит в эпоху наполеоновских войн, а главный герой — тщеславный фантазер — приписывает себе участие в заговоре против Наполеона и авторство антинаполеоновской книги. Этот эпизод навеян был подлинной судьбой некоего Ф. Пальма, расстрелянного за подобную книгу оккупационными властями. В библиотеке Пушкина есть брошюра, рассказывающая о судьбе Пальма. Так и хочется добавить: судьба таковского героя, попавшего в руки французов, напомнит любому отечественному читателю эпизод из романа Л.Н. Толстого «Война и мир» (разговор Пьера Безухова с маршалом Даву, внезапное человеческое участие и, как результат, помилование). В свою очередь, Гофман не скрывал, что воспользовался приемами из «Локарнской нищенки» Клейста в своем «Майорате».
Реальным фоном и пушкинской новеллистики почти повсеместно являются бурные события прошлого, как правило, недавнего: война под предводительством Пугачева в «Капитанской дочке», история благородного разбойника в «Дубровском» (в основе которой лежали подлинные события), Отечественная война в
«Метели», борьба за свободу Греции в «Выстреле», эпоха петровских преобразований в «Арапе Петра Великого».
Фрагмет 3. Договоримся о терминах
Мотив
А.Н. Веселовский: «Под мотивом я разумею формулу, отвечавшую на первых порах общественности на вопросы, которые природа всюду ставила человеку... Простейший род мотива может быть выражен формулой а+Ь: злая старуха не любит красавицу — и задает ей опасную для жизни задачу»5. В. Кайзер в своей известной книге «Произведение словесного искусства» (1948) в качестве примера приводит мотив разделенного кольца6.
Б.В. Томашевский. «Тема неразложимой части произведения называется мотивом». В качестве примеров фигурируют: «Наступил вечер»; «Раскольников убил старуху»; «Герой умер»: «Получено письмо»7.
Э. Френцель, автор словаря-справочника «Мотивы мировой литературы» (4-е изд. 1992), делает попытку «расписать» мировую литературу в соответствии с повторяющимися мотивами, главные из которых вынесены на суперобложку: амазонка, Аркадия, нищий, кровная месть, двойник, дуэль, отшельник, игрок, бунтарь, союз с дьяволом и др. В предисловии автор констатирует. что, в отличие от истории сюжетов, история мотивов не знает единичного исходного пункта и уходит в глубину эпох и литера-тур\
Сюжет и фабула
A.Н. Веселовский. «Сюжеты - это сложные схемы, в образности которых обобщились известные акты человеческой жизни и психики в чередующихся формах бытовой действительности»9.
B. Кайзер: Мотив разделенного кольца, обрастая конкретными подробностями (герой отправляется в крестовый поход, расстается с женой или возлюбленной и т.д.), образует сюжет10.
Б.В. Томашевский. «Совокупность событий в их взаимной внутренней связи ...назовем фабулой... Художественно построенное распределение событий в произведении именуется сюжетом произведения...»11.
Композиция
Под композицией понимают расположение сюжетных частей по отношению друг к другу. Композиция может быть линейной, кольцевой, обратной, инверсионной и др. Могут присутствовать обрамление, вставные сюжеты, ретардирующие отступления. Терминология, связанная с построением художественного произведения, включает в себя экспозицию, завязку, развитие
действия с кульминацией, развязку и эпилог. Могут присутствовать не все компоненты.
Анекдот
В обыденном понимании пушкинских времен - парадоксальный случай из жизни. Известная с древних времен краткая история с неожиданной развязкой, анекдот послужил основой для другого литературного жанра — новеллы.
Новелла
Существует бесчисленное множество характеристик новеллы. Самая нейтральная звучит примерно так: «артистически рассказанная история среднего размера». Другие определения констатируют динамику, драматизм, эпизодический характер, принадлежность к миру приватного существования, сюжетный поворот, твердую концовку, символ, знак и т.д. Ссылаются на Гете: «Свершившееся неслыханное происшествие». Приводят его же метафору: растение «выгоняет» в изобилии листья, но лишь для того чтобы на верхушке появился цветок.
Е.М. Мелетинский: «Романтическая новелла строго ориентирована на одно «неслыханное происшествие» и на свойственную новелле эстетику удивительного»12.
«При переходе от романтизма к реализму резко падает удельный вес фантастики и субъективно-лирической стихии, усиливается значение быта и социальных отношений... Побеждает принцип объективного повествования со стороны»13.
Фрагмент 4. Странные совпадения
Всем, кто читал повесть «Дубровский» (1833), несомненно, памятен эпизод с медведем, которого для развлечения хозяина содержали в специальной комнате, куда ненароком вталкивали ничего не подозревавшего гостя. Последний «скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три часа стоять, прижавшись к стене, и видеть, как разъяренный зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться» [т. 1, гл.8]. Когда Дубровский под видом француза-учителя Дефоржа оказывается в этой комнате, он нарушает установленную конвенцию — «не смутился, не побежал.., вынул пистолет, вложил его в ухо голодному зверю и выстрелил» (там же).
Обратимся теперь к знаменитой статье Г. фон Клейста «О театре марионеток» (1810), где основной темой является соотношение между сознанием и грацией. Автора занимает вопрос о том, как преодолеть отчуждающую силу разума и, не отвергая его совсем, вернуться к гармонии. В качестве иллюстрации автор приводит несколько примеров, и среди них - эпизод с медведем во
время поездки одного из участников диалога (г-на К.) в Россию. События происходили в имении некоего лифляндского дворянина, сыновья которого увлекались фехтованием. Г-н К. превзошел их искусством, и братья, задетые этим, отвели его в загон с содержавшимся там медведем. После минутной растерянности г-н К., поощряемый зрителями, начинает фехтовать с медведем и обнаруживает удивительную точность его реакций: «Мало того что он парировал все мои удары как первый в мире фехтовальщик: он, кроме того, никак не реагировал на мои обманные движения...»'4.
Мы не можем решить однозначно вопрос о связи двух сюжетов, хотя проза Клейста, в том числе названная статья, ко времени написания Пушкиным его повести была издана и хотя В.А. Жуковский во время своих путешествий по Германии познакомился с Марией фон Клейст (урожденной Гуальтьери), родственницей и близким другом Г. фон Клейста. которая таким путем могла послужить косвенным источником информации о поэте (в самом деле, о чем было и беседовать Жуковскому с свояченицей Клейста?). Надо, впрочем, сказать, что в библиотеке Жуковского (находящейся, как известно, в Томске) сочинений Клейста также не было.
Итак, отнесемся к эпизоду с медведем как к мотиву. В обоих случаях этот мотив является сюжетообразующим. Можно назвать и новеллистический поворот. У Клейста это непредвиденная реакция медведя («первый в мире фехтовальщик»), у Пушкина — выстрел Дефоржа-Дубровского. Важна, однако, функция эпизода в общем замысле, и здесь мы обнаруживаем принципиальное различие. Конкретный эпизод служит у Клейста примером в системе доказательств его главной идеи, а именно - «чем темнее и слабее рефлексия в органическом мире, тем совершеннее и блистательнее проявляется грация», и эра гармонии наступит лишь после того, как «познание, словно пройдя через бесконечность, вновь станет грацией»15.
У Пушкина эпизод с медведем является средством описания нравов и выявления характеров, приемом развития сюжетного действия, хотя по своей сути этот эпизод аналогичен историческим анекдотам вроде анекдотов о Гордиевом узле и Колумбовом яйце.
Фрагмент 5. Странные совпадения - 2
Все новеллы Клейста начинаются по одному типу — с указания на героя, место и время действия.
«На берегах Хавеля жил в середине шестнадцатого столетия лошадиный барышник по имени Михаэль Кольхаас...» («Михаэль Кольхаас»)16.
«В М., одном из крупных городов Верхней Италии, вдовствующая маркиза д'О., женщина, пользовавшаяся превосходной репутацией, и мать нескольких прекрасно воспитанных детей, напечатала в газетах...» («Маркиза д'О»)17.
«В Сантьяго, столице королевства Чили, в самый момент начала страшного землетрясения 1647 года, при котором погибло много тысяч людей, молодой испанец, по имени Херонимо Руге-ра, стоял у столба в камере тюрьмы, куда он был заключен за совершенное им преступление, и собирался повеситься» («Землетрясение в Чили»)1*.
«В городе Порт-о-Пренс, в той части острова Сан-Доминго, которая принадлежала французам, проживал в начале текущего столетия, когда произошло избиение белых неграми, на плантации господина Гильома де Вильнев страшный старый негр по имени Конго Гоанго» («Обручение на Сан-Доминго»)1у.
Ограничимся этими примерами. Подобный зачин, по существу, означает помещение частного лица в исторический и географический контекст. В этом сказывается специфика самой действительности (о ней говорилось выше), определявшей судьбы людей. Затем, типичное для новеллы обращение к частному лицу, приватной истории. И, конечно, присущая Клейсту склонность к точности и объективности. Вместе с тем, это все-таки несколько формальный прием, который обрастает затем реальным содержанием — сюжетом.
Если сравнивать эти вступления с зачинами пушкинской прозы, то окажется, что Пушкин лишь в трех случаях прибегает к подобному примеру, и именно в тех, где рассказываемая история, условно говоря, носит романтический характер:
«В конце 1811 года... в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием...» («Метель»).
«В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в деревню, и с тех пор оттуда не выезжал» («Барышня-крестьянка»).
«Несколько лет тому назад в одном из своих поместий жил старинный русский барин, Кирила Петрович Троекуров» («Дубровский»).
В прочих случаях автор избегает подобного эпизирующего начала и вводит читателя непосредственно в середину событий
(«однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова» — «Пиковая дама»), либо вступает в разговор с читателем («Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался» — «Станционный смотритель»).
Из приведенных вступлений наиболее близки между собой два: к «Михаэлю Кольхаасу» и к «Дубровскому». При этом сходство носит скорее внешний характер, речь у Пушкина вообще идет не о главном герое. Но сам тип вступления очень близок клейстовскому: «в середине шестнадцатого столетия» — «несколько лет тому назад»; «на берегах Хавеля» — «в одном из своих поместий»; «лошадиный барышник Михаэль Кольхаас» — «старинный русский барин...Кирила Петрович Троекуров»; «слыл образцом достойного гражданина» — «большой вес в губерниях»; «среди соседей не было ни одного, кто не испытал бы на себе его благодетельной справедливости» — «соседи рады были угождать малейшим его прихотям»; «люди благословляли бы его память, если бы он не перегнул палку в одной из своих добродетелей»20 — «дом его всегда был полон гостями, готовыми тешить его барскую праздность» [т. 1, г. 1].
Но и в этом сопоставлении очевидна разница. Для Клейста речь идет о некоем моральном примере, для Пушкина — о жизненной ситуации.
Фрагмент 6. Трансформация фабульных архетипов
Обращаясь к произведениям двух писателей, мы не ставим своей целью доказать непосредственное взаимодействие пушкинского замысла и повести Клейста, но опираемся на тематическую близость и сходство мотивов для постановки и рассмотрения теоретических вопросов, а именно трансформации морфологических инвариантов в рамках романтической и реалистической поэтики.
Выделим, прежде всего, эти морфологические инварианты, или фабульные архетипы (как они складывались в литературе предшествующих эпох), с которыми придется иметь дело в дальнейшем в связи с сопоставлением произведений Пушкина и Клейста:
а) Любовь юноши и девушки из двух враждующих домов (прототип — «Ромео и Джульетта» у Шекспира и его итальянских предшественников);
б) Любовь учителя и ученицы, разделенных сословными перегородками (прототип — «Юлия, или Новая Элоиза» Руссо);
в) Гордый одиночка, мстящий своим обидчикам и обществу за поруганное человеческое достоинство (прототип — «Разбойники» и «Преступник из-за потерянной чести» Шиллера).
Герои и ситуации носят в указанных прототипах обобщенный характер. Речь идет либо о «человеке вообще» (как это свойственно было Возрождению), либо о человеке как носителе сословного положения (у просветителей Руссо и Шиллера). В соответствии с этим и развитие действия лишь в слабой степени детерминировано конкретно-историческими и национальными приметами, социальное неравенство берется тоже как некая абсолютная несправедливость. Такая обобщенность, характерная для ренессансного и просветительского реализма, допускала различные жанровые воплощения темы, в рамках которых оказывалась возможной «дискуссия» (драма, эпистолярный роман, философский диалог, новелла-исповедь).
Проза Клейста содержит примеры всех намеченных фабульных архетипов. Сюжет «Обручения на Сан-Доминго» (любовь французского офицера и девушки-метиски на объятом восстанием острове) сопоставим с сюжетом «Ромео и Джульетты». Новелла «Землетрясение в Чили» начинается рассказом о драматических последствиях (заключение в монастырь, рождение ребенка, осуждение на ауто-да-фе), которые имели любовные отношения аристократки Хосефы Астерон и ее учителя Херонимо Ругеры. Клейст, горячий почитатель Руссо, воспользовался исходной ситуацией его знаменитого романа. Наконец, когда «один из справедливейших и одновременно ужаснейших людей своего времени» Михаэль Кольхаас, возмущенный произволом юнкера фон Тронка и глумлением властей, присваивает себе право самому устанавливать законы и порядок, то воздействие как «Общественного договора» Руссо, так и названных выше произведений Шиллера сомнений не вызывает. Во всех этих новеллах обстановка носит подчеркнуто исключительный характер (восстание, землетрясение, бунт).
Исключительны и герои. Если их можно (как, скажем, Херонимо и Хосефу) вначале сравнивать с людьми «вообще» (Адам и Ева), то в ходе событий они и все другие персонажи названных новелл реализуют себя прежде всего как «личности». Эти черты связаны с воплощением указанных фабульных архетипов в рамках именно романтической поэтики. При этом модель романтической новеллы ориентирована двояко: она предполагает соотнесение с «инвариантом», даже с прототипом, но одновременно прикреплена к историческому сознанию, а у Клейста - и к историческим событиям.
Повесть Пушкина «Дубровский» диалектически «снимает» условность «инвариантных» ситуаций и упраздняет как универсальную неопределенность, так и романтическую исключительность героев, поскольку наполняет и ситуации и персонажей кон-
кретным жизненным содержанием, как это свойственно реализму 19-го века.
История Ромео и Джульетты лишь с усилием может быть воспринята как прототип отношений Дубровского и Маши. Ситуация «учитель — ученица» в связи с проблемой сословного неравенства (пребывание Дубровского в доме Троекурова под видом француза-учителя Дефоржа) находит у Пушкина явно пародийное воплощение (по причине подмены, а также в связи с иронической трактовкой светских условностей: «учитель был для нее род лакея» и т.п.). Хотя история Дубровского как мстителя за нанесенную обиду содержит ряд показательных аналогий с повестью Клейста «Михаэль Кольхаас» (произвол крупного феодала, «неправда» в суде, смерть близкого человека по вине обидчиков, пожар имения; прибавим эпизод с медведем в статье «О театре марионеток»), однако тут-то всего очевиднее и проявляется различие в подходе к сюжету двух писателей.
Клейст «идеологичен». Несмотря на свой дар повествователя, он постоянно имеет в виду идейную «сверхзадачу»: Кольхаас последовательно выражает просветительскую доктрину «Общественного договора», романтическое своеволие» и фихтев-скую идею «автономного человека»; его примирение с государством реализует характерную для второго поколения немецких романтиков (Арним, Брентано и др.) готовность к «отречению» и компромиссу.
Ничего подобного нет у Пушкина. Русский писатель, в соответствии с принципами отражения жизни, к которым он пришел в начале 30-х годов, заставляет говорить сам материал, исключает всякую авторскую подсказку, всякую нравоучительность (при наличии комментария). Адекватной этим потребностям оказывалась лишь свободная форма «повести».
ПРИМЕЧАНИЯ
I Жирмунский В.М. Пущкип и ¡ападиые литературы // Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Пушкин и тападные литературы. Л . 1978. С.378.
2Там же. С.395.
5 Мелетинскип Е.М. Историческая почтика новеллы. М., 1990. С. 230. 4 Там же С. 231.
' Веселовский А.Н. Историческая почтика. М., 1989. С. 301 Kayser W. Das sprachliche Kunstwerk: Eine Emfuehrung in die Literaturwissenschaft. "Aufl. Bern; Muenchen, 1960. S. 90. ь Томашевский Б.В. Фабула и сюжет//Учебный маи.-риал по аналшу прошве-
дений художественной проты / Сост. А.Ф. Белоусов. Таллин, 1984. С. 95. 9 Frenzel Е. Motive der Weltliteratur / Ein Lexikon dichtungsgeschichtlicher Laeng-sschnitte. 4., ueberarb. u. erg. Aull. Stuttgart, 1992 S. IX.
II Веселовский А.Н. Ук. соч. С. 302.
11 Kayser W. Op. cit. S. 90. 12Томашевский Б.В. Ук. соч. С 92, 95. пМелетпнский Е. М. Ук. соч. С. 254. 14Там же. С. 256.
Kleist Н. von. Ges. Werke in vier Bdn. Bd 3. Brl., 1955. S. 391. 16 Клей CT Г. фон. Драмы. Новеллы. M., 1969. С. 439. 11 Там же. С. 514. '«Там же С. 549. 19Там же. С. 563. 20 Там же С. 439.
Т.А. Екимова
«ТЕНЬ ФОНВИЗИНА» A.C. ПУШКИНА В КОНТЕКСТЕ ДВУХ ЭПОХ
«Писать о Пушкине — значит писать о целой русской литературе». Эти слова принадлежат В.Г. Белинскому, их смысл и значение не утрачены с течением времени, наоборот, они подтверждаются всякий раз, когда нам приходится снова и снова обращаться к творчеству поэта и его связям с литературой и культурой допушкинской или послепушкинской поры. Влияние пушкинского гения на последующую литературу и культуру весьма ощутимо, и очень часто, оценивая творчество того или другого поэта, мы сравниваем его с эталоном поэзии, каковым для нас традиционно и незыблемо является A.C. Пушкин. Мы отмечаем пушкинские мотивы, пушкинские темы, пушкинские традиции в творчестве Лермонтова, Некрасова, Блока. Есенина, Маяковского, Булгакова и других поэтов и писателей. А вот связь творчества поэта с культурой и литературой XVIII века всегда воспринимается как что-то незначительное, имеющее только статус историко-литературного комментария, и, наверное, в большей степени потому, что для людей двадцатого века XVIII век — это глубокая история, почти древность.
Связи Пушкина с историей, культурой, литературой той эпохи многообразны, сложны, динамичны. В литературно-общественном сознании людей пушкинской эпохи произведения поэтов и писателей прошедшего века воспринимались еще как живое явление литературы. Для Пушкина XVIII и XIX, с одной стороны, — разные эпохи в историческом, эстетическом, философском, политическом отношении, но с другой стороны, он тонко ощущал связь времен, видел истоки развития русской литературы в глубинах XVIII века. Отсюда проявление особой пушкин-
