CC BY
136
УДК 821.161.1.0
А.П. ЧЕХОВ: ЛИТЕРАТУРА В ПРОСТРАНСТВЕ ФОЛЬКЛОРА
© 2010 г. М.Ч. Ларионова
Южный научный центр РАН, ул. Чехова, 41, г. Ростов-на-Дону, 344006, [email protected]. ги
Southern Scientific Center RAS, Chekhov St., 41, Rostov-an-Don, 344006, ssc-ras@mmbi. krinc. ru
Проводится анализ рассказа А.П. Чехова «В рождественскую ночь». Чеховский текст рассматривается с позиций традиционных народных представлений, и объясняются спорные или темные места рассказа.
Ключевые слова: Чехов, фольклор, литература, «рождественский рассказ».
This article was devoted the analysis story by A.P. Chekhov «The Christmas night». The author discern the «chekhov's text» with point of view traditional cultural presentations and explain the «dark place» in the story.
Keywords: Chekhov, folklore, literature, Christmas story.
Литература и фольклор образуют единое пространство национальной культуры. Эту мысль, восходящую еще к А.Н. Веселовскому, но не получившую широкого распространения в современной филологии, противопоставившей два вида словесного искусства, отчетливо сформулировал Д.Н. Медриш, назвавший фольклор и литературу двумя подсистемами, составными частями одной метасистемы - русской художественной словесности [1, с. 11]. Его точка зрения в последние годы получает все большее распространение. Опровергается общее мнение, что отношения фольклора и литературы можно представить в виде генетической преемственности и зависимости, что фольклорные и литературные произведения строятся по разным, присущим только фольклору или только литературе законам. Формируется представление о русской классике и многовековой культуре как едином семиотическом корпусе. «Фольк-лоризм» перестает быть оценочной категорией, поскольку «нефольклорных» писателей при таком подходе не существует.
Любой писатель как художник и как человек естественным образом впитывает и литературную, и народную
традиции: не только письменную и устную словесность, но и обычаи, верования, суеверия и т.д. - характерное для его культуры мировоззрение, причем в формах, в том числе и художественных. Фольклор и литература, по нашему глубокому убеждению, переплетены так тесно, что говорят на одном языке - языке культуры.
Это означает помимо вывода о типологической и структурной общности фольклора и литературы, что многие противоречия и вопросы, рождаемые литературным произведением, могут быть разрешены с привлечением фольклорного материала, создающего в индивидуально-авторском тексте своего рода скрытый сюжет. Это наблюдение в значительной степени применимо к творчеству А.П. Чехова, в котором фольклорная традиция отражена главным образом в виде представлений, «ментефактов», и гораздо меньше - в виде сюжетных и образных заимствований.
В рассказе «В рождественскую ночь» молодая женщина на берегу моря, лед на котором должен вот-вот сломаться, ждет возвращения своего мужа, помещика Литвинова, и его рыбаков. Но ждет не с надеждой на возвращение, а с надеждой на гибель нелюбимого мужа.
Когда же спасшийся Литвинов появляется, она не может скрыть разочарования. Муж, которому открылась страшная правда, отправляется с дурачком Петрушей обратно в море и гибнет. В этот миг в молодой женщине просыпается любовь.
Один из первых рецензентов рассказа Н. Ладожский (В.К. Петерсен) отметил «совершенно невероятный» его замысел и множество несообразностей в поступках героев. Но в то же время в рецензии говорится о «какой-то открытой внутренней правде, заставляющей прощать скомканность всей трагедии на протяжении восьми страничек рассказа и одной сумасшедшей минуты, завершившей долго длившееся событие» [2, с. 531]. Рассматривая рассказ, современный исследователь-чеховед пишет: «Трудно объяснить, почему помещик отправился так далеко на подледный лов именно под Рождество» [3, с. 52]. С точки зрения обыденной логики - трудно, но с точки зрения логики фольклорно-мифологической объяснение найти можно.
Чехов вырос в городе, входящем до 1887 г. в Екате-ринославскую губернию, где украинское население составляло большинство. А у украинцев рыбный суп был обязательным рождественским блюдом [4, с. 417]. Соединение семантики Рождества и рыбы образует скрытый сюжет повествования.
С точки зрения народных представлений, поступок помещика Литвинова преследует несколько целей. В первую очередь он должен принести практическую пользу: доставить к рождественскому столу рыбу. Но есть в нем и более глубокий смысл. Рождественское застолье объединяет живых и умерших, прошлое, настоящее и будущее, включает человека в мир. Рождество - это праздник примирения и всеобщей любви. То есть рождественская рыбалка помещика Литвинова призвана укрепить семью, в которой, как выяснилось, жена не любит мужа.
Почему именно рыба так значима на Рождество? В народных представлениях рыба связана со смертью и рождением. В сказках бесплодная царица съедает рыбу, чтобы родить ребенка. В чеховском рассказе ребенок присутствует как-то смутно: то ли он есть, то ли его нет. С одной стороны, старик Денис предостерегает барыню Наталью Сергеевну Литвинову: «При вашей комплекции после родов простуда - первая гибель. Идите, матушка, домой!» [2, с. 287]. С другой стороны, может ли мать новорожденного ребенка оставить его на целую ночь и ждать на берегу, рискуя простудиться, гибели отца своего ребенка, даже если это нелюбимый муж? Это уж слишком фантастическое допущение. Но тогда значит, что ребенок умер и вспышка нелюбви к мужу связана с отчаяньем матери. Сразу за репликой Дениса следует авторский текст, мотивно дублирующий эту сюжетную ситуацию: «Послышался плач старухи. Плакала мать рыбака Евсея...» [2, с. 287]. Становится культурно мотивированным стремление Литвинова доставить к рождественскому столу рыбу. Употребление рыбы как обрядового блюда в Рождественский сочельник определяется ее значением «как символа рождения и новой жизни, получающего воплощение и в христианской традиции, прежде всего в "рыбной" метафорике
Христа» [5, с. 748]. Кроме того, рыба связана с мужской производящей силой [6, с. 391]. Следовательно, рыба призвана сыграть продуцирующую роль.
Но рыба может символизировать не только плодородие, но и равнодушие, сексуальную индифферентность [6, с. 393]. Помещик Литвинов любил свою жену и хотел детей. А жена всю свою страсть направила на не-любовь. И это самое страшное нарушение заветов Рождества, потому что противоречит фольклорно-мифологической идее воспроизведения жизни и христианской идее всеобщей любви.
Рождественский этикет в чеховском рассказе нарушается постоянно. Вместо того чтобы сидеть за праздничным столом, герои находятся в пограничном пространстве и времени: ночью, во время шторма, на берегу ледяного моря, который располагается ниже уровня человеческого жилья (в лестнице, по которой спускается Наталья Сергеевна, «было ровно девяносто ступеней») -т.е. в инфернальном, хтоническом мире. Они оплакивают живых, как мать рыбака Евсея, и смеются при мысли о гибели близкого человека, как жена Литвинова. Это отражает «перевернутые» человеческие отношения главных действующих лиц, но одновременно актуализует важный для зимних святок обряд ряженья.
В рассказе Чехова «Ряженые» представлен широкий спектр ряженья, в прямом и переносном смысле: от ритуального народно-праздничного до нравственно-психологического и социального. В этом рассказе все персонажи оказываются не теми, кем кажутся. Маленький солдатик в первой миниатюре оборачивается ряженой бабой. Красивая барыня в драгоценностях - содержанкой, которой скоро предпочтут другую. Удачливый толстяк во фраке - казнокрадом. Официальная мораль -зубоскальством.
В рассказе «В рождественскую ночь» нет ряженья как обрядового действия, но есть ряженье как притворство и обман. Литвинов не подозревал до этой ночи, с какой силой не любит его жена. Следовательно, она скрывала свои подлинные чувства. Более того, он принимает встречу с ней на берегу за проявление большой и сильной любви. Жертвенная любовь приводит его к гибели. Его гибель приводит ее к любви. Перемена ролей, травестия, характерна для обряда ряженья. Но ряженье у Чехова выходит далеко за пределы обряда и становится психологическим и социальным явлением.
Элементом рождественского сочельника является ожидание и встреча мертвых. Наталья Сергеевна ждет мертвого не символически, а буквально: ждет его смерти. А все загаданное в сочельник сбывается. В этом смысл многочисленных продуцирующих действий: и обильного застолья, обеспечивающего будущий достаток, и манипуляций хозяина дома со снопом, за которым его не должно быть видно, и величальных песен, обеспечивающих плодородие, и одаривания пришедших колядовщиков - заместителей мертвых. Жена помещика Литвинова, лишенная связей с мужем, не просто разрушает атмосферу и смысл Рождества, но и становится убийцей, воплощением смерти. В похоронных причитаниях смерть, часто приходящая с моря, персонифицируется в образе молодой женщины, идет «по крылечку
молодой женой». Чеховская героиня, «молодая женщина лет двадцати трех, с страшно бледным лицом» [2, с. 286] спускается по лестнице с мокрыми и липкими перилами и скрипучими ступенями.
В фольклоре лестница - это способ связи с потусторонним миром. Библейская лестница из сна Иакова, на которой ему явился Господь (Быт.28:12-16), насчитывала 30 ступеней, в «Лествице» Иоанна Лествичника 30 учительных слов. Спуск по лестнице уподобляется путешествию в иное, хтоническое пространство. В этических категориях - душевному и духовному падению. Восхождение, напротив, свидетельствует об очищении и стремлении к совершенству. В лестнице из чеховского рассказа «было ровно девяносто ступеней» [2, с. 286] -трижды по тридцать. Это нравственное падение, утроенное по-фольклорному, до крайней степени. Не случайно именно внизу, у подножия лестницы, когда «нельзя уже было сомневаться, что Литвинов со своими рыбаками не воротится на сушу праздновать Рождество» [2, с. 289], жена его преображается: «Она уже не была так смертельно бледна; на щеках ее играл здоровый румянец, словно в ее организм налили свежей крови (курсив наш. - МЛ.)» [2, с. 290]. Совершенно вампирическая характеристика! Украинские поверья часто связывают вампиризм с ведьмами, а ведьмы обладают даром запутывать людей, заводить в непроходимые места, вносить раздоры в семью, наводить порчу «на ветре» [7, с. 298]. Ночь перед Рождеством - это время активизации ведьм. Разумеется, мы далеки от того, чтобы объявить чеховскую героиню ведьмой, но демонологические признаки в ее изображении явно присутствуют.
Традиционно-культурное осмысление в контексте Рождества, зимних святок и рыболовства получает и образ дурачка Петруши. Чехов учитывает и евангельскую семантику имени, и фольклорное осмысление увечья персонажа.
Петр стал одним из первых учеников Христа вместе со своим братом Андреем. Оба занимались рыболовством, а стали «ловцами человеков». Андреем (Андреем Петровичем) зовут помещика Литвинова. Св. Петр считался покровителем рыболовства и потому назывался Петром-рыболовом [4, с. 418]. Кроме того, святому Петру поручены ключи от рая, т.е. он располагается на границе между мирами. Петруша в рассказе «обитает» в пограничном пространстве между сушей и морем - в лодке, причем «на самом дне». Он наделяется фольк-лорно-мифологическими свойствами перевозчика в мир мертвых (в мировом фольклоре есть образ хромого перевозчика); его болезнь, болезнь ног, в полном соответствии с традиционными культурными представлениями, -медиатор между жизнью и смертью. Он прыгает на одной ноге, поджимает под себя ногу. С ногами связана идея жизненного пути человека. Петруша буквально стоит между мирами: тащит лодку в воду, прыгая на одной ноге.
По всем признакам у Петруши легко угадывается воспаление седалищного нерва, потому старик Денис советует ему полежать на печи, погреть больное место. Но это действие кроме практически-бытового имеет и символический смысл. Младенцев, родившихся слабы-
ми, и больных подвергали «допеканию»: на короткое время помещали в печь, сакральный центр человеческого пространства. Исследователи полагают, что обычай «допекания» связан не только с культом очистительного и целительного огня, но и с культом мертвых. Слабые и больные отсутствием жизненной силы похожи на стариков, их считали «перепутанными», происходящими из мира мертвых, поэтому отправляли на короткое время в печь - мост между мирами - для обмена [8, с. 144].
Хромота в мировом фольклоре амбивалентна. С одной стороны, она указывает на принадлежность нечистой силе, но с другой - хромые и калеки наделяются свойствами героя-«сидня»: их физическая ущербность становится знаком избранности, будущих подвигов (Эдип, Илья Муромец и проч.). В мире чеховского рассказа, где все перевернуто, где основу семьи составляет ненависть, хромой тонет, не осуществляя своего героического предназначения. Святой Петр с ключами от рая становится фольклорным перевозчиком в мир мертвых.
В чеховском рассказе рождественские мотивы переплетаются с брачными, что характерно для зимней святочной обрядности (например, гадания о суженом). Но свадебная символика интерпретируется буквально. В фольклоре жених назван «чуж-чуженином», он часто приходит из-за моря. В святочных «виноградьях» или свадебных песнях он охотник или рыбак. В песне «Как по морю, морю синему...» «разудалый молодец да пер-вобрачный князь» в поисках золотого перстня (символ брака) забрасывает в море невод и вылавливает «цело три окуня, да три окуня златоперые» [9, с. 208]. Соответственно невеста и ее девичья воля уподобляются рыбе (рыбоньке, рыбице). А в свадебных причитаниях образы моря и рыбы нередко соединяются с мотивами бури и непогоды. Такая фольклорная атрибутика соответствует чеховскому рассказу. Однако в народных представлениях брак - это освоение «чужого», начало новой жизни. У Чехова же именно в этот момент Наталья Сергеевна теряет мужа, более того, становится убийцей. Обрядовый сюжет переплетается с бытовым, они взаимно наслаиваются. Грубо говоря, муж действует в пространстве обряда, жена - в пространстве реальной жизни. Мир традиции, коллективного, освещенного нравственным чувством опыта и мир индивидуальных эгоистических переживаний и намерений вступают в непреодолимое противоречие. В этом катастрофический смысл рассказа.
Мотив постылого мужа отсылает читателя, знакомого с народной поэзией, к лирическим песням семейно-бытовой тематики, в которых жена сулит нелюбимому супругу «каменю постелюшку», «щепицу колючую», в изголовье «крапиву жигучую» и грозит его одеть «корою еловою» [9, с. 68-69]. Одежда из дерева прочитывается как гроб. Сюжет другой песни почти полностью совпадает с сюжетом чеховского рассказа:
Я ходила по раменью, Набрала беремя каменью. .Я связала мужу на ворот, ворот, Спустила мужа во сине море. Посмотреть было с сарайных ворот, Далеко ль мой милый плывет,
Он плывет, воздохнется,
Молодой жене возмолится:
«Уж ты женушка-жена моя!
Ты достань-ко из синя моря меня.» [9, с. 77].
В народных песнях постылому мужу обычно противопоставлен «гость», «милый друг». А.В. Кубасов высказал предположение, что героиня рассказа не любит мужа, потому что любит другого [10, с. 147]. Это возможно в свете фольклорных ассоциаций, вызываемых чеховским произведением. Тогда объяснение получает надежда Натальи Сергеевны на «свободное вдовство». Это необычное сочетание своего рода оксюморон. Ни в народной, ни тем более в христианской традиции нет такого понятия. Свобода вдовы ограничена пределами и законами нравственности и добродетели. С вдовами связывались представления об ущербности и даже вредоносности [11, с. 296]. Свободным может быть только девичество. Во время свадебных обрядов невеста демонстративно расстается с «волюшкой». Наталья Сергеевна стремится как бы отменить брак с нелюбимым мужем. Но в итоге фактически осуществляет этот брак и одновременно становится тоскующей вдовой.
В финале на первый план выходит характерный для рождественского рассказа мотив духовного преображения. Последняя степень падения - предательство не только любящего мужа, но и всех человеческих ценностей - оборачивается возрождением Натальи Сергеевны. Перефразируя Т. Элиота, можно сказать: в моем конце мое начало. Такое духовное прозрение уже не может быть прочитано только в контексте фольклора, оно отсылает к нравственно-религиозной идее очищения души, к христианской учительной литературе.
И здесь самое время обратиться к вопросу о жанровой природе рассказа Чехова. Как известно, рассказ, который первоначально назывался «Беда за бедою», попал в «Будильник», которому требовались произведения для декабрьских номеров, связанные с Новым годом или святками. Содержание рассказа соответствовало этим требованиям. То есть Чехов написал «рождественский» или «святочный» рассказ.
По мнению многих современных исследователей, термины «святочный рассказ» и «рождественский рассказ» взаимозаменяемы [12, 13]. На примере чеховского рассказа видно, что это не совсем так. Главным жанровым признаком подобных произведений является наличие чуда. В рассказе «В рождественскую ночь» происходят два чудесных события. Первое - спасение Литвинова зимней ночью, в бурю, из ледяного моря - имеет отчетливо «святочный», фольклорный характер. Другое -нравственное преображение и возрождение Натальи Сергеевны, достигшей перед этим крайней степени нравственного падения и пережившей душевный и духовный кризис, - это настоящее рождественское чудо, находящееся по своей сюжетике и символике целиком в христианской парадигме.
Еще одной жанровой приметой «святочных» или «рождественских» рассказов является благополучный финал. Счастливо ли разрешаются события в рассказе Чехова? Ответ зависит от точки зрения - «святочной»
или «рождественской». В контексте фольклора - финал трагичен: спасение из моря не состоялось, жена погубила мужа желанием его смерти столь страстным, что оно может быть приравнено к ворожбе и колдовству. В контексте христианства - финал, безусловно, счастливый, потому что чудо духовного преображения безнравственного человека через муки и страдания состоялось.
Очевидно, что название «В рождественскую ночь» более полно и точно отражает содержание рассказа, чем его первоначальное название «Беда за бедою». Поэтому перемену названия можно объяснить не случайностью -требованиями «Будильника» приурочить рассказ к Рождеству, - а более глубокими причинами, связанными с писательской лабораторией Чехова. Оригинальная интерпретация и соединение «святочных» и «рождественских» элементов в жанровой структуре рассказа - это художественное открытие Чехова и в области жанра, и в области взаимодействия литературы и фольклора. Сюжет рассказа переводится в библейский план, но решается средствами традиционной фольклорной семантики.
И еще очень важное замечание. В последние десятилетия остро встал вопрос о маргинализации общественного сознания, об утрате национальной самобытности, о необходимости сохранения культурной идентичности. Одним из способов решения этих проблем может стать демонстрация единства и органической целостности пространства русской художественной словесности, непротиворечивости коллективного и индивидуального культурного опыта. Понимание непрерывного развития традиций культуры от фольклора к литературе - это средство формирования национального и гражданского самосознания.
Литература
1. Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. Саратов, 1980.
2. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем : в 30 т. Сочинения : в 18 т. Т. 2. М., 1983.
3. Седегов В.Д. А.П. Чехов в восьмидесятые годы. Ростов н/Д, 1991.
4. Гура А.В. Рыба // Славянская мифология : энциклопедический словарь. М., 2002. С. 417-419.
5. Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.
6. Соколов М.Н. Рыба // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1998. С. 391-393.
7. Виноградова Л.Н., Толстая С.М. Ведьма // Славянские древности : этнолингвистический словарь. Т. 1. М., 1995. С. 297 - 301.
8. Арнаутова Ю.Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в средние века. СПб., 2004.
9. Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия / сост. и подгот. текста К. Чистова и Б. Чистовой; вступ. ст., предисл. и коммент. К. Чистова. Л., 1984.
10. Кубасов А.В. Проза А.П. Чехова: искусство стилизации. Екатеринбург, 1998.
11. Гура А.В., Кабакова Г.И. Вдовство // Славянские древности : этнолингвистический словарь. Т. 1. М., 1995. С. 293 - 297.
12. Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. СПб., 1995.
13. Калениченко О.Н. Судьбы малых жанров в русской литературе конца XIX - начала XX века (святочный и пасхальный рассказы, модернистская новелла). Волгоград, 2000.
Поступила в редакцию
19 декабря 2008 г.
