CC BY
156
УДК 821.161.1 САФРОН Е.А.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра германской филологии и скандинавистики, Петрозаводский государственный университет E-mail: [email protected]
UDC 821.161.1
SAFRON E.A.
Candidate of Philology, associate professor, Department of Germanic philology and Scandinavian studies,
Petrozavodsk State University E-mail: [email protected]
А. К. ТОЛСТОЙ КАК ОСНОВОПОЛОЖНИК ОБРАЗА ВАМПИРА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ A.K. TOLSTOY AS THE FOUNDER OF THE VAMPIRE CHARACTER IN RUSSIAN LITERATURE
Статья посвящена анализу образов вампиров и существующих между ними родственных связей на материале рассказа А.К. Толстого «Семья вурдалака». Автор статьи видит в А.К. Толстом популяризатора вампир-ской темы в русской литературе. Выясняется, что рассказ обладает как признаками фэнтези, так и чертами литературы ужасов.
Ключевые слова: вампир, фэнтези, поэтика ужасного, фольклор, мертвец.
The article is devoted to the analysis of the images of vampires and their family ties on the material ofA.K. Tolstoy's story «The Family of the Vourdalak». The author of the article argues that A.K. Tolstoy is a popularizer of the vampire theme in Russian literature. It turns out that the story has both signs of fantasy, and features horror stories.
Keywords: vampire, fantasy, poetics of horror, folklore, dead man.
Вампир - один из центральных персонажей современной фантастики: как кинематографической («Ван Хельсинг» С. Соммерса, «Впусти меня. Сага» Т. Альфредсона, «Сумерки» К. Вайца), так и литературной («Дракула» Б. Стокера, «Вампирские хроники» Э. Райс). Фольклорное происхождение этого образа делает его особенно привлекательным для авторов фэнтези - жанра, чье семантика ориентирована на эксплуатацию фольклорно-мифологических мотивов, и для авторов литературы ужасов, т. к. встречаясь с вампиром, человек сталкивается с коренными страхами своей жизни: со страхом боли и страхом смерти.
В русской литературе особую популярность образ вампира получил благодаря Алексею Константиновичу Толстому (1817 - 1875) - писателю, поэту, драматургу. В качестве объекта исследования обратимся к его рассказу «Семья вурдалака» (1839) (Мы намеренно не берем во внимание его же повесть «Упырь» (1841), т. к. в ней фантастические события легко мотивируются сумасшествием главного героя.).
Рассказ «Семья вурдалака» был написан на французском языке во время путешествия писателя из Германии во Францию, а на русском он впервые вышел только в первом номере журнала «Русский вестник» за 1884 г., т.е. уже после смерти автора. Произведение содержало подзаголовок: «Неизданный отрывок из записок неизвестного». Читатели оставили «Семью вурдалака» почти без внимания, да и в целом мистицизм творчества А.К. Толстого критиками XIX в. оценивался отрицательно. Так, в «Истории новейшей русской литературы (1891) А.М. Скабичевский писал: «Убеждения его поражают вас узостью формального пиэтизма, давящего вас
как низенький потолок над головой. В мистицизме этом вы видите полное отсутствие самостоятельной мысли. Это <...> тот мистицизм, <...> который ради подобострастной верности традициям, лишает иные образы присущей им поэтичности, если поэтичность эта как-то не согласуется с буквой догмата» [9, с. 308; 409].
Несомненно, современников писателя смущал не просто «мистицизм», а страх, вызываемый леденящими душу сценами нападения вампиров и их отталкивающей внешностью. Тем не менее, факт обращения автора к теме страха не отнимает у рассказа его художественной ценности. Кроме того, произведение не лишено и нравственной составляющей: А.К. Толстой, беря на себя функции автора «литературы ужасов» выступает в качестве морализатора, т. к. наглядно демонстрирует читателю то, что может ждать нарушителей нравственных табу [8, с. 10]. Действительно, очевиден тот факт, что герой «Семьи вурдалака» совершает безнравственный поступок: без всяких угрызений совести бросает искренне полюбившую его девушку, когда понимает, что не получит быстрого удовлетворения своей плотской страсти.
Фантастическая природа рассказа безусловна, перед нами не «завуалированная» фантастика, обусловленная приёмом «двойной мотивировки», когда «естественный и сверхъестественный ряд объяснений как бы уравнивались в правах, и читателю подсказывался выбор - обычно в пользу второго» [2, с. 248]. Напротив, произошедшие события описываются словами самого рассказчика, маркиза д'Юрфе: «Мне известно лишь одно подобное приключение, но оно так странно и в то же время так страшно и так достоверно, что одно могло бы повергнуть в ужас людей даже самого скептического
© Сафрон Е.А. © Safron E.A.
Ученые записки Орловского государственного университета. №2 (79), 2018 г. Scientific notes of Orel State University. Vol. 2 - no. 79. 2018
склада <...> и я был свидетелем и участником (курс. мой - Е. С.) события» [10, с. 7].
Семантика рассказа формируется вокруг мифологемы вредоносного покойника, вурдалака, который возвращается из загробного мира, чтобы пить кровь своих ближайших родственников. Во времена написания рассказа слово «вурдалак» считалось неологизмом. Предположительно, оно вошло в употребление благодаря стихотворению А. С. Пушкина «Вурдалак (Песни западных славян)» и является искаженной формой от от вукодлак, волколак, вурколак - слова, которое в славянской мифологии использовалось для обозначения оборотня [3, с. 365 - 366]. Этимологически данное понятие, по-видимому, происходит от слияния названий медведя и волка (прус. tlok - «медведь», латыш. - lacis) подобно древним скандинавским именам: Ulf-biorn (др.-исл.), Wulf-bero (древневерхненем.) Полагали, что после смерти волкодлаки становились упырями [5, с. 242 - 243].
Главный герой рассказа, маркиз д'Юрфе, по долгу службы оказывается в отдаленной сербской деревне и остается ночевать в доме старика Горчи, который отправился ловить турецкого разбойника. Когда он возвращается, выясняется, что он превратился в вурдалака, о чем сразу же свидетельствует несвойственная ему ранее манера поведения, типичная, как раз таки для представителя нечистой силы: Горча отвергает приготовленную ему еду, отказывается прочитать молитву перед трапезой, собственная собака отказывается его признавать, за что старик требует от сыновей, чтобы они ее убили.
Если в дневное время вурдалак Горча беспрепятственно возвращается в дом своих родственников, то в ночное время он необъяснимым образом оказывается за пределами жилища, двери и окна которого становятся своеобразной границей между миром живых и миром мертвых. Согласно широко распространенному поверью, вампир, готовящийся к нападению, не может войти в дом без приглашения одного из хозяев. Собственную интерпретацию этого поверья и предлагает А. К. Толстой: маленький внук становится жертвой своего кровожадного дедушки, когда тот выманивает его из дому, обещая тайком передать подарок.
Ф. Морозова утверждает, что мотив кровососания в рассказе может быть охарактеризован как инцесту-альный, т. к. в качестве первой жертвы Горча выбирает именно своего внука. Следуем далее за ходом мысли исследовательницы: «Дедушка <...> ведет себя как классический насильник-педофил, соблазняя ребенка желанной игрушкой» [7, с. 24]: «Я, милый <...> принес тебе маленький ятаган - завтра дам.
- Ты, дедушка, дай сейчас - ведь ты не спишь.
- А почему ты, малый, раньше не говорил, пока светло было?
- Отец не позволил.
- Бережет тебя отец. А тебе, значит, скорее хочется ятаганчик?
- Хочется, да только не здесь, а то вдруг отец проснется! <.> А давай выйдем, я буду умный, шуметь не стану.
Мне словно послышался отрывистый глухой смех старика, а ребенок начал, кажется, вставать» [10, с. 15]. Рассуждая о причинах возникновения темы инцеста в русской литературе, М. Н. Климова находит их в характерной русскому менталитету «убежденности в изначальной правоте отцовского, родового начала и его превосходства над молодым индивидуализмом» [6, с. 62]. В качестве подтверждения своим словам исследовательница ссылается на Г. Д. Гачева, который считает, что «"Эдипову сюжету" (сын побеждает отца) русская культура явно предпочитает "Рустамов сюжет" (отец убивает сына) <...> Это представление будет поколеблено лишь в ХХ в., в эпоху революций и Гражданской войны» [6, с. 62]. В свою очередь, автор статьи считает, что трактовка вампиризма через инцест носит достаточно радикальный характер: с нашей точки зрения мотив кровососания скорее уподобляется инфекционному заболеванию, наиболее восприимчивыми к которому являются люди с ослабленным иммунитетом - пожилые люди и дети младшего возраста.
Осиновый кол, с помощью которого дети хотят уничтожить Горчу, оказывается бесполезным. Аналогично в чешских, украинских и сербских поверьях кол чаще всего выступает в роли промежуточного инструмента борьбы с вампиром: после вбивания его в грудь ожившему покойнику, ему необходимо отрубить голову либо сжечь труп. К примеру, существует чешское предание, согласно которому в деревне в 1337 г. умерший пастух восстал из могилы и стал пить кровь у односельчан. Когда выкопали его труп и вонзили в грудь кол, он заявил: «С этой палкой мне еще лучше будет от собак отбиваться!» [1, с. 546], после чего его вынуждены были сжечь. В 1345 г. умершей чешке, которую считали ведьмой, вскрыли гроб и пробили грудь колом, но она продолжила нападать на прохожих [1, с. 547].
Вампир у А.К. Толстого - персонаж сугубо отрицательный. Превратившийся в вампира человек сразу же теряет все человеческие черты, поэтому игнорирует любые нравственные ценности, что особенно хорошо видно на примере финальной сцены погони за маркизом д'Юрфе, в которой «невестка, тащившая за собой своих детей, швырнула ему [Горче ] одного из мальчиков, а тот поймал его на острие кола. Действуя колом, как пращой, он изо всех сил кинул ребенка мне вслед <...> Другого ребенка мне таким же образом кинули вслед, но он упал прямо под копыта лошади» [10, с. 29].
Тема семьи и тема вампиризма в рассказе переплетается ещё теснее благодаря стремлению А.К. Толстого приписать славянским вурдалакам свойство пить кровь преимущественно у своих родственников. Исключением в этом ряду является сам д'Юрфе: он становится потенциальной жертвой тогда, когда вступает в любовную связь со Зденкой (т. е. выступает в роли гипотетического супруга), и она начинает предъявлять на него свои права: «Ты дороже мне души моей, спасения моего! Погоди, погоди! Твоя кровь - моя! <. > Вижу одного тебя, одного тебя хочу» [10, с. 29]. Тем не менее, совершающаяся со Зденкой трансформация неполная, где-то
в глубине разума она сохраняет человеческие черты, поэтому сначала умоляет героя покинуть деревню, а в сцене погони просит у возлюбленного прощения: «Я уже себе не госпожа, надо мной - высшая сила, - прости мне, милый, прости!» [10, с. 29].
Образ Зденки выстроен А.К. Толстым с ориентацией на фольклорный образ смерти-невесты: девушка одновременно и опасна, и прекрасна в своей хищной сексуальности, которую она приобретает именно после того, как превращается в упыря: «Мне между тем становилась постепенно заметной та огромная перемена, которая с ней произошла. Ее былая сдержанность сменилась какой-то странной вольностью в обращении. Во взгляде ее, когда-то таком застенчивом, появилось что-то дерзкое» [10, с. 26].
Защиту от превратившейся в вампира девушки герой находит в традиционном христианском символе - кресте: «Зденку я обвил руками с такой силой, что от этого движения крестик <. > который перед моим отъездом дала мне герцогиня де Граммон, острием вонзился мне в грудь. Острая боль, которую я ощутил в этот миг, явилась для меня как бы лучом света, пронизывающего все вокруг <...> Мне стало ясно, что черты ее [Зденки] <...> искажены смертной мукой, что глаза ее не видят и что улыбка
ее - лишь судорога агонии на лице трупа» [10, с. 27-28].
Проводя параллель между образами, созданными А.К. Толстым, и образами фольклорной волшебной сказки, можно увидеть, что мнимая невеста, в роли которой выступает равнодушная к маркизу герцогиня де Грамон, одаривает героя «волшебным предметом» - крестом, чтобы тот смог найти спасение от возлюбленной-антагониста, жаждущей вступить с ним в «кровное родство», т. е. буквально выпить из него кровь.
Подводя итог краткому анализу данного рассказа, особо подчеркнем тот факт, что, несмотря на почти столетнее игнорирование «Семьи вурдалака» отечественным литературоведением, его роль в контексте жанра фэнтези нельзя недооценивать: благодаря этому произведению А. К. Толстого можно рассматривать как одного из зачинателей вампирского направления в литературе, мода на которую в современной культуре стремительно набирает обороты.
Тема семьи, постулирующая триумвират жизни, здесь приобретает противоположную коннотацию - несущей смерть. Вместе с тем, превалирование «страшного» в семантике рассказа позволяет сделать вывод, что данное произведение находится на стыке фэнтези и литературы ужасов.
Библиографический список
1. Афанасьев А.Н. Мифы, поверья и суеверия славян (Поэтические воззрения славян на природу): в 3 т. Москва: Эксмо; Санкт-Петербург: Terra Fantastica, 2002. Т. 3. 768 с.
2. Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова. В кн.: Алексеев М. П., Вацуро В. Э., Глассе А. (ред.) М. Ю. Лермонтов: исследования и материалы. Ленинград: Наука, 1979. С. 223 - 252.
3. Фасмер М. Вурдалак // Этимологический словарь русского языка: в 4 т. Изд. 2-е, стер. Москва: Прогресс, 1986. Т. 1. А — Д. С. 365 - 366
4. Громова П. С. Проза А. К. Толстого: к вопросу творческой эволюции // Известия российского государственного университета им. А. И. Герцена. 2011. № 131. С. 173 - 176.
5. Иванов В. В., Топоров В. Н. Волкодлак // Мифы народов мира: в 2 т. Москва: Рос. Энциклопедия, 1997. Т. 1. С. 242 - 243.
6. КлимоваМ. Н. К истории «Эдипова сюжета» в русской литературе // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2006. № 8 (59) С. 60 - 67.
7. Морозова Ф. Русский вампир в поле пола. Эволюция жанра // Библиотечное дело. 2013. № 18 (204) С. 23 - 28.
8. ПарфеновМ. С. Хоррор, ужасы, ужастики... Мифы и правда запретного жанра // Библиотечное дело. 2013. № 18 (204) С. 10
9. Скабичевский A. M. История новейшей русской литературы. Санкт-Петербург: Типография газеты «Новости», 1891. 523 с.
10. Толстой А. К. Семья вурдалака В кн. : Прохатилова С. А. (ред). Ужас на сон грядущий: Вып. 1. Санкт-Петербург: Лениздат, 1992. С. 6 - 30.
References
1. Afanasyev A. N. Myths, beliefs and superstitions of the Slavs (The poetic views of the Slavs on nature): in 3 volumes. Moscow: Eksmo; St. Petersburg: Terra Fantastica, 2002. Vol. 3. 768 p.
2. Vatsuro V. E. The last story of Lermontov. In: Alekseev M. P., Vatsuro V.E., Glass A. (ed.) M. Yu. Lermontov: research and materials. Leningrad: Science, 1979. Pp. 223 - 252.
3. FasmerM. Vourdalak // Etymological dictionary of the Russian language: in 4 volumes. Moscow: Progress, 1986. Vol. 1. A - D. Pp. 365 - 366
4. Gromova P. S. The prose by A. K. Tolstoy: the issue of creative evolution / / Proceedings of Herzen State Pedagogical University of Russia. 2011. № 131. Pp. 173 - 176.
5. Ivanov V. V., Toporov V. N. Volkodlak // Myths of the nations of the world: in 2 volumes. Moscow: Rus. Encyclopedia, 1997. Vol. 1. Pp. 242 - 243.
6. Klimova M. N. To the history of the "Oedipus narrative" in Russian literature // Tomsk State University Journal of Philology. 2006. № 8 (59) Pp. 60 - 67.
7. Morozova F. Russian vampire in the sex field. Evolution of the genre // Librarianship. 2013. №. 18 (204) Pp. 23 - 28.
8. ParfenovM. S. Horror, horrors, horror films... The myths and the truth of the forbidden genre // Librarianship. 2013. №. 18 (204) P. 10
9. ScabichevskyA. M. The history of modern Russian literature. Saint- Petersburg: Typography of the newspaper "Novosti", 1891. 523 p.
10. Tolstoy A. K. The family of the Vourdalak. In: Prokhatilova S. A. (ed.). The horror for the bedtime: Vol. 1. Saint-Petersburg: Lenizdat, 1992. Pp. 6 - 30.
