CC BY
105
Л. М. Аржакова
А. Ф. ГИЛЬФЕРДИНГ —ПОЛОНИСТ
Александр Федорович Гильфердинг (1831-1872), видный ученый и публицист, вошел в историю отечественного славяноведения такими завоевавшими широкое признание трудами, как «Борьба славян с немцами на Балтийском Поморье в средние века», «Гус. Его отношение к православной церкви», «История сербов и болгар» и многими другими [7. С. 256—280]1. По авторитетному мнению Л. П. Лаптевой, его, наиболее крупного историка славянофильского направления в области изучения славян, по праву «можно отнести к родоначальникам научного исследования истории зарубежного славянства в России» [7. С. 148; 8].
Хотя в огромном и разнородном научном наследии А. Ф. Гильфердинга труды на польскую тему занимают сравнительно скромное место, нельзя не отметить, что он немало и со знанием дела писал о прошлом и настоящем польского народа. Весьма неплохо разбирался Гильфердинг и в современной обстановке в Царстве Польском, не напрасно его привлекут к разработке готовившегося под руководством Н. А. Милютина проекта аграрной реформы 1864 г.
Лишним доводом в пользу того, чтобы рассматривать сочинения Гильфердинга в контексте отечественной полонистики XIX в., может служить признание того факта, что вплоть «до начала ХХ в. в изучении истории Польши более существенная, чем для исторической науки в целом, роль принадлежала славянофильской традиции» [5. С. 3—4].
О польских делах Гильфердинг писал в большой статье «Развитие народности у западных славян» (1858) (во многом основанной на личных впечатлениях от поездки по славянским землям в 1855—1857 гг.). Его главная мысль сводилась к утверждению, что «дух славянский, воплощенный в Польше, всегда старался усвоить себе идеи Запада и распространить их в остальном славянском мире». Вместе с тем Гильфердинг был уверен, что «из всех славянских племен польское наименее способно сопротивляться наплыву германскому: ни у кого из славян нет такой ненависти к немцам, как у поляка, и несмотря на то, никто из славян не превращается так легко в немца, как поляк». При этом он опасался, что поляки могут не лучшим образом повлиять на отношения России с остальным славянским миром. По его словам, «поляки до сих пор были всегда более или менее недоверчивы к России, прочие славяне, напротив, полны сочувствия и уважения к ней» [2. С. 56, 59]. Гильфердинг не исключал пагубного воздействия, какое поляки (легко превращавшиеся в «немца») были способны оказать на других славян.
Впрочем, рассуждения и опасения подобного рода были присущи не одному лишь Гильфердингу. Так, Ю. Ф. Самарин в своей статье 1863 г. «Современный объем польского вопроса» писал: «Польша, говорят нам, это не то, что какая-нибудь другая ветвь общеславянской семьи, великорусская или болгарская, а гораздо более. Это соль славянства, поддерживающая в нем жизнь и охраняющая его от тления; это образовательная закваска, брошенная в богатую, но неподвижную стихию [...] Польша — это
1См. библиографию работ Л. П. Лаптевой о А. Ф. Гильфердинге, которые вышли до монографии 2005 года: Лаптева Л. П. История славяноведения в России в XIX веке. М., 2005. С. 257—258.
© Л. М. Аржакова, 2010
острый клин, вогнанный латинством в самую сердцевину славянского мира с целью расколоть его в щепы» [10. С. 332—333].
Как это ни покажется странным, но А. Ф. Гильфердинг, подобно некоторым другим «славянофильствующим» авторам (и, возможно, сам того не желая), не слишком высоко ставил способности славян к самоорганизации, иными словами, бросая собратьям по славянскому племени упрек, который зачастую бывал адресован полякам. К примеру, О. М. Бодянский, в контексте аналогичных рассуждений, (пусть невольно) признавал: «[. . . ] мы, славяне, все та же рознь [. . . ] по старому усобим и враждуем, друг друга губим [...]» [1. С. 194].
Наблюдения Гильфердинга над «развитием народности у западных славян» приводили его к устойчивому убеждению, что внутренний строй поляков глубоко отличен от строя остальных славян. В поисках истоков этого явления он отмечал «роковое значение» шляхты в судьбах польского народа, приходя к выводу, что именно «исключительный дух одной касты, хранящей в себе народный патриотизм, мешает поляку сблизиться со своими братьями славянами, живущими в совершенно другой общественной сфере» [2. С. 62]. Больше того, автор статьи прямо заявлял, что «поляк [...] охотнее примет даже сторону турка, нежели сербского или болгарского райи. Поляк не скоро решится протянуть руку своим братьям славянам и соединить с ними свою деятельность [...]» [2. С. 63]. Причину такой, — с точки зрения славянского патриота, противоестественной — ситуации он усматривал в том, что «в Польше жила, чувствовала, действовала одна только аристократия, шляхта. В одной шляхте сосредоточивались чувства патриотизма и народности» [2. С. 59].
Развивая эту — вполне традиционную для российской литературы — антишляхет-скую тему, Гильфердинг находил еще одно существенное отличие поляков от остальных славян. Если (в чем историк не сомневался) всем славянам было изначально свойственно «природное братство между людьми и проистекающее из него общинное устройство, эти первоначальные основы славянского быта», то у поляков со временем произошел явный отход от этого идеала. В Польше, считал он, «природное братство» сделалось «исключительным достоянием одного сословия, которое, вследствие разных обстоятельств и влияний, стало полновластным хозяином в государстве», но и такое «братство, — на его взгляд, — было лишь пустым словом в устах гордой касты, которая угнетала народ, резалась между собою» [2. С. 67, 65]. Настойчиво акцентируя имевшее место в Речи Посполитой противостояние привилегированного и непривилегированного сословий, Гильфердинг рассматривал его изолированно, не пытаясь хоть в какой-то мере сопоставлять положение двух этих групп населения в Польше, с одной стороны, и, например, в России, с другой. По-видимому, не собирался он и разбираться в том, как сложились судьбы этого самого «природного братства» в других славянских странах. . .
Гильфердинг, похоже, был уверен, что со времени Весны народов «поляки стоят одинокими в славянском мире». Это «одиночество поляков в общем возрождении славянского мира» было, на его взгляд, предопределено тем, что в 1848 г. «поляки хотели быть распорядителями и вождями всех других западных славян, в надежде увлечь их к революции, на которой они думали основать политическую независимость своего отечества и его первенство в славянском мире. [... ] Таким образом, поляки отстранились от всех своих западных единоплеменников» [2. С. 68]. Что касается отношения остальных славян к полякам, то, по убеждению историка, «другие славяне сожалеют о них; они желают, чтобы они присоединились к их стремлениям, но не имеют возможности питать к ним действительного сочувствия». Обращает на себя внимание, что,
говоря об «одиночестве» поляков в славянском мире как следствии революционных событий конца 1840-х гг., Гильфердинг как бы оставлял за скобками польские события начала 1830-х гг., не считая нужным здесь о них вспоминать. Но когда заходила речь о стремлении поляков обрести независимость на волне «национальных революций», рассуждения Гильфердинга о судьбах Польши и поляков органично вплетались в традиционную для России трактовку польского вопроса.
Данная статья А. Ф. Гильфердинга (как и некоторые другие его выступления тех лет на польскую тематику) дает возможность составить общее представление о его позиции в польском вопросе. Но, бесспорно, особое место в этом смысле занимают три его статьи, опубликованные в период Январского восстания в «Русском инвалиде» (и перепечатанные также газетой «День»): «За что борются русские с поляками» (апрель 1863 г.), «В чем искать разрешения польскому вопросу» (июнь 1863 г.), «Положение и задачи России в Царстве Польском» (декабрь 1863 г.). Пять лет спустя все они — под общим названием «Польский вопрос» — без изменений войдут во второй том его сочинений [7. С. 91—102; 6. С. 191]. Гильфердинг, по его собственному признанию, решил не сглаживать тогдашнего «исторического колорита [. . . ] борьбы с поляками, хотя многое, что в то время казалось сомнительным, с тех пор окончательно уяснилось, и, — как считал он, —многое осуществилось, о чем в 1863 году едва дерзали мечтать»2.
На этих трех статьях остановился в своей историографической монографии Н.И.Кареев [6. С. 191—196], внимание которого в первую очередь привлекала трактовка Гильфердингом причин гибели Речи Посполитой, но дальше цитат (впрочем, весьма удачно подобранных) из перечисленных статей Кареев фактически не пошел. Во всяком случае, приведя слова Гильфердинга — «Корень борьбы России и Польши теряется в глубине веков» [6. С. 191], Кареев не счел необходимым развить данный тезис, попытаться проанализировать, насколько он оригинален или нет, насколько славянофильский автор шел в русле традиций отечественной историографии и т. д.
В наши дни Л. П. Лаптева (и ранее неоднократно обращавшаяся в своих трудах к творчеству Гильфердинга) посвятила этим сочинениям специальную статью, сделав далеко идущий вывод: Гильфердинг «в ряде случаев более глубоко и объективно оценивал историю и перспективу польско-русских отношений и возможность решения этого вопроса, чем, например, революционные демократы, безоговорочно поддерживающие борьбу поляков против России, подходивших к этому вопросу без учета многих важных факторов, т. е. односторонне» [8. С. 100; 9. С. 100—101]. Правда, Л. П. Лаптева, к сожалению, не дает пояснений, какие именно важные факторы не были учтены демократами, и что входило в тот «ряд случаев», где проявилась поверхностность их суждений...
Эти три статьи на польскую тему, в самом деле, заслуживают быть специально отмеченными. Обращает на себя внимание уже одно то, что этот весьма видный, можно сказать — классический, славянофил, вовсе не чуждавшийся стереотипов, здесь заметно отходил от привычной славянофильской трактовки польских дел.
Так, если в нашей литературе принято было подчеркивать захватнический характер политики Польши на востоке, начиная со времен Киевской Руси, то Гильфердинг мог сказать, что «Русская земля влеклась, так сказать, сама к свету цивилизации, к развитому общественному строю, с которым выступала Польша», больше того — эти «обширные русские области [...] она в XIV и XV веках притянула к себе своим тогдашним нравственным и общественным перевесом над Русью» [3. С. 300]. Или — если традиционным стало безоговорочное противопоставление шляхты Речи Посполитой
2На эту, как и на другие «польские» статьи, ссылки даются по изданию: Гильфердинг А. Ф. Польский вопрос // Он же. Собр. соч. Т. 2. СПб., 1868.
всем прочим бесправным слоям польского общества (и сам Гильфердинг, как видно из статьи «Развитие народностей. . . », придерживался такого противопоставления) то здесь, в статьях 1863 г., он считал нужным подчеркнуть, что городское сословие все же не было полностью отстранено от государственных дел. «Легко проследить в истории Польши, — пишет Гильфердинг, — как [. . . ] крестьянское население с течением времени устранялось более и более от участия в жизни и судьбах польского государства и как государство это сделалось исключительно принадлежностью шляхты и примыкавших к ней классов, горожан (подчеркнуто нами. — Л. А.) и духовенства» [3. С. 351].
На свой лад, идя вразрез с общепринятым мнением (и заметно утрируя ситуацию), истолковал Гильфердинг и направленность польских реформ конца XVIII в. По его словам, «неудавшаяся конституция» 3 мая 1791 г., «как известно, хотела искупить грехи старой Польши относительно народа — открытием широкого доступа низшим классам в шляхетское сословие, постепенным ушляхтением всего польского народа» [3. С. 356].
Появившаяся в апреле 1863 г., в самый разгар польского восстания, статья «За что борются русские с поляками» способна дать достаточное представление о своеобразии позиции А. Ф. Гильфердинга. На вопрос, «за что он борется с русскими?», поляк, по мнению нашего автора, ответит громко и смело: «Я борюсь за свое отечество и его свободу, за свою народность и независимость» [3. С. 292]. Гильфердинг готов был признать, что так оно и есть: «[. . . ] он [поляк] действительно борется за свое отечество и свою народность». Тем не менее, Гильфердинг, ранее заявивший, что он — за «свободное развитие народных элементов» и за «безусловную равноправность народностей», доказывал историческую правоту России, поскольку «Польша совершила историческую измену славянскому духу» [3. С. 299].
Но в чем, напрашивается вопрос, суть измены? В вину полякам ставится то, что они, «спасая [. . . ] свою славянскую народность, в то же время проникались всеми началами западной жизни» и «польский народ входил всем своим организмом в состав западноевропейского мира». Примерно то же самое, похоже, имел в виду Ю. Ф. Самарин, когда в том же 1863 г. писал о полонизме как «просветительном начале, как представительстве и вооруженной пропаганде латинства в среде славянского мира» [10. С. 325]. При этом Гильфердинг подчеркивал: «Польша, оставаясь славянскою, сделалась [. . . ] не в силу материального завоевания, а добровольным принятием западноевропейских стихий [. . . ] вполне членом латино-германской семьи народов, единственною славянскою страною, вступившею в эту семью всецело и свободно» [3. С. 295].
Иными словами, говоря о противостоянии «Польша — Россия», Гильфердинг подразумевал более широкое, глобальное противостояние: «Россия — Запад». Западное влияние, считал он, губительно для славянства, и Польша на себе это испытала. Это, впрочем, общее место для писаний славянофильского толка, но характерно, что, по убеждению Гильфердинга, Россия должна даже быть благодарна Польше, которая «заслоняла Русскую землю от непосредственного влияния латино-германской Европы и способствовала тому, что на дальнем востоке нашем могли окрепнуть зародыши самобытной славянской жизни». С точки зрения Гильфердинга, именно в этом состоит «великая, хотя бессознательная, историческая для нас заслуга древней Польши, заслуга, которой мы не должны забывать» [3. С. 296].
Суждения А. Ф. Гильфердинга близки к тому, что напишет С. М. Соловьев в появившейся на исходе 1863 г. «Истории падения Польши», где, в частности, получит развитие тезис о том, что уход на далекий Северо-Восток был хорош уже тем, что благодаря ему Русское государство могло окрепнуть вдали от западных влияний. «Мы видим, — настаивал Соловьев, — что те славянские народы, которые преждевременно, не окрепнув,
вошли в столкновение с Западом, сильным своею цивилизациею, своим римским наследством, поникли перед ним, утратили свою самостоятельность, а некоторые даже и народность» [11. С. 407].
Думается, напрасно было бы задаваться вопросом о приоритете, выяснять, кто — виднейший славянофил или знаменитый западник — первым пришел к такого рода выводам. Идея о губительности западного влияния давно имела хождение в русских как административных, так и интеллектуальных кругах и в дни Январского восстания только приобрела особую злободневность. Близкое сходство обнаруживается и в понимании этими двумя авторами истоков так называемого польского вопроса. Если по Соловьеву, «польский вопрос [... ] родился вместе с Россией» [12. С. 200], то Гильфер-динг писал: «Корень борьбы России и Польши теряется в глубине веков. Зародыш ее, можно сказать, существовал уже тогда, когда ни Россия, ни Польша еще не являлись на историческом поприще» [3. С. 294].
Характеризуя многовековое соперничество Руси и Польши, Гильфердинг — и в этом вопросе заметно отклоняясь от классического славянофильства — признавал, что долгое время на стороне Польши оставалось «одно огромное преимущество, одно сильное орудие преобладания — образованность и наука, принятые Польшею от Западного мира вместе с его религиозными и общественными началами» [3. С. 301]. Спор о том, «какой стороне принадлежит будущность в славянском мире: образованной ли славянской земле, но — отказавшейся от внутренней самобытности, или земле с задатками самобытного развития, но коснеющей в невежестве?», был решен при Петре I: «Петр был первый из русских царей, который ни разу не воевал с Польшей, и первый, кто хозяйничал в ней, как у себя дома: так бессильна стала Польша перед Россиею, как скоро Россия овладела сама последним орудием ее прежнего обаяния — западною образованностью» [3. С. 301]. Как отмечено Л. П. Лаптевой, позитивная оценка Гильфердингом реформ Петра I, ставших «историческим переломом» и создавших условия в России для распространения западной науки и образованности «без польского посредничества», отличает восприятие Гильфердингом деятельности Петра от восприятия ранних славянофилов [7. С. 281].
Несмотря на все давние и новые польско-российские конфликты, Гильфердинг все же полагал, что еще существует возможность взаимного сближения. При этом он, правда, делал оговорку: «[. . . ] только на почве славянства возможно примирение русских с поляками» [3. С. 294]. Надежды Гильфердинга поддерживались и верой в то, что «в поляках может возникнуть потребность новой деятельности, дружной с русским народом, направленной к общему благу славянства» [3. С. 302].
Схожего мнения насчет возможности польско-российского сближения придерживался не только Гильфердинг. Перспективы подобного примирения в контексте славянского единства рассматривал, в частности, О. М. Бодянский: «Пусть же они [поляки] с русскими стремятся дружно и согласно к той великой цели, которая предназначена провидением в будущем славянскому миру. Только единение мыслей, желаний и действий ведет к величию и счастью; только с нами и при нас [... ] возможны еще для поляков не только истинная государственная жизнь, но и вообще сохранение и развитие их народности, языка, словесности, быта и всего, чем дорожат существа разумные» [1. С. 186].
Что же касается Гильфердинга, то он исходил исключительно из того, что «славянское племя должно и действительно имеет силу стремиться не к подчинению стихиям латино-германской Европы, а, напротив — к внутренней самобытности». При этом он без тени сомнения воздавал хвалу России, которая «одна в состоянии, органиче-
ским развитием славянского духа, положить решительный конец старым преданиям и надеждам польской пропаганды, иезуитской и шляхетской». Памятуя о былом, он писал, что Россия, хоть и «влеклась, так сказать, сама к свету цивилизации, к развитому общественному строю, с которым выступала Польша», сумела, несмотря ни на что, сохранить себя: «Русская земля воспользовалась плодами западной цивилизации, и с этим не вошла, подобно Польше, в состав латино-германского мира, не потеряла начал своего самобытного славянского развития», — с нескрываемым удовлетворением констатировал автор. В то же время создается впечатление, что автор статьи сам не был вполне уверен в завершенности многовекового русско-польского противоборства в пользу России. Он не напрасно пишет: «[...] всякое уклонение России от самобытной почвы славянской в область западных стихий давало и дает пищу старому польскому духу» [3. С. 302]...
Не слишком считаясь с реалиями и не вдаваясь в детали того, как в исторической действительности реализовались те или иные из постулируемых им принципов, А. Ф. Гильфердинг уверенно заявлял, что именно «таким образом, Россия, которая при Екатерине II окончательно развила у себя крепостное право и довела его до последних крайностей, Россия применила этот самый принцип, совершенно чуждый славянским понятиям, подарок Запада славянскому племени, к землям, приобретенным при разделах Польши». Нельзя сказать, что мало прикрытая укоризна в адрес российской императрицы (какую позволил себе автор) отвечала тогдашнему настрою российской литературы. Деятельный поборник отмены крепостного права, каким был Гильфер-динг, не стал разбираться в особенностях крепостной зависимости русского мужика и польского хлопа, а предпочел уверенно высказать свое мнение по поводу характера внутренней политики Екатерины II на присоединенных землях: «Вместо того, чтобы уничтожить там то насаждение Польши, она его признала и узаконила: она узаконила тем самым гражданское владычество польского шляхетского меньшинства над миллионами русского народа» [3. С. 302].
Примечательно, на наш взгляд, и то, что А. Ф. Гильфердинг, отступив от свойственного как славянофилам, так и западникам обыкновения акцентировать специфику государственного устройства Речи Посполитой, стремился подчеркивать черты сходства в развитии всех славянских государств. Перечисляя разновидности форм правления, какие встречались у славян, он, тем не менее, настаивал, что в основе любой из этих форм лежало единодержавие. Оно, как писал Гильфердинг, «могло принять характер сословной конституционной монархии наподобие средневековых западноевропейских государств, как в Чехии; оно могло явиться аристократическо-республиканскою монархией, как в Польше, и смесью Византийского самодержавия с боярской аристократией, как в древней Сербии, и, как в древней России, самодержавием с совещательным земским началом, уступившим затем место абсолютному самодержавию России Петровской» [4. С. 428].
В статье «Древний Новгород», которая так же, как и рассмотренные польские статьи, увидела свет в 1863 г., Гильфердинг, что обращает на себя внимание, отказался от того аргумента, к которому всегда охотно прибегали чуть ли не все русские историки и публицисты, писавшие о причинах падения Польши и снимавшие при этом всякую вину с России, — а именно от тезиса об уникальности (и нежизнеспособности) государственного устройства шляхетской республики. По-видимому, здесь Гильфердингу показалось важнее подчеркнуть ту мысль, что «одного только вида они [славяне] до сих пор не выказали в своей истории, — это именно федерация». Иначе говоря, ключевая мысль статьи сводилась к утверждению: «Эти две идеи, государство и федерация, насколько
свидетельствует до сих пор история, оказывались несовместимыми в славянском мире» [4. С. 428-429].
Как известно, в русском обществе и до Январского восстания, и особенно после его начала крайне сильны были антипольские настроения. Достаточно взвешенную, заметно отходящую от принятых в тогдашней российской литературе стереотипов, позицию Гильфердинга в польском вопросе трудно назвать типичной для того времени. Но тем более она заслуживает внимания.
Литература
1. Бодянский О. М. Польское дело // Чтения в Обществе истории и древностей российских (ЧОИДР). 1863. Кн. 1.
2. Гильфердинг А. Ф. Развитие народности у западных славян // Он же. Собр. соч. Т. 2. СПб., 1868.
3. Гильфердинг А. Ф. Польский вопрос // Он же. Собр. соч. Т. 2. СПб., 1868.
4. Гильфердинг А. Ф. Древний Новгород // Он же. Собр. соч. Т. 2. СПб., 1868.
5. Горизонтов Л. Е. Поляки и польский вопрос во внутренней политике Российской империи. 1831 г. — начало ХХ в.: Ключевые проблемы: Автореф. ... д-ра ист. наук. М., 1999.
6. Кареев Н. И. «Падение Польши» в исторической литературе. СПб., 1888.
7. Лаптева Л. П. История славяноведения в России в XIX веке. М., 2005.
8. Лаптева Л. П. Русский славист А. Ф. Гильфердинг (1831-1872) и его взгляд на польский вопрос // Российско-польские научные связи в Х1Х-ХХ вв. М., 2003.
9. Лаптева Л. П. Славянофильство как основа мировоззрения и научных концепций А. Ф. Гильфердинга // Славянский альманах. 2000. М., 2001.
10. Самарин Ю. Ф. Современный объем польского вопроса // Самарин Ю. Ф. Соч. Т. 1. Статьи разнородного содержания и по польскому вопросу. М., 1877.
11. Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. XVI. М., 1995.
12. Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. XXII. М., 1998.
