CC BY
84
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.7
рефераты 98.02.001-98.02.027
МОСКВА 1998
РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ
98.02.024. МУЛЯРЧИК A.C. РУССКАЯ ПРОЗА ВЛАДИМИРА НАБОКОВА. - М.: Изд-во МГУ, 1997. - 140 с.
В книге рассматриваются прозаические произведения В.В.Набокова (1899—1977), написанные на русском языке с начала 20-х годов до 1940 г. — времени его отъезда из Западной Европы в США. В течение межвоенного двадцатилетия творческий путь писателя был тесно связан с художественным и интеллектуально-духовным развитием русской эмиграции. Периодизация этого этапа творческой деятельности Набокова (три "семилетки") совпадает с предлагаемой А.С.Мулярчиком периодизацией культурной жизни эмиграции — от разгрома войск барона П.Н.Врангеля до оккупации немецкими войсками большей части Франции.
В первое семилетие (1919-1926) только обозначилось присутствие Набокова в эмигрантской литературе, когда им были написаны первые зрелые рассказы и роман "Машенька"(1926). За следующие семь лет (до 1933) — период наивысшей интенсивности прозаика — было написано шесть романов, включая "Соглядатая", и не менее двух десятков рассказов. Писатель был признан крупнейшим талантом молодого поколения. При всем формально-жанровом своеобразии, отмечает исследователь, романы Набокова тесно соотнесены с современностью, не только с эмигрантской, но и -шире — с западноевропейской реальностью. После 1932 г. характер творчества писателя, по мнению автора исследования, "отличается уже меньшей степенью цельности и внутреннего динамизма": его крупнейший роман 30-х годов "Дар" при всех несомненных достоинствах "по сути мозаичен и ретроспективен", а исполненная в стиле идеологического гротеска сатира "Приглашение на казнь" "выбивалась из общего ряда не столько своей притчеобразностью, параболичностью, сколько не свойственной в целом Набокову сухостью стилистического рисунка, недостаточной пластичностью
изображения"(с.6). Состоянию душевной неуверенности способствовали и нестабильность эпохи, и кризис эмигрантских ценностей. Только в написанном по-английски романе "Истинная жизнь Себастиана Найта" (создавался зимой 1938—39 годов, опубликован в США в 1941 г.) и открывавшем фактически следующий, американский этап творческого развития прозаика, был достигнут временный эмоционально- художественный синтез.
А.Мулярчик показывает, что, вопреки многим собственным декларациям, "межвоенный" Набоков, взывая к вечному и трансцендентному, искал и находил источник вдохновения в реальных многомерных очертаниях своей эпохи, в бесконечно усложненном социально-нравственном бытии своих современников.
Художественная проза писателя от ранних рассказов и "Машеньки" до "Дара" (1938) и опубликованного уже после переезда в США новеллистического сборника "Весна в Фиалте" образует важную составную часть единой русской духовной культуры XX в. Межвоенные романы Набокова исследователь разделяет на две в количественном отношении равновеликие группы. Даже с точки зрения географической соотнесенности одна из них целиком связана с нашедшей свое продолжение в эмиграции Россией, другая же в значительной степени ориентируется на европейские реалии и традиции — как житейско-психологические, так и литературно-эстетические. Первая группа начинается "Машенькой" и завершается "Даром", к ней также принадлежат "Защита Лужина", "Соглядатай" и "Подвиг". Тут доминируют русские персонажи, перенесенные в иную обстановку из заповедной дореволюционной эпохи, русские нравы, привычки, манеры, русская духовная культура, в сохранении которой эмиграция видела свою высшую миссию. "Русскость" этой группы произведений вырисовывается и в некоторых общих особенностях художественного колорита. Эти романы могут быть в структурно-жанровом отношении преимущественно автобиографическими и поэтому "разомкнутыми" ("Дар", "Подвиг") или, напротив, более строго выстроенными ("Машенька","Соглядатай", "Защита Лужина"), могут казаться по своей повествовательной ткани многосоставными ("Дар", "Подвиг") и — "более плотными, упругими" ("Защита Лужина"). Но в эмоциональном отношении все они погружены в атмосферу русской душевности, домовитости, своего рода общинной доброжелательности. Мягкость их очертаний не тождественна бесконфликтности, но спектр противоречий,
движущих сюжет и собственное существование персонажей, очень широк.
Другая, "европейская" общность объединяет романы "Король, дама, валет", "Камера обскура", "Отчаяние", "Приглашение на казнь" и англоязычную "Истинную жизнь Себастиана Найта". И хотя эта группа представляется автору исследования внутренне более цельной, своеобычной (и дело не только в "западном происхождении" персонажей, среди которых есть и отчасти русские), но управляющие поведением героев "страсти предстают более одноплановыми, более эгоистичными и более рудиментарными" (с.45).
Сложившимся таким образом противопоставлением, говоря обобщенно, "русской духовности" и "западной приземленное™" Набоков, как полагает А.Мулярчик, вносил свой вклад в культурологическое измерение проблемы "Россия и Запад". Позднее, обогащенный американским опытом, писатель дал некий итог своих накапливавшихся с годами на сей счет представлений. Впервые же к данной проблеме, осторожно, он приступил в романе "Машенька". Приметы старой, непорушенной России окаймляют рассказ о зарождении любви Галина и Машеньки, о чувстве, выстоявшем и укрепившемся в страшные дни гражданской войны. Даже у такого крепкого человека, как Ганин, существует фактически единственная опора, проявляющаяся и сознательно, и непроизвольно, — память о России. Натянутая в психологическом отношении развязка символизировала отказ полного жизненных сил героя от былой любви и от воплощенной в образе Машеньки родины ради весьма неопределенного будущего. Отношение к России как к возлюбленной навсегда сохранится в поэзии и прозе писателя, отзовется в каждой из трех последовательных редакций его мемуаров.
Романом "Король, дама, валет" Набоков в еще большей степени, чем "Машенькой", поразил своих современников "гибкостью и свежестью слога, неожиданностью лексических сочетаний и какой-то совершенно особой музыкальностью тона, считавшейся всегда принадлежностью высокой поэзии, а отнюдь не "презренной прозы" (с.62).
Основные мотивы "Машеньки" были продолжены и развернуты в романе "Защита Лужина" (1929), ознаменовавшем собою окончательное становление "русскоязычной манеры Набокова". Ее своеобразие и силу А.Мулярчик усматривает в резком
увеличении пределов эмоционального, психического опыта и в той удивительной грации, с какой тонкие, зыбкие, пограничные состояния облекаются в плотно сотканную словесную ткань. Соответственно складывался и рисунок набоковского стиля, отмеченного изощренной, порой даже избыточной метафоричностью, богатством оттенков и полутонов, роднившим писателя с мастерами импрессионистической живописи. В "Защите Лужина" память, как и у М.Пруста, с которым Набокова после публикации этого романа часто сравнивали, становится всеобъемлющей субстанцией, связующей все начала и концы, синонимом сознания как такового, которому подвластно все мыслимое и немыслимое.
Рубеж 20—30-х годов — важный рубеж "в творческом саморазвитии Набокова", начало перехода его прозы в качественно иное, чем прежде, "эстетическое пространство". Эти годы, по мнению А.Мулярчика, прошли для писателя под знаком преобладания "традиционных", "хотя и стилистически обогащенных" чеховско-бунинских интонаций, различимых в романах "Машенька", "Король, дама, валет", в рассказах, составивших сборник "Возвращение Чорба" — произведений, в которых устойчивость внешней реальности и внутренней жизни персонажей "принималась как данность". Намек на существование героя в нескольких измерениях содержался в финале романа "Защита Лужина", и толчком к этой художественной перестройке во многом послужили объективные исторические обстоятельства. Связь Набокова с Россией всегда оставалась первостепенным источником писательского вдохновения, и то, что происходило на "старой родине", получало опосредованный отклик в его произведениях. Отсюда берет у писателя начало "устойчивая тяга к смешению вымысла и яви", стремление к пересозданию бытия во имя конечной цели "истребления тиранов" и отмены смертных приговоров, выносимых его любимым героям.
"Приглашение на казнь" (1935) — наиболее зашифрованное, иносказательное произведение рассматриваемого периода, "произведение метафорического, условного склада, впитавшее в себя (как бы ни настаивал его автор на обратном) определенный опыт европейского авангардизма", при этом метафоры Набокова "самым непосредственным образом соотносились со зловещими приметами эпохи" (с.56). "Гносеологическая гнусность", за которую судят и приговаривают к смерти героя книги Цинцинната Ц.,
расшифровывается как склонность к инакомыслию, или "инакодушию". Достаточно было Цинциннату, уже распростертому на эшафоте, спросить себя: "зачем я тут? отчего так лежу? — как с верховной санкции романиста он тотчас обретал вожделенную свободу. Порывом мусорного ветра подхвачены и сметены жалкие декорации фиктивного мира... .И вместе с воздухом свободы к герою впервые приходит ощущение того, что он не один на свете и что, судя по звучащим неподалеку голосам, где-то еще сохранились разумные, близкие ему по духу существа" (с.58—59).
Субъективный самоанализ неотделим от манеры Набокова-прозаика, пишет А.Мулярчик, но до начала 30—х годов он занимал в ее пределах сравнительно неприметное место. Романом "Подвиг" (1932) писатель осуществил первый подход к созданию беллетризованной и лишь в незначительной степени закамуфлированной автобиографии. Это и произведение, впервые широко (в отличие от конспективных "Машеньки" и "Защиты Лужина") рисующее быт и нравы эмиграции, создающее характерные образы ее представителей, откликающееся на идеологические и эстетические споры своего времени. Заново прочитываются здесь писателем темы Кембриджа и Англии, Берлина и Германии, "входящие составными частями в капитальную культурологическую проблему "Россия и Запад" (с.75). При всей своей "беспечности и известной душевной аморфности" герой романа Мартын Эдельвейс всегда сохранял в себе качество, которое в итоге составило главный стержень его натуры. Чувствуя себя легко и удобно на всем географическом пространстве Западной Европы, герой с течением времени убеждается, что только внутренняя связь с Россией в состоянии служить для него духовной опорой. Привязчивые, вошедшие в глубь существа видения и запахи родной земли сопровождают его в странствиях по долам Прованса и альпийским склонам. Находясь "меж жерновами двух частей своего бытия, Мартын Эдельвейс не в состоянии устоять перед иррациональной силой, понуждающей его "заглянуть в беспощадную зоорландскую ночь" (с.81). Самопожертвование героя, подчеркивает А.Мулярчик, вытекало из всей логики этого образа.
Избранный Мартином Эдельвейсом путь вел в тупик и мог иметь лишь символическое значение. Иной вариант, основанный "не на отказе от эмигрантской среды, а на сосуществовании с ней и предусматривавший сохранение посредством искусства тесной связи
между прошлым и настоящим", был предложен Набоковым в также автобиографическом романе "Дар" (1938), обозначившем кульминацию почти двадцатилетнего служения писателя русской литературе (с.81). Подводя итог берлинскому периоду творчества Набокова, произведение сводило воедино очень многое в восприятии писателем России, русской истории и литературы. На протяжении всего повествования местоимения "он" и "я" как бы перетекают одно в другое, "объединяя объективное с субъективным, переводя рассказ в новое измерение, сразу же высвобождающее доселе нераскрытые резервы художественной выразительности" (с.83). Герой романа — Годунов-Чердынцев то выступает на передний план, то прячется за спину автора и в конечном счете "сливается с ним в единое существо". Тональность основной части "Дара" соткана из контрастов, из переходов от тончайшей поэзии к заурядной житейской прозе. Наряду с порывами в трансцендентную сферу чистого сознания в романе немало, говоря словами его автора, и от "классического романа, с типами, с любовью, с судьбой, с разговорами...". Помимо отображения судьбы лирического героя во вполне конкретных социальных обстоятельствах, полифония "Дара" включает важные специфические темы, раскрывающиеся в пространных отступлениях от собственно сюжетной линии. Ведущие среди них — "тема отца", неотделимая от размышлений об историческом предназначении России, и еще более программное "Жизнеописание Н.Г.Черньшевского", где были аккумулированы основные общемировоззренческие мысли самого Набокова. Никогда не отказывая своему оппоненту, Чернышевскому, в интеллектуальной мощи, писатель сомневался в благотворности фанатичной революционности для будущих судеб отечества.
Набоков — не только русский и не только американский писатель, заключает исследователь, он и то, и другое вместе. Ибо он оставался в русле великой русской литературной традиции в своих книгах 20—30-х годов и сделал многое для популяризации этой традиции, живя в США. Он прочным узлом связал русский и американский культурно-психологические "модусы" в "Пнине", отчасти в "Лолите" и "Бледном огне". В таких произведениях, как "Ада", "Приглашение на казнь" и "Под знаком незаконнорожденных", он сконструировал несколько причудливых моделей общественного устройства. Во всех этих и других работах Набоков "явственно подчеркивал связи в треугольнике "Россия —
США — Западная Европа" (с. 133). Усилием выдающегося таланта и творческой воли он пытался противостоять разрушительным, разъединительным вихрям XX в., пытался как выходец из предыдущего столетия в глубоко деструктивную эпоху осуществить давнюю светлую мечту о едином мировом сознании и всемирной литературе — пусть даже всего лишь в ее "атлантическом" варианте.
Все это и указывает не на "наднациональное", а на подлинно интернациональное обличье и суть набоковского творчества.
Т.Г.Петрова
98.02.025. ПОПЛАВСКИЙ Б.Ю. НЕИЗДАННОЕ: Дневники, статьи, стихи, письма /Сост. и коммент. А.Богословского и Е.Менегальдо. — М.: Христианское изд-во, 1996. — 512 с.
В книгу вошло обширное, до сих пор не опубликованное литературное наследие Б.Ю.Поплавского (1903—1935), включающее его дневниковые записи 1921—1935 гг., письма, рецензии и критические статьи, публиковавшиеся в эмигрантской периодике 20—30-х годов, неизданные стихи и художественную прозу — варианты, и в том числе первый вариант финала, разночтения романа "Аполлон Безобразов". Издание дополняют также документальные и исследовательские материалы.
Творчество Поплавского предстает как единое целое, где "статья — порой лишь слегка переработанная запись из дневника", а отдельное стихотворение "служит ядром для главы романа", — утверждает Е.Менегальдо в статье "Частное письмо" Бориса Поплавского" (с.7). Б.Поплавский начал печататься в 1928 г. Его первые стихотворения были опубликованы в журналах "Воля России", "Современные записки", в газете "Последние новости". Критики Г.Адамович и В.Вейдле отмечали романтическую стихию поэзии Поплавского, волшебный, фантастический мир, возникающий из снов, близкий сюрреалистической живописи, влияние А.Рембо и "глубокое родство" с А.Блоком. Поплавский всю жизнь "стремился к цельности, пытаясь и в себе, и в окружающих разглядеть в первую очередь объединяющее начало, способное преодолевать внутренний разлад, столь характерный для миросозерцания людей XX в." (там же, с.8).
В книге Б.Поплавского "Из дневников. 1928—1935" (Париж, 1938), подготовленной к печати другом поэта И.Д.Татищевым и
